Текст книги "В Москву!"

Автор книги: Маргарита Симоньян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Шестая глава

Любовь зла, полюбишь и козла.

Народная мудрость

На том же адлерском пляже, по которому несколько дней назад гуляла Алина, у черноморской воды развлекались три жирные, пережаренные на солнце тетки. Над пляжем несся нездешний говорок: «Ты фотай, фотай меня», «Ты смотри, чо делатса-та» и вполне себе здешнее «Ой, блядь». Теткам было весело до истерики. Они фотографировались в обнимку со всем, с чем можно было сфотографироваться бесплатно: с доброй грузинкой, носившей хачапури, с красивыми камнями и сами с собой в воде в двусмысленных позах. Лифчики со спущенными лямками обнажали много ярко-розового от солнечных ожогов тела.

Одна загорала стоя, с сигаретой в руке. Вертикальный шрам делил весь низ ее живота на две половины, которые при каждом движении бултыхались, как полупустые авоськи на ветру. Бикини для ровности загара она затолкала глубоко между ягодиц, так что сзади видно было только глыбу неравномерно поджаренного мяса в прыщах.

Две другие, не менее живописные, рассказывали первой, как они провели вчерашний вечер, пока ту рвало в номере.

– В «Плазму» мы побоялись идти, Надь. Трезвые же не пойдем, а пьяные – страшно, ну его на фиг. Мы в «Мехико» классно оторвались. Видела ту фотку, где я в пене, где с меня платье слетело? Ой, блядь, че детям показывать будем – не знаю.

Наконец в теткиных фотоаппаратах сели батарейки. Тетки угомонились и развалились на полотенцах, широко, как гимнастки на тренировке, раздвинув полусогнутые ноги, чтобы не обделить загаром внутреннюю поверхность ляжек.

Пожилой абхазский чурчхельщик, проходя мимо, каждый раз дергался и потел.

Рядом подтянутая загорелая бабушка глушила портвейн с двумя белоснежными юношами.

– Ма-а-а-асква приехала, Ма-а-а-асква! – кричала она пляжу, иногда отрывая губы от горлышка.

Солнце жарило загорающих равномерно, как хороший шашлычник жарит телячий люля-кебаб. Норин пигмент меланин, преодолев стадию нежного персика, устремился в уверенный шоколад.

Как уже было сказано, Нора была молода и красива. Она была энергична, в меру цинична, свободолюбива и нетерпелива – как кипящий чайник. Ей с детства нравилось нравиться, и вольная жизнь красавицы, с кожей, ровной от морской воды, как цветные стекляшки на пляже, позволяла ей каждое утро просыпаться в упоительном настроении. И жара на работе, и ночная нырялка на море, и гитара в горах, и трава в подворотне у клуба, и пьяные танцы в дыму на квартирах знакомых, и стремительный секс с однокурсником в сквере под тополем – в Норином представлении все это было тем, что принято называть полное счастье жизни.

Растянувшись на горячих камнях, Нора слала нервические смс-ки Марусе, впервые пользуясь служебным телефоном, который ей выдал Шмакалдин для связи с Бирюковым. У Маруси служебный телефон был уже целый месяц.

– И что мне теперь делать? – написала Нора.

– Делай, что сама хочешь, и не слушай никого, – ответила Маруся.

– Хоть бы он мне вообще не позвонил.

– Почему?

– Тогда бы я не мучилась, спать мне с ним или не спать.

– Хуже отсутствия выбора – только его присутствие, – туманно отписалась Маруся, и Нора поняла, что подруге не до нее.

Из воды кто-то крикнул кому-то: «Ныряй давай с головой! Ныряй, я сказал, что ты голову боишься намочить, как бздых!» Московская бабушка насторожилась, услышав незнакомое слово.

Этимология слова «бздыхи» неизвестна науке. Спросите любого ребенка в Веселом, кто такие бздыхи, он ответит: «Бздыхи – они и есть бздыхи». Уже лет миллион в городе Адлере так называют отдыхающих.

