Текст книги "Соперник Цезаря"

Автор книги: Марианна Алферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Что же ему делать?

– Хорошо бы найти человека, скажем даже, очень богатого человека, который мог бы за Цезаря поручиться.

– Красс?

– Ну, зачем же называть имена?!

Да, кроме Красса при таких долгах за Цезаря поручиться больше некому. Значит, Цезарь сделает Красса своим союзником. Это надо иметь в виду. Красс рядом с Цезарем – неприятно.

– Никак, ты чего-то боишься, Потид? Или кого-то?

– Богов боюсь. Боги завистливы. – Ростовщик вздохнул. – Увидят, что человек счастлив, нашлют беду; увидят, что город богат, и приведут под его стены завоевателя.

– Значит, ты боишься за Рим? – Клодий изобразил удивление.

– Боюсь, доминус.

– А за меня боишься?

– Конечно, доминус.

– Тогда передашь судьям «подарки». Всего около двух миллионов.

– У меня двух миллионов нет! – задушенно выкрикнул Потид.

– Деньги мои. Ты будешь всего лишь посредником.

– Два миллиона… Откуда? – изумился Потид.

– А вот это моя тайна. – Клодий улыбнулся.

Он был уверен, что Потид начнет немедленно расспрашивать про эти два миллиона, и слух тут же пойдет гулять по Риму. Это все, что ему сейчас нужно. Никаких двух миллионов он передавать не собирался.

Картина III. Ошибка Цицерона

Судьи ценят себя на вес золота. Как говаривал Питтак, корысть ненасытна.

Из записок Публия Клодия Пульхра

8 мая 61 года до н. э

I

Он, не стесняясь, приходил к ней в дом. А чего ему стесняться? Она его сестра. Он – Клодий. Она – Клодия. Рабы смотрели на него подозрительно. У всех рабов в ее доме лица профессиональных шпионов. Пусть смотрят. Ничего особенного не происходит. Брат зашел навестить сестру рано утром. Заглянул в малый атрий. Потом они ушли в спальню. Что из того? Может, им надо поговорить наедине. Она сбросила столу.^[70]70
  Стола – просторное женское платье.


[Закрыть] Этого никто не видит. Он скинул тогу. И это не страшно. Дверь заперта. Пусть слуги подслушивают за дверью. Что они услышат?

У Клодии спальня с окном, забранным узорной деревянной решеткой, с мягким ложем, достаточно просторным для Венериных забав. Простыни заранее надушены сирийскими духами, на подушки положены венки из весенних цветов.

Весь прошлый год Клодий часто бывал у сестрицы: муж ее Квинт Метелл Целер в те веселые деньки сидел в Цизальпинской Галлии наместником и встречам этим не мешал. Теперь, вернувшись, был на супругу весьма сердит. Ибо до него дошли слухи… Нелепости, право. Брат навещал сестрицу – разве это возбраняется?

– Ты страшный человек, Клодий, – шепчет сестра.

– Ты страшная женщина, Клодия, – шепчет брат.

Она плотоядно усмехается и подмигивает ему. Закидывает руки за голову и выгибается дугой. В ее повадке есть что-то змеиное. Кожа у нее светлого оттенка, но все равно рядом с нею Клодий кажется белокожим. Он треплет ее густые волосы с золотистым отливом, распускает по плечам.

– Я же просила! – Она в гневе отталкивает его руки. – Я же просила…

Глаза ее так и горят. В глубине – синие болотные огоньки. Он опять испортил ее прическу. Служанка старалась, укладывала, а потом Клодия долго смотрелась в полированное серебряное зеркало, любуясь работой своей искусной Псекады. Клодий за миг все разрушил. Есть часы, а время отсчитывают клепсидры. Но как узнать, какой длины миг? Падение одной капли? Двух? Десяти? Миг, когда вода останавливается. То есть время перестает течь. Да, Клодий испортил прическу Клодии. Потому что терпеть не может этих нелепых хохолков надо лбом.

– Эта прическа делает тебя похожей на курицу. А я люблю куриц только в жареном виде.

Хмурит брови сестрица. Брови у нее черные, густые.

– Как ты смеешь так говорить? – Она оскорблена и колотит кулачками ему в грудь.

Он ее постоянно оскорбляет. Каждый раз, когда они предаются Венериным усладам, он говорит какую-нибудь гадость. Это ее возбуждает. Она царапается и кусает его губы. И визжит так, что даже самому последнему глупцу ясно, чем занимаются в спальне брат с сестрой.

