Текст книги "Соперник Цезаря"

Автор книги: Марианна Алферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Клодий вскочил. Приметил, что Катулл жадно целует плечо хозяйки, а та, запрокинув голову, следит, что делает Клодий.

Волоокая.

Клодий помчался за Фульвией. Бежать далеко не пришлось. Она стояла в глубине аллеи, ожидая. В темноте белело ее платье. Меж деревьями пряталась статуя Приапа с огромным, ниже колен, фаллосом. В темноте деревянного охранителя садов было не разглядеть, но Клодий знал, что италийский мастер, большой шутник, придал Приапу поразительное сходство с Клодием. Интересно, знает девчонка, что за спиной у нее отнюдь не Аполлон, а фривольный божок дикой природы?

Клодий обнял девушку, жадно приник к губам. Она отвечала неумело, но страстно. Он попробовал задрать ее платье. Она уперлась кулачками ему в грудь и откинула голову назад.

– Не смей! – прошептала.

Вот те раз! А зачем звала?

Он засмеялся и вновь попытался привлечь ее к себе. И тут почувствовал легкий холодок пониже грудины. Острие кинжала – догадался он – и разжал руки, покорно развел их в стороны. Если податься вперед – кинжал войдет в тело по самую рукоять. Мысль об опасности лишь усилила его возбуждение – до такой степени, что сквозь его тунику и свое платье Фульвия почувствовала прикосновение его плоти. Она не сразу поняла это, потом, кажется, сообразила, отшатнулась. И бросилась бежать.

Клодий рассмеялся, подошел к бассейну, вымыл лицо, влажной ладонью пригладил волосы.

В постели она наверняка окажется чудо как хороша. Занятно будет обучать ее науке любви.

Он вернулся к остальным. Фульвия сидела на своем месте как ни в чем не бывало, сложив на коленях ладошки. Скромница-девочка.

– А вот и братец, мой Красавчик. Он вправду Красавчик. Никого нет красивее в Риме, чем он. Ты по сравнению с ним урод, – шепнула хозяйка Катуллу, который успел расстегнуть фибулу у нее на плече.

Клодий взял со стола наполовину полный серебряный кратер и сделал несколько глотков.

– Красавчик Клодий, что с тобой? – невинным тоном спросил Целий Руф. – Тебя изнасиловали?

Клодий посмотрел вниз. На белой тунике проступило алое пятно. Все-таки порезала! Клодий опустился на ложе, ощутив противную слабость. Не от раны – то была пустячная царапина, – а от странного внезапного опьянения. Выпил он не так уж и много, но ноги почему-то не держали.

– Послушай, Клодий, – придвинулся к нему Целий Руф и зашептал, поглядывая на хозяйку, что миловалась с поэтом, – ты не ревнуешь?

– Я? Нисколько. А как относится Цицерон к тому, что ты бываешь у моей сестрицы? Ты, его преданный друг?

Но Целия было трудно смутить.

– Большой друг Цицерона Помпоний Аттик посещает твою сестрицу, – отвечал Целий. – Цицерон не возражает. Напротив, старается эту дружбу использовать в своих целях. Собирает сведения.

– Я помирился с Цицероном. – Клодий знал, что завтра же Целий Руф передаст эти его слова консуляру. – Забыл все обиды.

– Отлично. Я рад! Давно бы так. Полный консенсус. – Целий Руф вновь глянул на Клодию – она была совершенно пьяна, голова ее покоилась на плече Катулла. Волоокая лениво приподняла руку и щелкнула пальцами. Тут же подскочили двое смазливых рабов, подняли ее и повели в беседку – отсыпаться. Катулл же о чем-то яростно спорил с молоденьким племянником хозяйки Аппием Клавдием. – Все будут рады… – Целий Руф огляделся, поднялся и крадучись исчез в темноте.

Клодий пошел за ним. Услышал в беседке шумную возню и пьяный игривый голос Клодии:

– Целий, нахал… – Она явно не собиралась звать на помощь.

Клодий подошел к фонтану, подставил голову под бегущую струю воды.

Глупец! Власть, как и женщину, ни с кем делить нельзя. Но в этот вечер он не ревновал сестрицу. Нет, не ревновал.

