Текст книги "Мари-Клэръ"

Автор книги: Маргарита Оду

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Она спросила, скрививъ ротъ въ улыбку:

– Вы знаете, зачѣмъ я васъ позвала?

Я отвѣтила, что, вѣроятно, для того, чтобы сказать мнѣ о мадемуазель Максимильэнѣ.

Она опять скривила ротъ:

– А, да, мадемуазель Максимильэна. Не надѣйтесь. Мы рѣшили отдать васъ на ферму въ Солонъ.

Она прищурила глаза и прибавила:

– Вы будете пастушкой!

И, подчеркивая, повторила:

– Будете пасти овецъ.

– Слушаю, матушка, – сказала я.

Она приподнялась изъ глубины своего кресла и спросила:

– А вы знаете, что значитъ быть пастушкой?

Я сказала, что видѣла пастушекъ въ полѣ.

Она приблизила ко мнѣ свое желтое лицо и проговорила:

– Вамъ придется чистить стойла. Тамъ очень дурной запахъ, и всѣ пастушки большія грязнушки. Вы будете также дѣлать и другую работу васъ научатъ доить коровъ, кормить свиней.

Она говорила очень громко, какъ бы боясь, что я не пойму.

– Слушаю, матушка, – повторила я.

Она приподнялась на ручкахъ кресла и, пристально смотря на меня сверкающими глазами, спросила:

– Такъ вы не спесивая?

– Нѣтъ, матушка, – отвѣтила я безразличнымъ тономъ.

Казалось, она была глубоко удивлена, и, такъ какъ я продолжала безразлично улыбаться, ея голосъ немного смягчился, когда она проговорила:

– Въ самомъ дѣлѣ, дитя мое? А мнѣ всегда говорили, что вы гордая.

Она погрузилась снова въ кресло, спрятала глаза подъ вѣки и монотоннымъ голосомъ, какъ будто читая молитву, заговорила о томъ, что надо повиноваться хозяевамъ, исполнять все, что требуетъ религія. Она сказала, что хозяйка фермы придетъ за мной наканунѣ Ивана-Купалы.

Я ушла отъ нея съ неопредѣленнымъ чувствомъ.

Больше всего я боялась огорчить сестру Мари-Любовь. Какъ я ей скажу?

У меня не было времени на размышленіе: она ждала меня у дверей въ корридорѣ и, наклонясь ко мнѣ, спросила:

– Ну, что?

Глаза ея смотрѣли тревожно, настойчиво требуя отвѣта.

– Она не хочетъ, я буду пастушкой, – отвѣтила я тотчасъ же.

Она не поняла, сдвинула брови и переспросила:

– Какъ, пастушкой?

Я быстро прибавила:

– Да, она нашла мнѣ мѣсто на фермѣ, я буду также доить коровъ и кормить свиней.

Сестра Мари-Любовь съ такой силой оттолкнула меня, что я ударилась о стѣну.

Она бросилась къ двери; я думала, она идетъ къ настоятельницѣ, но она сдѣлала нѣсколько шаговъ, вернулась и стала быстро ходить по корридору. Она сжимала кулаки, стучала ногой, стремительно поворачивалась и тяжело дышала. Потомъ, прислонилась къ стѣнѣ, безпомощно опустила руки, какъ бы чѣмъ то подавленная, и прошептала, словно издалека доносившимся голосомъ:

– Мститъ, да, она мнѣ мститъ!

Она снова подошла ко мнѣ, ласково взяла мои руки и спросила:

– Ты развѣ ей не говорила, что не хочешь, не умоляла ее отпустить тебя къ мадемуазель Максимиліэнѣ?

Я отрицательно покачала головой и повторила ей въ тѣхъ же выраженіяхъ и въ той же послѣдовательности все, что сказала мнѣ настоятельница.

Она слушала, не прерывая, и сказала, чтобы я ничего не говорила подругамъ. Она надѣялась, что все уладится, когда вернется священникъ.

* * *

Въ слѣдующее воскресенье, въ то время, какъ мы становились въ пары, чтобы итти къ обѣднѣ, въ залу, какъ сумасшедшая, влетѣла Мадлена; поднявъ руки, она громко крикнула:

– Батюшка умеръ! – и повалилась поперекъ стола, у котораго стояла…

Все смолкло, всѣ бросились къ Мадленѣ; она пронзительно кричала. Мы хотѣли разспросить ее, но она, катаясь по столу, съ отчаяніенъ повторяла:

– Онъ умеръ, умеръ!

Я ни о чемъ не думала и не отдавала себѣ отчета, горько ли мнѣ; всю обѣдню голосъ Мадлены, какъ звонъ колокола, отдавался у меня въ ушахъ.

Въ этотъ день никто не думалъ о прогулкѣ, даже самыя маленькія вели себя тихо. Я стала разыскивать сестру Мари-Любовь. Она не была у обѣдни, но я знала отъ Мари-Рено, что она здорова.

Я нашла ее въ столовой. Она сидѣла на своемъ мѣстѣ, на возвышеніи, уронивъ голову на столъ и безсильно опустивъ руки.

