Текст книги "В Москву!"

Автор книги: Маргарита Симоньян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Семнадцатая глава

Held his heart in his hands, And ate of it.*

не Оден☺

В своем представительском дворце Бирюков никогда не жил. Он построил его давно, чтобы впечатлять менее взыскательную публику – из тех, что клюют на позолоту. С каждым годом в его окружении таких людей оставалось все меньше, но все-таки еще были.

Нора, сидя одна на заднем сиденье машины, которую Бирюков за ней прислал, проехала двор с копиями Венер и Трех Граций и громадными львами, у которых из пасти били зеленые фонтаны.

Дальше ее провели в неточную копию одной из тех комнат Версаля, в которой какой-то Людовик завтракал вместе с семьей. Комната служила Борису демонстрационной гостиной.

Потолок был расписан гривастыми женщинами и лошадьми. С полом его соединяли двадцать ребристых белых колонн. Пол сверкал, как драгоценный. Мебели было мало, но по ней было видно, что каждый предмет – музейный.

В центре комнаты был накрыт серебром большой стол. На столе стояли расписные блюда с камчатскими крабами, гора алеющих раков, королевские креветки на шпажках, черная и красная икра в хрустальных судках и морские ежи. На отдельном столике рядом была бутылка белого вина, которое Борис приучил Нору любить, графин с водкой и много заиндевевших рюмок.

Когда Нора вошла, Борис был уже в комнате, и не один, а в очень странной компании.

Над столом наклонялся, увлеченно роясь в закусках, высокий и толстый человек с длинной густой седой бородой. Второй человек – тоже высокий, но худенький и с бородой пожиже, любовался потрепанной оттоманкой, приговаривая: «Господь Бог мой, николаевская, настоящая! Святый Боже, точно настоящая!»

Странность заключалась в том, что оба бородатых человека были в рясах. На том, что пошире, висел большой крест с разноцветными камнями, а на том, что пожиже, – крест без камней.

– Привет, солнышко, – сказал Борис и поцеловал Нору, очевидно, совсем не стесняясь священников. Они ее, надо сказать, и не заметили, увлеченные один едой, а другой – оттоманкой. Нора вопросительно посмотрела на Бориса, скосив зеленые глаза в сторону толстого священника. Тем временем тот, скривившись, поднес к носу ежа, понюхал и брезгливо, как упавшую с дерева на плечо гусеницу, отбросил обратно на блюдо.

– Это два моих попа прикормленных, – объяснил Борис Норе вполголоса. – Беру их с собой, когда по России езжу, чтобы народ видел, что церковь – тоже за демократию. Они всякие мои общественные приемные освящают, школы мои и все такое.

– А почему у них кресты разные? – шепотом спросила Нора.

– Это у них от звания зависит. Униформа такая. Как звездочки у военных. Тот, у кого с камнями – ближе к Богу, у кого без камней – дальше. И зарплата соответствующая.

Борис похлопал Нору по обтянутой узким платьем попе, чуть подтолкнув ее в сторону стола, дескать – иди, иди, познакомься, – и заговорил громче, чтобы привлечь внимание батюшек:

– Ну что, святые отцы, начнем угощаться? Поскольку пост, я вам тут без мяса и рыбы накрыл. Про морепродукты в Библии ничего не сказано, нет? Познакомьтесь, святые отцы, – это Нора, – показал он на Нору двумя руками, как фокусник, когда говорит «вуаля».

Бирюков представил священников. Попа, который пошире, звали отец Валериан, а того, который пожиже, – отец Арсений. Валериан оторвался от закусок и, наконец, разглядел Нору. Она была в черном платье с узким и длинным декольте, сквозь которое смуглые холмики намекали на небо в алмазах, скрытое от посторонних. Лицо батюшки озарила благодать.

– Скажите, пожалуйста, Борис Андреич, неужели эта юная дама – ваша прихожанка? – спросил он Бирюкова, сверкая глазками.

– Прихожанка, прихожанка, – ответил Бирюков, – а ты думал кто?

– А я не думаю, – добродушно пробасил отец Валериан. – Мне думать вредно. Да к тому же в пост нельзя – надо смирять гордыню. Ха-ха-ха, – рассмеялся он вдохновенно.