Он оскорбляет ее и злит за их ненужное родство, которое порождает слухи. Она оскорбляет его и злит за то, что рядом с нею он выглядит шалопаем-юнцом. Рядом с другими она кажется юной красавицей, подле брата – солидной матроной. Он в отместку заставляет ее стонать и извиваться в его объятиях и, покусывая мочку ее уха, шепчет:

– Ты спишь с родным братом, дорогая.

Она стонет во время Венериного спазма, вырывается, шипит, как змея.

– Дурак! Какой же ты придурок… Зачем ты прокрался на таинства? Неужели ради этой дурочки Помпеи? Ради нее оскорбил богиню.

– Я не оскорблял богиню, сестрица. Я ее ублажил. Она давно не знала настоящей мужской любви. Ваши женские ласки – это маловато.

– Надо было мне отправиться на праздник и зарезать тебя в доме Цезаря – вот это точно бы понравилось богине.

– А тебе?

– Мне тоже.

У Клодия есть еще две сестры. Вторую кличут Клодией Младшей. Бывшая супруга Лукулла, с которой богач-гурман развелся, как только вернулся с Востока. По Городу ходят слухи, что Клодий спит со второй сестрой тоже. Но это ложь. То есть вторая сестренка, может, и рассказывает об этом, чтобы во всем сравняться со старшей, но ему даже целовать ту, вторую, неприятно. Но приходится. А третья, Терция… Не будем о ней говорить. Терция – вдовица. Поговорим о старшей, о ней есть что сказать.

Клодию Старшую прозвали Квадрантией после того, как очередной любовник прислал ей кошелек, полный мелких медных монет – квадрантов.^[71]71
  Квадрант – мелкая медная монета, равная 1/4 асса.


[Закрыть] Она не осталась в долгу: натравила на оскорбителя своих ухажеров, и наглеца сильно изувечили. Но прозвище Квадрантия прилипло к ней намертво. Клодия всегда ссорится с бывшими любовниками – такая у нее натура. Любовь мгновенно переплавляется в ее страстном сердце в ненависть, причем ненависть лютую и куда более долгоживущую, чем любовь.

Помни об этом, Клодий, помни, хотя ты ей и брат.

– Тебе пора в суд, братец, – шепчет сестрица. – Тебя там ждут.

– Я не тороплюсь.

– Вдруг тебя объявят вне закона? Обвинение-то серьезное. Святотатство. Не печалься. Если поселишься в Массилии,^[72]72
  Массилия – Марсель.


[Закрыть] я буду изредка тебя навещать. Я – любящая сестра. – Она усмехается, проводит язычком по губам. Он бы проучил ее за эти слова, да времени уже нет.

– Не приговорят, – отвечает он, закутываясь в тогу. Самому тогу надеть практически невозможно, специально обученная для этого рабыня укладывает складки. Но сейчас никого звать нельзя. И Клодия помогает брату.

– Ты так уверен, что все обойдется?

– Абсолютно. – Он целует ее в губы – как и положено целовать сестру. Она кусает его за ухо – как не положено сестре.

II

За те месяцы, что Клодий носил траурные одежды и не стригся, находясь под следствием, его каштановые волосы отросли до плеч. Теперь ему не пришлось бы пользоваться фальшивыми локонами, чтобы выдавать себя за женщину. Полагалось еще и не брить бороду, но Клодий, никогда не выполнявший предписаний буквально, демонстративно брился каждый день, причем так чисто, что казалось, будто борода у него не растет вовсе. Ему исполнилось тридцать, но многие принимают его за мальчишку. Пульхр, Красавчик, Смазливый – его родовое прозвище всякий обыгрывал на свой лад. Что касается траурной тоги, то Клодия нисколько не смущал ее темный цвет. Да, римляне каждой мелочи придают значение. Претендент на магистратуру носит тогу из отбеленной шерсти, то есть утверждает, что он такой же белый и чистый, и от этой белоснежной тоги родилось и явилось в свет слово «кандидат». Всаднику полагается тога с узкой пурпурной полосой, сенатору – с широкой. Да и сам пурпур в зависимости от цвета тоже бывает аристократический и плебейский. Аристократический – дорогой и алый, как кровь, а плебейский – дешевый, фиолетового оттенка, почти черный.

