Текст книги "Копьё царя Соломона (СИ)"

Автор книги: Мари Тегюль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава 4

На Хлебной площади, куда они дошли быстрым шагом, уже ждал фаэтон. Через двадцать минут, миновав Эриванскую площадь, они подъезжали к великолепному зданию оперного театра на Головинском проспекте. Всего три года тому назад Тифлис получил этот замечательный театр, выстроенный в мавританском стиле, со всеми полагающимися ему арабесками, лепкой, стрельчатыми окнами. Оно навевало мысли об Альгамбре, Гранаде или Севилье. Тифлисцы, большие театралы, очень тосковали без своего театра, построенного во времена графа Воронцова и при его посредничестве на Эриванской площади итальянским архитектором Джованни Скудиери на деньги купца Тамамшева настолько роскошным, что о нем было известно не только в пределах империи, но и по всей Европе. Но, увы, театр сгорел. Часть итальянской труппы, приглашенной в театр в те времена, осталась жить в Тифлисе и тифлисские барышни и юноши наперебой брали уроки музыки и пения в ожидании новой оперы. Сейчас публика толпилась у входа и в фойе, обсуждая странный перерыв между актами оперы. Уже Манрико пропел свое адажио, уже кончился его дуэт с невестой, спета кабалетта, Манрико схвачен и томится в крепости, публика с нетерпением ждет продолжения, и тут почему-то на сцене перед занавесом появляется директор театра и просит почтенную публику не нервничать, а спокойно ждать продолжения, ибо знаменитому тенору от нервного напряжения стало плохо. Тифлисцы с пониманием отнеслись к этому объявлению, они уже насладились пением мировой знаменитости и стали терпеливо ждать конца затянувшегося антракта.

Князь Вачнадзе нервно ходил взад и вперед по фойе в ожидании сыщиков. Публика вилась вокруг него в надежде узнать, что произошло. Увидев Ника и Аполлинария, Вачнадзе поспешно, но не теряя достоинства, так как сейчас он был центром внимания публики, направился к ним.

– Следуйте за мной, – прошептал он, оглядываясь по сторонам. – Сейчас я организую прикрытие.

Подняв руку, затянутую в белую перчатку, он призвал к себе двух полицейских и одного субъекта в штатском. Ему он шепотом велел проводить Ника и Аполлинария в актерские уборные, а сам, в сопровождении полицейских, стал степенно подниматься по лестнице, ведущей в театральный зал. Уловка удалась, публика повалила за Вачнадзе, а Ник и Аполлинарий спокойно прошли к актерским уборным, в коридоре возле которых толпились актеры и царила растерянность. В гриме и костюмах, готовые в любой момент выйти на сцену, стояли Азучена и граф ди Луна, шептались Леонора и Феррандо, сновали цыганки и солдаты. Возле уборной, которая была отведена приезжей знаменитости, стоял полицейский. Вачнадзе, уже успевший удрать от публики, спешил к ним навстречу.

– Идемте скорее, – отдуваясь, прошептал он, оглядываясь по сторонам. – Там доктор Зандукели из Михайловской больницы. Он оказался среди зрителей.

Дверь открылась и они увидели беспомощно лежавшего в кресле великого тенора, возле которого хлопотал одетый в смокинг молодой, но уже ставший тифлисской знаменитостью после путешествия по Южной Америке, доктор Зандукели.

На немой вопрос Вачнадзе, Зандукели покачал головой:

– Никаких признаков жизни. Абсолютно. Мгновенная смерть. Остальное можно будет сказать только после вскрытия. Организуйте перевозку в больницу, я сам буду принимать участие во вскрытии, а дело поручу самому опытному патологоанатому.

За спиной у Вачнадзе директор театра и импресарио певца в отчаяньи заламывали руки.

Покосившись на Ника и Аполлинария, Зандукели сказал:

– Ваши люди могут ехать со мной и присутствовать во время вскрытия.

Глава 5

Тело бедного тенора перенесли со всеми предосторожностями на повозку и отвезли на Михайловский проспект, в Михайловскую же больницу. Ник и Аполлинарий одевались в халаты и бахилы, Зандукели шептался с патологоанатомом Скрябиным, а санитары раздевали мертвого певца. Среди скорбного убожества прозекторской насмешкой над судьбой казалась эта груда роскошной одежды из бархата и парчи, расшитая золотыми позументами. Санитары положили тело на оцинкованный стол, все подошли поближе и вдруг… Ник и Аполлинарий переглянулись.

