Текст книги "Фальтерия. Ветер севера (СИ)"
Автор книги: Мари Лефейр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Запах еще остался, – пояснил он и, положив мне руку на спину, легонько подтолкнул, чтобы я наклонилась поближе. – Чувствуешь?
Я принюхивалась, набирая полную грудь воздуха, вспоминая этот аромат на маме и то, как она собиралась нанести его на меня. Но все равно внутри меня не шевелилось ничего, кроме сырого, затхлого воздуха. Даже рука R на моей спине ощущалась живее, чем память об этом аромате.
– Простите, – вздохнула я и покачала головой.
– Ты ни в чем не виновата, – сказал он. – Слишком уж это непросто – вспоминать то, что уже исчезло.
Он задвинул ароматный ящичек на место и несколько раз поморгал.
– Но я помню все, – добавил он. – И красоту изумруда, и запах духов. Из моего сердца ничто не исчезает никогда.
9
Чем глубже зима, тем плотнее кутается остров в свое одеяло из тяжкого, спертого воздуха. Солнце совсем потускнело, и ближе к вечеру, как по чьей-то команде, поднимается шквальный ветер. Люди шагают по улицам быстро, ссутулившись, сунув руки поглубже в карманы.
На улицах все чаще мелькают темно-зеленые фургоны с брезентом на кузовах. Иногда его убирают, и пустые машины резво проносятся мимо под вой сирен. Иногда они тащатся, натужно подрагивая, и медленно исчезают из виду. Время от времени в щели между брезентом и кузовом смутно мелькает то чей-то ботинок, то уголок портфеля, то край пальто.
«Зачистку памяти» теперь производили все жестче. Чтобы кого-то забрать, уже не присылали повесток заранее, как в те времена, когда увезли мою маму. Сейчас всех застают врасплох. Сейчас у них в руках увесистые тараны, которыми можно выбить любую дверь. Полиция неожиданно вламывается в дома и обыскивает все места, где может кто-нибудь прятаться. Рыщет в чуланах, заглядывает под кровати, шарит за шкафами с одеждой. Выворачивает наизнанку любые пустоты, в которых может поместиться человек. Всех, кого находят, – вместе с теми, кто их укрывает, – вытаскивают на улицу и загружают в фургоны.
С тех пор как сгинули розы, новых исчезновений еще не случалось. Зато все чаще разносились слухи о том, что чей-нибудь знакомый из соседнего городка, или одноклассник, или дальний родственник хозяина рыбной лавки пропал без вести. То ли его забрали, то ли ему повезло и он удачно спрятался в чьем-то доме, то ли сначала спрятался, а потом его нашли и забрали.
Никто ничего больше не знал – и даже не пытался разузнать. Ведь что бы там ни случилось, было ясно одно: стряслась беда, которую можно накликать и на себя, даже просто болтая о ней на улице. И если вдруг поутру люди обнаруживали, что соседний дом опустел, они проходили мимо, украдкой оглядываясь на его окна и молясь в душе о том, чтобы все обошлось. Люди на острове привыкли к потерям.
* * *
– Хочу вам кое-что рассказать. Но если не хотите это услышать, говорите сейчас. Вы согласны?
Рука старика застыла над недорезанным яблочным пирогом. Он удивленно хмыкнул:
– Странный вопрос… Как я могу обещать, не зная, о чем речь?
– А вот так. Когда всё услышите, отказываться будет поздно. Обратной дороги нет. То, что я хочу рассказать, – тайна, которую крайне важно сберечь. И сейчас нужно выяснить, можем ли мы с вами хранить ее вместе. Не хотите – не страшно, никаких проблем. Тогда я просто запечатаю эту тайну в сердце и никогда в жизни не расскажу никому. Вот и все. Так что забудьте о смущении, гордости или долге и просто скажите: хотите вы это услышать или все-таки нет?
Старик отложил в сторону нож, сцепил пальцы на коленях. Чайник на печке вот-вот закипит. Лучи солнца из иллюминатора каюты первого класса заливают яблочный пирог. И сливочное масло на его корочке тает, поигрывая золотистыми бликами.
