Текст книги "Мари-Клэръ"
Автор книги: Маргарита Оду
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Я почему-то подумала, что г-жа Альфонсъ ничего подобнаго не говорила и что онъ солгалъ. Къ тому же онъ показался мнѣ въ этотъ моментъ такъ похожимъ на настоятельницу, что я не могла удержаться, чтобы не возразить ему.
Я отвѣтила, что я не люблю ѣздить въ экипажѣ и попрежнему буду ходить въ Св. Гору.
Онъ прикусилъ нижнюю губу.
Тотчасъ же г-жа Дэлуа съ угрожающимъ видомъ бросилась ко мнѣ, крича, что я нахалка. Она безъ конца повторяла это слово, какъ будто не находила другихъ.
Она стала кричать все сильнѣе и сильнѣе и скоро потеряла всякую мѣру. Глаза ея налились кровью, и она подняла руку, чтобы ударить меня.
Я быстро отскочила и встала за спинкой стула. Г-жа Дэлуа хватила рукой по стулу, опрокинула его и ухватилась за столъ, чтобы не упасть.
Ея дикіе крики приводили меня въ ужасъ.
Я хотѣла выбѣжать изъ бѣльевой, но г. Альфонсъ всталъ предъ дверью, какъ бы стараясь загородить ее; тогда я забѣжала по другую сторону стола противъ г-жи Дэлуа.
Она говорила теперь придушеннымъ голосомъ. Она произносила слова, которыхъ я не понимала. Я только чувствовала, что отъ этихъ словъ несло невыносимымъ запахомъ. Она кончила, крикнувъ изо всѣхъ силъ:
– Я мать ему, понимаете вы?
Г. Альфонсъ подошелъ ко мнѣ и, взявъ меня за руку, сказалъ:
– Ну-съ, послушайте меня.
Оттолкнувъ его отъ себя, я выбѣжала изъ дома.
Послѣднія слова г-жи Дэлуа молотомъ стучали у меня въ головѣ:
„Я мать ему, понимаете вы?“
О, мать моя, Мари-Любовь, какъ вы прекрасны по сравненію съ этой матерью, и какъ я любила васъ въ эту минуту! Какъ блистали ваши глаза, отливая различными цвѣтами! Какъ освѣщали они вашу черную одежду и какъ непорочно было ваше лицо подъ бѣлымъ монашескимъ уборомъ! Я видѣла васъ тогда такъ отчетливо, какъ будто вы дѣйствительно стояли предо мной.
* * *
Я удивилась, когда увидѣла себя предъ домомъ на холмѣ, и сразу же замѣтила, что падаетъ снѣгъ хлопьями. Я вошла въ домъ, чтобы укрыться отъ снѣга, прошла въ комнату, которая выходила въ садъ.
Я старалась собраться съ мыслями; но онѣ кружились въ моей головѣ, какъ хлопья снѣга, которые, казалось, одновременно и падали съ неба, и поднимались съ земли; и каждый разъ, какъ я дѣлала усилія думать, въ моей памяти вставали обрывки пѣсни, которую весело распѣвали дѣвочки въ хороводѣ:
Мнѣ хорошо было въ этомъ домѣ, полномъ молчанія.
Снѣгъ пересталъ падать, и деревья показались мнѣ такими красивыми, какими я ихъ видѣла, когда они цвѣли, и вдругъ воспоминаніе о томъ, что только что случилось, всплыло въ моей головѣ. Вновь я увидѣла руку г-жи Дэлуа съ толстыми, короткими пальцами; дрожь пробѣжала по мнѣ: какая гадкая рука и какая большая!
Затѣмъ мнѣ вспомнилось выраженіе глазъ г. Альфонса, когда онъ взялъ меня за руку, и мнѣ показалось, что я уже раньте видѣла такой взглядъ у одной дѣвочки.
Это было, когда я стащила упавшій съ дерева плодъ; дѣвочка кинулась ко мнѣ, говоря:
– Дай половину, тогда не выдамъ.
Мнѣ стало такъ противно дѣлиться съ ней, что я, рискуя попасть на глаза сестрѣ Мари-Любови, отнесла его подъ дерево.
При воспоминаніи обо всемъ этомъ у меня появилось непреодолимое желаніе увидѣть сестру Мари-Любовь. Мнѣ хотѣлось отправиться немедленно; но въ то же время я вспомнила, что Анри Дэлуа сказалъ вчера при прощаніи: „До завтра“.
Можетъ быть, онъ уже на фермѣ, ждетъ меня и безпокоится, не случилось ли что-нибудь со мною…
Я вышла изъ дома и побѣжала въ Вилльвьей.
Только что я сдѣлала нѣсколько шаговъ, какъ увидѣла его на дорогѣ.
Бѣлая кобыла съ трудомъ взлѣзала по тропинкѣ, покрытой снѣгомъ.
Анри Дэлуа былъ съ непокрытой головой, какъ тогда, когда онъ пришелъ сюда въ первый разъ; его блуза вздувалась отъ вѣтра, и онъ держался за гриву лошади.
