Текст книги "Человек под лестницей"

Автор книги: Мари Хермансон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Злая фея

Стоял ноябрьский вечер. Фредрик был дома с детьми, когда раздался звонок в дверь. Паула была в Гётеборге – поехала, чтобы обойти магазины и навестить друзей.

На крыльце стояла Бодиль Молин, в черном блестящем плаще. На голове был высокий тюрбан, в ушах висели сережки размером с добрый браслет. С того вечера в галерее Фредрик изо всех сил избегал встреч с Бодиль.

– Паулы нет дома, она в Гётеборге и вернется только завтра, – холодно сказал он.

– Я знаю, поэтому и зашла. Мне надо поговорить с тобой наедине, Фредрик.

– Нам не о чем говорить, и ты должна это понять.

Но Бодиль уже вошла в прихожую. От такой дерзости Фредрик испугался. Да и во всем облике Бодиль было что-то пугающее: черный плащ, больше похожий на автомобильный кузов, ярко-красные губы, словно вымазанные кровью, а выражение глаз… Да, выражение ее глаз напугало Фредрика больше, чем все остальное, хотя он и не понял пока, что, собственно, сулил этот взгляд. Во всяком случае, ничего хорошего. Абсолютно ничего хорошего.

– Мне надо поговорить с тобой.

– Мне не о чем с тобой говорить.

– Вот как? Мне думается, что есть нечто важное, о чем мы должны поговорить. Ты и я.

– Что же это может быть?

Она искоса посмотрела на него, в глазах ее сверкнул коварный огонек, от которого Фредрика прошиб холодный пот.

– Тебе ничего не пришло в голову?

– Нет.

– У нас будет ребенок, – произнесла Бодиль зловещим шепотом.

Фредрик почувствовал, что ему не хватает воздуха.

– Что ты сказала?

– То, что ты слышал, и, как мне кажется, правильно понял. Я по твоему лицу вижу, что понял. Ты не умеешь скрывать свои чувства, Фредрик, ты плохой игрок в покер.

– Это невозможно!

– Почему же невозможно? Мы занимались незащищенным сексом. От него, бывает, беременеют. Ты бы должен это знать.

– Но…

Она слишком стара, подумал он. Только в самой безумной фантазии можно было себе представить беременную Бодиль Молин.

– Что «но»?

– Ты уверена, что отец – я?

Она холодно улыбнулась. Губная помада блестела, как жирная мазь.

– Вы, мужчины, так предсказуемы, что даже смешно. Сначала: «Этого не может быть!», а потом: «Это не я!»

Он уставил на нее тяжелый взгляд. Черный лаковый плащ, тюрбан, ядовито-красная помада делали ее похожей на ведьму. Беременные женщины так не выглядят. Так выглядят злые феи.

– Ты прошла тест на беременность?

– Конечно.

– Боже мой, – сказал он.

Они продолжали стоять в прихожей. Он не хотел пускать ее в дом.

– Я полагаю, что ты сделаешь аборт?

– Ни за что! Мне сорок два года. Это мой последний шанс родить ребенка. И я хочу им воспользоваться, – упрямо произнесла она.

Фредрик вдруг ощутил какую-то нереальность своего существования, оторванность от красноватых стен, лакированного деревянного пола, комода с мраморной плитой и табуретки с сиденьем, обтянутым красно-белой полосатой льняной тканью. Как будто кто-то обвел перфоратором его контур, и в любой момент его можно выдавить из этой картины. Как детскую игрушку – картонную куклу для одевания.

– Ты говоришь все это серьезно? – шепотом спросил он.

Вопрос был настолько неуместен, что Бодиль не сочла нужным на него отвечать.

Через дверной проем Фредрик заглянул в гостиную. Он как будто посмотрел внутрь игрушечного дома, где текла другая жизнь, где существовал иной, счастливый мир. Фабиан лежал на диване и смотрел телевизор. Оливия сидела на полу и медленно и сосредоточенно рвала на мелкие кусочки газету. Они с Бодиль были словно гости, которых не замечают хозяева.