Город Адлер живет отдыхающими. Если бы не они, город Адлер давно уже умер бы. Здесь нет промышленности, науки, искусства, сельского хозяйства и айти-индустрии. Есть только большие и маленькие рестораны, сдающиеся комнаты, парикмахерские и ларьки с хачапури. Зимой в Адлере проедают то, что заработали летом, грустят под дождем, смотрят телек и мучаются из-за войны в Ираке. Казалось бы, где Ирак, где Адлер – справедливо удивится неместный. Но адлерцы знают: отдыхающие пугливы, и никогда не поймешь, чего именно они в следующий раз испугаются, а испугавшись, как обычно, уедут в Турцию. Даже упитанным адлерским детям известно, что козни с Ираком специально подстроили турки, чтобы сманить отдыхающих.

Эти белые люди, быстро краснеющие от солнца, – единственные кормильцы города и окрестных сел; мать их и отец. Это они, приезжая в поисках мимолетного счастья, берут с собой кошельки и барсетки и все подряд покупают. Они едят шашлыки и носят поддельные Гуччи, хотят маникюров и африканских косичек, им нужно пиво и надувные матрасы, и экскурсии в поселок Нижневысокий, и варенье из грецких орехов взять с собою домой в Сыктывкар для свекрови.

На их деньги местные строят дома, женят детей и меняют машины. И отдыхают в Турции. Отдыхающие – это нефть, газ и нанотехнологии Адлера. И при этом – Боже! – как же их здесь ненавидят.

В слове «бздыхи» – вся мощь презрения коренных к понаехавшим, справедливость которого вам обоснует абориген в любой точке мира в два счета. Вот и в Адлере отдыхающих ненавидят ровно за то, за что во всем мире ненавидят приезжих: они – другие.

Местный расскажет вам с отвращением, что женщины-бздышки ходят по улицам прямо в купальниках, обернув платочками бедра – даже замужние! – а мужчины купаются в плавках, тогда как мужчине вообще не пристало купаться в море, но если уж очень приспичило, то купаться положено в шортах. Бздыхам больно ходить по камням босиком, и они загорают, расстелив под собой полотенце. Все они жадные, хотя живут в Москве и Сибири, а значит, хорошо зарабатывают (при этом Москва и Сибирь – это все, что севернее Туапсе, кроме Америки и Еревана). Бздыхам все время становится жарко, и они постоянно потеют. Когда местные в мае еще ходят в куртках, эти уже загорают на пляже. Загорая, они сгорают и потом мажут плечи кефиром и цепляют бумажки на нос. Они едят беляши и пьют домашние вина, про которые весь город знает, что это отрава. Они по запаху не отличают петрушку от кинзы, а кинзу от базилика. Их дети перебивают старших и все время хотят мороженого, они пьют растворимый кофе вместо вареного, они ужасные, ужасные, ужасные, понаехали тут.

Но главное – сплюнет местный – бздыхи все время торчат на море. Взрослые люди! Как можно радоваться этой грязной луже, местные не понимают. Сами они к окончанию средней школы теряют к морю всякий интерес.

«Хорошо, что я не бздышка, – подумала Нора. – А то бы уже сгорела».

Между тем вечерело. Южное солнце, как огромный малиновый батискаф, стремительно погружалось в воду. Нора решила было продолжить писать Марусе опять в том же духе – что, мол, Бирюков такой мерзавец, но при этом такой красавец, да к тому же еще олигарх, и что же теперь с этим делать – но тут телефон зазвонил прямо у нее в руках. Это был олигарх-мерзавец.

– Молодец, что приехала, – сказал он. – Я скучал. А ты?

– Мне было некогда. И я приехала не по своей воле, как тебе хорошо известно.

– Извини за Шмакалдина. Правда, извини. Я не знал, как еще тебя сюда затащить, и ничего умнее не придумал. Предлагаю сегодня напиться. Твои «Южные Вежды» меня окончательно утомили.

Напиваться отправились в бар при «Эдисон-Лазоревой», потому что Майдрэс сказал, что «у кого бабки есть, нигде больше не бухают, кроме там».

Восьмиминутный рекламный ролик, крутившийся в эфире «Югополиса-Восемь» вместо новостей, не врал ни секунды. В бывшей вшивой «Лазорьке» теперь практически все было конкретно элитное. Остальное было престижное. Ну и самый чуть-чуть скромненько соответствовал лучшим мировым стандартам.

Борис и Нора уселись на престижный диван, и к ним подошла элитная официантка в соответствующем лучшим мировым стандартам фартуке с жирным пятном. На столе лежали престижные полотенца и элитные вилки. Нора с Борисом выпили соответствующего лучшим мировым стандартам вина из престижных бокалов и напились в хлам.