Я сѣла поотдаль отъ нея и, слыша ея горькія рыданія, принялась сама плакать, закрывъ лицо руками. Плакала я не долго; я скоро замѣтила, что не чувствую горя. Я даже дѣлала усилія, чтобы плакать, но не могла выжать ни одной слезы.

Мнѣ было стыдно: я думала, что нужно плакать когда кто нибудь умеръ, и не смѣла открыть лица, изъ страха, что сестра Мари-Любовь увидитъ, какая я черствая.

Я слушала, какъ она плачетъ: ея протяжныя рыданія напоминали мнѣ завыванія осенняго вѣтра въ трубѣ; то повышаясь, то понижаясь, они, казалось, слагались въ какую то пѣсню; потомъ смѣшивались разбивались дрожа, слабѣли и утихали.

Передъ самымъ обѣдомъ Мадлена вошла въ столовую, взяла подъ руку сестру Мари-Любовь и, заботливо поддерживая, увела ее.

Вечеромъ она намъ разсказала, что священникъ умеръ въ Римѣ и тѣло его привезутъ хоронить въ фамильномъ склепѣ.

* * *

На слѣдующій день сестра Мари-Любовь занималась съ нами какъ всегда. Она больше не плакала, но съ ней нельзя было заговорить: она ходила, опустивъ голову, и, казалось, совсѣмъ забыла обо мнѣ.

А у меня оставался только одинъ день.

Судя по тому, что мнѣ говорила настоятельница, хозяйка должна прійти за мной завтра, такъ какъ послѣ завтра день Ивана-Купала.

Вечеромъ, кончая молитву обычными словами: „еще молимся о странствующихъ и томящихся въ тюрьмахъ…“, сестра Мари-Любовь громко прибавила:

– Теперь мы помолимся за одну изъ вашихъ подругъ, которая завтра уходитъ въ міръ.

Я сразу поняла, что рѣчь идетъ обо мнѣ, и почувствовала, что меня надо также пожалѣть, какъ странниковъ и заключенныхъ.

Ночью я не могла заснуть. Я знала, что завтра уйду, но не знала, что такое Солонъ. Я представляла себѣ ее какимъ-то очень далекимъ краемъ съ цвѣтущими лугами, а себя воображала пастушкой: у меня было большое стадо красивыхъ, бѣлыхъ барашекъ и двѣ собаки по бокамъ, которыя только и ждутъ моего знака, чтобы загонять овецъ. Я не посмѣла бы признаться въ этомъ сестрѣ Мари-Любови, но въ ту минуту я была рада, что буду пастушкой, а не приказчицей.

Громкій храпъ Исмери, которая спала рядомъ, вернулъ мои мысли къ подругамъ.

Ночь была такъ свѣтла, что я отчетливо видѣла всѣ кровати. И, переводя глаза съ одной на другую, я мысленно останавливалась около тѣхъ, кого любила. Почти напротивъ меня виднѣлись роскошные волосы Софи: они разсыпались по подушкѣ, и ея постель казалась оттого еще свѣтлѣе. Немного дальше стояли кровати сестеръ близнецовъ, Шемино-Гордой и Шемино-Глупой. У Шемино-Гордой былъ высокій, бѣлый, гладкій лобъ и большіе добрые глаза. Когда ей дѣлали выговоръ, она никогда не оправдывалась только пожимала плечами и презрительно посматривала кругомъ.

Сестра Мари-Любовь говорила, что у нея душа открытая, какъ ея лобъ.

Шемино-Глупая была вдвое выше сестры; ея жесткіе волосы росли почти у самыхъ бровей; она была коренастая съ широкими бедрами; мы ее звали сторожевымъ псомъ сестры.

А тамъ, въ глубинѣ спальни, спала Колетта. Она все еще думала, что я ухожу къ мадемуазель Максимиліэнѣ, она была увѣрена, что я очень рано выйду замужъ, и заставила меня обѣщать ей, что тогда я тотчасъ же возьму ее къ себѣ.

Моя мысль долго вертѣлась около нея. Потомъ я взглянула въ окно: тѣни липъ протягивались ко мнѣ. Мнѣ представилось, что онѣ пришли прощаться со мной, и я имъ улыбнулась…

За липами виднѣлась больница; она какъ будто отодвинулась вглубь, ея маленькія окна казались мнѣ больными, подслѣповатыми глазами.

Тамъ я тоже остановилась на сестрѣ Агатѣ. Она была такая веселая и добрая съ маленькими, что тѣ только смѣялись, когда она ихъ бранила.

Она дѣлала перевязки.

Когда къ ней приходили съ больнымъ пальцемъ, она встрѣчала насъ прибаутками и, смотря по тому, была ли передъ ней лакомка или кокетка, она обѣщала пирожокъ или ленту, – неопредѣленно кивая въ сторону, и, пока мы глазами искали ихъ, нарывъ былъ уже вскрытъ, промытъ, перевязанъ.