– Нора журналистка, – добавил Борис. – Но ты не дергайся, она без микрофона сегодня.

– А что нам дергаться? – ответил Валериан благодушно. – У нас один судия, и тот на небе.

Он отошел от закусок и подошел ближе к Норе.

– Юная дама, – сказал батюшка, пыхтя, – черный вам очень к лицу.

На этих словах он придвинулся к Норе вплотную и стал гладить ее по плечу:

– Да, черный гораздо лучше, чем светлый, в котором вы были в прошлый раз.

– Она здесь в первый раз, – сказал Борис.

– Да? Ну, значит, это была другая прихожанка. Мало ли прихожанок у достойного человека? Ха-ха-ха! – прогремел Валериан и, схватив со стола первую рюмку водки, воскликнул:

– Ну что, понеслась? Да свершится насилие над собственным организмом! Ну, печень, получай!

И опрокинул рюмку в раскрывшийся малиновый зев. После чего утерся рукавом рясы, еще раз окинул стол с закусками и закусывать не стал.

– Ну что, раз все свои, можно и халат снять? – спросил он, расстегивая рясу.

Борис посмотрел на Нору с выражением «ну как тебе, дорогая?» на лице. Батюшка снова потянулся к водке.

– Обязательно нужно хорошенько похмелиться сегодня. Вы не представляете, Борис Андреич, какие вчера были тяжелые крестины у меня. В Питере. Сели в полдень, встали в полночь. Это разве так можно? Целый баран жареный на столе, но ведь пост же – я барана ни-ни, зато осетры!

Вспомнив про осетров, Валериан все-таки зацепил рака и стал шумно его высасывать, одновременно продолжая рассказывать:

– А без возлияний, конечно, какие крестины? Приезжаю в свой Мариотт – трезвый, как свинья. Вы же меня знаете, я от мышиных доз не пьянею. Там еще бутылочку в одно рыло чего-то там, что в мини-баре было. Утром проснулся, голова гудит, совесть болит, думал очиститься, почитать Евангелие или Акафист, но решил, что лучше все-таки «Москва-Петушки». Я всегда с собой вожу, в чемоданчике. Очень рекомендую – мгновенно лечит совесть. Ну вот. Прилетел в Москву. Еще в самолете, конечно, добавил. А вечером служба. Работать – не хочетса-а-а! В общем, выпил пива, пришел в трапезную, а там прихожаночка сидит, молоденькая такая, с ножками. Она увидела меня, такого красивого после возлияний-то, и говорит: «Ой, отец, лучше не ходите никуда, здесь сидите». И я решил, что это знак Божий, и на службу не пошел.

Валериан подвернул рясу и уселся на еще одну николаевскую оттоманку – ту, что стояла ближе к столу. В одно из арочных окон было видно большую луну. Норе показалось, что луна смотрит на отца Валериана с недоумением.

– Скажите, а разве это не грех – в пост осетрину есть? – спросила Нора.

– Да какой грех! – сказал Валериан, снова внимательно оглядывая стол с закусками. – Так, грешок. Даже не считается. Настоящий грех у меня перед церковью только один, – добавил он, срывая зубами креветку со шпажки.

– Интересно, какой? – спросил Борис. – То есть интересно, какой из своих грехов ты сам считаешь настоящим?

– Только один перед церковью у меня грех! – повторил Валериан. – Я не задушил Кондрусевича! Каюсь, ибо грешен – не задушил.

Он налил из графина третью рюмку и сказал философски:

– Вот если бы меня запихнуть в этот графин, я бы в нем с удовольствием и почил.

Подошел отец Арсений, который все это время гулял по гостиной, разглядывая золоченых голеньких ангелочков на лепнине и бубня себе под нос: «Ах-ах, живут же люди! Как в раю, как в раю!»

– А что это за вредный обычай – выпивать без иеромонаха Арсения? – пропищал он и моментально сгреб к краю стола четыре длинные рюмки.

– Садитесь, отец Арсений, – сказал Валериан, сдернув с оттоманки полу пыльной рясы. – Стоять – грех!

Он снова выпил и стал фамильярничать.