– Знаешь такой анекдот, – спросила Нора, – сидит шикарная блондинка в баре, а к ней подходит Джеймс Бонд, весь такой из себя, протягивает визитку и говорит: «Bond. James Bond» А она ему: «Off. Fuck off».

– Это ты к чему?

– Да так, к слову пришлось.

– Я брюнеток предпочитаю.

– Это ты к чему?

– Тоже к слову.

– А жена у тебя блондинка или брюнетка? – спросила Нора.

– Блондинка.

– Ну вот, а сам говоришь.

– Мы давно познакомились – у меня с тех пор изменились вкусы, – сказал Борис, прищурившись, от чего кожа вокруг его глаз сложилась в ровные взрослые складки, которые почему-то немедленно взволновали Нору.

– А как ты познакомился с женой? – спросила Нора.

– Здесь же, в Сочи. Я ее увидел и обомлел.

– Какая она?

– Чудесная.

– Ты всегда, когда девушку клеишь, про жену рассказываешь?

– Нет, первый раз, – засмеялся Борис.

Нора стучала по столику обломанными волнорезом ногтями. Борис вспомнил безупречные маникюры Алины. «И зачем она их делает? Противно смотреть на искусственные ногти, – подумал Борис. – И волосы нарастила. Где она, кстати, вообще? Что-то давно не звонит. Интересно, у этой свои?»

А сам спросил:

– Нора, о чем ты мечтаешь? Что ты думаешь дальше делать в жизни? Вот опубликуешь статью про то, какой я говнюк, и что будешь делать?

«Не говнюк, а мерзавец», – подумала Нора.

– Не знаю точно. Я в Москву думала уехать. Здесь же невозможно ничего добиться, никакую карьеру не сделаешь. И не платят совсем.

– А в Москве тебя ждут?

– Если бы ждали, уже бы уехала.

– А почему в Москву? Почему не в Рим? Или Лос-Анджелес? – спросил Борис, снова прищурившись.

– Я бы не смогла жить не в России. Мне кажется, лучше, чем в России, нигде не бывает, – сказала Нора.

– Ты просто нигде не была, – сказал Борис.

На престижной люстре затренькали соответствующие лучшим мировым стандартам висюльки. К пианино подсел элитный музыкант. Нора отлучилась в престижный туалет. Борис оплатил элитный счет, оставил соответствующие лучшим мировым стандартам чаевые и вышел за ней.

В элитном коридоре он взял ее за руку чуть выше локтя. Ее кожа на ощупь была как натянутый барабан. «Совсем молодая», – подумал Борис, потянул на себя и уткнулся лицом в ее волосы. На вкус волосы оказались солеными. «От морской воды», – подумал Борис.

– Пойдем ко мне, – сказал он тихо, не отнимая губ от волос.

Нора почувствовала, как что-то внизу у нее трепыхнулось, и запульсировало, и стало наливаться тяжелым соком, как тугая почка каштана перед весной. «Так вот почему Димка дрожит, когда я до него дотрагиваюсь», – пронеслось в голове у Норы.

– Пойдем, – сказала она еле слышно.

Большая уверенная тяжесть прижала Нору к кровати. Она увидела, как ее нога, сжатая у лодыжки, вдруг согнулась в колене и ушла вверх, к подушке – и твердое, грубо настойчивое резко прошло непрочную преграду, вырвав из Норы стон. Нора задохнулась, дернулась, и сквозь грохот обрывков картинок, полубреда и вспышек неверного зрения, на грани реального мира понеслось, понеслось… – то ли вслух, то ли в мыслях – куда понеслось? куда, куда, да, да!.. это небо? небо кусками… деревья в клочья, как в парке на карусели… лечу-у-у-у-у… мама!.. так еще! …это по… пол?.. подожди… где был пол, потолок?.. где мы были?. куда я несусь, куда-а-а… это мой затылок бьется – бьется куда? да! – да! – да! – дам-ба-дам-ба-дам-ба… дамба! …я несусь к дамбе! что про дамбу?.. прорвет! Щас прорвет, все порвется, рвется, держите! Общагу зальет – на каком этаже?.. этаже?.. уже рвется, прорвется, щас, прямо щас, удержи!.. рука! рука там откуда… куда? – нет, не надо… – что ты делаешь? …не надо! – так не надо – мне больно! – о нет! – о да! – дда-аа-а-а!!! – дамммм-ба-а-а!!!.. ДАМБАААААААААААААААААааа…

В километрах отсюда, на других берегах всех морей, на краю всех дорог, за горами, Нора услышала страшный взорвавшийся крик. «Кто так кричит?» – удивленно подумала она и через секунду, обмякая и проясняясь, поняла, что это ее голос и что это ее ногти впились в ладони до крови и стерлись коленки и локти, и над ней, открывая глаза, оседает на простынь Борис.