Кобыла остановилась передо мной.
Ея хозяинъ наклонился и взялъ меня за обѣ руки, которыя я подняла къ нему.
Какое то безпокойство, котораго раньше я не замѣчала, было у него на лицѣ… Брови его сходились, какъ у г-жи Дэлуа.
– Я зналъ, что найду Васъ здѣсь, сказалъ онъ немного задыхаясь.
Я ждала, что онъ скажетъ что-нибудь радостное для меня, но онъ сильнѣе сжалъ мои руки и сказалъ тѣмъ же задыхающимся голосомъ:
– Не призирайте меня!
Онъ отвелъ глаза въ сторону.
– Я не могу быть больше Вашимъ другомъ.
Мнѣ показалось, что кто-то съ силой ударилъ меня по головѣ…
Въ ушахъ послышался визгъ пилы… Я увидѣла, какъ Анри Дэлуа задрожалъ и услышала, какъ онъ сказалъ:
– О, какъ мнѣ холодно!
Затѣмъ я перестала чувствовать теплоту его рукъ, и когда я поняла, что я одна, предо мной сѣрѣла какая-то масса, которая казалось безшумно катилась по тропинкѣ, занесенной снѣгомъ…
* * *
Я медленно спустилась по другому склону холма.
Я долго шла по снѣгу, который скрипѣлъ у меня подъ ногами.
Я уже прошла половину дороги, когда крестьянинъ предложилъ мнѣ сѣсть въ телѣгу. Онъ тоже ѣхалъ въ городъ, и скоро я очутилась передъ Сиротскимъ домомъ.
Я позвонила, привратница осмотрѣла меня чрезъ дверной глазокъ.
Я узнала ее. Это была все та же, Красивое-Око.
Мы прозвали ее такъ за ея огромный бѣлый глазъ. Она узнала меня и открыла дверь. Она впустила меня, но прежде, чѣмъ закрыть дверь, сказала:
– Сестры Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь.
Я ничего не отвѣтила, и она повторила:
– Сестры Мари-Любови нѣть больше здѣсь.
Я слышала, но не обращала на это никакого вниманія; все это мнѣ казалось, какъ во снѣ, когда происходятъ самыя невѣроятныя вещи, но имъ не придаешь никакого значенія.
Я посмотрѣла на ея бѣлый глазъ и коротко сказала:
– Я возвращаюсь.
Она закрыла за мной дверь, и я стояла подъ навѣсомъ, пока она ходила сообщить настоятельницѣ.
Она вернулась и сказала, что прежде, чѣмъ принять меня, настоятельница хочетъ поговорить съ сестрой Дэзирэ[4]4
Въ подлинникѣ Désirée-des-Anges (Желанная ангелами).
[Закрыть].
Раздался звонокъ, Красивое-Око встала и сдѣлала мнѣ знакъ слѣдовать за нею.
Снѣгъ снова началъ падать.
Въ комнатѣ у настоятельницы была почти полная темнота.
Сначала я увидѣла только огонь, который горѣлъ со свистомъ. Какой-то голосъ заставилъ мня поглядѣть пристальнѣе.
– Такъ вы возвращаетесь? – спросила меня настоятельница.
Я попыталась разобраться въ своихъ мысляхъ; я не знала, дѣйствительно-ли я возвращаюсь.
– Сестры Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь, сказала она.
Я подумала, что все еще снится мнѣ плохой сонъ, и я кашлянула, чтобы проснуться, посмотрѣла на огонь и старалась понять, почему онъ свиститъ.
– Вы больны? – опять спросила настоятельница.
– Нѣтъ, – отвѣтила я.
Теплота оживила меня и я почувствовала себя лучше.
Я стала, наконецъ, понимать, что я вернулась и нахожусь у настоятельницы. Я встрѣтила ея пристальный взоръ и все припомнила.
– Вы почти не измѣнились, говорила она съ усмѣшкой, сколько вамъ лѣтъ?
Я сказала: 18.
– Ну, возразила она, вы не очень то выросли за время Вашей жизни въ міру.
Она облокотилась одной рукой на столъ и спросила, почему я возвращаюсь.
Я хотѣла было сказать, что для того, чтобы видѣдѣть сестру Мари-Любовь, да побоялась снова услышать отъ нея, что Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь, и я молчала.
Она вынула изъ ящика письмо, прикрыла его рукой, и сказала со скучающимъ видомъ человѣка, котораго безпокоятъ изъ-за пустяковъ.
– Изъ этого письма я уже узнала, что вы стали дѣвицей гордой и дерзкой.
Она отбросила письмо съ усталымъ жестомъ и, глубоко вздохнувъ, прибавила:
– Васъ отправятъ на кухню, пока не найдется для васъ другого мѣста.
Огонь безостановочно свистѣлъ. Я продолжала смотрѣть на него и все не могла понять, какое изъ трехъ полѣньевъ издаетъ свистъ.