Картина IX. Опять моя сестрица Клодия

Не могу не думать об этой девчонке. Всю ночь она мне снилась. Я просыпался раза три или четыре, вновь засыпал и всякий раз видел ее во сне. Один сон я запомнил. Она всадила мне в сердце нож, но тут же выдернула. На лезвии алела кровь. Она принялась ее слизывать. Слизывала и улыбалась.

Из записок Публия Клодия Пульхра

Конец июля 59 года до н. э

I

– Где Фульвия? – спросил Клодий, заходя прямиком в малый атрий сестры.

– Зачем она тебе? – Прекрасная матрона изобразила недоумение.

– Забавная мордашка.

– Хочешь, чтобы тебе отрезали яйца?

Клодия рассматривала свое лицо в серебряном зеркале. Быть может, сравнивала себя с отсутствующей Фульвией?

– Так где она? – Клодий уселся на стул. – Куда ты услала девчонку?

Матрона передернула плечами. На одном восхитительном плечике остался след зубов. Катулл укусил? Или Целий Руф? Разумеется, Клодий не станет спрашивать.

– Сегодня утром уехала. Юной невинной девушке не стоит с тобой встречаться. – Она повернула зеркало так, чтобы видеть лицо брата.

– Она в поместье отца?

– Может, да. А может, и нет. Это ты прислал мне сегодня новенькую тогу?^[98]98
  Тогу вместо столы носили уличенные в измене мужу матроны, а также продажные девки.


[Закрыть] А? – Клодия отложила зеркало и повернулась к брату. – Я почему-то думаю, что ты.

– Новую тогу? Нет, дорогая. Я бы послал тебе старую.

– Что?!

– Дешевая шутка. А новая тога стоит дорого.

– Кто, в таком случае? Ты знаешь?

Клодий пожал плечами, хотя подозревал, что тогу прислал Целий Руф – выходка в его стиле.

– Хорошо, я скажу, где Фульвия. – Клодия скорчила гримаску, сверкнула белыми, как жемчуг, зубами и внимательно осмотрела их в зеркало. – Но взамен сдай крыло в своем доме Целию Руфу. Он просил посодействовать ему в этом деле.

– Зачем мальчику моя пристройка? Мало места в отеческом доме? – Клодий сделал вид, что удивлен.

– Целий уже не мальчик. – Клодия тронула пальцем кожу около глаза и вздохнула. – Псекада, – обратилась она к рабыне – та как раз заглянула в атрий. – Вели немного подогреть масло, не люблю, когда меня натирают холодным. – Рабыня исчезла. – Неужели непонятно? Целию надоело жить под приглядом отца. Старики редко нас понимают. Так что, будь добр, помоги Целию.

– Тридцать тысяч в год, – отвечал Клодий, небрежно вертя рукоять кинжала.

– Тридцать тысяч? Да за такие деньги можно нанять целый дом.

– Можно. Но не на Палатине. И не рядом с тобой, моя Волоокая.

– Пять тысяч.

Клодий расхохотался:

– Для тебя, сестрица, я готов на многое. Но разоряться не входит в мои планы.

– Хорошо, минимальная цена, которая тебя устроит, учитывая, что я выступаю посредником.

Клодий задумался. Он любил эту женщину, хотя сейчас, пожалуй, его любовь больше всего походила на братскую. Капризам Клодии трудно было противиться.

– Десять тысяч, и половина – вперед. – Он назвал справедливую цену, и Клодия подтвердила это кивком головы. – Но только как же поэт? Разве он получил отставку? Еще вчера ты с ним миловалась.

Клодия отрицательно качнула головой.

– И сегодня вечером Катулл снова придет. Целий Руф, конечно, мерзавец. Но он обворожителен, в отличие от Катулла. А я, – она капризно наморщила носик, – ценю мужскую красоту. Ты же знаешь. – Она бросила выразительный взгляд на брата.

Да, он знал ее слабости. Бедная сестрица – уж кого-кого, а покойного Метелла Целера красавцем нельзя было назвать.

– Так где же Фульвия?

– Не скажу.

– Ты обещала.