Возвращаясь в свои горизонты, Нора заснула, все еще чувствуя, как внутри нее резко и нежно первый раз в жизни сокращается изумленная матка.

Через пару часов она проснулась от того, что Борис щекотал ей шею.

– Что-то случилось? – сказала Нора, морщась.

– Я хотел у тебя спросить кое-что.

– Ты меня для этого разбудил? Утром не мог спросить?

– Уже утро. А вопрос важный.

– Ну?

– У тебя свои ногти?

От удивления Нора села в кровати.

– Ты что, псих?

– Я псих? – засмеялся Борис. – Это ты псих! Никогда в жизни не слышал, чтобы женщина так кричала. И так брыкалась. Ты мне чуть палец не прокусила.

Нору резануло слово «женщина». Она не привыкла так о себе думать. Девушка – и девушка, а женщиной будет потом, в старости – после тридцати.

– Палец? Когда?

– Когда я рот тебе зажал, чтоб соседи милицию не вызвали.

– Серьезно? – засмеялась Нора. – А я не помню. Если ты все помнишь, значит, тебе было не так хорошо, как мне.

– Ничего не значит.

Нора встала, чтобы взять сигареты, сверкнув оставшимися от купальника белыми треугольниками вокруг сосков.

– Я думала, я умру.

– Не ври.

– Честно. Первый раз кончила с мужчиной.

– Просто я твой первый мужчина.

– Это тебе показалось. У меня были мужчины.

– Это тебе показалось, что у тебя были мужчины.

Помолчали. Через штору протиснулся луч, и в нем кувыркались пылинки. За окном истерили птицы. Нора неуверенно засобиралась. Борис не останавливал.

– Ну, я пошла, – нарочно бодрым голосом сказала Нора, застегнув джинсы. – Пусть тебе приснятся голые телки.

– Что?

– Да ничего. Присказка такая у нас в общаге.

– А-а. Там Майдрэс у входа, отвезет тебя, куда скажешь. Созвонимся.

У двери Нора посмотрела в зеркало и себе не понравилась. Выходя, она услышала:

– Так насчет ногтей ты не ответила – свои или нет?

– Да свои, свои!

– Я так и думал. А волосы?

– Офф. Фак офф, – весело крикнула Нора.

Выйдя на улицу, она поймала такси. Меньше всего сейчас ей хотелось видеть лицо Майдрэса, насмешливое и сочувствующее.

Седьмая глава

Жили-были, жрали-пили, все нормально!

Абхазская народная сказка*

Какую же глупость сказала Лиана, когда сказала: «Ну, вот мы и в заднице мира». Она просто не знала, что Абхазия – это кусочек земли, который Бог, когда раздавал людям земли, оставил себе под дачу.

Абхазская народная легенда гласит, что абхаз к Богу за землей опоздал. И Бог его спросил: «Ты чего пришел? Я уже все раздал». А абхаз ему говорит: «Извини, брат, я не мог прийти вовремя, у меня были гости». Тогда Бог оценил гостеприимство абхаза и отдал ему тот самый красивый кусок, что оставил себе под дачу. Теперь там страна Абхазия.

В этой прекрасной теперь уже целой стране, а тогда – территории, осененной пихтами и платанами, Алина несколько дней пряталась от Бориса. Она бы пряталась и дольше, но ей пришлось неожиданно вернуться в Россию из-за таких обстоятельств, которых никто – ни Борис, ни Алина, ни даже абхазские президент и парламент – не мог ожидать.

Сразу за жестяными зелеными пограничными будками прямо над речкой свисала еще одна будка – белая, пластиковая с надписью Duty Free. Это был магазин, благодаря которому в абхазских гостиницах и ресторанах водился самый что ни на есть «Джонни Уокер».