Настоятельница повысила свой монотонный голосъ, чтобы привлечь мое вниманіе. Она предупредила, что сестра Дэзирэ будетъ строго слѣдить за мной, и мнѣ будетъ запрещено разговаривать съ моими прежними подругами.
Я увидѣла, какъ она показала на дверь, и вышла во дворъ.
Тамъ, по ту сторону аллей, я увидѣла кухни.
Сестра Дэзирэ, высокая и прямая, ждала меня у двери. Я видѣла только ея бѣлый монашескій уборъ и черное платье и подумала, что она старая и сухая.
Мнѣ захотѣлось убѣжать, стоило только пробѣжать до воротъ, сказать Красивому-Оку, что я приходила съ визитомъ, она выпуститъ меня, и все кончено.
Но вмѣсто того, чтобы итти къ воротамъ, я направилась къ постройкамъ, гдѣ протекло мое дѣтство.
Я не знала, зачѣмъ я туда иду. Но не могла удержаться, чтобы не пойти. Я чувствовала уже усталость и хотѣла бы надолго заснуть.
Старая скамейка стояла все еще на своемъ мѣстѣ; я смела съ нея рукой снѣгъ и сѣла, прислонясь къ липѣ, какъ сидѣлъ когда-то священникъ.
Я ждала чего-то и сама не знала, чего. Я взглянула на окно комнаты сестры Мари-Любови.
На немъ уже не было красивыхъ кисейныхъ занавѣсокъ, но какъ бы оно ни походило на другія окна, я всетаки отличила бы его; густыя коленкоровыя занавѣски висѣли на всѣхъ окнахъ, не безобразя ихъ, но этому окну онѣ придавали видъ лица съ закрытыми глазами.
Ночь начала спускаться на аллеи, и огни зажигались въ залахъ.
Я хотѣла встать съ лавки; я думала: „Красивое-Око откроетъ мнѣ ворота“…
Но тѣло мое было словно разбитымъ, и мнѣ казалось, что широкія и жесткія руки тяжело легли на мою голову… эти слова все приходили мнѣ на память, и я какъ будто произносила ихъ громко: „Красивое-Око откроетъ мнѣ ворота“…
Но вдругъ кто-то съ чувствомъ жалости въ голосѣ сказалъ возлѣ меня:
– Прошу Васъ, Мари-Клеръ, не сидите на снѣгу!
Я подняла голову: предо мной стояла совсѣмъ молоденькая монахиня, съ такимъ красивымъ лицомъ, какого я раньше никогда не встрѣчала.
Она наклонилась, чтобы помочь мнѣ встать, и, такъ какъ я съ трудомъ держалась на ногахъ, подала мнѣ руку, говоря:
– Опирайтесь на меня.
Я тотчасъ же увидѣла, что она ведетъ меня къ кухнѣ, широкая стеклянная дверь которой была ярко освѣщена.
Я больше ни о чемъ не думала. Мелкій и жесткій снѣгъ кололъ мнѣ лицо, и я чувствовала нестерпимый жаръ въ вѣкахъ. Войдя на кухню, я узнала двухъ дѣвушекъ, которыя стояли предъ большой квадратной печкой.
Это были Вероника-Жеманная и толстая Мелани, и мнѣ показалось, что я слышу голосъ сестры Мари-Любови, которая называла ихъ такъ.
Только толстая Мелани кивнула мнѣ, когда я проходила, и я вошла съ молодой сестрой въ комнату, освѣщенную ночникомъ.
Большая бѣлая занавѣска дѣлила комнату на двѣ части.
Сестра усадила меня на стулъ, который она взяла изъ-за занавѣски, и ушла, не сказавъ ни слова.
Немного спустя, вошли толстая Мелани и Вероника-Жеманная постлать чистое бѣлье на маленькую желѣзную кровать, которая стояла около меня.
Когда онѣ кончили, Вероника, избѣгавшая смотрѣть на меня, обернулась ко мнѣ и сказала, что никто не думалъ, что я вернусь. Она говорила тономъ презрѣнія, какъ будто упрекала меня въ чемъ то постыдномъ.
Толстая Мелани сложила руки подъ подбородомъ. Она все еще наклоняла голову на сторону, какъ тогда, когда была маленькой.
– Я очень довольна, что тебя поставили на кухню, сказала она съ привѣтливой улыбкой.
Потомъ оправила кровать и добавила:
– Ты займешь мое мѣсто, это я здѣсь спала.
– Тамъ спитъ сестра Дэзирэ, сказала она понизивъ голосъ и указывая пальцемъ на занавѣску.
Когда онѣ вышли, затворивъ за собой дверь, я подошла къ кровати.
Эта большая бѣлая занавѣска пугала меня. Мнѣ казалось, что въ глубинѣ ея складокъ, не освѣщенныхъ ночникомъ, мелькаютъ какія то тѣни…
Звонъ обѣденнаго колокола отвлекъ мое вниманіе въ другую сторону. Я узнала звуки его и машинально считала удары.
Потомъ возстановилась тишина, и молодая сестра снова вошла въ комнату. Она принесла мнѣ чашку дымящагося бульона.