– Ну что ж… Послушаю! – ответил старик, всем телом разворачиваясь ко мне.
– Но знание – это опасно. И чревато большими неприятностями.
– Нетрудно догадаться.
– А может и стоить жизни!
– Ну, моей-то жизни все равно уже почти не осталось.
– Так-то оно так, но…
– За меня не волнуйся. Давай, рассказывай, – кивнул он, обхватив колени поудобней.
– Я хочу кое-кого спасти… А точнее – спрятать, – сказала я и посмотрела на старика. На лице его не дрогнуло ни мускула. Он просто сидел и молча ждал продолжения.
– Я прекрасно знаю, какого ужаса ожидать, если меня раскроют. Но если ничего не сделать, я опять потеряю очень близкого мне человека. Так же, как потеряла маму… Но одна я с этим не справлюсь. Мне нужна помощь – того, кому я могу доверять.
От сильного ветра паром натужно закряхтел. Десертные тарелочки, составленные одна на другую, звякнули на всю каюту.
– Могу я кое о чем спросить?
– Конечно.
– Человек, кого ты хочешь спасти… Кем он тебе приходится?
– Это мой редактор. Тот, кто всегда первым читает все, что бы я ни написала. Друг, который лучше всех на свете понимает то, о чем я пишу.
– Ясно… – кивнул старик. – Я тебе помогу.
– Вот спасибо!
Я накрыла пальцами его сплетенные на коленях руки. Большие руки, испещренные морщинами.
Мы все обсудили и решили, что самое безопасное место в доме, пожалуй, хранилище, где отец когда-то держал свои книги и документы. Между полом второго этажа и потолком первого была длинная ниша, и отец попросил плотников переделать ее в отдельное помещение. Так у отца в кабинете, в самом центре пола, появился небольшой, метр на метр, квадратный люк – единственный вход в хранилище.
Само хранилище – длинная, но узкая клетушка площадью примерно в три татами[8] и всего метр восемьдесят в глубину. Рослый, плечистый редактор R даже не сможет разогнуться в полный рост. Свет туда проведен, но воды нет. И никакого окна.
Конечно, куда просторнее и уютнее было бы прятаться в мамином подвале. Но о том, что у нас есть подвал, знают все соседи. А попасть туда может любой, кто не боится перебежать через речку по разваливающемуся мосту. И если, не ровен час, нагрянут с обыском, в подвал сунутся первым делом. А вот хранилище с книгами полиция в прошлый раз не заметила, даже выпотрошив все шкафы с документами в отцовском кабинете. И если я хочу спасти своего редактора, я должна спрятать его там, куда никто из внешнего мира не проникал еще никогда.
Старик открыл судовой журнал и на чистой странице, пункт за пунктом, составил два списка того, что мы должны сделать.
Первый список – для меня:
1. Выкинуть из хранилища все оставшиеся документы и уничтожить как можно осторожней: почти все они связаны с птицами.
2. Произвести уборку и дезинфекцию. Гигиена крайне важна: если R заболеет, на врача рассчитывать не придется.
3. Приготовить ковер для маскировки люка в полу – простой, неброской расцветки, не вызывающий желания ни разглядывать его, ни тем более сдвигать с места.
4. Собрать необходимый запас утвари для долгой жизни взаперти: электрический удлинитель, лампу, постельный комплект, все для чая и т. д. Стараться не покупать ничего нового: крупные закупки привлекают внимание.
5. Придумать, как доставить господина R в дом незамеченным (самое важное и самое сложное).
И второй список, уже для себя:
1. Установить в стене вытяжку с вентилятором: воздух внутри слишком спертый.
2. Обеспечить хотя бы минимальный доступ к водопроводу – придумать как.
3. Оклеить стены толстыми обоями – для поддержания тепла и звукоизоляции.
4. Провести туалет. Все слесарные работы вести так, чтобы снаружи дома никто ничего не заметил.
5. Подружиться с R, – кроме нас двоих, он еще долго не будет ни с кем общаться.