Эти тонкости порой Клодия немало веселили. А порой донимали и приводили в бешенство.

Сейчас Клодий демонстративно не спешил. На Верхней Священной Дороге, возле храма Ларов, Клодий полюбовался выставленными на продажу цветами. Потом стал спускаться к форуму, и цветочников сменили ювелиры. В одной из этих лавок Клодий купил дешевое колечко – железное, с золотой звездочкой. Он любил посылать такие вещицы любовницам из знатных семейств. Может, подарить это колечко Помпее? Только зачем? Прибережем для какой-нибудь другой развратной самочки. Клодий миновал Фабиеву триумфальную арку и вышел на форум. Он вел себя так, будто явился узнать новости у сплетников, что вечно сидят под рострами, да заглянуть в Старые лавки. А трибунал, установленное на нем кресло председателя, скамьи вокруг и предстоящее судилище – не имеют к нему никакого отношения. Но толпа, которая следовала за Клодием, не стала бы сопровождать его во время посещений ювелирных лавок.

Да, железное колечко – это все, что сейчас Клодий может себе позволить. После этого судебного процесса Клодию пора записываться кому-нибудь в клиенты, приходить с утра на салютации и умоляюще заглядывать в глаза – не пригласят ли на обед. Поразительно, какими жадными становятся пролетарии, если только почуют, что можно урвать кусок. Более алчными бывают только судьи.

Цезарь уже пришел, сделал вид, что немного раздосадован происходящим – и только. Как будто все это его и не касалось – не в его дом пробрался Клодий, не за его женой, правда, уже бывшей, волочился. Чем быстрее суд закончится, тем лучше для Цезаря. Из-за этого суда он никак не мог уехать в Дальнюю Испанию, куда был назначен пропретором. Если правду говорят, что его долг вырос до ста миллионов сестерциев, то Цезарь очень рискует.

Тем временем толпа на форуме все росла, и это были отнюдь не сторонники обвинения. Подумаешь, кощунство, гнев богов! Римские боги никого нынче не пугают, римлян волнует только собственное благополучие. И еще – невиданные богатства, которые привозят с Востока: изысканные лакомства, яркие ткани, драгоценные камни. Чтобы их покупать, всем нужны сестерции. Как можно больше сестерциев. Тысячи, миллионы. Не полные кошельки, а полные корзины денег. Не стоит осуждать людские слабости – лучше ими воспользоваться. Судьи – тоже люди. Солидные граждане, у которых есть жены, обожающие жемчуг, взрослые дочери на выданье и сыновья, отягченные долгами.

Клодий отошел наконец от лавок и занял место на скамье для подсудимого. Рядом с ним – адвокаты.^[73]73
  Адвокаты – то есть защитники, сочувствующие, обычно друзья или родственники, которые приходили выразить поддержку обвиняемому.


[Закрыть] Среди них – старший брат Аппий Клавдий. Средний брат Гай, скотина, не пожелал явиться.

В принципе, Клодию не стоит волноваться. Свидетели все за него. Кто его может выдать? Цезарь, который прекрасно помнит о похищенном письме? Или Цицерон, который чуть ли не каждый день клянется в дружбе? Вот и проверим, на кого из вас можно полагаться, квириты. Все жители Рима благодаря стараниям нанятых Зосимом людей давно уверены, что судьи все до одного куплены. Так что им эту репутацию волей-неволей придется оправдать. Тем более что у дочки одного появилось предорогое жемчужное ожерелье. У жены другого – великолепные серьги и новая лектика.

Речь обвинителя Клодий мирно продремал – тот говорил долго, нудно и ни о чем. Наконец вызвал свидетелем Гая Цезаря, великого понтифика.

– Тебе, Цезарь, известно что-нибудь о связи обвиняемого Публия Клодия с твоей супругой? – сурово нахмурил брови обвинитель.

Толпа притихла. Все ждали, что скажет Цезарь. Его ответ мог разом решить судьбу Клодия.

– Нет. По существу дела мне ничего не известно. – Таков был ответ свидетеля.

– Есть ли у тебя какие-нибудь претензии к Публию Клодию?

– Нет. Я же сказал: мне ничего не известно.

– Но почему ты развелся со своей супругой Помпеей?

– Потому что даже подозрение не должно коснуться супруги Цезаря.

Пока свидетель говорил, было очень тихо, но едва умолк, как ропот одобрения волной покатился по форуму.