Она подняла занавѣсъ и почти тѣмъ же тономъ, что Мелани, сказала мнѣ:
– Эта вотъ Ваша комната, а вотъ эта – моя.
Я тотчасъ же совершенно успокоилась, увидя, что у нея такая же маленькая кровать, какъ у меня. Я стала догадываться, что предо мною сестра Дэзирэ, но я не рѣшалась вѣрить этому и спросила ее.
Она утвердительно кивнула головой, подсѣла ко мнѣ и, повернувъ лицо къ свѣту, сказала:
– Вы, кажется, не узнаете меня!
Я посмотрѣла на нее молча.
Нѣтъ, я не узнавала ее, я даже была увѣрена, что никогда не видѣла ее, такъ какъ не допускала, чтобы можно было забыть ея черты, увидѣвъ ихъ хотя одинъ разъ.
Она сдѣлала смѣшную гримаску и сказала:
– Я вижу теперь, что вы не помните бѣдной Дэзирэ Жоли.
Дэзирэ Жоли?… ахъ! конечно, я ее помнила Это была молодая дѣвушка, которая была послушницей; у ней было лицо розовѣе розъ, тонкая талія, она была веселая и привязчивая. Она такъ высоко прыгала въ хороводѣ, что сестра Мари-Любовь часто замѣчала ей:
– Послушайте, мадемуазель Жоли, не прыгайте такъ высоко, видны ваши колѣни.
Я тщетно всматривалась въ лицо сестры Дэзирэ, но не находила никакого сходства.
– Да, монашеская одежда измѣняетъ насъ: сказала она.
Быстрымъ жестомъ она подняла свои рукава и съ той же гримаской сказала:
– Забудьте, что я сестра Дэзирэ и припомните, что Дэзирэ Жоли когда-то очень любила Васъ.
Затѣмъ быстро продолжала:
– О, я-то сразу узнала Васъ. Вы все еще выглядите дѣвочкой.
Когда я сказала ей, что я воображала сестру Дэзирэ очень старой и злой, она отвѣтила:
– Мы обѣ ошиблись: мнѣ о Васъ сказали что Вы тщеславная и надменная дѣвушка. Но когда я увидѣла, какъ Вы плакали на снѣгу, я подумала, что у Васъ большое горе, и я пошла къ Вамъ.
Она помогла мнѣ лечь въ постель, спустила занавѣску, и я тотчасъ же заснула.
Но сонъ былъ безпокойный. Я ежеминутно просыпалась; все время давилъ мнѣ грудь тяжелый камень, и когда мнѣ удавалось сбросить его, онъ разламывался на нѣсколько кусковъ, которые снова падали на меня и разбивали мнѣ члены.
Мнѣ снилось, что я стою на дорогѣ, усѣянной острыми камнями. Я иду по ней съ величайшимъ трудомъ; по обѣ стороны поля, виноградники, дома.
Всѣ дома покрыты снѣгомъ, а на деревьяхъ фрукты, и яркое солнце освѣщаетъ ихъ.
Я сошла съ дороги, чтобы пойти по полю, и останавливалась у каждаго дерева попробовать фрукты, но всѣ они были горькіе, и я съ отвращеніемъ бросала ихъ.
Я хотѣла войти въ дома, покрытыя снѣгомъ, но у нихъ не было дверей. Я вернулась на дорогу, но вокругъ меня нагромоздилась такая масса камней, что я не могла двинуться. Тогда я стала звать на помощь; я кричала изъ всѣхъ силъ, и никто не услыхалъ меня. И когда я почувствовала, что вотъ-вотъ я буду погребена подъ огромной грудой камней, я, чтобы освободиться отъ нихъ, сдѣлала такое усиліе…, что проснулась.
Нѣсколько минутъ я думала, что я еще сплю; потолокъ комнаты показался мнѣ необыкновенно высокимъ, желѣзный прутъ, на которомъ держалась бѣлая занавѣска, мѣстами блестѣлъ, и буксовая вѣтвь, прибитая къ стѣнѣ, отбрасывала тѣнь къ Св. Дѣвѣ, которая простирала руки въ углу.
Пропѣлъ пѣтухъ. Затѣмъ онъ пропѣлъ еще нѣсколько разъ, какъ бы желая изгладить впечатлѣніе отъ перваго пѣнія, короткаго и напоминавшаго крикъ грусти.
Ночникъ началъ трещать. Онъ долго трепеталъ прежде, чѣмъ погаснуть, и когда стало совсѣмъ темно, я услышала слабое и правильное дыханіе сестры Дэзирэ.
* * *
Я встала задолго до разсвѣта, чтобы приняться за кухонную работу:.
Мелани показала мнѣ, какъ поднимать огромные котлы.
Требовалось при этомъ столько же ловкости, сколько силы. Мнѣ понадобилось больше недѣли только для того, чтобы научиться сдвигать ихъ съ мѣста.