На правой стороне груди, на ладонь ниже соска у знаменитого исполнителя роли Лоэнгрина была точно такая же татуировка, как у умершего в Лондоне баронета – красный равнобедренный треугольник с узким основанием и длинными сторонами.

Патологоанатом начал процедуру, тихо переговариваясь с Зандукели. Ник и Аполлинарий отошли в сторону.

Через несколько минут Зандукели повернул голову в их сторону.

– Скорее всего мгновенная остановка сердца. Я знаю, что современная криминалистика еще не научилась различать отравления различными препаратами, но, основываясь на своем опыте, я предполагаю отравление быстродействующим ядом, который не дает никаких внешних признаков. Афанасий Никитич продолжит исследование, а я приглашаю вас в свой кабинет, у меня уже есть ряд соображений.

И молодой, видимо, очень уверенный в себе доктор, повел Ника и Аполлинария из прозекторской, находящейся в подвальном помещении больницы, по мраморной лестнице с чугунными перилами в свой кабинет. Там уже суетилась миловидная сестра милосердия, приготовляя кофе доктору и его гостям.

Зандукели жестом предложил гостям удобные кресла, а сам остался стоять, видимо, собираясь прочесть лекцию. Так оно и оказалось.

– Несомненно, – начал свою лекцию Зандукели менторским тоном, – мы имеем дело с отравлением ядом. По моему мнению, в нашем случае, это так называем стрельный яд, то есть яд, который готовят туземцы Южной Америки, проживающие в бассейне рек Амазонки и Ориноко для охоты и войны. Мне, – тут он многозначительно посмотрел на своих слушателей, – приходилось видеть во время своего путешествия по Южной Америке жертв действия этого яда. Он называется кураре, урари или воорари. По внешнему виду это небольшие комочки серовато-бурого цвета. Туземцы с большими предосторожностями мажут им концы своих стрел или копий. Яд хранят в специальных тыквенных фляжках, бамбуковых трубках или маленьких глиняных горшочках. Способ приготовления у каждого племени свой. Яд получают весьма трудоемким путем из двух растений: одно из семейства логаниевых, а другое из семейства хондродендронов. Когда яд кураре поступает в кровь, наступает паралич двигательных мышц и гибель от остановки дыхания. Если доза маленькая, наступает только паралич двигательных мышц.

И Зандукели победоносно посмотрел на Ника и Аполлинария.

– Если это яд кураре, то как он мог попасть в организм певца? – осторожно, чтобы не задеть самолюбивого доктора, спросил Аполлинарий. – По вашим словам выходит, что должен быть след на теле, хотя бы от укола.

Зандукели несколько сник.

– Мы вернемся сейчас в прозекторскую и узнаем, не нашел ли чего Афанасий Никитич.

И процессия из двух сыщиков во главе с доктором снова отправилась в прозекторскую.

Доктор Скрябин уже кончал свое дело. Зандукели спросил его, не обнаружил ли он на теле следов от укола. Скрябин задумался.

– Давайте-ка посмотрим еще раз. Может быть, что-то и ускользнуло от моего внимания.

Тут Аполлинарий не выдержал и довольно решительно предложил свои услуги. Он вынул из кармана лупу и подошел к столу. Свой осмотр он начал с шеи и тут же опустил ее.

– Вот тут, где проходит сонная артерия, пожалуйста, посмотрите, – и он передал лупу Зандукели.

Тот схватил лупу, долго рассматривал указанное место и в свою очередь молча передал лупу Скрябину. Тот тоже довольно долго всматривался, перевел потом осмотр на другие места на шее, потом снова на место укола.

– Браво, – заметил он, – а как вы догадались, куда смотреть-то надо? Укол-то такой, что без лупы и не увидеть.

– Да, да, – Зандукели с интересом смотрел на Аполлинария. Тот сказал:

– Все очень просто. Вот Николай Александрович объяснит, а я пока еще раз взгляну.

Ник укоризненно покачал головой – коллега ушел от нудного разговора.

– Да ведь Винкельман был в театральном костюме, – пояснил Ник. – это очень плотный бархат камзола, все остальное тоже из плотной материи. Чулки, туфли. Только шея и оставалась свободной от одежды. Там и искать надо было. Кроме того, мгновенная смерть, яд должен был сразу же попасть в кровь. И если это кураре, то место для укола выбрано профессионально. Ну, что ж, вы нам очень помогли. Теперь нам надо возвращаться к месту трагедии, наше расследование только начато. Да, еще вот что, вы не могли бы сказать, татуировка на теле певца, давно ли она была сделана?