– И что? Теперь все обещают, но не торопятся выполнять, я многим обещаю, а потом забавляюсь, глядя, как они злятся. Ты великолепен, когда злишься. Глаза так и горят!

– Ошибаешься, сестрица. Мы, римляне, всегда держим слово. А кто не держит, того карает Юпитер, следящий за тем, как выполняются клятвы.

– Я не клялась!

Клодий поднялся и направился к двери: ему со своими людьми ничего не стоило найти девушку. Это займет лишний день или два.

– Уехала на виллу к тетке, – бросила ему в спину сестра.

Клодий обернулся:

– Почему не к отцу?

– Говорят, он обожает разные забавы, слишком смелые для отца семейства. Неужели эта глупышка так тебя очаровала? – Клодия отшвырнула зеркало. Металл зазвенел, ударившись о мозаичный пол.

– Ты что-то имеешь против?

У нее задрожали губы. А в глазах – о, боги – стояли слезы. Она ревновала. Ему показалось, что он ощутил ее боль. Клодий вернулся, нежно похлопал ее по руке.

– Мы же брат и сестра, Клаудилла… Брат и сестра. – Он ободряюще улыбнулся. – У тебя есть Катулл и Целий. Один – поэт, другой – красавец.

Она отвернулась. Плачет? Неужели она способна плакать?

– Ненавижу, – почти беззвучно шепнули полные алые губы.

«Цицерон будет в ярости, когда узнает, что Целий поселился в моем доме», – подумал Клодий.

Она осторожно шмыгнула носом, поправила волосы и вновь повернулась к брату. Глаза ее блестели ярче обычного.

– Значит, тебе захотелось невинную девочку? Да, телом она невинна. Но Катулл говорил, что сосет она умело.

И, увидев растерянное, сделавшееся совершенно глупым лицо Клодия, она рассмеялась – сначала коротко и торжествующе, потом – совершенно истерически. Ну что, братец, хорош сестрин подарочек на прощание?

Он улыбнулся в ответ и вышел. В глазах на миг потемнело. И едва не получил по лицу. Успел увернуться – реакция у него была отменная.

Когда Катулл кинулся на него с кулаками вновь, сенатор схватил безумца за руки.

– Руф! Руф! – выкрикивал Катулл, как проклятие. – Дрянь! Подстилка! Сука!

– Прекрати! – Клодий встряхнул его как следует и оттолкнул. – Ты что, баба?

– Он отнял, все отнял! Все! Все! Подлая язва! Предатель! Вор! А я считал его братом и другом!

– Погоди, что ты бесишься?! Подумаешь, Руф! Она его скоро бросит, ты один у нее надолго.

– Врешь!

– Нисколько. Цезарь когда-то был ее любовником, но она его выставила.

– Цезарь?! Гай Цезарь? Этот развратник, этот человек без души? Этот полузнайка? – Катулл как будто не знал, что делать с руками, он хватался за все подряд – за ткань плаща, за фибулы, за волосы. – Убийца! Гладиатор! Грабитель! – выкрикивал поэт. – Ненавижу! Пусть вернет мои стихи, те, что я ей дарил. Все, все до последнего! Так ведь нельзя, нельзя! Дрянь прогнившая! – выкрикнул Катулл на всю улицу. – Отдавай мои таблички!

Поэт попытался ворваться в дом, но Клодий заступил дорогу.

– Остынь немного, а потом приходи.

– Шлюха! Она танцует в кабаках и продает свое тело любому. Она спит с гладиаторами.

Это было чистым вымыслом, и Клодий в ответ лишь усмехнулся.

– Но в постели она искусна, как сама Венера. Тот, кому она подарила тысячу поцелуев, должен это знать! – проговорил Клодий, с улыбкой глядя на поэта.

– Так вправду… – Катулл отшатнулся. – Неужели? – Он попятился.

– Я не ревную, – сказал Клодий, наступая на него. – Так какое право ревновать у тебя?

– Зачем я живу?! – простонал Катулл.

И, шатаясь, побрел по улице, будто слепой.