Мелани же научила меня звонить въ тяжелый утренній колоколъ; она показала, какъ нужно выгибать поясницу, дергая веревкой. Я быстро приноровилась къ колебаніямъ правильнаго звука, и каждое утро, несмотря ни на холодъ, ни на дождь, испытавала большое удовольствіе звонить.
У колокола былъ ясный звукъ, который усиливался или ослабѣвалъ благодаря вѣтру, и я не уставала слушать его.
Бывали дни, когда я звонила такъ долго, что сестра Дэзирэ открывала окно и говорила съ умоляющей миной:
– Довольно, довольно!
Съ того времени, какъ я была на кухнѣ Вероника-Жеманная обыкновенно смотрѣла на меня свысока, и когда я хотѣла узнать у ней, гдѣ находится какая-нибудь вещь, она молча указывала мнѣ ее пальцемъ.
Сестра Дэзирэ провожала ее глазами, со своей обычной гримаской въ углу рта.
У ней не было прежней рѣзвости молодой послушницы, но она все-же осталась веселой и насмѣшливой.
Каждый вечеръ мы сходились въ нашей комнатѣ. Она вызывала у меня смѣхъ нѣсколькими забавными замѣчаніями на счетъ того, что произошло днемъ.
Иногда случалось, что мой смѣхъ кончался горькими рыданьями; тогда она, сложивъ руки, какъ у святыхъ, говорила, поднявъ глаза вверхъ:
– О, какъ бы я хотѣла, чтобы Ваша печаль прошла!
Затѣмъ она становилась на колѣни молиться, и я часто засыпала прежде, чѣмъ она кончала молитву.
Кухонная работа была для меня очень тяжелой. Я помогала Мелани чистить котлы и мыть полы.
Большую часть работы дѣлала она; она была сильна, какъ мужчина, и всегда готова услужить. Какъ только она видѣла, что я устала, она усаживала меня на стулъ и говорила съ покровительственной улыбкой:
– Отдыхай.
Въ первые же дни моего прихода, она напомнила мнѣ, какъ трудно ей было учить катехизисъ. Она не забыла, что одно время я цѣлыя перемѣны проводила съ ней и помогала ей заучивать. И теперь она рада дать мнѣ отдохнуть нѣсколько минутъ.
Вероникѣ было поручено приготовлять овощи и принимать изъ мясной мясо.
Она стояла, неподвижная и надутая, около вѣсовъ, на которые мальчики изъ лавки клали мясо.
Она часто спорила съ ними, находя, что куски отрѣзаны слишкомъ большіе или слишкомъ маленькіе.
– Кончилось тѣмъ, что они стали говорить ей дерзости, и сестра Дэзирэ поручила мнѣ, вмѣсто нея, принимать мясо.
– Она тѣмъ не менѣе пришла на слѣдующій день къ вѣсамъ, но я уже была тамъ съ сестрой Дэзирэ, которая объясняла мнѣ, какъ нужно взвѣшивать.
* * *
Какъ-то разъ утромъ одинъ изъ мясниковъ съ изумленіемъ вскрикнулъ, назвавъ меня по имени. Сестра Дэзирэ подошла, а я съ удивленіемъ посмотрѣла на мальчика: это былъ новый мясникъ, но не прошло и нѣсколькихъ минуть, какъ я его узнала: это былъ старшій изъ дѣтей Ивана-Рыжаго. Онъ подошелъ ко мнѣ, обрадованный встрѣчей, и сталъ разсказывать о своихъ родителяхъ, которые получили хорошее мѣсто въ замкѣ „Потерянный Бродъ“. Онъ самъ не любилъ полевыхъ работъ и поступилъ къ мяснику въ городъ. Онъ тутъ же прибавилъ, что Потерянный Бродъ находится рядомъ съ Вилльвьеемъ и спросилъ, знаю ли я его. Я утвердительно кивнула головой. Затѣмъ онъ сообщилъ, что уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ его родители поселились тамъ и что на прошлой недѣлѣ въ замкѣ былъ большой праздникъ по случаю свадьбы г. Анри Дэлуа… Я слышала, что онъ еще что-то говорилъ, но не уловила смысла… и вдругъ яркій свѣтъ кухни смѣнился тьмой, я почувствовала, какъ полъ уходитъ изъ подъ ногъ и я лечу въ какую-то бездну…
Я сознавала еще, какъ сестра Дэзирэ подбѣжала на помощь ко мнѣ, но уже какое-то чудовище впилось мнѣ въ грудь, и изъ нея вырывался крикъ, отъ котораго мнѣ становилось больно.
Это было какое-то ужасное рыданіе, которое подкатывалось къ горлу и останавливалось.
Затѣмъ я снова увидѣла свѣтъ и узнала склонившіяся надо мной лица сестры Дэзирэ и Мелани. Обѣ онѣ улыбались одной и той же безпокойной улыбкой, и въ эту минуту широкое лицо Мелани становилось похожимъ на тонкое блѣдное лицо сестры Дэзирэ.