Скрябин долго разглядывал место татуировки, нажимал на кожу, качал головой. Видимо, ему хотелось не ошибиться и продемонстрировать свой высокий профессионализм.

– Полагаю, что года три тому назад, – произнес он, – все давно зажило, никакого воспаления нет, хотя небольшие его следы и обнаруживаются, но это в прошлом.

Расстались они добрыми знакомыми. Зандукели просил не забыть и обязательно сообщить, чем кончится следствие.

Несмотря на то, что был уже поздний вечер, Ник и Аполлинарий вернулись в оперный театр. За это время публика, недоумевающая и заинтригованная, уже разошлась. В театре оставались только те, кто так или иначе был причастен к произошедшей драме. Расстроенный директор театра встретил их в фойе.

– Нам нужно еще раз осмотреть место трагедии, – сказал Ник, – и, пожалуйста, соберите всех, кто был так или иначе связан с артистом.

Директор театра начал перечислять:

– С Винкельманом прибыли из Вены его импресарио, костюмер и гример. Он был человек известный, несколько капризный, как и все знаменитости. Кроме этих, близких ему людей, в уборную никто не допускался.

– Пожалуйста, давайте мы по одному расспросим этих людей. Наверное, мы могли бы воспользоваться каким-нибудь другим помещением, а не уборной. Там пока пусть все останется без изменений. Заприте ее и никого туда не пускайте.

Директор предложил свой кабинет. Ник и Аполлинарий отправились туда, и попросили проводить к ним импресарио.

Это был человек в летах, знавший всю театральную кухню как свои пять пальцев. Он рассказал, что Винкельману было пятьдесят лет, что пению он обучался в Ганновере, а дебютировал на сцене в Зондерсхаузене в 1875 году. Был провинциальным актером, но вдруг его судьба резко изменилась. Подробностей импресарио не знает, но после какой-то важной встречи в жизни Винкельмана произошли изменения. Он стал известен после исполнения партии Парсифаля на знаменитой премьере оперы Вагнера в Баварии, около Байрета, в том театре, который был специально выстроен для постановки вагнеровских драм, в 1882 году. Успех теперь сопутствовал ему и с 1883 года он стал солистом Венской оперы. Гастролировал по всей Европе и даже в Америке. Особенно любимым и успешным у него был вагнеровский репертуар. В последние годы очень хотел посетить Кавказ, Грузию и Армению. После гастролей он собирался во Мцхет и в Эчмиадзин.

– Не могли бы вы поточнее припомнить, когда господину Винкельману впервые пришла мысль посетить Кавказ? – осторожно спросил Ник.

– Ну, боюсь ошибиться, наверное, года три тому назад. Но так как все его гастроли были расписаны, то мы смогли только сейчас попасть в Тифлис, и надо же, такой трагический конец! – горестно воскликнул импресарио.

Костюмер оказался глухонемым, но зато гример, маленький, аккуратный немец был настоящим кладом. Ник, прекрасно владевший немецким, очень близким к фламандскому, его родному языку, разговорил его, и тот рассказал множество историй, правда, никакого отношения к Винкельману не имевших. Но сыщики были терпеливы. Было уже далеко за полночь, когда гример пожаловался, что в Тифлисе в уборную артиста, все время лезли крысы.

– Крысы? – удивился Ник. – Странно. А как они выглядели?

– Это были очень странные крысы, – сетовал гример, – они были мохнатые, и время от времени садились на задние лапы.

– И их было много? – осведомился Ник.

– Да нет, всего одна, и только в последний вечер. Но ужасно назойливая. Она все время лезла к Винкельману, а тот ее не видел. А я старался тоже сделать вид, что не вижу, чтобы не испугать премьера, вы же знаете, какие артисты нервные.

– Вы были до последнего момента в уборной премьера? – продолжал Ник.

– Нет, конечно, я только поправил грим и вышел, чтобы не мешать артисту, не то он мог выйти из образа, и тогда мне бы здорово попало. Он не терпел, чтобы с ним разговаривали во время спектакля.

– Да, конечно, это все понятно. А кто обнаружил, что с ним что-то неладно?