Как только Лиана с Алиной прошли пограничный контроль, Лиана уверенно повернула к будке.

– Мы же не бздыхи с пустыми руками в гости приезжать, – сказала она Алине.

В будке помещалось несколько флаконов «Шанели», ящики «Джонни Уокера» и немного вина.

– Возьмите бордеаукс! – предложила продавщица – женщина в черном платье и черном платке. – Французское! Только что привезли, еще свежее.

Купив подарки Лианиной сестре Кремлине и ее семейству, Лиана и Алина двинулись сквозь рассредоточенную толпу отдыхающих на площадку с таксистами.

Немолодой абхаз с суровым лицом, назвавший себя Виталиком, согласился недорого довезти до Апсны. Внутри его волги что-то стреляло.

– Шеф, она не развалится до Апсны? – спросила Лиана.

– Анекдот знаешь? – сказал водитель. – Немцы делают бизнес на мерседесе, абхазы – на ишаке. Смешно, да? Не бойся. Она министра обороны один-два раза возила, когда он в Сухум на свадьбу опаздывал. И тебя довезет.

– А кто у вас министр обороны? – спросила Алина.

– Мой племянник! – с гордостью сказал таксист. – Троюродный! А моей жены сестры дочери мужа брат – вообще президента водитель. В Адлер каждую неделю как к себе домой ездит! Кристину Орбакайте видел!

Простреляв километра два, волга остановилась у обочины. Темносерая свинья, покрытая длинными волосами, рылась в канаве. На шею свинье был надет деревянный треугольник.

– Это чтоб по огородам не шарилась, – объяснила Лиана. – Тут всем свиньям такие надевают. Они если лезут в огород, эта штука застревает в заборе.

Прямо за свиньей, на полянке, стояла цистерна с облупившейся надписью «Огнеопасно». Это была единственная на трассе автозаправка. Из-за цистерны вышла седая женщина в черном платье и черном платке. В руке женщина держала шланг, другим концом уходящий в цистерну.

– У тебя какой бензин сегодня? – спросил таксист.

– А тебе какой нужен? – переспросила женщина.

– Девяносто второй.

– Есть девяносто второй.

– А семьдесят шестой?

– Тоже есть.

– Где же он, у тебя же одна бочка?

– А вот, весь в этой бочке. И девяносто пятый тоже там, – серьезно ответила женщина и налила бензин в пластмассовую канистру, которую дал таксист.

– Почему они все в черном? – шепнула Алина Лиане.

– Абхазки все после войны в черном ходят. Уже лет пять или больше получается, – прикинула вслух Лиана. – Нет ни одной, у которой кого-нибудь не убили – или мужа, или сына, или брата с отцом, или вообще всю семью. Тут такое творилось во время войны, ты даже не представляешь.

– Не рассказывай, – сказала Алина, тревожно сдвинув тонко выщипанные брови.

Волга въехала в Гагру. Гигантские эвкалипты с перекрученными стволами подметали асфальт длинными листьями. Над дорогой кроны деревьев сходились, образуя живой тоннель. Столбы неработающих фонарей казались хрупкими спичками на фоне необъятных стволов. Сквозь террасы, балконы, колонны бывших клубов и санаториев прорывались наружу бамбук и лианы. Кое-где сохранилась советская белая штукатурка и на ней – следы от пуль и снарядов.

– С ума сойти, – только и сказала Алина.

– Что, красиво? – отозвался таксист. – А ты думала, грузины зря воевали? Ты знаешь, что Абхазию Бог оставил себе под дачу? Щас поедем в одно место, я тебе покажу храм, шестой век! Там такой один бомбовский стоит этот, скажи, как его? Орган! Звук как в машине один-двенадцать колонок если поставишь, и то не будет такой звук! Вообще давай я вам один-два маленькую экскурсию проведу на Голубое озеро?

– Нет-нет, – запротестовала Лиана. – Нас люди ждут.

– Тут всего один-два километра, – сказал таксист. – Обширенную программу не буду тебе делать.

– Действительно, – мягко возразила Алина. – Давай съездим посмотрим на озеро, Лианка.

Довольный Виталик повернул волгу в сторону гор.