Мы обсудили все до мельчайших деталей: как подготовить тайное жилище, как привести в него R. Повторили несколько раз, в каком порядке что выполнять. Проверили, ничего ли не забыли. Еще раз перебрали в голове все возможные неприятности – и как из них выпутаться. Что делать, если нас со стройматериалом вдруг остановит для проверки патруль. Или соседская собака уловит запах пришельца. Или полиция схватит редактора R до того, как мы все подготовим. Причин для беспокойства хоть отбавляй…
– Ну что ж! А теперь давай пить чай с пирогом? – наконец предложил старик.
Сняв с печки чайник, он налил кипяток в заварник и стал ждать, пока заварится чай. Но тут же, спохватившись, взял нож и начал нарезать яблочный пирог.
– Очень часто, – проговорил он, – излишние волнения есть просто излишние волнения.
– Разве?
– О, да. Это уж поверь мне. Все у нас получится, вот увидишь.
– Ага… Надеюсь!
Старик положил мне на блюдце большой кусок пирога. Он по-прежнему принимает меня за девочку, которой нужно расти, и все время старается накормить меня до отвала. Мое блюдце стоит на белоснежной салфетке. Скатерть под нею гладкая, накрахмаленная, а в вазочке в центре стола – тонкая ветка с красными ягодами, какие часто встречаются на самой вершине холма.
Мы еще раз перечитали страничку судового журнала, стараясь запомнить все до последней строчки. Затем старик вырвал страничку и бросил в печь. Листочек с записями вспыхнул, скукожился и исчез бесследно. Какое-то время мы молча смотрели на огонь. Вот-вот с нами должно произойти нечто жуткое, но мы почему-то становились только спокойнее. В теплом воздухе каюты расплывался аромат пирога.
На следующий день работа закипела. Все оставшиеся в хранилище документы я разделила на кучки и сожгла в большой садовой печи во дворе, старательно делая вид, что избавляюсь от старых журналов мод. Замаскировала люк, притащив ковер из гостиной. Нужную утварь умудрилась собрать из домашней, и докупать ничего не пришлось.
А вот перестроить каморку оказалось куда сложнее. По слухам, все плотники острова уже получили от Тайной полиции жесткие указания – немедленно сообщать о любом подозрительном заказе на переоборудование помещений. Значит, ремонт придется проводить своими силами – да еще и в глубокой тайне, ведь иначе на нас сможет донести любой, кто, не дай бог, заметит это со стороны.
Кучу сил и нервов мы извели, только пока собрали нужные инструменты и материалы. Чтобы добыть хотя бы самое необходимое, старик придумывал уловку за уловкой. Обрезки труб и реек продевал в рукава свитера, пакеты с гвоздями, болтами и гайками обматывал вокруг пояса, мелкими инструментами набивал карманы. И когда наконец доставлял все это в дом, облегчению его не было предела. Он разминал затекшую спину и со смехом рассказывал, как крутил педали велосипеда, бренча и лязгая каждой частичкой тела, абсолютно уверенный в том, что вот-вот развалится на куски.
Работал он как настоящий виртуоз. Точно, аккуратно, терпеливо – и, при всем этом очень проворно. Время от времени он заглядывал в чертежи, нацарапанные явно загодя на задних страничках судового журнала, и, поразмыслив, уверенно продолжал. Прорубил в стене дырку, подвел трубу, соединил с остальными коммуникациями. Рассчитал длину всей проводки, закрепил на стенах розетки. Я же старалась ему не мешать и лишь помогала, где нужно.
Чтобы хоть как-то заглушить шум ремонта, я крутила в кабинете отца пластинки с симфонической музыкой. Инструменты вроде ножовки старик использовал ближе к кульминации каждой пьесы, когда в игру вступал сразу весь оркестр. Не тратя время на разговоры и не прерываясь даже на обеды, мы продолжали работу.
К вечеру четвертого дня все было закончено. Сидя посреди каморки на полу, мы рассматривали плоды наших усилий. Убежище вышло отменное – даже лучше, чем мы планировали. Простое, компактное и уютное. Бежевые обои – отличный выбор! С теснотой, конечно, ничего не поделаешь, но все необходимое укомплектовано в лучшем виде. Кровать, стол, стул. В углу за фанерной перегородкой туалет, над унитазом – пластмассовый бак для слива. Доливать туда воду изо дня в день, похоже, станет одной из моих домашних забот.