– Ну, к нему уже стучался распорядитель спектакля и вызывал на сцену, но никто не отвечал. Подошли все мы трое, импресарио, костюмер и я, позвали директора, открыли другим ключом дверь и увидели премьера, сидящего в кресле с откинутой назад головой и вытянутыми вперед ногами. Видимо, ему не хватало дыхания и он пытался разорвать на себе воротник. Губы были чуть посиневшие. И чуть-чуть пены в уголках губ. Ну, тут и началась суматоха. Ах, какой артист! – горестно воскликнул гример. – Мы с ним объездили весь мир. Даже сам великий господин Вагнер любил его!

– А он был лично знаком с великим композитором? – направлял беседу Ник.

– Конечно, конечно, они часто совершали совместные прогулки. И когда господин Вагнер бывал в Вене, вдвоем ходили в Хофбургский дворец. Это было как ритуал.

– А вы не знаете, что именно привлекало их в Хофбургском дворце? – продолжал мягко, но настойчиво Ник.

– Нет, конечно, они же со мной не делились, – обиженно поджал губы гример.

Ник решил, что на сегодня хватит и с благодарностью проводил маленького человечка до двери. Аполлинарию он сделал знак молчать, и они еще раз спустились в уборную, захватив с собой директора театра. Там они еще раз тщательно осмотрели комнату, заглянули во все углы и тут обнаружили прикрытое шторой вентиляционное отверстие в верхнем углу комнаты. Оно было небольшим, размером с детский кулачок. Ник забрался на стул, а Аполлинарий снизу светил ему лампой. Вынув из кармана пинцет и конверт из пергаментной бумаги, Ник тщательно соскоблил с краев вентиляционного отверстия что-то и положил это в конверт.

– А что, у вас тут крысы не водятся? – как будто невзначай спросил он у директора.

– Упаси господь, какие крысы! – воскликнул директор. – Такое множество костюмов, краски, мебель, дорогая обивка, да ни в коем случае!

– А куда ведет это вентиляционное отверстие?

– Наружу, в садик возле оперы, но там решетка и никто не может проникнуть внутрь.

– А нельзя ли нам осмотреть эту решетку? – продолжал Ник.

– Сейчас, я вызову охранника с фонарем, – с готовностью отозвался директор.

На улице было тихо и пустынно. Они обогнули здание и подошли к тому вентиляцонному окошку, которое должно было вести в уборную, где располагался премьер. Решетки на внешней стороне не было, она была грубо вырвана, и не так давно, так как вокруг валялись куски штукатурки.

Директор остолбенел.

– Скажите, – спокойно продолжал Ник, – костюм, в котором был премьер, уже доставили в театр из больницы?

– Кажется, да, я не очень уверен, но мы можем узнать у его костюмера, он в театре.

Пришлось снова вернуться в театр, искать костюмера, потом искать гримера, который мог разговаривать с костюмером посредством жестов. Оказалось, что костюм уже в театре. Ник попросил принести его целиком. Костюм тут же принесли и Ник стал тщательно осматривать его и обнаружил в кармане камзола горсть сластей и кусок банана.

– Премьер был сладкоежкой? – удивился он и посмотрел на гримера и костюмера. Оба они с недоумением смотрели на эту находку.

– Да никогда в жизни! – бурно вскричал гример. – Он в рот не брал сладкого! – и стал энергичными жестами объяснять что-то костюмеру.

Тот отрицательно замотал головой. И тут же стал быстро-быстро жестикулировать.

– Он говорит, – передавал гример, – что премьер так трепетно относился к своим костюмам, что никогда не позволил бы себе положить съестное в карман костюма. Да он просто убил бы каждого, кто посмел бы это сделать!

Ник и Аполлинарий переглянулись. Не став обсуждать сказанного, они поблагодарили обоих бедняг, костюмера и гримера, попрощались с директором и отправились домой. Фаэтон они отпустили и шли пешком по Головинскому, по Дворцовой, притихших, но не опустевших. Горели газовые фонари, полицейские прогуливались, косясь на редких прохожих. Возле дворца наместника из полосатой будки выглядывал казак из охраны. В дворцовом саду начали просыпаться первые птицы. Они прошли по Вельяминовской до Бебутовской, миновали женскую гимназию, прошли мимо улицы, ведущей на Петхаин, и как-то не сговариваясь спустились вниз, к Метехскому мосту. От Куры веяло прохладой, лениво спускались с Авлабара первые рыбаки, неся с собой ведра, сети и сачки. Начали звонить колокола церквей, звонко – Сионского собора, чуть глуше и дальше доносились колокола Норашени, совсем глухо – Квашветской церкви. Потом близко Метехской, армянской Сурб-Геворка и уже зазвучала симфония всех тифлисских церквей. В эту мелодию вплелся крик муэдзинов с двух минаретов – шиитского и суннитского. Город просыпался.