Я сѣла на кровати, удивляясь, что лежу въ постели днемъ, но я не вставала: я вспомнила о томъ, что сказалъ сынъ Ивана-Рыжаго, и въ теченіе долгихъ часовъ я старалась подавить мою боль. Когда вечеромъ сестра Дэзирэ пришла спать, она сѣла ко мнѣ на кровать, сложила на груди руки, какъ у святыхъ, и сказала:
– Разскажите мнѣ о своемъ горѣ.
Я стала разсказывать. И съ каждымъ произнесеннымъ словомъ, какъ будто уходила частица моего горя.
Когда я кончила, сестра поднялась, взяла „Подражаніе Христу“ и стала читать вслухъ. Она читала мягкимъ голосомъ, въ которомъ звучала покорность, нѣкоторыя слова она растягивала и они звучали, какъ замирающій стонъ.
Въ послѣдующіе дни я снова видѣла сына Ивана-Рыжаго и, пока онъ разсказывалъ, какъ счастливы его родители, какъ добръ къ нимь ихъ новый хозяинъ, передо мной проносился домъ на холмѣ съ его цвѣтущимъ садомъ, съ источникомъ и ручейкомъ, который, прячась въ кустахъ дрока, сбѣгалъ въ рѣку…
Я часто говорила дома съ сестрой Дэзирэ, она сосредоточенно слушала меня; съ моихъ словъ она знала всѣ уголки въ немъ и какъ-то вечеромъ, когда она задумчиво молчала, я спросила, о чемъ она думаетъ, она отвѣтила смотря вдаль:
– Лѣто кончается, и я думаю, что деревья сада увѣшаны плодами теперь…
* * *
Въ сентябрь много монахинь пришло къ настоятельницѣ.
Привратница Красивое-Око оповѣщала объ ихъ приходѣ звонкомъ…
Вероника каждый разъ выскакивала, чтобы узнать кто пришелъ, и каждую знакомую монахиню она, зло вышучивала. Подъ вечеръ раздался еще звонокъ; Вероника, стоявшая въ дверяхъ, крикнула:
– Ну, вотъ ужъ эту никто не ждалъ.
И, обернувшись къ намъ въ кухню, крикнула:
– Это – сестра Мари-Любовь.
Большая ложка выскользнула у меня изъ рукъ и упала въ кастрюлю.
Я бросилась къ дверямъ, оттолкнувъ Веронику, которая не пускала меня. Мелани побѣжала за мной, чтобъ удержать меня.
– Вернись обратно, настоятельница увидитъ тебя, – кричала она мнѣ.
Но я была уже возлѣ сестры Мари-Любови. Я такъ стремительно кинулась къ ней, что мы обѣ едва не упали.
Она обняла маня обѣими руками и задрожала вся отъ сильной радости…
Она взяла мою голову и стала цѣловать мнѣ все лицо, какъ маленькому ребенку.
Ея монашескій уборъ шелестѣлъ, какъ бумага, и широкіе рукава спускались до локтей.
Мелани была права: настоятельница видѣла меня, она вышла изъ церкви и шла къ намъ по аллеѣ.
Сестра Мари-Любовь замѣтила ее, перестала цѣловать и положила мнѣ руку на плечо. Я быстро обвила ея талію рукой, боясь, чтобы она не отстранилась отъ меня.
Теперь мы обѣ смотрѣли на настоятельницу, она прошла мимо насъ, не подымая глазъ и сдѣлавъ видъ, что не замѣчаетъ спокойнаго поклона сестры Мари-Любови.
Какъ только она прошла мимо, я увлекла сестру Мари-Любовь къ старой скамейкѣ, она помедлила немного и прежде, чѣмъ сѣсть, сказала:
– Вещи, какъ будто, ждутъ насъ…
Потомъ она сѣла, не прислоняясь къ липѣ; я стала передъ ней на колѣни въ травѣ.
Лучи ея глазъ потухли, и цвѣта слились; все ея тонкое лицо съежилось и какъ будто спряталось въ монашескомъ уборѣ. Ея нагрудникъ не подымался, какъ раньше на груди, и на рукахъ просвѣчивали голубыя вены…
Она мелькомъ взглянула на окно своей бывшей комнаты, скользнула по липовымъ аллеямъ, большому монастырскому двору и, остановивши взглядъ на домѣ настоятельницы, прошептала:
– Надо прощать другимъ, чтобъ намъ прощали!
Переведя затѣмъ свои взглядъ на меня, она сказала:
– Какіе у тебя грустные глаза!..
Она провела рукой по моимъ глазамъ, какъ будто бы стараясь стереть съ нихъ то, что ей не нравилось и, закрывъ ихъ ладонью, снова прошептала:
– Сколько страданій проносится надъ нами!
Она сняла руки съ моего лица, вложила ихъ въ мои и, не сводя съ меня глазъ, голосомъ, полнымъ мольбы, сказала:
– Моя милая дѣвочка, послушай меня, не становись никогда несчастной монахиней.