– Так не пойдет, – сказал он. – У меня уже есть семья. Я не могу иметь с тобой общего ребенка, ты должна это понимать.

– Можно иметь две семьи. В других культурах это допускается. Для мусульман это вообще норма.

– Я не мусульманин, Бодиль. И я не хочу иметь с тобой общего ребенка. Это была бы катастрофа для нашего брака, для Паулы и для меня.

– Это не моя проблема. – Она пожала плечами и посмотрела в угол прихожей.

Телевизор работал очень громко, казалось, в гостиной грохочет камнепад. Фредрику было нестерпимо плохо.

– Но подумай хотя бы о себе, – сказал он, помедлив. – Воспитывать ребенка одной нелегко. И конечно, тебе решать, но ты уже не молода, Бодиль. Подумай, что у ребенка могут быть проблемы.

– Ты думаешь, что я не способна любить ребенка-инвалида? К тому же я буду не одна. У ребенка есть ведь еще и отец.

Сердце Фредрика бешено забилось. Его охватила паника. Эта женщина не слушает никаких разумных доводов! Она останется при своем мнении. Она уже запустила ракету, нацеленную в его жизнь, и пусть удар будет нанесен не сейчас, ракета уже не свернет со своего пути и неминуемо настигнет свою цель.

Нет, нет, этого просто не может быть. Бодиль еще изменит свое мнение. В конце концов, она же не настолько глупа.

Он постарался взять себя в руки и спокойно произнес:

– Я думаю, что тебе сейчас лучше поехать домой и хорошенько еще раз все обдумать. Но к какому бы решению ты ни пришла, помни одно: я никогда не стану отцом этого ребенка.

– Никогда не станешь? – Она рассмеялась. – Дорогой Фредрик, ты уже им стал!

Она повернулась на каблуках и вышла, так хлопнув дверью, что от порыва ветра распахнулась дверь в каморку.

Или она все это время была приоткрыта?

Подземный запах

Задним числом он спрашивал себя, произошло ли все это на самом деле.

Была ли она и в самом деле здесь, эта черная злая фея? Неужели она была здесь, в его красивом доме, где играют его детишки? Неужели она и вправду сказала те ужасные слова?

Нет, этого просто не могло быть. Не могло, как не могло быть того безумия, того насилия на медвежьей шкуре в выставочном зале галереи. Это кошмарный сон, все – только кошмар.

Но все же. С того момента, когда эта злая фея обрушила на него свое проклятие, во сне, в фантазии или – он едва в это верил – наяву, с того вечера в доме Фредрика что-то необратимо изменилось.

По комнатам гуляли холодные сквозняки, в доме не было по-настоящему тепло. По утрам, вставая с постели, Фредрик страшно мерз. Может быть, были плохо заделаны окна и ветер дул в щели. Но наутро он проверил окна и убедился, что щелей не было. Может быть, барахлило электрическое отопление. С электричеством вообще творилось что-то неладное. Иногда свет тускнел, и тогда все лампочки в сорок и шестьдесят ватт горели ватт на двадцать, не больше. В такие моменты в доме становилось неуютно и темно. Потом свет снова вспыхивал с прежней силой.

Только одно место в доме оставалось неизменно теплым – то место в полу, через которое в подвал тянулся коричневый кабель. Фредрик даже спросил Паулу, не говорил ли маклер об электрическом подогреве кухонного пола, но Паула в ответ только смеялась и качала головой, словно он шутил. Она не хотела даже наклониться и пощупать пол руками, чтобы убедиться в серьезности его слов.

Паула предпочитала закрываться в мастерской и растапливать кафельную печку – от нее было реально тепло. К Пауле вернулось ее творческое вдохновение, и теперь она много времени проводила в мастерской.

Дети не ходили в детский сад, и когда Фредрик возвращался с работы, то часто заставал Оливию одну, путешествующую по дому. Он загородил лестницу барьером, чтобы она не забралась наверх и не упала, но в доме были сотни других опасностей, и Пауле следовало бы лучше следить за маленькой дочкой.