«Даже тень… тень подозрения», – передавали зеваки на разные лады фразу Цезаря.

– Только посмей тронуть нашего Клодия! – вдруг выкрикнул кто-то, разом перекрыв гомон толпы.

Судьи обеспокоились, стали перешептываться. Все труднее им было соблюдать степенность, самый примитивный страх отражался на лицах.

– Нам нужна охрана, – заявил один из судей, нервным движением расправляя складки тоги.

– Разумеется, им необходима охрана, – громко сказал Аппий, – чтобы не отняли ту кучу денег, что им заплатили. – Эта его шутка уже несколько дней анонимно гуляла по Городу, и каждый острослов приписывал ее себе. В конце концов, наверняка скажут, что это слова Цицерона – ведь нынче все остроумные фразы приписывают «Спасителю отечества».

Клодий обернулся и помахал толпящемуся на форуме народу. В ответ раздался радостный рев – огромное существо по кличке «Римский плебс» рыкнуло угрожающе. Если что, Зосим тут недалеко, в толпе. И, разумеется, меч при нем. Да и ребята вокруг не робкие. Заседание можно сорвать в любой момент. Но не стоит, все подготовлено и будет разыграно акт за актом. Даже если сейчас на форуме появится Добрая богиня и заявит, что Клодий ее изнасиловал, ей не поверят.

Тем временем очередь дошла до Цицерона.

Клодий глянул на старого друга и ощутил смутную тревогу. Не исключено, что Цицерон сейчас начнет распевать старую песню об изгнании Катилины и забудет, что перед ним не Катилина, а хороший парень Клодий, которому надо помочь в трудный час.

– Тебе известно что-нибудь об этом деле? – спросил обвинитель важно.

– Известно, и очень хорошо. Я видел Клодия за три часа до того, как он появился в доме Гая Цезаря. Разумеется, он не сообщил мне о своих намерениях, – заявил «Спаситель отечества».

– Ты видел в третий день до декабрьских Нон Публия Клодия в Риме? – оживился обвинитель и встрепенулся, как зверь, почуявший кровь.

– Именно. – Цицерон приосанился.

По форуму покатился гул. Толпа подалась к трибуналу. Клодий нахмурился. До этого мгновения он был уверен в победе, как всегда, но тут что-то в глубине души дрогнуло. А что если осудят? Конфискуют имущество и… Нет, невозможно. Он придушит этого надутого дурака Цицерона!

Марк Туллий поглядел на обвиняемого самодовольно и свысока. Как видно, он был чрезвычайно доволен собой и своей поразительной честностью. Кто из богов внушил ему замечательную мысль так высказаться? Уж не сама ли Фемида?

– Публий Клодий говорит, что был в Интерамне, в своем поместье, а это в ста милях от Рима. Кавсиний Схола это подтверждает, – вступил в разговор защитник Клодия. – Прошло столько времени, как ты можешь помнить, сиятельный, что было в тот день?

– Как же я мог забыть! Он приходил ко мне, и мы вместе долго вспоминали памятные декабрьские Ноны моего консульства, когда я стяжал бессмертную славу.

– Может, ты и меня видел в те самые декабрьские Ноны, а не в третий день до нынешних? – выкрикнул со своего места Клодий. – Ведь я охранял тебя во время заговора Катилины! Я спас тебе жизнь!

– Точно помню, что именно в тот день Клодий заходил ко мне, – повторил Марк Туллий.

– Цицерон, тебе языком только горох молоть,^[74]74
  Игра слов – третье имя cognomen «Цицерон» означает «горох».


[Закрыть] – выкрикнул кто-то из толпы.

– Он помнит заговор Катилины – больше ничего! – закричал другой, и Клодий узнал голос Зосима. – Во всем другом ему веры нет.

– Нет веры! Нет! – неслось сразу со всех сторон.

Судьи вновь принялись совещаться. Похоже, они уже собирались голосовать. Вопрос лишь в том, поверили они «Спасителю отечества» или нет? Такой свидетель, как Цицерон, вполне мог изменить ход судебного процесса. Клодию очень не нравилось, что судьи перешептываются так долго, но он старался выглядеть беззаботным, как будто все происходящее его не касалось.