Темная туча нахлобучилась на одну из зеленых верхушек. Близко перед капотом толпились слоистые скалы, загораживая ясное небо Абхазии, как в далеких больших городах загораживают небеса небоскребы. Сквозь щели ущелий на дорогу лился пронзительный свет. Космы плюща, как девичьи косы, свисали со скал. Кое-где стены скал были стянуты сеткой – чтобы не сыпались камни. Слева от трассы, обегая большие камни, стремительно мчалась к морю буйная речка, мелкая – по колено, но очень бурливая. Посреди речки лежала серая волосатая огромная туша свиньи.

– Далеко еще? – спросила Лиана минут через двадцать.

– Еще один-три километра, – ответил таксист. – Куда спешишь? Везде все равно не успеешь.

Голубое озеро – огромная яма в скале, наполненная полупрозрачным, как обезжиренное молоко, густым киселем бирюзового цвета, как будто сгущенным небом – ошеломило Алину.

– Неужели это вода? – проговорила она, глядя в озеро. – Не может быть. И подумала: «У Бориса точно такого же цвета глаза».

Алина обернулась к Виталику. Он подбоченился, выставив вверх небритый худой подбородок, силой удерживая радостную улыбку, неприличную для солидного абхаза в летах, которая все равно норовила прорваться сквозь его сжатые губы.

– Виталик, это Бог тут себе на даче бассейн, что ли, строить собирался? – спросила Лиана.

– Я у него не спрашивал. Ты когда в следующий раз его на базаре встретишь, сама спроси, – сказал Виталик, не удостоив нахальную Лиану взглядом, и повернулся к Алине. Он давно раскусил, что нахалка – местная, ну максимум адлерская, а блондинка – из России. Ему очень хотелось поразить эту красивую россиянку тем, что он сам любил больше всего на свете, – своей страной.

– Такая вода в этом озере холодная, не представляешь ты! – сказал он ей. – Ногу засунешь – мозги мерзнут. А воздух посмотри какой! Его кушать можно! Я тебе, между прочим, не рассказывал, что Абхазию Бог оставил себе как дачу?

Алина подошла к озеру, потрогала воду, и у нее закружилась голова. Одновременно она почувствовала навязчивое, как голод, желание описать Борису все, что увидела. «Ну почему я не могу просто сама радоваться тому, что вижу и чувствую? Почему мне обязательно нужно пережить это вместе с ним?» – подумала Алина. Она посчитала в уме, что с Борисом они не говорили уже почти сутки, подумала, хватит ли этого, чтобы он начал ее искать, и болезненно констатировала, что нет, пожалуй, не хватит.

– Виталик, зачем ты нам всю эту красоту показал, кто тебя просил? – вдруг сказала Лиана.

– А чем ты недовольна? – спросил Виталик.

– Тем, что теперь помирать жальчее.

– А ты что – помирать собралась? – спросил Виталик.

– А ты что – нет? – ответила Лиана и повернула обратно к машине.

В горах было прохладно. Виталик заехал на маленький рынок, где торговали смородиновым вином, каштановым медом и теплой одеждой, связанной из домашней пряжи. На одном из прилавков было написано «мушмула супер бомба».

«Представляешь, я купила свитер, а он пахнет, как козий сыр во Франции:)», – написала Алина, но не стала отправлять.

– Зачем у Даура свитер купила? Лучше бы у меня мед купила! – сказала ей вслед одна из одетых в черное торговок, в черном платке на голове.

– Правильно сделала, что купила, – сказала другая, в таком же платке. – У него дочку надо замуж пора выдавать – уже скоро школу закончит!

Вздрагивая на ямах дороги, волга въехала в светлый поселок. Под сказочными кипарисами спали худые коровы. Почти у каждого кипариса стояли цветы и гранитная табличка с фамилией.

– Это с войны? – спросила Алина.

– Нет, с какой войны! – сказал водитель. – Это молодежь на машинах гоняет. Ума нету – разбиваются насмерть прямо об эти кипарисы.

– Ты посмотри, здесь и светофор поставили! В первый раз после войны вижу в Абхазии светофор, – сказала Лиана.

– Он сейчас не работает, но, когда работает, всегда красный цвет показывает, – с гордостью рассказал Виталик, обернувшись из-за руля на Алину. Алина смотрела в окно. «Какая женщина красивая и скромная. Как Кристина Орбакайте. Но все время грустная», – подумал Виталик.