II

Только утром следующего дня Клодий вернулся домой. Он был пьян. Нет, не то чтобы очень. Так, немного – больше от недосыпа, чем от вина. Он направился тяжкой поступью в атрий. Плащ был заменен тогой, хмурое выражение лица – вымученной улыбкой, щедро посыпались в протянутые ладони денарии и ассы. Нате, берите и оставьте меня в покое! Если б знали только, как вы мне надоели. Голова раскалывалась.

После приема клиентов Клодий прошел в темную свою спаленку и рухнул на кровать. Надо бы отправиться в ванную, но сил не было встать. Он чувствовал запах собственного пота и запах чужих благовоний, что сохранился в складках его туники; запах вина, базилика, чеснока и гарума^[99]99
  Гарум – острый рыбный соус.


[Закрыть] – помнится, соус пролила эта смешливая девка в таверне. Еще сохранился какой-то неистребимый кислый запах – то ли блевотины, то ли просто невыносимого горя.

Несмотря на усталость, Клодий не мог заснуть: боль в виске все усиливалась, запах тоже усиливался, становясь нестерпимым. Может быть, его вырвало? Клодий ощупал подушку – она была липкой и жесткой, как камень. Он перевернулся на спину и увидел, что занавески на двери в спальню нет, и на пороге стоит Фульвия в коротенькой белой тунике. Темные, с рыжинкой, вьющиеся волосы рассыпаны по плечам. В свете, падающем из соседней комнаты, он отчетливо различал ее лицо. Она ничуть не смущалась – напротив, улыбалась, то покусывая нижнюю губу, то облизывая верхнюю язычком.

– Шлюха, – сказал он не зло, просто констатируя факт.

Фульвия подошла, встала на колени рядом с ним, бросила на него быстрый лукавый взгляд, задрала тунику, наклонилась…

И тут желудок вдруг рванулся к горлу, Клодий едва успел перевернуться набок, и его вырвало фонтаном. А когда приступ кончился, и он смог приподнять голову и оглядеться, то увидел, что занавеска на двери действительно отодвинута, но Фульвии на пороге нет, а подле ложа стоит Зосим на коленях и держит медный таз, от которого исходит кислый смрад.

– Ты болен, доминус, – проговорил Зосим. – У тебя сильный жар, кожа так и горит. Я уже послал за медиком.

Зосим унес таз, но вскоре вернулся, принялся затирать перепачканный пол.

Клодий стал ощупывать грудь, а верный слуга смотрел на него почти с суеверным ужасом.

– Я еще не умираю… нет…

Он опять увидел Фульвию – она склонялась над ним и обводила его запекшиеся губы острым ноготком.

– Уйди, – прохрипел Клодий.

Не то чтобы он хотел, чтобы она ушла, – вовсе нет. Но не мог позволить, чтобы она видела его таким жалким, в лихорадке, с обметанными серым губами, вонючим.

Явился медик, потрогал холодными лягушачьими пальцами веки, грудь, живот, сокрушенно покачал головой.

– Вот лекарство, доминус, – сказал Зосим, склоняясь над патроном. – Велено выпить. Медик сказал, что тебя ударили кинжалом с отравленным лезвием.

Питье оказалось нестерпимо горьким. Клодий с трудом его проглотил.

– Доживу до утра – выживу, доживу до утра – выживу… – бормотал он в бреду. Или ему казалось, что бормочет?

Фульвия была здесь, она расхаживала по спаленке, грозила пальчиком, то вдруг задумывалась, склонив голову и покусывая ноготь. Потом вынула шпильки из сколотых на затылке в узел волос, тряхнула вьющейся гривой, что-то сказала – что, Клодий не расслышал, – и вышла из комнаты. Он пытался пойти за ней, но не смог даже привстать на кровати.

В доме сделалось темно – светильники вдруг разом погасили, но тишина не наступила, все почему-то спешили куда-то, кричали, спорили; кто-то пытался вытащить Клодия из спальни, но он не давался, лягался и даже, кажется, кого-то укусил. Он хотел, чтобы его оставили в покое, не трогали, не тормошили, чтобы все замолчали, и наступила тишина. Совершенная, абсолютная тишина…

III

– Утро… – пробормотал он, глядя, как дверной проем постепенно желтеет, и проступает только что изготовленная копия Венеры из белого искристого мрамора, с отмеченными золотом сандалиями. – Зосим!

Темный тюфяк в углу зашевелился.