У ней вырвался долгій вздохъ какъ бы сожалѣнія, и она прибавила:
– Наша монашеская бѣлая и черная одежда говоритъ другимъ, что мы существа силы и свѣта, и всѣ льютъ свои слезы передъ нами и несутъ свои страданія, ища утѣшенія у насъ. Но никому нѣтъ дѣла до нашихъ страданій. Какъ будто у насъ нѣтъ своей жизни…
Потомъ она стала говорить о будущемъ:
– Я отправлюсь туда, куда идутъ миссіонеры. Я поселюсь въ домѣ, полномъ ужаса. Передъ моими глазами будетъ все уродство, всѣ язвы…
Я слушала ея глубокій голосъ, и въ немъ звучала какая-то беззавѣтная преданность: казалось, что она можетъ взвалить себѣ на плечи страданія всей земли.
Она отняла свои руки отъ моихъ, погладила меня по щекамъ, и ея голосъ зазвучалъ нѣжно, когда она сказала:
– Чистота твоего лица запечатлѣется на всегда въ моей памяти.
И, устремивъ взоръ вверхъ, она прибавила:
– Господь далъ намъ способность помнить, и нѣтъ той власти, которая отняла бы ее у насъ.
Она встала со скамьи, я проводила ее до выхода и, когда Красивое-Око закрыла за ней тяжелую дверь, я долго слышала еще протяжный и глухой стукъ двери.
Въ этотъ вечеръ сестра Дэзирэ позже обычнаго пришла въ нашу комнату; она присутствовала на молитвѣ по случаю отъѣзда сестры Мари-Любови. Та уѣзжала къ прокаженнымъ.
* * *
Еще разъ вернулась зима.
Сестра Дэзирэ скоро замѣтила мою страсть къ чтенію и стала приносить мнѣ книги изъ монастырской библіотеки.
По большей части это были дѣтскія книги, я ихъ читала, пропуская по нѣсколько страницъ. Мнѣ больше нравились разсказы о путешествіяхъ и я читала ихъ при свѣтѣ ночника.
Сестра Дэзирэ, просыпаясь ночью, журила меня, но, какъ только она засыпала, я снова принималась за книгу.
Мало-по-малу нѣжная дружба установилась между нами; ночью мы не задергивали больше бѣлыхъ занавѣсокъ, отдѣлявшихъ наши кровати; мы не стѣснялись больше другъ друга и думали общія думы.
Нѣжная веселость не покидала ее.
Только монашеская одежда печалила ее; она находила ее тяжелой, неудобной, и говорила съ выраженіемъ усталости:
– Когда я одѣваю ее, мнѣ кажется, что я вхожу въ домъ, гдѣ всегда темно.
Вечеромъ она старалась какъ можно скорѣе сбросить ее и была счастлива, когда могла ходить по комнатѣ въ ночномъ костюмѣ.
Она прибавляла съ своей обычной гримаской.
– Теперь я начинаю привыкать, но первое время мой монашескій уборъ царапалъ мнѣ щеки, а платье оттягивало плечи.
Весною она начала кашлять; кашель ея былъ сухой, и кашляла она лишь изрѣдка.
Ея длинная, тонкая фигура стала еще болѣе хрупкой. Она попрежнему была весела и только жаловалась, что платье становилось все болѣе и болѣе тяжелымъ.
* * *
Однажды въ майскую ночь она безпрерывно металась и громко бредила.
Я всю ночь читала и неожиданно замѣтила, что наступаетъ день. Я затушила ночникъ и попыталась немного заснуть.
Я начинала засыпать, когда сестра Дэзирэ сказала:
– Откройте окно: сегодня онъ придетъ!
Я думала, что она еще въ бреду, но она повторила совсѣмъ отчетливо:
– Откройте же окно, чтобы онъ могъ войти!
Я поднялась, чтобы посмотрѣть, спитъ ли она, и увидѣла ее сидящей на кровати. Она отбросила одѣяло и развязывала тесемки своего ночного чепчика; сор вала его съ головы и бросила на полъ. Затѣмъ она покачала головой, и ея короткіе вьющіеся волосы спустились на лобъ и я тотчасъ же узнала Дэзирэ Жоли.
Я подошла къ ней, немного испуганная; она же повторяла:
– Откройте же окно, чтобы онъ могъ войти!
Я открыла настежь окно, и когда обернулась, сестра Дэзирэ, сложивши руки, протягивала ихъ навстрѣчу восходящему солнцу и внезапно ослабѣвшимъ голосомъ сказала:
– Я сбросила платье, я больше не могла.
Она легла спокойно, и ея лицо стало неподвижнымъ.
Я затаила дыханіе и долго слушала дышетъ ли она; потомъ я стала усиленно дышать, какъ бы желая свое дыханіе вдохнуть ей въ грудь.
Но, посмотрѣвъ поближе, я поняла, что она навсегда перестала дышать. Ея широко открытые глаза, казалось, смотрѣли на солнечный лучъ, врывавшійся въ комнату, какъ длинная стрѣла.
Ласточки кружились около окна, крича, какъ маленькія дѣвочки, и необычные для меня звуки поражали мой слухъ.