Над Фабианом она вообще утратила всякий контроль. Все дни он пропадал на улице и приходил домой, только когда Фредрик звал его ужинать. Часто он появлялся дома только с наступлением темноты. Если Фредрик спрашивал мальчика, где тот был, Фабиан лишь молча улыбался в ответ. От Фабиана пахло лесом и дымом, и Фредрик думал, что он вместе с Кводом бродит по лесу, ведя походную жизнь. Чему Паула, кажется, и не собиралась препятствовать. Когда он однажды заметил, что это неправильно, Паула лишь устало пожала плечами:

– Я не могу больше это обсуждать, Фредрик.

Разве нормальная мать станет так себя вести?

Однажды вечером, купая Оливию, Фредрик обнаружил на ее маленькой пухлой ручке синяк. Он спросил Паулу, что случилось, но она не смогла ничего вспомнить, сказав только, что в таком возрасте дети часто обо что-то ударяются.

Фредрик видел, что этот синяк возник оттого, что кто-то либо грубо, либо слишком сильно сжал ручку ребенка. Кроме того, он стал замечать, что Фабиан стал хуже относиться к сестре. Но когда Фредрик показал Фабиану синяк Оливии, мальчик все отрицал.

– Может быть, ты слишком крепко взял ее за руку?

Фредрику показалось, что в глазах сына появилось виноватое выражение, но, когда он попытался надавить на Фабиана, тот расплакался.

– Фабиан же тебе сказал, что это не он. Ты утверждаешь, что он лжет? – злобно прошипела Паула, погладила Фабиана по голове и взяла на руки.

– Но кто в таком случае это сделал? – упрямо повторял Фредрик. – Не сам же по себе появился этот синяк.

Паула молчала. Она еще раз погладила Фабиана по голове. Мальчик перестал плакать и укоризненно смотрел на отца.

– Иди поиграй, мой маленький. Папа устал, – сказала она и помогла Фабиану надеть куртку.

– Кто это сделал? – повторил Фредрик, когда за Фабианом закрылась дверь.

Паула обернулась к нему и странным тоном ответила:

– Может быть, ты?

Да, в последнее время Паула вообще стала какой-то странной, равнодушной к детям. Равнодушной к мужу. Она не желала больше с ним разговаривать, не желала строить с ним планы на будущее, выслушивать его точку зрения.

Зато в сексе она перестала быть равнодушной. Напротив. От холодной, хорошо воспитанной дочки великосветских родителей, которую он когда-то с такой охотой соблазнил и завоевал, не осталось и следа. Теперь в постели она сама брала на себя инициативу, возбуждала его, требовала секса, жадно и эгоистично. Потом, когда он, совершенно обессилев, засыпал, чувствовал, как она продолжает тереться о него, словно не была полностью удовлетворена. Она стала просто ненасытной.

Такие нагрузки и бессонные ночи изматывали Фредрика. Это было неправильно. Ведь ему надо каждый день ходить по утрам на службу, а Паула могла спать, сколько ей угодно. В последнее время она все чаще пользовалась этой возможностью.

Мало того, Фредрик снова стал просыпаться по утрам, в пору волка. Внутри словно включалась неоновая лампа и переводила его в третье состояние, как он называл это непонятное пребывание между сном и бодрствованием. Он лежал в темноте, а в его мозгу, пересекаясь и смешиваясь, бродили образы и звуки. Одновременно он пытался прислушиваться к ровному дыханию Паулы. Он следовал за этим ритмом, как люди идут за спокойно шагающим впереди проводником. Он понимал, что это дыхание – единственное, что связывает его в данный момент с реальной жизнью.

Однажды утром он не услышал ничего. В спальне стояла непроницаемая тьма. Он лежал в своем странном состоянии между бытием и небытием, но не мог пошевелиться, не мог даже протянуть руку, чтобы дотронуться до жены. Но рядом он ощущал пустоту, не чувствовал тепла ее тела.

Он ждал и прислушивался. Откуда-то снизу, как ему показалось, доносились какие-то звуки, приглушенные, очень тихие звуки.

Потом послышался скрип, как будто открылась дверь, и стало слышно, как кто-то, крадучись, босиком, поднимается по лестнице.