– Утро, – повторил Клодий и почувствовал, что губы нелепо расползаются.

– Точно, утро, – подтвердил Зосим.

В комнате пахло шафраном: это слуги, чтобы забить запах пота и блевотины, кропили шафранной водой стены и постель.

– Я на воздух хочу, – сказал Клодий.

Он сел на ложе, и все куда-то поехало: стены – в одну сторону, светлый дверной проем с белотелой мраморной Венерой – в другую.

– Изволь, доминус, только тебе не дойти.

– Дойду.

Зосим надел ему на ноги кожаные соки.^[100]100
  Сокки – мягкая кожаная обувь, что-то вроде домашних тапочек.


[Закрыть]

Клодий все же встал, упрямством перебарывая смертельную слабость. Покачнулся и вцепился Зосиму в плечо. Сил не было – ни в руках, ни в ногах. Однако пошел.

– Консул Цезарь о тебе справлялся. И сегодня, и вчера, и позавчера.

– Сколько же я болею?

– Три дня.

Явился Полибий, подхватил хозяина с другой стороны. Так втроем добрели они до перистиля. Тут уже суетились две рабыни: взбивали подушки, матрацы. Увидев хозяина, запричитали, заахали. Притворно? Нет? Не разберешь. Но, похоже, что непритворно. Вон ту смуглянку Клодий выкупил из лупанария и обещал свободу. Умрет он – быть ей и дальше рабыней, ублажать чью-то похоть, пока морщины не избороздят лицо.

– Напиши письмо Марку Фульвию Бамбалиону, – приказал Клодий Зосиму.

– Что написать?

– Напиши… Публий Клодий Пульхр просит Марка Фульвия отдать за него дочь.

– Ты очень болен, доминус.

– Если Марк Фульвий согласится, я поправлюсь. На том кинжале был не яд, а приворотное зелье.

И Клодий провалился в черный сон без сновидений.

IV

На Рим после полудня налетела гроза, сверкали молнии, с черепичной крыши рушились в мелкий бассейн перистиля потоки мутной воды. Лежа под защитой колоннады, Клодий смотрел, как ливень бьет его садик, и вода в бассейне пузырится и кипит. От водяной пыли и лицо, и шерстяная накидка мгновенно сделались влажными.

Интересно, сумел ли Зосим опередить грозу и добраться до виллы сенатора Фульвия, или пережидает ненастье в придорожной таверне? Как скоро он принесет ответ? Сегодня? Или только завтра, к полудню?

Ждать до завтра не было сил…

V

– Ты уже вернулся, Зосим? – спросил Клодий, поднимая голову.

Вокруг было темно, только тлел золотой огонек в носике светильника.

– Час назад. Но ты спал, и я не стал тебя будить.

Клодий лежал на полу возле бассейна. В голове шумело, будто где-то недалеко вода водопадом обрушивалась на камни. Клодий сел, поднес руку к голове. Перед глазами плыли какие-то пятна. Пурпур преобладал.

– Ты отдал сенатору письмо?

– Да, доминус.

– Катулл сочиняет стихи, Цицерон – речи, – сказал Клодий. – Все продаются, жрут, развратничают. Все чуют конец. Пахнет мертвечиной. А Катулл сочиняет стихи.

– Что с тобой? – обеспокоился Зосим. Он поставил светильник на пол, помог хозяину подняться и усадил его на скамью.

– Я спал… – Клодий смотрел куда-то мимо Зосима и мучительно хмурил брови. – Да, я спал. И мне приснился странный сон. Будто я – это совсем не я, а кто-то другой. А Рим – не Рим, а огромный кувшин, который разлетелся осколками. А внутри кувшина – отрубленные головы, кишки, чьи-то руки, зубы, кровь… – Клодий икнул и брезгливо сморщился. Казалось, его сейчас вырвет. Но он сумел подавить спазм. – И вот этот я-не-я ползает по полу, собирает осколки и пытается склеить кувшин. Глупый сон, правда?

– Я верю в сны, – сказал Зосим серьезно.

– И что ты думаешь про мой сон?

– Крови будет много.

– В наше время легко говорить умные вещи, – усмехнулся Клодий. – Но очень трудно поступать умно.