Вдобавок ко всему гениальный старик соорудил еще и простейшее средство коммуникации. Провел из кабинета в убежище пустую резиновую трубу и к обоим концам приделал найденные на кухне воронки. Наклоняясь к такой воронке, можно общаться, как по телефону, даже не встречаясь с собеседником.
Простыни с одеялами были чистыми и мягкими. Стол со стулом источали аромат свежего дерева. Бледно-оранжевая лампа освещала каморку очень даже неплохо.
Погасив свет, мы поднялись по стремянке из трех ступеней, откинули крышку люка над головой. Протиснуться в тесную квадратную дырку – задачка не из простых: нужно ужаться в плечах чуть не вдвое, а затем подтягиваться на руках. Увидев, как я барахтаюсь, старик помог мне выбраться. Боюсь, не будет ли широкоплечий R застревать при каждой попытке вылезти. Но если учесть, что выбираться наружу ему почти не придется, – пожалуй, пускай все остается как есть.
Вернув крышку люка на место, мы накрыли ее ковром. На любой взгляд со стороны – самый обычный пол. Никаких ощущений, будто под ногами есть потайная комната.
10
– Я знаю, где вас спрятать. Готовьтесь! – заявила я редактору R, когда мы закончили обсуждать мою работу. Я очень старалась говорить как можно более спокойно и обыденно. Так, словно предлагала сходить куда-нибудь перекусить.
В вестибюле издательства было полно народу. Вокруг нас то слышался чей-нибудь смех, то звякали кофейные чашки, то раздавались телефонные трели. Пользуясь этой какофонией как прикрытием, я поспешила изложить ему ситуацию.
– Место надежное и безопасное. Собирайтесь скорее.
Он положил сигарету в пепельницу и посмотрел на меня, не мигая.
– Убежище? Для меня?
– Ну конечно.
– Но как ты его нашла? Это же так непросто!
– Теперь уже не важно. Главное – чтобы до того, как они расшифруют ваш геном, вы успели…
– Я уже все обдумал и решил, – прервал он меня на полуслове.
– Решили что? – уточнила я.
– Жене про свою тайну я не рассказывал. Она ждет ребенка. Рожать через месяц. Оставить ее одну я не могу, а с нею вместе прятаться невозможно. Укрывать у себя беременную не согласится никто.
– Прячьтесь один! Только так вы спасете всех – и себя, и супругу, и малыша…
– Ну, допустим даже, я спрячусь. И что дальше? Кто может сказать, когда я вернусь?
Дым от сигареты, поднимаясь над пепельницей, подрагивал в пустоте между нами. Словно пытаясь взять себя в руки, R трижды постучал зажигалкой по столу.
– Что будет дальше, не знает никто… – ответила я. – Но однажды даже Тайная полиция провалится в тартарары. Как, впрочем, и все остальное на этом острове.
– Никак не думал, что ты мне это предложишь. Я просто ошарашен…
– Ну еще бы! Но теперь вы должны думать только о том, как не попасть под очередную зачистку. Понимаю, вы боитесь за супругу. Но о ней позаботятся те, кто еще остается снаружи. Мы что-нибудь придумаем, и я в том числе, уж поверьте. Ваша задача – выжить, чтобы однажды снова увидеть жену и ребенка. А кроме того, если вас арестуют, что будет с книгой, которую я прямо сейчас пишу?
Сообразив, что каждая моя фраза звучит все громче, я глубоко вздохнула и залпом проглотила остатки кофе.
Фонтан в вестибюле отключили, палые листья на глади его бассейна замерли. На кирпичах кольцевой оградки дремал черный кот. Цветы в вазах давно завяли, а по всему полу валялись занесенные ветром обрывки каких-то плакатов.
– И где же оно, это убежище? – спросил R, уставившись на зажигалку в руке.