– Слушай, Андреич, я бы съел что-нибудь. Нормальной еды у тебя нет? Тоже корчишь из себя – пост. Можно подумать! – обиженно пробасил батюшка.

Безмолвная горничная, стоявшая в углу гостиной так тихо, что Нора ее даже не заметила, поймала взгляд Бирюкова и через минуту прикатила столик с тремя серебряными блюдами. Валериан в два прыжка подскочил к столику и, сладострастно урча и ворочая головой, посрывал с блюд круглые серебряные крышки, как одежду с любимой женщины после года разлуки. Увидев на одном дымящуюся буженину, на другом – запеченного гуся, а на третьем форелей в икре, он издал такой странный звук, как если бы одновременно зарычал, замычал и захрюкал. Вокруг стола запахло жареным чесноком. Нора поморщилась.

– Ох, Андреич, умеешь угостить гурмана, – выдохнул Валериан, одной рукой раздирая гуся, а другой придерживая форель, как во дворе пес у кормушки, разгрызая одну кость, держит лапой вторую, охраняя ее от других псов. – А то прям напугал постом своим.

Проглотив форель вслед за гусиной ногой, Валериан громогласно срыгнул, благодарно посмотрел на Бирюкова и сказал:

– Да, после таких ужинов и на весы вставать не надо. И так налицо зеркальная болезнь! Посмотри, какое пузо! – сказал он Норе, выпячивая в ее сторону разноцветный крест.

– Не пузо, а пузико, – подсуетился Арсений, застенчиво подгрызая кусочек буженины, которую нарезала горничная.

Батюшка опрокинул еще одну рюмку и вдруг вышел на середину комнаты, уставил голову в потолок, втянул, сколько было можно, живот и запел глубоким и чистым грудным поставленным голосом.

Отец Валериан знал, что карьеру ему сделал именно голос. Пение Валериана умиляло бабушек на его службах до гипертонического криза включительно. Те, что покрепче, выходя во дворик валериановской церкви, говорили друг другу: «Какой батюшка у нас благочестивый! Дай ему Бог здоровья, – лучше батюшки и не найти».

– Oh, Lord, won’t you buy me a Mercedec Benz!* – к Нориному ужасу запел благочестивый батюшка.

– Медоносный у тебя голос, отец Валериан, прямо медоносный! – снова подлизался Арсений. Он уже опустошил свои четыре рюмки и начал крениться набок.

– Да я и сам ничего, – ответил Валериан и подмигнул Норе.

– А ты, Андреич, что не пьешь? Прихожаночка не разрешает? А я – монах, мне прихожаночки не положены. И делаю, что хочу – никто не пилит. Хорошо, а? Что-то меня водка не берет, – добавил он, подумав, и, не дожидаясь, пока Борис ответит, сказал:

– Пойду, предамся портвейну.

Батюшка встал и твердым шагом дошел до бара, где налил себе в большой винный бокал бирюковского «Насионаля» шестьдесят четвертого года. Опустошив его одним глотком, он снова запел абсолютно трезвым голосом:

– Многая, многая, многая лета! Нашему Андреичу многая лета! Мно-о-о-о-о-ога-а-а-а-ая ле-е-е-е-е-ета! Ура, ура, ура! Воистину ура!

Сквозь жидкую бороду Арсения просвечивала бутылка текилы, принесенная горничной по просьбе Валериана после того, как закончилась водка. Арсений хлопнул пятую рюмку и начал уходить в себя. Валериан налил себе еще портвейна, чокнулся с Норой и с Борисом, который все-таки и себе взял рюмку, и сказал им:

– Вы летом непременно зарезервируйте выходные – поедем в Иорданию, по святым местам. Не за твой счет, не за твой, не переживай – не один ты такой умный! – добавил он, заметив, как Борис удивленно поднял брови. – Я собираю на святых местах пул высоких гостей, чтобы предаться просвещенному пьянству, ибо летом у меня пятидесятилетие.

– Тебе будет писят лет? – обескураженно спросил Арсений, путаясь в согласных. И к чему-то добавил: – Фогет эбаут ит!

– Ну все, Арсений ушел. Быстро он сегодня, – засмеялся Борис.