Паула вошла в комнату. Заползла в постель. Он ощутил ее тепло, пахнувшее на него, как знойный ветер. Она прижалась головой к его плечу, волосы щекотали ему щеку.

Какая она горячая! Ночная рубашка была липкой от пота.

И какой от нее исходил запах! Затхлый запах подвала, могилы, пещеры, метрополитена. Подземный, адский запах.

Его затошнило. Он попытался отодвинуться, но не смог, скованный неподвижностью и отупением третьего состояния. При этом он почувствовал, как ее рука скользнула по его обнаженному телу.

Зазвонил будильник, выводя его из оцепенения, Фредрик встал и отправился в душ. Когда он вернулся в спальню, чтобы одеться, Паула еще спала. Она забросила ранние подъемы и бег по утрам.

С чашкой кофе, который теперь был его единственным завтраком, он вошел в мастерскую Паулы и включил свет. Он смотрел работы Паулы, только когда она очень об этом просила, но ее нынешнее рвение к работе возбудило его любопытство.

Вдоль всех стен стояли маленькие изображения, размером приблизительно тридцать на тридцать, выполненные в теплых красных и оранжевых тонах. В мастерской все еще сильно пахло краской.

Он опустился на корточки и принялся рассматривать картины. Что на них было изображено? Они были беспредметны, но в них угадывался один и тот же мотив.

Кажется, он смог разглядеть тела. Спины под сползшим одеялом. Потная кожа. При ближайшем рассмотрении он увидел соски, разверстые женские гениталии, мужские члены. Все вместе производило отталкивающее, клаустрофобическое впечатление. Взрывная эротическая сила, запертая в тесном пространстве.

Глядя на картины, он чувствовал, как ускоряется его пульс. Какое переживание, какой опыт прячутся за ними? Какая сила заставила Паулу запереться здесь и часами создавать на холсте эти гротескно-интимные картины, в то время как ее дети были предоставлены самим себе и делали что хотели?

Он слишком хорошо знал ответ. Ее пленил дух ада, дух подземелья. Она воняла чем-то нечеловеческим!

В ярости он схватил скальпель, валявшийся на рабочем столе (какая неосторожность – оставлять режущий предмет на столе, ведь в комнату могут войти дети).

– Шлюха! – закричал он и принялся быстрыми движениями кромсать холсты. – Шлюха! Шлюха!

Как коготь хищного зверя, скальпель наносил раны напряженным телам, резал желто-красную возбужденную плоть на полосы.

Он продолжал резать до тех пор, пока в мастерской не осталось ни одного целого холста, пока все тела не стали неузнаваемыми, пока от всех картин не остались только нитки, куски ткани и комья высыхающей краски. Потом он отшвырнул скальпель, который со звоном упал на пол. Фредрик перевел дух и отвернулся от разрезанных картин. По пути наверх он постепенно взял себя в руки.

В дверях детской стоял Фабиан в пижаме. Увидев отца, он заслонился руками и закричал:

– Мама! Мама!

Следы крови

Фредрик и Паула вселились в свой дом вскоре после наступления Нового года. В окнах домов еще были видны рождественские звезды и электрические свечи. На следующий год, думалось им, они тоже будут праздновать здесь Рождество, поставят в доме большую елку и зажгут свечи – только настоящие, а не электрические. В ведре они заморозят воду и сделают ледяные фонарики, которыми осветят садовые дорожки. Они позовут множество гостей, чтобы те приехали в деревню встречать Рождество.

И вот оно уже приблизилось, но в доме и не пахло праздником. Никто не мастерил рождественских поделок, никто не готовился к торжеству, и поэтому они с удовольствием приняли приглашение родителей Паулы отметить Рождество, как и в предыдущие годы, в их доме.

Отношения супругов были очень напряженными. Паула ушла из их с Фредриком общей спальни и стала спать в детской, на кровати, в которой будет спать Оливия, когда вырастет из своей детской кроватки. Сама Паула объяснила свой уход тем, что у Фабиана бывают кошмары и она хочет быть рядом, когда такое случается.