– Этого я вам сообщить не могу, – ответила я в точности так, как мы договорились со стариком. – Знать слишком много опасно. Как только узнаете, тайна может раскрыться. Самое безопасное – исчезнуть без подготовки, без предупреждения, все равно как вдохнуть и выдохнуть. Понимаете, о чем я?
Он кивнул.
– Значит, вы можете мне доверять. В том, что я вам предлагаю, никакого подвоха нет. Я обо всем позабочусь.
– Неужели из-за меня ты ввязалась в нечто ужасное?
Моя рукопись мирно лежала на столике между нами. На ней, отработав свое, покоились бок о бок его авторучка и мой карандаш. Потушив сигарету в пепельнице, он медленно поднял взгляд. Особого замешательства в его глазах я не заметила. Скорее уж это был взгляд человека рассудительного и спокойного. Только боковой свет со стороны фонтана отбрасывал ему под глаза тени, от которых лицо казалось печальным.
– Вовсе нет! Я просто очень хотела бы и дальше писать книги, а мне нужен редактор…
Я попыталась улыбнуться, но губы не слушались, поэтому пришлось продолжать:
– В общем, порядок действий такой. Послезавтра, в среду, в восемь утра приходите на Центральную станцию, к самым турникетам… Понимаю, что времени на сборы не останется, но это должно случиться именно в среду. А главное, никакие сборы и не нужны. Только вы. В своем обычном рабочем костюме – и с портфелем, в который вы положите самое необходимое. Все, что может понадобиться еще, я получу от вашей супруги потом и доставлю это в убежище… Дальше. На станции, в киоске у турникетов купите «Экономическую газету» и начните читать ее возле входа в кондитерскую. Она будет еще закрыта, но это не важно… Вскоре к вам подойдет старик. В вельветовых брюках и джемпере. В руках у него будет бумажный пакет из булочной. Это – условный знак. Заговаривать с ним не следует, но как только встретитесь с ним глазами, сразу идите следом… Вот и весь план! – закончила я и наконец-то перевела дух.
Утром в среду хлынул дождь. Такой, словно весь остров постепенно засасывало в огромную морскую воронку. Даже распахнув все шторы, я не увидела за окнами ничего, кроме хлеставшей по стеклам воды.
Подходит ли такой ливень для нашего плана? Или, наоборот, мешает ему? Этого я понять не могла. С одной стороны, так, конечно, легче скрыться от слежки. А с другой – редактору со стариком будет куда сложнее передвигаться по городу. Мне же, так или иначе, остается одно: дожидаться их дома.
Я включила обогреватель пожарче, прогрела дом и вскипятила чайник, каждые полминуты проверяя в окне прихожей, не идут ли они, чтобы сразу же отпереть дверь. Пешком от Центральной станции до дому обычно минут двадцать пять, но сколько им понадобится, когда льет как из ведра, сказать невозможно.
Уже в 8:25 начало казаться, что стрелки часов замедлили ход. Я металась по коридору между часами в гостиной и окном в прихожей. Оконное стекло запотевало, я то и дело протирала его рукавами, и свитер вскоре разбух от влаги, хоть выжимай.
Но за окном был один только ливень, застивший все и вся – деревья с оградой во дворике, телефонные столбы, небеса. Плотная пелена, под которой так легко задохнуться. И я начала молиться, чтобы редактор R со стариком прорвались сквозь нее. Хотя, признаться, давненько уже не молилась вообще ни о чем…
Но вот наконец они появились – без четверти девять. Я отперла дверь, и они просто-таки ввалились в прихожую, поддерживая друг друга за плечи. Мокрые, задыхающиеся. С налипшими на лицо волосами, в потемневшей от влаги одежде и хлюпающих ботинках. Я тут же утолкала их в гостиную и усадила в кресла поближе к керосиновой печке.
«Экономическая газета» и пакет из булочной в их стиснутых пальцах расползлись мокрыми клочьями. А булки в пакете размякли так, что уже не съешь.
Стянув пальто, редактор R откинулся в кресле и закрыл глаза, пытаясь отдышаться. Старик, желая согреть его как можно скорее, засуетился вокруг – то подвигал поближе обогреватель, то, притащив откуда-то одеяла, укутывал беглеца. Куда бы он ни двинулся, за ним оставались сплошные лужи, от их одежды валил густой пар.