– Надо идти, Лили, наверное, беспокоится, – сказал Ник, сбрасывая с себя оцепенение, которое нашло на него на мосту.

И они пошли обратной дорогой, мимо шайтан-базара, шиитской мечети, синагоги, Сионского собора, домой.

– Аполлинарий, нам придется тщательно обдумать и записать все, что произошло этой ночью. Петрус и Лили обеспечат нам крепкий кофе. Боюсь, что сегодня нам не придется отдохнуть.

Аполлинарий молча кивнул.

Глава 6

Ник открыл дверь подъезда свои ключом и они поднялись на второй этаж. В кресле у дверей дремал верный Петрус, который, увидев Ника и Аполлинария, тут же бросился на кухню и через несколько минут оттуда уже распространялся запах ароматного кофе. Ник на цыпочках вошел в гостиную. Там, закутавшись в шаль, на тахте мирно спала Лили. Ник осторожно поднял ее на руки и отнес в спальню, прикрыл пледом и закрыл дверь. Петрус уже нес в кабинет дымящийся большой кофейник, чашки, молочник, холодную курятину, лаваш и сыр.

– Спасибо, Петрус, – прошептал Ник, – теперь никого ко мне не пускать, если только не будет чего-то срочного. Нам надо поработать.

Петрус молча кивнул и также молча удалился.

Ник и Аполлинарий принялись за работу, время от времени подбадривая себя кофе.

Первым делом Ник одел резиновые перчатки, уселся за столик с микроскопом и положил на предметный столик то, что смог добыть в вентиляционном отверстии уборной певца в опере. Несколько минут прошло в молчании.

Наконец, Ник откинулся на спинку стула.

– Что бы вы думали, Аполлинарий? Это нечто поразительное. Это вовсе не волосы крысы или кого-нибудь другого зверька из того же семейства. Это обезьяна, Аполлинарий. Давайте-ка сюда Брэма! Если яд был из Южной Америки, то и животное могло быть оттуда же. Ищите самых маленьких обезьян на свете! Ведь волосы-то короткие!

Аполлинарий достал из книжного шкафа том Брэма.

– Да, вот есть, читаю. Это обезьянка-игрунка. Размер 13–15, иногда 10 сантиметров. С относительно длинным хвостом – 20–21 сантиметр.

– А, вот и понятно, почему гример принял ее за крысу! – воскликнул Ник. – И что же дальше?

– Это подлинный примат, – продолжал читать Аполлинарий, – имеющий много родственных признаков с человеком, в том числе и в развитии мозга. Живет преимущественно в верховьях Амазонки, в районе, где сходятся границы Бразилии, Эквадора, Перу и Колумбии. Впервые была обнаружена в 1823 году в Западной Бразилии. Обезьяна покрыта шерстью, маленькие ушки игрунки скрыты в густой шерсти. Игрунка имеет очень очень изящные пять пальчиков с острыми ноготками. Шерсть игрунки густая, тонкая, шелковистая – черно-коричневая с желтизной или прозеленью, с крапинками, черными и белыми точками. Живут на деревьях, превосходно прыгают с одного дерева на другое. Едят листья, фрукты, ягоды, мед.

– Ну, вот, наверное, их можно как-то выдрессировать, – задумчиво сказал Ник. – Скорее всего, убийство было совершено с помощью такой дрессированной обезьянки.

– Не совсем понятно, как это могло произойти, давайте представим себе картинку, – предложил Аполлинарий.

– Отлично. Я вижу это таким образом. Некто, пусть пока будет так, не уточняем образа преступника, хотя какие-то черты уже намечаются, имеет выдрессированную им обезьянку, которая может проникать в помещения по узким лазам, вроде вентиляционного…

– Или, – вставил Аполлинарий, – по такому же лазу для толстого шнура, которые ведут из комнаты хозяина в комнату слуги к колокольчику, которым тот вызывается, как это принято в старых домах Англии… Что-то такое я припоминаю, мне рассказывали в Скотланд Ярде, только запамятовал имя детектива.