Может, это действительно была истинная причина. Но, скорее всего, она сделала это для того, чтобы незамеченной бегать ночами вниз.

Он был твердо убежден, что она делает это. Он спросил ее, где она была в ту ночь, когда вернулась в спальню потная и провонявшая каким-то мерзким запахом. Она ответила, что у нее была лихорадка и она ходила на кухню, принять жаропонижающую таблетку. Разве он не заметил, что она была тогда сильно простужена?

Нет, этого он не заметил.

Из этого едва не вышла ссора, но ни у кого из них не было сил ругаться. После той ужасной разрядки, когда он порезал на куски все ее работы, у них обоих уже не было энергии на ссоры. Они оба испугались той вспышки ярости.

В день Рождества они набили багажник подарками и уехали на богатую виллу Крейцев, а назад вернулись уже после праздника.

В первый день нового года зазвонил телефон. Фредрик снял трубку и услышал призрачный голос:

– Ты все рассказал Пауле? Ты собираешься это сделать? Я уже на четвертом месяце, и скоро это будет заметно.

Он положил трубку. Он не желал разговаривать с этим существом, которое называло себя Бодиль Молин. Он никогда не спал с этой дамой из галереи, никогда в жизни! Это не была настоящая женщина, которая тогда лежала под ним и стонала, как будто он причинял ей боль. Это была лишь странная сексуальная фантазия, из тех, какие позволительно иметь любому человеку без всяких для него последствий и мести. Он бы никогда не поступил так с настоящей Бодиль Молин.

Он вспомнил, как она стояла у него в прихожей, в черном лакированном плаще и в тюрбане, похожая на большого блестящего жука, который заполз в дом, чтобы отложить там свои ядовитые яйца.

Она беременна? Это же невозможно, это полный абсурд! Какая отвратительная, ужасная мысль, ее надо погасить, от нее надо избавиться, общаясь с людьми, работая.

А работал он много. Хватался за любые проекты, не гнушался дополнительной работой. Работал он теперь не меньше двенадцати часов, а потом шел вместе с Ульфом Шефельдтом в спортзал, где они вместе тренировались. (Он даже взял напрокат тренажер, похожий на тот, который видел в галерее.)

У него теперь не было времени на настоящий обеденный перерыв, и он ограничивался стаканом кофе из автомата. Корзины с фруктами все не было, и это обстоятельство сильно его тревожило.

Он отказался подписать уведомление Стуре Перссона о том, что он, Фредрик Веннеус, отказывается от должности советника по стратегии развития. Он хотел доказать, что Стуре принял неверное решение. И если уж это место займет кто-то другой, то пусть уж Стуре будет любезен найти ему такую же или более высокую должность. На меньшую он не согласится. Все, кто встречал его в коридоре, должны видеть, насколько он расторопный и эффективный работник. Кто приходит на работу первым? Кто уходит домой последним? Кто ездит по общине и наводит справки о самых мелких предпринимателях, если не он? Кто бывает на самых крупных ярмарках в стране? Кто знает текущее состояние баланса, изменения законодательства, директивы ЕС и новейшие тенденции в информационных технологиях? Фредрик занимался всем на свете, и это не могло остаться незамеченным.

Естественно, и у него были ошибки. Он опаздывал на совещания, забывал, что должен был сделать. Иногда он забывал и о том, что сделал. Бывало, что, опоздав на какое-нибудь совещание, он говорил: «Прошу прощения за опоздание, но я все утро занимался…» Но он не помнил, чем занимался. Несколько часов начисто исчезали из памяти. Исчезали, словно их не было.

Вернувшись поздно вечером домой, он ел свой насущный хлеб и падал в кровать, моля небо о ниспослании сна, настоящего сна до того момента, когда зазвонит будильник. Но чаще его будили его внутренние, беспощадные часы и вынуждали его один-два часа пребывать в камере пыток третьего состояния, одного в двуспальной кровати, без успокаивающего дыхания Паулы.

Однажды вечером – это было в феврале – он в свете уличного фонаря увидел Паулу, стоявшую на крыльце.