Наконец совещание прекратилось, обвинитель не стал никого больше вызывать, судьи тут же перешли к голосованию и накидали табличек в урну. Подсчет голосов дал удивительные результаты: двадцать пять судей – за осуждение, зато тридцать один заполнил таблички неразборчиво. Надо же, какая стеснительность! Таким образом, суд оправдал Публия Клодия.

Клодий сорвался с места, пробился сквозь толпу к Цицерону, который после оправдания обвиняемого, казалось, еще больше гордился своей неуместной правдивостью.

– Видишь, сиятельный, твоим обвинениям судьи не поверили! – выкликнул Публий.

– Напротив. Мне поверили двадцать пять судей. Остальные не поверили тебе. Только, получив взятки, они решились тебя оправдать.

Стоящие вокруг зеваки захохотали. Теперь этот анекдот пойдет гулять по Городу. Клодий в ярости закусил губу. Остроумного ответа, как назло, на ум не приходило. Да и что тут ответить? Цицерон!

А консуляр улыбнулся и добавил:

– Наглого человека я делаю скромным не только важностью своей речи, но и подобными замечаниями.

Цицерон даже не пытался скрыть, что ему доставляет удовольствие унижать друга. Марк Туллий чувствовал себя героем, который вступил в бой за справедливость, позабыв о личном. Но вряд ли они теперь будут считаться друзьями.

III

Поздно вечером Клодий, прихватив чашу с вином, направился в таблин. Раб-прислужник зажег светильники и свечи так, чтобы сделалось почти светло, потом принес из кухни несколько остывших углей.

Держа чашу в руке, Клодий прошелся вдоль стены, размышляя и улыбаясь своим тайным мыслям. Теперь ему никто не сможет помешать – он Бешеный, так называл его отец, бешеный в достижении своей цели.

Клодий взял уголек и на облупившей фреске – что-то растительное, теперь уже не разобрать, что, и принялся быстро чертить лестницу. Вот первая ступень – это должность квестора в Сицилии, где Клодия, скорее всего, заставят заниматься поставками хлеба. Город Рим столь огромен, что вопрос его снабжения – постоянная головная боль сената. Сделавшись квестором, молодой магистрат обеспечил себе место в сенате – он автоматически становился одним из тех шестисот, кто вершит дела в Республике, и только цензоры могут вычеркнуть сенатора из списка. Затем… Клодий помедлил и провел длинную горизонтальную черту. Это трибунат, в карьерной лестнице такой ступеньки нет, но должность народного трибуна может служить прекрасной площадкой для подготовки к дальнейшему подъему, к распространению своей власти фактически на весь Город – Клодий прочертил горизонтальную черту от стены до стены. Кстати, народный трибун вполне может предложить закон, ограничивающий власть цензоров. Почему бы и нет? Что дальше? Конечно же, должность эдила, новая ступень – для пущей популярности придется устраивать пышные игры, в этот год понадобится много денег, несколько миллионов из собственного кармана. Неважно, их потом можно вернуть. Еще одна ступенька – это должность претора. Только спустя десять лет после квестуры. Долго ждать, слишком долго. Претор – это серьезно. Под властью претора суды, у претора право вести военные действия; после консула – должность самая важная и почетная. На следующий год претор может получить провинцию в управление. Клодий написал на стене «провинция». А дальше… О, дальше – самое заманчивое и желанное – должность консула. Но это только спустя три года, в 706 году.^[75]75
  706 год от основания Города – 48 год до н. э.


[Закрыть]

И, будучи консулом, надо подготовить себе новую площадку… Должность в провинции… Нет, что-то куда более значительное…

Клодий провел еще одну горизонтальную черту.

Картина IV. Сицилия

Сицилия – это житница Рима. Хлеб в Италии отныне выращивать невыгодно, его сеют лишь для собственных нужд или для продажи в ближайшем городке. Столица живет в основном за счет привозного хлеба.

Из записок Публия Клодия Пульхра

Август 61 года до н. э

I

Гермион спал, прижавшись к боку юной рабыни-гречанки. Ему снилось… Он не запомнил, что ему снилось в то летнее утро, кажется, что-то очень хорошее, когда он вдруг слетел с кровати и треснулся головой о стену. Чьи-то сильные руки схватили его и поволокли по лестнице вниз. В лицо дохнуло морем – значит, неизвестные вытащили Гермиона на террасу. Здесь его оставили лежать на мозаичном прохладном полу. Он всхлипнул, схватился за ушибленный бок и сел. Придя в себя, увидел, что в кресле напротив него, спиной к встающему уже солнцу, расположился человек. Лучи били Гермиону в лицо, и он не мог хорошенько рассмотреть гостя. Лишь контур головы, плеч. Осанка римская. Нетрудно угадать и складки тоги. Гермиона охватило нехорошее предчувствие. Он оглянулся: у него за спиной стояли двое. Один высокий, худощавый, со светлыми варварскими глазами и рваным шрамом на щеке; второй смахивал немного на грека, но ширина плеч и зверское выражение лица не сулили ничего хорошего.