– Ты что же, отец Валериан, Рак по зодиаку? – из последних сил спросил Арсений.

– С чего это я Рак? – обиделся Валериан. – Я Лев! Лев самый настоящий! Я поэтому и кошек люблю. Муся моя опочила – знаешь ли, Боренька, – подвсхлипнул батюшка.

– Панихидку по ней отслужил. Сам отслужил. Я специалист по панихидкам – я уже человек двести зарыл, – сказал Валериан и пристально посмотрел на Нору. Вдруг он прищурился, чуть повернув голову, как будто говоря самому себе «ну-ка, ну-ка», и воскликнул:

– Господи! Я весь вечер думаю, кого ты мне напоминаешь! А теперь я понял! Ты – Муся! Ты – реинкарнация моей кошки!

На этих словах отец Арсений со звоном рухнул под оттоманку.

«Почему он звенит? – машинально подумал Борис. – Неужели хрусталя натырил? А, ну да, кресты же!»

Нора сидела в парчовом кресле и выглядела грустной. Она натужно улыбнулась Валериану насчет кошки, но, кажется, больше смотрела в себя, причем к себе у нее были вопросы.

– Мне что-то нехорошо, – сказала она Борису.

– Тебе, наверно, опять от крабов плохо, – улыбнулся Борис. – Как тогда в ресторане. Ладно, сейчас уже поедем. Аттракцион окончен. Ну что, святые отцы, оставляю дом в вашем распоряжении до понедельника. Прислуга вся во флигеле, вино в погребе. Если что другое захотите, телефон Сереги знаете, он организует.

Нора попрощалась с Валерианом, при этом он успел шепнуть ей на ухо: «Кошка, чистая кошка!» – и вышла. Спускаясь по мраморной лестнице, она услышала тяжелое притопывание и голос, выводящий I can’t get enough of you, baby, can you get enough of me?

– Что с тобой, ласточка? – спросил Борис в машине, все еще смеясь над попами, заметив, что Нора даже не улыбается ему в ответ.

– Меня тошнит, – ответила Нора.

– Это ты еще не знаешь, что там сейчас без нас начнется. Ты спальню не видела во дворце – точная копия Малого Трианона. Одним нажатием кнопки зеркала закрывают окна. Как у Марии-Антуанетты!

– Да меня не от попов тошнит, – сказала Нора. – Мне кажется, крабы действительно несвежие были.

* * *

Притворяться бессмысленно. Мудрый читатель за жизнь прочитал как минимум сто книжек, и в каждой – хоть что-нибудь про любовь. Он давно уже обо всем догадался и теперь абсолютно уверен: Нора была беременна.

Правда, сама она пока об этом не знала, а узнает только послезавтра, когда купит в аптеке маленький беленький тест, в каждой полоске которого – приговор.

И за один этот день между попами и аптекой случится событие, которое еще больше запутает бедную Нору, как бедную Лизу.

Восемнадцатая глава

Никогда не позволяй правде стоять на пути красивой истории.

Из рекомендаций начинающим журналистам

В обычном сереньком с желтеньким городе, похожем на сотни других сереньких с желтеньким городов пятиэтажной России, с такими же, как везде, выцветшими трамваями, облезлыми остановками, пластиковыми аптеками, искусственными букетами в окнах едален с липкими столиками внутри, ржавыми гаражами, дворами со сломанными каруселями, платными туалетами в переходах у автовокзалов, где раздраженная женщина выдает входящим свернутую бумажку в обмен на десять рублей, с таким же, как в других городах, единственным новым и роскошно отделанным зданием – офисом Пенсионного фонда, стоял замызганный фонарный столб. На столбе топорщились объявления – такие же, как везде:

Семья славян снимет квартиру недорого.

Сдам квартиру славянам. Можно с детьми и собаками.

Качественно выполним любые строительные работы. Бригада славян.