– Ах, это ты, – сказала она, – а я думала, что это уже Бодиль Молин.

Он оцепенел.

– Зачем она хочет приехать?

Он вошел в дом и повесил на вешалку пальто. Он так устал, что с удовольствием лег бы спать прямо на полу в прихожей.

– Она только что звонила. Спросила, дома ли ты. Я сказала, что ты на работе и обычно приходишь поздно. Она сказала, что это хорошо, потому что ей надо поговорить со мной наедине.

– С тобой? О чем?

– Этого она не сказала. Сказала только, что приедет.

– Сейчас? Сегодня вечером?

– Я думала, что это ее машина.

Фредрику стало нехорошо. Это не должно произойти. Бодиль не должна сюда прийти. Она не должна, не смеет говорить с Паулой.

Он оттолкнул Паулу, заглянул в мастерскую, чтобы узнать, нет ли там повода для визита Бодиль. Но в мастерской не было ни начатых, ни оконченных работ. Мастерская была непривычно пуста и чисто прибрана. Кисти, карандаши и ножи для резки бумаги были аккуратно составлены в керамические вазочки на рабочем столе. Он заметил, что скальпель стоит в одной вазочке с кистями. Лезвие ничем не защищено. Какая неряшливость. Ведь сюда так часто заглядывают дети.

Он вернулся в прихожую, к Пауле.

– Когда она звонила? – спросил он, стараясь говорить спокойно, хотя ему не хватало воздуха.

– Ну, может быть, пятнадцать минут назад.

Фредрик сорвал с вешалки пальто и надел его.

– Ты уходишь? – удивленно спросила Паула.

Не ответив, он распахнул дверь и побежал по улице в том направлении, откуда должна была приехать Бодиль. Он должен ее остановить.

Он бежал по улице, заметенной снегом, поблескивавшим в темноте серыми искорками. Он хотел перехватить Бодиль как можно дальше от дома. Он был благодарен за каждый сделанный им шаг до появления машины, за каждый метр, на который увеличивалось расстояние между Паулой и Бодиль. Если он остановит автомобиль Бодиль, то она не пройдет дальше. Он не допустит, чтобы она доехала до Паулы.

Рядом расстилались поля. Между спящими бороздами лежали полоски снега. Пробежав пару километров, он замедлил шаг. Из груди со свистом вырывалось натужное дыхание. Грудь мучительно болела. Интересно, ему так и придется идти до самого элеватора? Может быть, она поехала другим путем? Но другой дороги здесь не было.

Ботинки из тонкой кожи промокли насквозь. Ноги замерзли от холода и сырости. Зачем он затеял этот марафон? Ведь он так устал!

Вдалеке послышался шум мотора, а в следующий момент Фредрик увидел свет фар. Широко расставив ноги, он встал посреди дороги и принялся размахивать руками. Машина, казалось, и не думает останавливаться. Фредрик пожалел, что у него нет походной куртки с отражающими полосками на рукавах. Что, если она его переедет?

Но машина резко затормозила прямо перед ним. Фредрик узнал красный «гольф» Бодиль. Он подбежал к машине и наклонился к окну.

– Проклятая ведьма! – закричал он. – Ты хочешь сломать мне жизнь? Хочешь меня уничтожить?

Она молча смотрела на него из темноты салона.

– Ты не проедешь дальше ни метра. Я покончу с тобой и с твоим ведьмовским колдовством. Я убью тебя!

Он рывком распахнул дверь автомобиля и схватил женщину за руку, и тут она закричала.

Тут он увидел, что это не Бодиль, а какая-то незнакомая женщина. Он отпустил ее руку.

– Простите, – забормотал он. – Простите, я ошибся.

Женщина закрыла дверь и нажала на газ. Автомобиль рванул с места и исчез.

Боже мой, какую ошибку он едва не совершил! Но, может быть, это и к лучшему. То, что он мог так ужасно ошибиться, вселило в него такой ужас, что он пришел в себя. Он даже не подозревал, что может прийти в такую ярость. Надо быть спокойным и холодным, когда он будет говорить с Бодиль.