– Нам пора с тобой познакомиться, Гермион, – заговорил римлянин, сидевший в кресле. – Видимо, ты решил, что достаточно иметь дело с наместником, а на Публия Клодия Пульхра можно не обращать внимания. Ты меня расстроил, Гермион. Ты занимаешься поставками хлеба в Рим. Как теми, что собирают в счет налогов, так и теми, что идут по закупкам хлеботорговцев. И что же я вижу…

Тут Гермион разглядел, что в руках у гостя сшитые тетрадкой листы папируса, и гость их задумчиво листает.

– Доминус, я стараюсь изо всех сил, – пролепетал грек.

– Это и видно, – усмехнулся гость. Ярко блеснули зубы. – Но ты, кажется, забыл, что все римляне учатся в школе и умеют читать и считать. Я очень хорошо считаю. Так вот, я лично проверил кое-какие твои записи по приходным книгам и выяснил удивительную вещь. Ты брал хлеб у общин в счет уплаты налогов и записывал одну цену, а когда отправлял в Рим – цена указывалась совершенно иная. В результате многие общины оказывались тебе должны. Ты сам ссужал их деньгами, а потом выколачивал долги, отбирал семейные ценности, поместья, дома. Разве можно так относиться к своим соотечественникам? Нехорошо, Гермион. Очень нехорошо.

Гость наконец поднялся и прошелся по террасе, полюбовался на открывающийся вид – изумрудное море под светлым утренним небом и золотой диск солнца, плывущий над горизонтом. Потом погладил по щеке мраморную Психею, что стояла в углу террасы. И снова прошелся взад и вперед. При каждом шаге скрипели его новенькие кальцеи. Теперь Гермион разглядел, что перед ним молодой человек в тоге римского квестора. Учитывая тему разговора, нельзя сказать, что Гермиона это открытие обрадовало.

– Так вот, – продолжал квестор, – я проверил твои записи за пять лет. Долго проверял. Не все, разумеется, – все я просто не мог найти. Но того, что нашел, мне вполне хватило. Ты наглый, дерзкий вор, Гермион, ты украл семь миллионов.

Грек на миг перестал дышать.

– Доминус, это совершенно не так… не так… – хныча, забормотал он на ломаной латыни, хотя гость говорил с ним на вполне приличном греческом.

– Не надо ловчить. – Квестор поморщился. – Я проверил, семь миллионов – это самое меньшее. На самом деле ты украл куда больше. Но мы можем сойтись на цифре семь. Ведь это совсем немного. Гай Веррес украл в Сицилии сто миллионов. Но ты не наместник провинции, а всего лишь ловкий делец. Сто миллионов тебе ни за что не украсть, даже если бы ты очень старался.

Гермион перестал стонать и принялся обреченно слушать.

– Твои соотечественники сицилийцы должны казне два миллиона. Долги иметь очень неприятно, особенно когда должников тащат в тюрьму или на «кобылу» пытать. Мне это не нравится. Я как римлянин люблю справедливость. Пусть пытают предателей. Но зачем истязать бедных маленьких людей, которые уже все заплатили? – Клодий поморщился. – Это некрасиво, Гермион. Поэтому два миллиона ты вернешь в казну в счет погашения долгов твоих бедных соотечественников. Пусть они будут чистенькие, как новорожденные, над которыми исполнили все положенные обряды. Далее. Через двадцать дней – отсчет вести с сегодняшнего – ты доставишь в мою резиденцию пять миллионов. Наличными. В золотой и серебряной монете. И будем считать, что дело закрыто. – Клодий швырнул тетрадку греку. – Возьми на память. Это копия. Можешь почитать на досуге.

И квестор удалился. Гермион слышал, как скрипят его кальцеи на ступенях лестницы.