Среднего возраста женщина, похожая на большую часть женщин таких городов – с дешевыми золотыми сережками, в темном пальто, сбившихся набок коричневых кожаных туфлях, крашенная в мутно-медный, седеющая у корней, с сумкой, украшенной позолоченной бляхой и с линялым пакетом, на котором когда-то была фотография мексиканской киноактрисы, с мелкими бледными глазками в комочках дешевой туши – стояла под тучами перед столбом и приклеивала к нему еще одно объявление. Приклеив, она наступила случайно в лужу, подняла свой тяжелый пакет и пошла к другому столбу.

Кроме пакета женщина держала в руках веревку, на другом конце которой болталась грязная злая собака.

Асфальт был покрыт ровными кружками растоптанных жвачек и окурками. Худенький старичок в плаще и шляпе закрывал газетный киоск. На киоске висела табличка: «Дарья Донцова в ассортименте».

Не дойдя до второго столба, женщина вдруг остановилась и неожиданно начала строго и резко за что-то ругать собаку. Собака слушала и молчала с видом подростка, который думает: «Мама, как же ты мне надоела своими тупыми лекциями. Ты уже старая и ни фига не понимаешь в жизни».

Старичок, проходя мимо женщины, услышал:

– Твари матерые! Кто сказал? Кто сказал? Кто сказал? Твари матерые!

Старичок шмыгнул носом и посмотрел на женщину с любопытством, сменившимся жалостью, сменившейся отвращением.

Женщина доковыляла до перекрестка, все еще что-то вскрикивая и бормоча, пропустила маршрутку, на двери которой было написано «кто хлопнет дверью – станет льготником», и забралась в холодный троллейбус, втащив за собой собаку.

Из троллейбуса она вышла у скособоченной пятиэтажки, обогнула длинный – во весь первый этаж – магазин под вывеской «Планета керамической плитки», который заканчивался забегаловкой без стульев с высокими круглыми столиками, где на стене висело объявление: «Кому нравится бросать окурки в стаканы, тому можем налить пива в пепельницу», и поднялась вглубь подъезда по разбитой загаженной лестнице. Старушки, сидевшие у подъезда, проводили ее такими же взглядами, каким на нее посмотрел старичок из киоска.

Через десять минут из окон третьего этажа послышался громкий крик, стук, треск, лай, вой, лязг, и посыпались стекла. Спустя некоторое время к дому подъехала скорая, а потом санитары вышли из дома с носилками, на которых лежала та самая женщина. Ее голова свисала над тротуаром и смотрела на все совершенно бессмысленно.

– Ну вот, опять Полинку увезли, – сказала старушка старушке. – Бедный Мишка, как он с ней мучается. А какая девушка была, какая красавица!

– А давно с ней такое? – спросила другая старушка, недавно переехавшая в этот дом.

– Ох-ох-ох, давненько. Она еще замужем не была, уже странности мать замечала. А потом как пошло – все хуже и хуже.

Санитары затолкнули женщину в скорую и умчались, брызгая мутной водой и грязью из-под колес.

На следующее утро о Полине Шатап знал весь мир.

* * *

В редакции сайта партии Свободы было всегда светло. Когда Бирюков первый раз попал на ВВС, он заметил, что в бибисишной редакции все сотрудники сидят за удобными столами, похожими на школьные парты, лицом друг другу, и ни у кого нет отдельных кабинетов. У себя он сделал так же.

Напротив окон в комнате висели цитаты из Черчилля, карикатуры на Путина и фотография пламенеющей пары – закавказской красавицы со следами хорошего косметолога на лице и не лишенного юмора стилиста в платье и туфлях, под руку со своим воцерковленным соратником, которому с косметологом повезло меньше, той поры, когда им еще не надоело упражняться в неродном языке, стоя рядышком над ревущими толпами, и делать вид, что они доверяют друг другу. Рядом в рамочке помещалось приветственное письмо в честь запуска сайта, написанное на латинице и пришедшее издалека.

На столах у сотрудников валялись фотографии жен и детей, пустые картонные стаканы из-под кофе, пластиковые коробки с засохшими суши и книжки чехословацкой беженки, любившей, по слухам, порассуждать о Сибири, в которых она признается, как ей изменял муж и как у нее болит голова от одного усатого хама. Впрочем, книжки никто не читал.