– Проводить тебя в спальню? – спросил вольноотпущенник.

– Ты привез ответ?

– Да, доминус. – Зосим протянул Клодию таблички.

Клодий сломал печать, Зосим поднял светильник, чтобы патрону легче было читать.

– Сенатор приглашает меня к себе в имение. Значит, хочет устроить помолвку. Я спрошу: «Обещаешь?» И он ответит: «Обещаю». Фульвия – моя. Завтра утром я проснусь здоровым, Зосим, вот увидишь.

Картина X. Народный трибун и молодожен Публий Клодий

То, чего так опасался Цицерон, свершилось. Я – народный трибун. Не пройдет и двух месяцев ^[101]101
  Народные трибуны вступали в должность 10 декабря.


[Закрыть], как толпа перейдет в мою безраздельную власть. И в течение целого года будет делать то, что угодно мне. Грядет трибунат Публия Клодия Пульхра.

Сумасшедший Город, отныне тобой управляет Бешеный!

Из записок Публия Клодия Пульхра

17-19 октября 59 года до н. э

I

На свадьбе Клодия и Фульвии гулял весь Город. Пиршественные столы накрыли прямо на улицах, вино пили только сорокалетнее, туши кабанов жарили целиком на вертелах. На столах пирамидами высились янтарные и пурпурные гроздья винограда, карфагенские гранаты, наливные яблоки и груши. Все говорили только о сегодняшней свадьбе и о завтрашних выборах народных трибунов. Свадьба и выборы слились в одно действо. Сегодня все угощаются и пьют за здоровье жениха, завтра с гудящей головой пойдут голосовать за молодожена.

На невесте венок из майорана, оранжевая фата, красные башмачки. Глаза невесты потуплены. Но Клодий знает, что это не скромность, а затаенное торжество. Из всех молодых римлян она хотела только его – дерзкого красавца, способного на самые невероятные поступки. И она получила, что хотела. Невиданная роскошь для римской невесты, чью судьбу без оглядки на ее чувства вершит глава семейства.

Пронуба^[102]102
  Пронуба – почтенная женщина, состоящая в первом браке.


[Закрыть] Юлия соединила руки жениха и невесты.

Толпа распевала гимн, написанный Катуллом:

 
«Позови же невесту в дом
И любовью ее обвей
К молодому мужу, как плющ
Цепколистный со всех сторон
Дерево обвивает.
Хором, девушки чистые,
Запевайте, ведь и у вас
В жизни будет такой же день,
Пойте – о, Гименей-Гимен,
О, Гимен-Гименей!»
 

О щедром даре для своего брата просила поэта красавица Клодия, и платой за гимн послужило кратковременное примирение между Лесбией и ее поэтом. Об этом примирении Катулл тут же написал чудный стих. Но любовники вновь поссорились, еще до свадьбы Публия и Фульвии, гораздо быстрее, чем хотела сама матрона. Впрочем, гимн этот Катулл сочинял не впервые. Оставляя большинство строк неизменными, он добавлял что-нибудь особенное, специально для жениха и невесты. Про славу или пороки жениха, про непорочность невесты.

Когда свадебная процессия направлялась к дому новобрачного, Клодий бросал в толпу орехи, как того требовал обычай. Спустя несколько дней кто-то пустит слух, что орехи были золотые, и тогда рьяные искатели легкой наживы на коленях исползают все мостовые на Палатине, а отдельные личности будут ковырять плиты до самых январских Календ.

Наутро гости, соснув часок-другой (многие прямо за столами) и выпив по бокалу подогретого вина с пряностями, что предлагали каждому падающие от усталости слуги, направились нестройной толпой голосовать. Хмельное общество сопровождали до места назначения люди Гая Клодия и гладиаторы Зосима при мечах и с увесистыми дубинами, чтобы никто не посмел сорвать столь важные комиции.

Сомнений не было, кому в этот день избиратели отдадут голоса.

II

Итак, он стал народным трибуном. Столько сил положил, чтобы добиться этой магистратуры! Интриговал, заручился поддержкой Цезаря и Помпея, подкупал, льстил, насмешничал. Защитник народа – народный трибун. Он может предлагать законы, может посадить любого в тюрьму, может наложить на любой закон вето, а его самого окружает старинный закон сакральной неприкосновенности.