Я подняла голову къ окнамъ спаленъ въ надеждѣ, что кто-нибудь услышитъ меня.
Но мой взглядъ встрѣтилъ только циферблатъ большихъ часовъ, который, казалось, заглядывалъ въ комнату поверхъ липъ; онъ показывалъ пять часовъ; я прикрыла одѣяломъ сестру Дэзирэ и вышла звонить.
Я долго звонила; звуки уносились вдаль, въ далекую даль! Они уносились туда, куда ушла сестра Дэзирэ…
Я звонила: мнѣ казалось, что колоколъ оповѣщалъ весь міръ о томъ, что умерла сестра Дэзирэ.
Я звонила еще и потому, что надѣялась, что въ окнѣ еще разъ покажется ея прекрасное лицо, и она скажетъ:
– Довольно! Довольно!
Мелани рѣзко вырвала веревку изъ моихъ рукъ и колоколъ, неправильно качнувшись, издалъ стонъ.
Мелани сказала мнѣ:
– Ты съ ума сошла, вотъ ужъ четверть часа, какъ ты звонишь!
Я отвѣтила:
– Сестра Дэзирэ умерла.
Вероника вмѣстѣ съ нами вошла въ комнату; она замѣтила, что бѣлая занавѣска не была задернута, и съ жестомъ презрѣнія сказала, что стыдно монахинѣ открывать свои волосы.
Мелани смахивала пальцами слезы, катившіяся по щекамъ. Ея голова все больше наклонялась на бокъ; и она сказала мнѣ совсѣмъ тихо:
– Она сейчасъ еще красивѣе, чѣмъ была прежде.
Солнце заливало теперь лучами кровать и покрывало умершую.
Весь день я оставалась возлѣ нея.
Нѣсколько монахинь пришло посмотрѣть на нее. Одна изъ нихъ закрыла ей лицо; но лишь только она ушла, я снова открыла его.
Мелани пришла провести ночь вмѣстѣ со мной возлѣ нея. Она закрыла окно, зажгла большую лампу для того, говорила она, чтобы сестра Дэзирэ не видала бы еще темноты.
* * *
Черезъ недѣлю Красивое-Око вошла въ кухню. Она сказала мнѣ, чтобъ я была готова къ отъѣзду въ тотъ же день. У ней на ладони было двѣ золотыя монеты, которыя она положила рядомъ на уголъ плиты и, тронувъ ихъ пальцемъ, сказала:
– Мать настоятельница даетъ вамъ сорокъ франковъ.
Я не хотѣла уѣхать, не попрощавшись съ Колеттой и Исмери, которыхъ я часто видѣла по ту сторону лужайки.
Но Мелани увѣрила, что онѣ презираютъ меня.
Колетта не понимала, какъ я до сихъ поръ еще не вышла замужъ, а Исмери не могла простить мнѣ мою любовь къ сестрѣ Мари-Любови.
Мелани проводила меня до двери. Проходя мимо старой скамьи, я замѣтила, что одна изъ ея ножекъ сломалась, и она упала однимъ концомъ въ траву.
У входа я встрѣтила женщину съ жесткимъ взглядомъ. Она сказала мнѣ властно:
– Я – твоя сестра.
Я не узнала ее.
Двѣнадцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались.
Едва мы вышли, она остановила меня рукой и голосомъ суровымъ, какъ ея глаза, спросила, сколько у меня денегъ.
Я показала ей двѣ золотыхъ монеты, которыя я только что получила.
– Въ такомъ случаѣ, – замѣтила она, – для тебя лучше остаться въ городѣ, гдѣ тебѣ легче найти работу.
На ходу она мнѣ сообщила, что замужемъ за земледѣльцемъ изъ окрестностей и не желаетъ создавать себѣ непріятностей изъ-за меня.
Мы подошли къ вокзалу.
Она потащила меня на перронъ, чтобы я помогла ей снести нѣсколько свертковъ; простилась со мной, когда ея поѣздъ двинулся; я осталась и смотрѣла, какъ онъ удалялся…
Почти сейчасъ же подошелъ другой поѣздъ. Служащіе забѣгали по перрону, крича:
– Ҍдущіе въ Парижъ, переходите путь!
Въ ту же минуту мнѣ вдругъ представился Парижъ съ его высокими домами, похожими на дворцы; ихъ высокія крыши терялись въ облакахъ…
Одинъ молодой служащій всталъ передо мной, сказавъ:
– Вы ѣдете въ Парижъ, мадемуазель?
Почти не колеблясь, я отвѣтила:
– Да, но у меня еще нѣтъ билета.
Онъ протянулъ руку.
– Дайте, я схожу за билетомъ.
Я отдала ему одну изъ двухъ моихъ монетъ, и онъ бросился бѣгомъ.
Я сунула въ карманъ билетъ и нѣсколько мѣдныхъ монетъ сдачи, которую принесъ онъ. Онъ провелъ меня черезъ рельсы, и я быстро вошла въ вагонъ.