II

Когда Клодий и его спутники спустились во двор, два охранника Гермиона, связанные, сидели друг подле друга, подпирая спинами мраморное кольцо колодца. На круглых попках толстеньких купидончиков, украшавших колодец, осталось несколько мазков подсохшей крови. Полибий подошел к связанным «церберам» и с удовольствием пнул по очереди каждого.

– Это вам за то, что без должного уважения отнеслись к римскому квестору.

Клодий и Зосим уже забрались в карцентум^[76]76
  Карцентум – двухколесная римская повозка с кожаным откидным верхом.


[Закрыть] и теперь смотрели, как Полибий проводит воспитательную работу с охраной греческого дельца.

Зосим задумчиво перебирал вожжи.

– Доминус, почему ты не заставил ворюгу вернуть все деньги в казну?

– Зосим, друг мой, я ценю твою честность. Но сам посуди, это же глупо: если я верну в казну все семь миллионов, то на меня посмотрят как на идиота. Кто-нибудь тут же захочет их потратить – на войну или на строительство, на что хватит фантазии. Могут просто украсть. Так что двух миллионов достаточно – я погашу долги провинциалов, они придут в восторг, будут молиться за меня пару лет, преподнесут золотой венок и, может быть, сделают своим патроном.

Полибий закончил расправу и тоже вскочил в повозку.

– Поехали, – приказал Клодий, – у нас еще много дел. Сегодня в честь меня судовладельцы устраивают большой обед. Надеюсь, нас угостят хорошей рыбой.

Зосим тронул вожжи, и пара крепких, упитанных лошадей рыжей масти потащила повозку по грунтовой дороге.

III

На другое утро Зосим вышел из дома один. У хозяина после обеда накануне не было желания куда-либо перемещаться, так что вольноотпущенник целый день мог посвятить одному делу, которое все откладывал после прибытия в Сицилию.

Выйдя из ворот Сиракуз, Зосим свернул к старому кладбищу. Он шел мимо каменных надгробий, оплетенных диким виноградом и скрытых пожухшей под знойным солнцем травой. Оглушительно трещали цикады. Несколько мощных деревьев, выросших здесь уже после осады города Марцеллом, щедро отбрасывали фиолетовую тень на желтую траву и серые надгробия.

После долгих поисков Зосим нашел то, что искал, – наполовину вросший в землю камень; на нем еще можно было различить рельеф – шар, вписанный в цилиндр. Зосим присел на корточки, ладонями очистил потрескавшуюся плиту от травы и пыли, выдрал выросшие рядом кустики терна. Перед ним было надгробие Архимеда. Самый знаменитый математик в мире лежал, всеми позабытый, у ворот родного города, который он так отчаянно и с таким искусством защищал. Смелый Марцелл, жестокий Марцелл явился в Сицилию, но не мог справиться с удивительными машинами старого геометра. А ведь всего за несколько лет до этого тиран Сиракуз Гиерон рассудил, что Сицилия не может быть полностью независимой – рано или поздно придется выбирать покровителя – Карфаген или Рим. Гиерон выбрал Рим и получил титул друга римского народа в обмен на поставки хлеба. Но Гиерон умер, его наследники после побед Ганнибала вообразили, что Карфаген сильнее и перспективнее, и перешли на сторону пунийцев. Были потом еще перевороты, убийства, кровь, Ганнибал не помог сицилийцам. Явился Марцелл и осадил Сиракузы, за предательство римляне всегда карали жестоко. Марцелл не мог не штурмовать город, Архимед не мог не защищать его.

Сиракузы пали, а легионеры, увидев в руках старика большой ларец, без колебаний прикончили несчастного. В ларце не было ни золота, ни серебра, только хитроумные игрушки, неведомо для чего созданные.

Зосим провел пальцами по глазам. Он не знал, что больше его угнетает: смерть Архимеда или то, что это убийство навсегда запятнало репутацию Рима, и вину уже не смыть новой кровью и не искупить золотом, которое Марцелл приказал отсыпать родственникам убитого. Ибо между ними непреодолимая граница, черная трещина – между великим Архимедом и властолюбивым Римом, утверждающим свое право повелевать миром. Один на той стороне, где светлое небо, море и солнце, плывущее над этим морем, а второму никогда, никогда, никогда не перебраться на другую сторону. А ведь они могли быть вместе, как цилиндр и шар, вписанный в этот цилиндр. Но где тот геометр, что найдет решение такой задачи?