Клодий проснулся, когда в соседней комнате послышались осторожные шаги рабов. Фульвия безмятежно спала подле, положив головку ему на плечо. Эта женщина сводила его с ума. Она была куда более дерзкой, чем он. Она вообще не знала такого слова, как «нет». Невероятно, что подобный звереныш вырос в строгой римской семье. Впрочем, как раз в строгости нравов ее семьи у Публия были большие сомнения. Ее плотская страсть была неуемной. Даже боль доставляла ей удовольствие. В первую ночь она легко достигла Венериного спазма, а во вторую требовала все новых и новых удовольствий, как будто хотела испытать, на какие подвиги во имя Святой Венеры способен молодой супруг. Но все же и она утомилась и уснула.

Клодий поцеловал ее волосы, вдохнул запах пряных сирийских духов и принялся беззвучно напевать строки из Катуллова гимна, перевирая слова и вставляя время от времени:

– О, три закона, три моих новых закона!

Три закона, как три тессеры,^[103]103
  Тессера – жетон на получение выигрыша.


[Закрыть] как три выигрышных броска костей.

В первый же день своего трибуната Клодий предложит проекты законов, чтобы через двадцать четыре дня их можно было принять.

Сначала пойдет закон о хлебе – закон, чтобы хлеб неимущим раздавали бесплатно. Цезарь против, но Клодию плевать. Этот закон потащит за собой остальные. Как только прозвучит слово «даром» – все попрошайки, полуразорившиеся ремесленники, паразиты, сутенеры и просто бездельники, завсегдатаи скачек и гладиаторских боев, задолжавшие торговцы, ничего не достигшие вольноотпущенники, ветераны, оставшиеся без гроша, калеки бесчисленных войн, родственники и клиенты проскрибированных, лишившиеся при Сулле всего, – все они ринутся за Клодием туда, куда он их позовет. Вопрос о хлебе и вопрос о земле – неизменно два самых главных. Недаром Гракхи строили на них свою политику, хлебом и землей покупали любовь плебса. Земельный закон принял Цезарь. Ну, а хлебом займется Клодий. Хлеб – одна из главных ниточек управления, дергая за нее, можно создать хаос в столице и во всей Италии или, напротив, умиротворить пролетариев.

Клодий улыбнулся. Почему раньше него никто до такой простой вещи не додумался? Малая плата – это все равно плата. Слово «даром» отличается от слов «малая плата», как шампиньоны от свинух.

Второй закон пойдет на закуску к хлебу – закон о созыве комиций. Пора в таких вопросах отказаться от религиозных запретов. Комиции должны работать – и это главное! Тут есть о чем покричать консерваторам во главе с Катоном. Так пусть кричат – их мало кто услышит!

И, наконец, третье – восстановить коллегии граждан, то есть позволить вновь создавать предвыборные объединения под руководством бойких и сообразительных ребят, незаменимых при организации нужного голосования и покупки голосов. Здесь кое-кто попытается воспрепятствовать. И этот кое-кто – Цицерон. Значит, надо мягко убедить его, что ничего страшного в законе о коллегиях нет. Ну, будут собираться жители столицы, живущие в одном квартале, на пирушки в базарный день, ну, будет у них старший, ну, поговорят они немного о политике, скинутся товарищу на похороны любимой тещи – что ж тут плохого? Или они не люди, в конце концов? Или только оптиматам все позволено?! А то, что под покровом темноты кое-кто из них явится к соседу с тяжелой дубинкой, – так это не так уж и плохо…

На самом деле этот третий закон – самый главный. При умелом руководстве из коллегий можно сделать настоящие боевые отряды, а соединив коллегии вместе – создать мощную оппозицию сенату. Коллегии объединяют всех – свободных и рабов, имеющих право голоса и носящих железные ошейники. Тот, кто будет опираться на коллегии, станет править Республикой.

Итак, целый год Рим в его распоряжении! И это тем смешнее, что оказалось так просто.

Теперь он будет говорить, говорить, говорить…

И пусть попробует кто-нибудь перекричать его на форуме!