Он снова пошел по дороге, но бежать больше не пытался. Он ждал, когда услышит звук мотора, который далеко разнесся бы во влажной тишине зимнего вечера.

Поля закончились, начался лес. Снежная сырость в ботинках донимала его не меньше, чем ледяной и сырой воздух.

За поворотом дороги он увидел автомобиль, небрежно припаркованный к обочине. Мотор работал, дверца со стороны водителя была приоткрыта. Он ускорил шаг.

Подойдя ближе, он увидел, что это машина Бодиль. Он заглянул в салон. В машине никого не было. Он огляделся.

– Бодиль! – позвал он.

Между деревьями от тающего снега поднимался туман. Стояла мертвая, как во сне, тишина.

Может быть, что-то случилось с машиной и Бодиль пошла искать помощи? Может быть, у нее перестал работать мобильный телефон? Здесь, на открытой местности, бывает, что плохо ловится сеть. В любом случае она пошла в другом направлении, иначе он бы ее встретил.

Но почему она бросила машину с включенным двигателем и открытой дверцей?

В свете фар он увидел, что снег между елями вытоптан, а на нем видны пятна, похожие на кровь.

Несчастный случай!

Пятна крови и человеческие следы вели в лес. Фредрик пошел по следам.

Пройдя несколько метров, он увидел ее. Она лежала на спине рядом с маленьким прудиком. Слабый свет автомобильных фар едва пробивался сюда, но Фредрик разглядел, что это была Бодиль. Пустые глаза остекленели, на груди запекся большой сгусток крови, из горла что-то торчало. Он подошел ближе и рассмотрел этот предмет: клинок в форме птичьего крыла. Теперь у него не было никаких сомнений, чьих рук это дело.

Женщина на снегу была мертва, но вокруг кипела жизнь: стволы деревьев, влажный воздух, снег – все это дрожало и, казалось, что-то нашептывало, полное биения жизни, как будто душа Бодиль передалась лесу.

Но зачем он взял лезвие? Теперь на нем отпечатки его пальцев. Это очень плохо.

– Отдай его мне, оно мое, – услышал он чей-то голос.

Он поднял голову. Из-за ели вышел Квод и протянул вперед руку:

– Я обо всем позаботился.

Фредрик внезапно испытал невероятное облегчение и благодарность. Да, этот маленький человечек действительно обо всем позаботился. Фредрик был вынужден признать, что ему была выгодна смерть Бодиль, он желал ее, и Квод исполнил это желание.

– Спасибо, – пробормотал он и протянул Кводу нож.

Человечек улыбался – жестоко и торжествующе. Квод наверняка понимал, какую службу он сослужил Фредрику.

– Ты сам никогда бы не решился это сделать, – сказал Квод со сдавленным смешком.

Этот смешок привел Фредрика в ярость. Когда Квод протянул руку за лезвием, Фредрик резким движением вскинул руку и полоснул ножом по горлу Квода.

– Я куда более решителен, чем ты воображаешь, – сказал он.

Резкость и сила собственного голоса поразили Фредрика. Голос этот как будто исходил из каких-то первобытных глубин, он всегда был там, но только сегодня, в эту секунду, достиг губ и вырвался наружу.

Квод отшатнулся, прижал руки к кровоточащему горлу и с ужасом уставился на Фредрика. Ничего не сказав, он исчез, задом отступив за деревья в темноту, в которой растворился, как дым.

Теперь Фредрик стоял один, с оружием в руке рядом с мертвой женщиной.

Лес вокруг него дышал, дрожа и вибрируя, как напряженная чувствительная плоть.

И тут на Фредрика навалился чудовищный, непостижимый, непомерный страх. Со всей силы он швырнул лезвие в пруд. Нож с характерным свистом описал в воздухе дугу и, упав в черную воду, погрузился в густую тину.

Быстрым шагом Фредрик направился домой. В прихожей стояла Паула. Не говоря ни слова, Фредрик прошел мимо нее и поднялся в душевую. Он тщательно намылился, а потом долго лил воду на голову, руки, тело. После душа, голый и разгоряченный, он упал в кровать и проспал до утра без сновидений.