– Точно, – тут же отозвался Ник, – да еще на запах сладкого. В случае баронета в комнате был запах сладкого хереса. Итак, как могли дрессировать этого зверька. Если воссоздать примерную картину дрессировки, надо было бы посадить в кресло какое-то чучело, например, фигуру с головой из воска, и дрессировать обезьянку таким образом, чтобы она получала сладкое, когда проделает определенные действия, например, уколет укрепленным на лапке устройством человека в шею. Ну, конечно, это она сделает несознательно. Например, если сильно ударит в шею и при этом сработает какой-то клапан, выпускающий быстродействующий яд. В нашем случае кураре.

– В общих чертах похоже, – задумчиво сказал Аполлинарий, – можно принять это как рабочую гипотезу. Теперь, я полагаю, можно перейти к дрессировщику.

– Да. Это или человек из Южной Америки, тамошний житель, или британец, по каким-то причинам покинувший Британию и живущий в Южной Америке, или непонятно, кто еще может быть. Что в Южной Америке достаточно европейцев, известно. Что там существуют тайные ордена, тоже. Слава богу, вся Латинская Америка с ее католичеством должна была способствовать образованию там тайных обществ. Ну, постепенно это уточнится. Совершив преступление в Лондоне, преступник или преступники, отправились в Тифлис.

– А с тем, кто попал под кэб на Трафальгарской площади, это была, конечно, инсценировка. Человеку, который действительно был сбит кэбом, а ему очевидно помогли, может быть толкнули, подбросили чужие документы. Ведь никто из фирмы не отправился опознавать труп. Все приняли это как свершившийся факт.

– Да, и боюсь, что пока я сообщу Уолтеру, будет уже поздно. Да и в Лондоне, несмотря на высокий профессионализм Скотленд Ярда, не так-то легко вести расследование.

– Ну что ж, надо задействовать всю тифлисскую агентуру и начать либо розыск такого человека, либо выяснять, прибыл ли кто-то в Тифлис во второй половине марта и не уехал ли сегодня. Наверное, можно будет как-то это выяснить. Да, этот человек мог бы зачем-то, пока мы не знаем зачем, съездить во Мцхет и затем отправиться в Эчмиадзин. Ведь таков был предполагавшийся маршрут Винкельмана, не так ли?

– Да, да. Ну, что ж, можно сделать перерыв, я полагаю? – и Аполлинарий выжидательно посмотрел на Ника.

Ник улыбнулся, сладко потянулся и кивнул.

– Берите плед и устраивайтесь в кабинете. Через два часа Петрус разбудит нас.

* * *

Немного отдохнувшие, но значительно приободрившиеся, Ник и Аполлинарий через два часа уже пили утренний кофе, теперь в обществе Лили, которая твердо помнила, что ждала Ника в гостиной и непонятно как очутилась в спальне. Ник поддразнивал ее, называл соней, Лили делала вид, что обижается.

– Извини, Лили, к сожалению нам надо торопиться, – со вздохом сказал Ник, вставая из-за стола. – И нам придется сегодня работать в нижней библиотеке.

Лили вздохнула и кивнула головой.

После женитьбы Ник снял и первый этаж дома, и устроил там большую библиотеку, скорее хранилище книг и бумаг, и лабораторию. По возможности он старался работать в своем кабинете на втором этаже, чтобы быть поближе к Лили. Но когда работа требовала, он спускался вниз. Там было темновато, но зато почти не проникал уличный шум и звуки домашних дел, сопровождавшихся пусть приглушенными, но разговорами, треньканьем звонка, хлопаньем дверей. Все это отвлекало и не давало возможности как следует сосредоточиться. Захватив с собой нужные бумаги, Ник и Аполлинарий спустились вниз.

– Ну, давайте продолжим, Аполлинарий, наши рассуждения, – сказал, садясь в кресло Ник. – Я полагаю, что нам следует теперь как-то расположить наши сведения. Первое. Меня очень беспокоит странная татуировка обеих жертв. Абсолютно непонятно. Мне пришла в голову такая мысль. Нельзя ли попросить Скотленд-Ярд, чтобы они собрали сведения о тех двух любителях армянского хереса, которые умерли в январе и феврале. И попытались бы узнать, не было ли у них на теле подобной татуировки.

– Хорошо, я сегодня же напишу Уолтеру, – согласно кивнул Аполлинарий.