Новость о том, что активистку партии Свободы Полину Шатап упекли в психушку за политические взгляды, в мир запустили отсюда, и сделала это Нора. Борис рассказал ей, что его лучшую региональщицу силой держат в клинике и не выпустят, если Европа с Америкой не надавят. Попросил поднять шум об этом на сайте так, чтобы хорошо разошлось, особенно в западной прессе.

– Только так мы сможем вытащить Полину, – объяснил Борис.

Нора написала яростную статью, полную жутких деталей, о которых ей рассказал бакинский соратник Бориса.

Многоязыкий дракон взмахнул крылами, и через сутки статья вернулась к Норе заголовками лучших газет старого и нового света, собранными на белой страничке Инопрессы:

В Россию вернулась карательная психиатрия…

Названа безумной за критику Кремля…

Критиковавшая Путина активистка насильно удерживается в клинике…

Жертва путинских пыток Полина Шатап…

Журналистка под стражей в психиатрической больнице…

И так далее. Если зайти в Вики или погуглить – все ссылки до сих пор еще там.

В Норин почтовый ящик посыпались восхищенные письма от коллег. Бирюков прислал смс-ку: «Ласточка, ты монстр пиара. Почти такой же, как секса».

Нора ликовала.

Она сидела перед одним из компьютеров и каждые десять минут вбивала в поисковик то Полина Шатап, то Polina Shutup. Поисковик выбрасывал все новые перепечатки ее статьи – причем на английском значительно больше, чем на русском.

То и дело Нора брала мобильный и перечитывала смс-ку Бориса. Ее губы при этом сами собой улыбались, как будто жили отдельно.

Напротив Норы, через два стола, пресс-секретарь партии Олег Кульбитский говорил одновременно по двум мобильным и одному стационарному телефону. Всем звонившим он объяснял, что партия до конца будет бороться за свою самоотверженную активистку, брошенную на растерзание нелюдям-врачам, слугам бесчеловечного режима, и пойдет ради ее свободы на все – разумеется, в рамках закона.

Кульбитский иногда смотрел на Нору, показывая ей большой палец, означавший «ну ты даешь, красавица!»

Нора привыкла проводить свои выходные в этой редакции. Дома ей было грустно, магазины давно надоели, а здесь она чувствовала, что приносит пользу Борису. Сам Борис в редакции не появлялся давно, но зато раз в пару месяцев присылал длинные письма в рассылку to all users*, в которую входили сотрудники сайта, всех отделений партии, выпускники летних лагерей и слушатели Высшей Школы Политической Правды – последнего заведения Бирюкова. В письмах Бирюков подробно объяснял, что о чем следует думать, называя Россию непонятным словом «ресургентная».

Нора часто писала заметки на сайт – брала распечатки сюжетов коллег с телевидения и переписывала так, чтобы смысл получался прямо противоположный оригиналу. Бирюков называл это «правильно расставить акценты».

Президент прибыл с официальным визитом в Италию, где будут заключены несколько важных контрактов, – писал кто-то из телевизионщиков.

Путин опять развлекается на Сардинии на деньги налогоплательщиков, и чем он там занимается, никому неизвестно, – поправляла Нора.

– В правительстве заявили, что девальвации рубля в этом году не будет, – прочитала она вслух. – Что будем писать?

– Напиши – в правительстве признали вероятность резкой девальвации рубля в следующем году, – подсказал с соседней парты опытный журналист Яша.

– Но ведь это неправда.

– Чем же неправда? – возразил Яша. – Они же про следующий год ничего не говорили? Значит, не исключили такую возможность. Значит, признали такую вероятность.

– Правды вообще не бывает, – заключил философ и колумнист Фима. – Она противоречит теории относительности. Как на бибиси говорят – one man’s terrorist is another man’s freedom-fighter*. Поэтому они запретили в эфире называть людей террористами.

– Серьезно? – спросила Нора. – А как они называют террористов?

– Повстанцами.

– Интересно. То есть Норд-Ост захватили повстанцы?

– Ну, типа того.

– А почему тогда они не запретили в эфире называть людей демократами? – спросила Нора.

– А в чем логика? – не понял Фима.