Наконец волга остановилась в проулке с чисто выметенными двориками и цветами на улочках возле заборов. Ветерок доносил с пляжа запах моря и коровьих лепешек. По узкой гравийной дороге гуляли мохнатые свиньи. На лавочке перед домом сидела бабушка с палочкой в черном платочке и сама себе жаловалась на невесток.

Навстречу Алине и Лиане выбежал чумазый котенок.

– Токсик, а ну вернись! – крикнул кто-то из глубины двора. У калитки показалась племянница Лианы Джульетта с огромным алюминиевым тазом в руках.

– Как, ты сказала, его зовут? – спросила Лиана, показывая на котенка.

– Токсоплазмоз! – торжественно объявила племянница. – Коротко – Токсик. Красивое слово «токсоплазмоз». Я в женской консультации слышала.

Джульетте – девушке с узкими бедрами, ровным личиком и растрепанными детскими бровками – было семнадцать лет, и она была беременна третьим. Алина заметила с ужасом, что из-под огромного таза виден такой же огромный живот, как будто приклеенный к тоненьким ножкам.

За ней вышла и сама Кремлина – женщина неопределенных лет, усталая, темная, похожая на всех женщин на километры вокруг, в краю, где становятся бабушками к тридцати.

– Так умираю, что аж в обморок падаю, – сказала Кремлина, обхватив руками голову.

– Отходняк у меня – вчера бухали, не представляешь как! Джульетте кто-то сказал на базаре, что через год конец света – по русскому телевидению видел. Вот мы до утра сидели: конец света обмывали.

Двор Кремлины был в двух минутах от моря. Половину двора занимало кафе. За ним стоял дом, а за домом – огород с мандаринами. Шиферную крышу над столиками кафе держали четыре носатых атланта. Атлантов Кремлина купила по случаю на строительном рынке. Она сама покрасила их коричневой краской, чтобы выглядели загорелыми. Набедренные повязки выкрасила зеленым. Атланты стали похожи на местных ребят-дзюдоистов, если бы их занесло на необитаемый остров.

В огромном доме, состоящем из двадцати сырых конурок, занавешенных простынями вместо дверей, восемнадцать на лето сдавали отдыхающим. Отдыхающие бродили по двору с недовольными красными лицами и полотенцами через плечо. Тут же бегали маленькие сыновья семнадцатилетней Джульетты – близнецы Гамлет и Тамерлан.

– Хватит мельтешить туда-сюда, меня уже укачивает от вас! – крикнула им Джульетта и поставила на пол таз с вареной фасолью.

– Ффух, как я устала! На меня третий пот пришел.

– А зачем ты сама туршу* таскаешь? У тебя же может выкидыш случиться! – возмутилась Лиана. – Кремлина, ты почему ей разрешаешь?

Кремлина махнула рукой, проворчав «взрослая женщина, сама пусть думает».

– А ты думаешь, я расстроюсь, если выкидыш будет? – фыркнула Джульетта. – Я и так монетку бросала – делать аборт или не делать. Ты разве не знаешь, что у меня муж сидит уже полгода?

– Первый раз слышу. А за что?

– Оно мне надо? Говорят, семь лет ему светит. Тоже сильно не расстроюсь, если честно.

Джульетта сбежала замуж в четырнадцать – так же, как ее старшие сестры, так же, как большинство ее одноклассниц и соседок – некоторых, правда, украли, а некоторым сбегать не пришлось, потому что родители сами спешили выдать их замуж. Здесь считали, что, если девушка не вышла замуж к десятому классу, значит, уже и не выйдет, а это самое страшное, что может случиться в жизни и самой девушки, и всей ее семьи.

Две белокурые отдыхающие, стройные и загорелые, шли по проулку в одних купальниках. Таксист Виталик, увидев их, сплюнул от возмущения и прошипел:

– Девочки, оденьтесь хоть, слушай! Бессовестные!

Отдыхающие обернулись и посмотрели на Виталика презрительно, как на распоясавшегося варвара. Алина мягко улыбнулась Виталику, слегка смущаясь, сунула ему деньги – больше, чем договаривались, – и он уехал, стреляя своей волгой так, что в соседних дворах несколько женщин в черных платках и в черной одежде отвлеклись от домашней работы.