– Да, и хорошо было бы, но это будет наверное, трудно, узнать, у других клиентов, которым поставляется армянский херес, нет ли них такой татуировки? Ну, вот с первым пунктом пока все.

– Попробуем, – задумчиво сказал Аполлинарий. – Уолтер очень опытный детектив. А у каждого приличного семейства в Англии есть личные и семейные врачи. И они почти все имеют связи с полицией.

– Теперь дальше, – продолжал Ник. – Почему Винкельмана так тянуло во Мцхет и Эчмиадзин? Что такого общего между этими двумя местами и что разное? И что притягивало его – то, что было общим? Или наоборот? И самое непонятное с моей точки зрения, так это личность таинственного убийцы. Пока мы не узнаем о нем хоть что-то, мы не продвинемся в своем расследовании. Это наемный убийца? Или фанатик? Потом, дружба Винкельмана с Вагнером. И совместные прогулки в Хофбургский дворец. Надо как-то побольше узнать о Вагнере. Он, конечно, великий композитор, но я нахожу его «Кольцо нибелунга» немного странной темой в наше время. Правда, сказка, правда, опера, но тем не менее. Вообще-то говоря, сейчас мы спросим у Лили, она этим увлекалась. Сейчас они позовут нас обедать, вот мы и воспользуемся перерывом.

Петрус и Лили очень постарались и приготовили нечто очень в тифлисском стиле. Ник, большой любитель сациви, кушанья, которое готовится из вареной курицы с ореховой подливкой и специями, просил убрать от него подальше «это божественное блюдо». Все воздали должное и прочим кулинарным изыскам.

Расслабившись после обеда, Ник попросил:

– Лили, ты у нас специалист по музыкальной части, расскажи о вагнеровском «Кольце нибелунгов».

Лили засмеялась.

– Что, устали и решили переключиться? Пожалуйста. Собственно, это четыре оперы – «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид» и «Гибель богов». Вагнер писал их 26 лет, с 1848 по 1874-ый. Все вместе они занимают пятнадцать часов и когда их впервые ставили вместе, как хотел Вагнер, то эта постановка длилась всю ночь. Король Баварии, Людвиг Второй, содержал Вагнера, чтобы он мог спокойно работать. Собственно говоря, Нибелунги это бургундская королевская династия, жившая в городе Вормсе на левом берегу Рейна. О них говорили, что они сказочно богаты. Потом стали создаваться легенды о карликах нибелунгах, владетелях и хранителях сокровищ. Вагнер написал и оперу «Парсифаль», где главную партию исполняет тенор. Ну, с Парсифалем вообще связано множество историй, я их люблю и это, конечно, с Вагнером никак не связано. А связано с тамплиерами, к которым я очень трепетно отношусь. И с циклом рассказов о Граале. Это я люблю тоже.

– Ты говоришь, Парсифаль, святой Грааль… Да, это конечно интересно, но никакой разгадки текущих событий в этом нет. Все пока не то, – со вздохом сказал Ник. – Большое спасибо, душечка, обед был великолепен. Скажи Петрусу, что он теперь стал мастером кавказской кухни. А мы с Аполлинарием прогуляемся в оперный театр.

Ник с Аполлинарием отправились в театр. Они поднялись, как всегда, по Бебутовской до Вельяминовской, миновали Эриванскую площадь и медленно шли по Головинскому. Когда они проходили мимо Квашветской церкви, к Аполлинарию вдруг стремительно подбежал мальчишка лет десяти, сунул ему в руку клочок бумаги и мгновенно исчез. Ник и Аполлинарий, опешив, остановились.

– Что там, Аполлинарий? – насторожено спросил Ник. Аполлинарий, держа в руках свернутый вчетверо листок, пожал плечами.

Они отошли в сторону, к Храму Славы. Аполлинарий развернул записку. В ней на грузинском языке было сказано: «То, что вы ищете, найдете завтра после полудня в Крестовом монастыре, в Джвари».

Ник и Аполлинарий переглянулись:

– А что мы ищем, Аполлинарий? – спросил Ник.

– Понятия не имею, – отозвался Аполлинарий. – Кто-то знает это лучше нас.

– Ну что ж, заказывайте коляску, завтра с утра едем во Мцхет. Мы туда, собственно, и собирались.

Беседа в оперном театре с директором ничего нового не принесла. И Ник с Аполлинарием распрощались с тем, что завтра с утра они отправляются во Мцхет.