Несколько минут мы сидели, уставившись на обогреватель, и слушали шум дождя. Любому из нас явно было что сказать, но словно некая тяжесть в груди мешала словам прорваться наружу. Ярко-красное пламя бойко подрагивало в круглом печном оконце.
– Все прошло точно по плану, – пробормотал старик словно самому себе. – А дождь смыл все следы…
Мы с редактором посмотрели на него.
– Какое счастье, что вы теперь в безопасности! – воскликнула я.
– …Но мы все равно не исключали, что за нами увяжется хвост. И на всякий случай вернулись в обход.
– Но я поражен! – сказал редактор R. – В жизни бы не догадался, что ты устроишь убежище у себя же дома!
Каждый из нас старался говорить полушепотом. Словно боясь, что, потревожив тишину гостиной, мы разбудим нечто недоброе.
– Да, мы не связаны ни с какими подпольщиками. Все это я спланировала сама… Ах, да! Познакомьтесь, пожалуйста. Это наш единственный помощник. Человек, который был другом моей семьи задолго до того, как я родилась.
Выпростав руки из-под одеял, мужчины обменялись рукопожатиями.
– Даже не знаю, как вас благодарить! – признался R, но старик лишь смущенно покачал головой.
– Сейчас я напою вас чем-нибудь горячим, – объявила я и прошла на кухню. Подогрела чашки, заварила чай немного крепче обычного. И мы стали пить его опять в тишине.
Постепенно оба обсохли. Волосы R снова стали пушистыми, на щеки старика вернулся румянец. Дождь за окном все хлестал с прежней силой. Когда все три чашки опустели, я предложила:
– Ну что… Пойдемте смотреть вашу комнату?
* * *
Когда я закатала край ковра над люком, редактор разинул рот от удивления.
– Ну просто лестница в небеса! – пробормотал он.
– Внутри, конечно, тесновато, но безопаснее места не придумаешь. Никто снаружи ничего не увидит и не услышит ни звука.
Мы спустились по лесенке внутрь – старик, следом я, и за мной уже R. Нечего и говорить, втроем в убежище было не развернуться вообще. Редактор взгромоздил на кровать разбухший портфель. Обычно набитый рукописями и вычитанными гранками, на сей раз тот явно хранил в себе кое-что поважнее.
Старик показал, как работают электрокамин, туалет, переговорная труба и прочие удобства. После каждого объяснения редактор одобрительно кивал.
– Боюсь, вам еще много чего понадобится. Но пока наш дедуля с нами, беспокоиться не о чем. Эти руки могут изготовить почти всё на свете! – сказала я и легонько похлопала старика по спине.
Старик опять засмущался и почесал седину на затылке. Редактор R едва заметно улыбнулся.
Объяснив все, что нужно, мы со стариком решили вернуться наверх и дать новоселу отдохнуть. Чего-чего, а стресса на него сегодня навалилось куда больше нашего. Как я понимала, ему наверняка нужно побыть одному, чтобы переварить столь внезапную разлуку с семьей.
– В двенадцать принесу обед, – сказала я, притормаживая на лесенке. – Как только вам что-нибудь понадобится, вызывайте меня по трубе!
– Спасибо! – ответил R.
Я закрыла люк, застелила крышку ковром. Но еще долго стояла, глядя себе под ноги, не в силах двинуться с места. Его «спасибо» повторялось эхом в моих ушах, снова и снова. Так, словно голос его медленно поднимался ко мне из неведомых глубин.
11
С тех пор, как R спустился в убежище, прошло уже десять дней. Но мы с ним все никак не могли привыкнуть к такому странному образу жизни. Каждый раз нам приходилось четко договариваться: когда приносить еще кипятку для его термоса, во сколько подавать очередную еду, скоро ли менять постель и так далее.
Я усаживалась за стол поработать, а голова была забита мыслями об убежище, так что новая книга продвигалась с трудом. Я представляла себе, как, наверное, страшно в таком затворничестве недостает собеседника, но потом убеждала себя, что не стоить лезть человеку в душу, – в конце концов, он всегда может вызвать меня по трубе.