– Мрамза, там опять война, что ли? – крикнула одна другой, разогнувшись над пряжей, которую наматывала на веретено, сидя во дворе на кушетке.

– С чего ты взяла, Амза? – крикнула ей вторая, вытирая руки, черные от сока горного лопуха, который она чистила, сидя в другом дворе на такой же кушетке. – А, слышу, стреляют, – сказала она. – Наверно, опять война. А ты лавровый лист кладешь в пугр или только чеснок?

– Ты с ума сошла, какой лавровый лист! Испортишь все! Чему тебя мать учила?

– Как будто ты не знаешь, что у меня мать – грузинка. Чему она могла научить? – ответила Мрамза, и обе женщины снова нагнулись над большими алюминиевыми тазами, в одном из которых была пряжа, а в другом – стебли лопуха для соленья.

Мигом зятья Кремлины – Алик, Абик и Овик – вытащили из кафе большой стол и поставили его прямо на улице, поперек дороги – чтобы поместилось больше соседей.

– Даже не спорь со мной! – сказала Кремлина Лиане, пытавшейся протестовать. – Мы все равно собирались гулять сегодня, даже если б вы не приехали. Я сегодня за это кафе, чтоб оно сдохло, последний долг отдала. А я Богу давно пообещала, что, как только долги раздам, мадах* ему буду делать.

Официантки из Кремлининого кафе, бросив клиентов, потащили на стол копченое над костром мясо, лобио, мамалыгу и пугр. Младшая, тринадцатилетняя Кремлинина дочь Дездемона носилась по двору, успевая орать на официанток и раздавать подзатыльники Гамлету и Тамерлану. Алина следила за ней, улыбаясь. И вдруг ее взгляд упал на руки Дездемоны. Алина инстинктивно отпрянула, за что ей сразу же стало стыдно.

Пять лет назад в такой же летний день Дездемона играла с мячом под хурмой в огороде. Мяч укатился к чужой мандариновой роще, и Дездемона побежала за ним. За хурмой, посреди ничейных деревьев, она споткнулась и увидела в траве странную игрушку. И взяла ее в руки.

Ее мать Кремлина, половшая в огороде кукурузу, услышала громкий хлопок, такой, какие привыкла слышать за годы войны, и нечеловеческий крик, в котором узнала голос дочери. И почувствовала, как сердце внутри нее ухнуло вниз и остановилось.

Но оно не остановилось. Кремлина на руках дотащила истекавшую кровью Дездемону до больницы, стараясь не смотреть на дочь, особенно туда, где раньше у нее были руки.

Граната, разорвавшаяся в руках у Дездемоны, оторвала ей обе кисти. Лицо и грудь навсегда обсыпало черными точками. Кремлина знала, что Дездемона – единственная, кто не сбежит замуж и навсегда останется в ее доме, и любила ее особенно.

На шум застолья прибежала Джульеттина одноклассница, жившая на соседней улице.

– Налейте мне скорее, – сказала она. – Я свекрови сказала, что пошла к соседям рассаду собирать.

– На каблуках за рассадой пошла? – спросила Джульетта.

– Я в огороде переоделась.

– А тебе плохо не будет, как в прошлый раз? Она в прошлый раз напилась так, что ей скорую вызывали, – объяснила Джульетта Алине. – Ее санитары заносят во двор на носилках, а она с носилок орет мужу: «Овэс, клянусь мамой, грибами отравилась!»

Соседка с любопытством смотрела на женщину из Москвы. Потом спросила:

– Скажи, а правда, что у вас девушка может до свадьбы пойти с парнем в кафе посидеть?

– Конечно, может, – удивилась Алина.

– А правда, что может у себя по улице даже с накрашенными губами ходить? И в короткой юбке? – недоверчиво спросила соседка. Алина кивнула и улыбнулась.

– И что, братья ее на чердаке после этого не запрут? – вмешалась Джульетта.

– Да что ты спрашиваешь! – ответила вместо Алины Лиана. – У них девушки до свадьбы трахаются! Все подряд! – торжественно объявила Лиана. – Только я тебе этого не говорила.

– Да ты что! – выпучила глаза соседка. – И с матерью потом соседи здороваются? – совсем уже не веря, уточнила она.

– Здороваются, представляешь, – ответила Лиана, а Алина подумала, что соседи друг с другом не здороваются в любом случае.