– Ну как – кому-то террорист, а кому-то борец за свободу. Кому-то демократ, а кому-то – душитель младенцев. Но ведь они называют людей демократами все равно. Я сама слышала – вчера в сюжете они про грузинского президента говорили «демократ».

– Я как-то не думал об этом, – ответил Фима. – Видимо, то, что он демократ, очевидно и не подлежит сомнению.

– А то, что те, которые Норд-Ост захватили, – террористы, подлежит сомнению?

– Не умничай. Вот поедешь на бибиси на стажировку и спросишь у них.

– Меня не пошлют на стажировку. У меня английский плохой, – сказала Нора.

– Зато французский, судя по всему, отличный, – встряла с передней парты Софочка, которая была влюблена в Бирюкова. Нора сделала вид, что не услышала.

Софочка – девушка с необозримой грудью – обозревала обзоры. В ее обязанности входило читать сообщения и доклады разных международных организаций и перерабатывать в статьи то из этих докладов, что идеологически подходило бирюковскому сайту. То есть практически все.

У Софочки был сумасшедший день. Одна уважаемая организация объявила Москву самым дорогим городом в мире. Другая прислала рейтинг стран по безопасности жизни, где поместила Россию ниже Ирака. Третья заявила, что опросила Европу, и Европа считает, что Путин плохой. И все в один день!

«Да что они, сговорились что ли!» – чуть не плакала Софочка.

Особенно мучила Софочку международная ассоциация журналистов. С утра она прислала Софочке уже три письма о том, что она кого-то категорически осуждает. Каждый раз организация осуждала кого-то нового, и приходилось писать новую заметку.

Фима шумно допил свой кофе и громко сказал:

– У меня шутка не получается. Кто поможет? Я уже полчаса думаю – вертикаль власти, горизонталь – чего? Лучше в рифму.

– Горизонталь страсти! – послышалось из другого угла.

– Горизонталь пасти!

– Вертикаль власти – горизонталь жести!

– Я придумал. «Вертикаль – власти. Горизонталь, квасьте!» – закричал вдруг Кульбитский, у которого села батарейка, и он решил минут десять не заряжать телефон, чтобы отдохнуть.

– Отличненько! – обрадовался Фима. – Так и запишем!

– Коллеги, представляете, тут упал доклад про то, что в России больше всего в мире расистов, – сообщила Софочка. – Так вот я пишу заметку про это, а у меня ворд не знает слова негр! Подчеркивает, как неправильное! Это так должно быть, или у меня ворд сломался?

– Триумф политкорректности! – восхитился Фима. – Даже удивительно, что это русский ворд.

Фима вел главный раздел сайта партии Свободы – раздел недовольных. Его страничка открывалась призывом ко всем, кто чем-нибудь недоволен, немедленно написать об этом Фиме. Дальше Фима учил недовольных, как организовать марш и добиться того, чтобы тебя побила милиция – тогда это точно покажут по CNN.

Фотоотчеты об акциях недовольных Фима помещал на сайт. Его раздел пестрел заголовками:

Бердск провел марш с требованием открыть детский сад, закрытый на карантин!

Новосибирск протестует против изменения маршрута седьмого троллейбуса!

Марш Недовольных в Челябинске призвал власть отказаться от введения формы в школе-лицее!

Жители юга Москвы вышли на митинг протеста против строительства мусоросжигательного завода!

Если бы новый в России человек зашел к Фиме в раздел, он бы подумал, что в этой стране целыми днями бушуют протесты и скоро грядет революция. Многие, собственно, так и думали. С Фиминой странички не вылезали скорые на расправу корреспонденты международных агентств и обозреватели старинных газет и журналов. Пока на свете жил Фима, они могли не переживать за свои корпункты – работы было полно.

Яша завис над горкой цветных фотографий Путина. Он выбирал такие, где Путин выглядел извергом или, наоборот, ничтожеством. А еще лучше – если похож на пьяного. Но таких в этот раз, как назло, не было.

– Народ, тут новые фотки пришли из Чечни, рейтеровские. Очень прикольные. На одной солдат без ноги лежит в больничке. Как подписать – «солдат выздоравливает» или «солдат умирает»? – спросила Нора.

Яша подошел к Норе и критически рассмотрел солдата. Он сказал:

– В принципе, и так и так можно. Но лучше, конечно, «солдат умирает».