Сколько бы я ни напрягала слух – признаков жизни под полом не отслеживалось. Но именно эта мертвецкая тишина и заставляла неустанно тревожиться, в порядке ли мой жилец.
Хотя постепенно у нас сформировалось-таки нечто вроде негласного расписания. К девяти утра я собирала на подносе завтрак, заливала в термос кипяток, приносила все это в кабинет и стучала по крышке люка. Взамен получала опустевший пластмассовый бак, который тут же наполняла водой. Обед приносила в час. Если R в чем-то нуждался, он давал мне список и немного денег, и я закупала все на вечерней прогулке. В основном это были книги, а также сменные лезвия для станка, никотиновая жвачка, ибо курить он в убежище уже не мог, тетради для заметок, бутылки с минералкой и так далее. Ужин в семь. Каждый второй день после ужина он мылся. И затем уже просто ждал, когда пройдет еще одна долгая ночь.
Обычно я спускалась к нему, когда забирала грязную посуду. А если у меня появлялось какое-нибудь вкусное печенье, мы лакомились им вместе. Садились бок о бок на кровати, ставили печенье на стол и поедали одно за другим, болтая обо всем.
– Ну как вы тут? Немного освоились? – однажды спросила я.
– Да, все в порядке, – ответил он.
На нем был простенький черный свитер. На полках, привинченных к стене над кроватью, стояло зеркало, лежали расческа, тюбик с кремом, песочные часы и какой-то амулет. Ближе к изголовью – книги, причем довольно старые: автобиография давно покончившего с собой композитора и справочник по астрономии. А над самой подушкой ждал своего часа исторический роман о временах, когда вулканы еще извергались.
– Если возникнут сложности, пожалуйста, говорите, не стесняйтесь!
– Спасибо… Все очень уютно.
Но я видела, что освоиться в такой теснотище ему не удается хоть плачь. При любом неосторожном движении он вписывался то в лампу, то в полку, то в стену туалета, так что спокойно сидеть на кровати ему удавалось только согнувшись в три погибели и положив руки на колени. Спать в такой узкой постели наверняка смертельно тоскливо, а о цветах или музыке для оживления комнаты никто даже не подумал. И теперь как будто сам воздух в этой клетушке не желал наполняться духом ее жильца.
– Пожалуйста, возьмите еще… – предложила я, указав на блюдце с печеньем. С приходом зимы еды стало меньше, и раздобыть что-нибудь сладкое считалось большой удачей. А это печенье испек для нас старый паромщик – из дикого овса, которым, уже в свой черед, с ним поделился знакомый фермер.
– Очень вкусно… Просто превосходное печенье, – похвалил R и проглотил еще кусочек.
– О, да! Из старика мог бы выйти отличный повар, – согласилась я.
Печенья было совсем немного, так что мы решили его поделить: две штучки ему, четыре – мне.
– Я же совсем не двигаюсь – много еды мне не нужно… – смущенно объяснил он и наотрез отказался от третьего печенья.
Электрокамин еле грел, но холодно не было. В наступившей тишине я слышала дыхание R совсем рядом. Сидеть не касаясь друг друга было попросту негде. Иногда я украдкой разглядывала его профиль в оранжевом сиянии лампы.
– Можно у вас кое-что спросить? – проговорила я, глядя на этот профиль.
– Ну конечно, – ответил он.
– Каково это – жить, не утрачивая из своего сердца вообще ничего?
Он поднял руку поправить очки на носу и тут же обхватил подбородок ладонью.
– Ох, сложный вопрос… – отозвался он.
– Если сердце постоянно нагружать воспоминаниями, в нем становится тесно и неуютно, разве нет?
– Нет… Не становится. У сердца ведь нет очертаний – и нет границ. Потому оно и способно принять любую форму или стать любой глубины.
– Значит, все, что когда-либо исчезло на этом острове, хранится у вас внутри? В целости и сохранности?
– Насколько все и в какой сохранности – этого я уж не знаю. Воспоминания ведь не просто накапливаются. Они еще и видоизменяются со временем. А иногда могут сгинуть совсем. Но это не то, что происходит с вами, когда на острове что-нибудь исчезает. Тут нечто совсем другое…
– Что именно? – уточнила я, теребя ногти.
– Даже утратив какие-то воспоминания, я не чувствую, что они выдраны из меня с корнем. Даже если они вроде бы исчезли, их частички всегда разбросаны где-нибудь вокруг, точно крохотные семена, которые еще смогут пустить ростки, если опять пойдет дождик. А бывает, что воспоминание исчезло, но его осколок все равно остается в сердце. И прорывается наружу – то дрожью, то болью, то смехом, а то слезой…
Он подбирал слова осторожно, одно за другим, будто проверяя их языком на прочность перед тем, как высказать вслух.
– Иногда я воображаю, будто держу ваше сердце в руках! И разглядываю его со всех сторон, – сказала я, улыбаясь. – Оно такое… размером с ладонь, очень мягкое на ощупь и подрагивает, как желе. Любая грубость может его поранить, но если обращаться с ним бережно, оно все-таки не выскользнет из моих пальцев. И еще я чувствую, какое оно теплое. До сих пор оно скрывалось у вас внутри и поэтому теплее моих рук. Я закрываю глаза, растворяюсь в этой теплоте, наслаждаясь каждым его воспоминанием. И постепенно мои руки начинают чувствовать, каким же оно было на ощупь – все то, что я потеряла. Прекрасная фантазия, правда?
– Ты действительно хотела бы вспомнить все, что потеряла? – спросил R.
– Не знаю, – призналась я. – Я ведь даже не представляю, что именно стоило бы вспомнить. А исчезновения на острове абсолютны. После них не остается вообще ничего. Никаких семян, которые могли бы еще прорасти. Испещренная дырами пустота – вот сердце, с которым приходится жить… Почему я и завидую вашему сердцу упругому, отзывчивому на прикосновения, прозрачному, такому, которое может изменяться, если рассматривать его на свет под разными углами.
– Читая твои рукописи, я не чувствую, что в сердце у тебя пустота.
– Но все-таки согласитесь: писать книги на острове – занятие очень непростое. С каждым новым исчезновением слова все больше отдаляются от меня. Может, мои пальцы и смогли так долго писать истории потому, что ваше сердце всегда было рядом?
– Я был бы рад, если бы это было так! – ответил R.
Я вытянула перед собой руки. Мы оба долго разглядывали их, не мигая – так, словно на моих ладонях и правда покоилось что-то важное. Но сколько мы ни вглядывались, они оставались пусты.
На следующий день позвонили из издательства. Тот, кого назначили моим новым редактором. Старше R на несколько лет, малорослый, худой. Лицо как лепешка, без всякого выражения. Да при этом еще бубнит себе под нос так, что не все слова разобрать.
– Когда планируешь закончить рукопись? – спросил он меня.
– Ну… даже не знаю, – растерялась я, вдруг подумав, что R никогда не задавал мне подобных вопросов.
– В твоей истории возникает очень деликатный поворот. Думаю, лучше выписывать его осторожно, не торопясь… Сообщи, как только будет что показать. Хочу поскорее узнать, что дальше!
Чтобы лучше слышать его бормотание, мне пришлось наклониться вперед и упереться локтями в стол.
– Кстати, – спросила я как можно небрежнее, – а куда подевался R?
– Ну, он… э-э… – промямлил мой собеседник. – Он исчез.
– Исчез? – переспросила я, стараясь ничем себя не выдать.
– Ну да, в буквальном смысле. Или вы что-нибудь слышали?
– Нет, ничего, – покачала я головой.
– Пропал так внезапно, что все удивились. Однажды утром – раз! – и на работу не вышел. Никакой записки не оставил. Только странички вашей рукописи, аккуратно уложенные на столе.
– Да что вы говорите?!
– О, да!.. Хотя в последнее время, что говорить, исчезновение человека – уже не такая и редкость.
– Разве? Я не замечала. Неужели вы думаете, что его…
– Вот и я не могу поверить.
– Но он давал мне послушать пластинки… Как же я теперь их верну?