– Представляете, русские мужчины признаны худшими любовниками в мире! – с восторгом сказала Софочка. – Согласно международному опросу.

– А почему? – спросила Нора.

– Щас посмотрим, – ответила Софочка сквозь зубы. – Нашла. Потому что слишком волосатые!*

К обеду в большую комнату с партами принесли свежие роллы и мисо-супы, а международная ассоциация журналистов снова когото категорически осудила.

Нора распечатала хвалебные письма от коллег, чтобы сохранить их дома и читать потом на досуге для поднятия самооценки. Она сложила листы аккуратной стопкой и запихнула их в сумочку. Расцеловав коллег, Нора направилась к выходу, но в это время на ее столе запищал факс. Она вернулась.

С третьей попытки из факса выполз грязный листок, на котором еле читалось:

Настоящим подтверждаем, что Шатап Полина Геннадьевна 1956го года рождения действительно состоит на учете в психиатрической клинике города Сумранска с 1987-го года. Главврач Сумранской Областной Психиатрической Клиники им. Кащенко В.И. Фомин.

Нора перечитала листок почти по слогам. Обвела комнату недоуменным взглядом, как если бы вдруг увидела, что сидящие в ней коллеги висят в воздухе, как космонавты. Зажав листок в руке, Нора нырнула в новую норку и хлопнула дверью.

Из соседнего офиса раздавались не привыкшие к возражениям голоса. Чей-то хриплый басок тараторил без энтузиазма:

– Мы должны провести круглый стол. Очень важно провести круглый стол. Круглый стол – это главное, что мы можем сделать, чтобы сохранить в нашей орбите Таджикистан и Киргизию.

Нора знала, что в этом офисе заседали оппоненты Бориса – какаято группа то ли экспертов, то ли активистов, которая готовила для Кремля какие-то то ли рекомендации, то ли отчеты. Во время обеда те из оппонентов, кто был помоложе, и сотрудники бирюковского сайта занимали один длинный стол в ресторане на первом этаже, по очереди оплачивали друг другу бизнес-ланчи и вздыхали о том, что и у тех, и у других жутко много работы, а толку пока никакого. Оппоненты постарше питались в столовой в другом крыле, где до сих пор водилась кабачковая икра, гуляши и голубенькие пол-яичка с горошком и каплей разбавленного майонеза. При большом скоплении народа и в отсутствие стенографисток эти люди предпочитали молчать.

Дверь офиса оппонентов открылась. Из нее вывалились седовласые мужчины с прическами комсомольцев и невзрачные женщины с несложившейся жизнью. На лестнице две киргизки-уборщицы в синтетических фартуках вжались в стену, пропуская вышедших из офиса. Вид у киргизок был, как обычно, испуганный.

Нора выбежала на бушующее Садовое. Машины пыхтели в привычной пробке. Мимо Норы по тротуару промчались два последних предзимних пожилых роллера с рюкзаками. Под козырьком возле здания курили двое из заседавших в соседнем офисе и, перекрикивая Садовое, обсуждали что-то непонятное Норе:

– …закон о содействии русскому языку в странах СНГ. Мы его передали в Думу, а нам говорят – надо пройти проверку на коррупционную емкость закона. И мы его потащили в этот антикоррупционный комитет или как его там, а нам открытым текстом в этом комитете говорят: «Пантелеев дал семьдесят, чтобы мы ваш закон признали коррупционным. Дадите стольник, признаем некоррупционным». Теперь вот ходим, думаем, из кого стольник выбить.

Нора искала в сумочке телефон. Наконец, выудила его, чуть не уронила на асфальт и тут же набрала Бориса, хотя давно уже отвыкла звонить ему первой.

– Я с тобой должна поговорить, – сказала она взволнованно. – Мы сделали ужасную вещь. Полина Шатап – действительно психически больная. Ты можешь себе представить?

– И что? – нетерпеливо ответил Борис.

– Как что? Мы рассказываем, что ее упекли за то, что она активистка твоей партии! И не только мы – весь мир рассказывает! Я с утра Инопрессу смотрела – только про это и пишут!