Помню, разъ отморозила я себѣ ногу, и она долго не заживала. Какъ то утромъ сестра Агата сказала мнѣ съ озабоченнымъ видомъ:

– Послушай, я тебѣ положу чудотворную мазь и, если твоей ногѣ не станетъ лучше черезъ три дня, ее придется отнять.

Три дня я старалась не ходить, чтобы не сдвинуть чудотворнаго лѣкарства, которое лежало у меня на ногѣ. Я думала, что это частица животворящаго креста или ризы Богоматери.

На третій день моя нога совсѣмъ зажила и, когда я спросила названіе чудеснаго лѣкарства, сестра Агата съ хитрой усмѣшкой сказала:

– Глупышка, это – мазь Артура Дивэна[2]2
  Непередаваемая игра словъ: Di vain, фамилія извѣстнаго доктора, звучитъ, какъ divin, божественный, чудотворный. Прим. перев.


[Закрыть].

* * *

Было ужъ очень поздно, когда я, наконецъ, заснула. Съ утра я стала ждать фермершу. Я хотѣла, чтобы она пришла, и въ то же время боялась этого.

Каждый разъ, какъ открывалась дверь, сестра Мари-Любовь быстро поднимала голову.

Когда мы кончили обѣдать, привратница пришла спросить, готова ли я къ отъѣзду.

Сестра Мари-Любовь отослала ее, сказавъ, что я сейчасъ буду готова.

Она встала, сдѣлавъ мнѣ знакъ слѣдовать за ней, помогла мнѣ одѣться, дала маленькій пакетъ съ бѣльемъ и вдругъ сказала:

– Завтра его привезутъ, а тебя уже не будетъ.

Смотря мнѣ въ глаза, она прибавила:

– Поклянись, что ты каждый вечеръ будешь читать De Profundis (заупокойная молитва).

Я поклялась.

Тогда она сильно прижала меня къ груди и выбѣжала изъ комнаты.

Я слышала, какъ она проговорила:

– О! Это слишкомъ, Боже мой, это слишкомъ!

Я совсѣмъ одна прошла по двору; фермерша, которая поджидала, немедленно увела меня.

__________

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

* * *

Скоро я сидѣла уже между пустыми корзинами въ телѣжкѣ съ парусиннымъ верхомъ; была давно ночь, когда наша лошадь сама остановилась во дворѣ фермы.

Фермеръ вышелъ изъ дома съ фонаремъ, который покачивался у него на рукѣ и слабо освѣщалъ только его; онъ подошелъ къ намъ, помогъ мнѣ вылѣзти изъ телѣжки и, поднявъ фонарь въ уровень съ моимъ лицомъ, сказалъ, пятясь назадъ:

– Какая чудная работница!

Фермерша провела меня въ комнату, гдѣ стояли двѣ кровати, указала мнѣ мою и сказала, что завтра я останусь одна съ пастухомъ, такъ какъ всѣ уйдутъ на праздникъ Ивана-Купалы.

На слѣдующій день, какъ только я встала, пастухъ повелъ меня на скотный дворъ, чтобы я помогла ему задать кормъ скоту; онъ показалъ мнѣ овчарню и сказалъ, что я буду пасти ягнятъ вмѣсто старой Бибишъ; объяснилъ, что ягнятъ каждый годъ отдѣляютъ отъ матокъ, и что нужна вторая пастушка, чтобы пасти ихъ.

Онъ сообщилъ также, что ферма зовется Вилльвьеемъ, и что живется здѣсь хорошо, такъ какъ хозяинъ Сильвенъ и жена его Полина – хорошіе люди.

Когда мы управились со скотомъ, пастухъ усадилъ меня рядомъ съ собой въ каштановой аллеѣ.

Оттуда была видна излучина дороги, сворачивавшей на большой трактъ, и весь дворъ фермы. Постройки были расположены четырехугольникомъ; посрединѣ была большая навозная куча; отъ нея несло тепломъ, запахъ навоза заглушалъ ароматъ скошенной полузавядшей травы.

Глубокая тишина стояла вокругъ фермы; кругомъ, куда ни взгляни, ели да нивы. Мнѣ казалось, что меня завезли въ какой то заброшенный край, гдѣ я останусь навсегда одна съ пастухомъ и скотомъ, возню котораго я слышала въ стойлахъ.

Было очень жарко, и я какъ бы оцѣпенѣла отъ тяжкой дремоты, но не рѣшалась заснуть отъ страха передъ всѣмъ, что меня окружало.

Разноцвѣтныя мухи кружились и жужжали вокругъ меня. Пастухъ плелъ изъ тростника корзину, собаки спокойно спали.

Смеркалось, когда на поворотѣ дороги показалась телѣжка съ возвращавшимися хозяевами. Въ ней сидѣло пятеро: двое мужчинъ и три женщины. Проходя мимо, фермерша улыбнулась мнѣ, а остальные наклонились, чтобы разглядѣть меня. Вскорѣ ферма наполнилась шумомъ; было поздно варить, и всѣ удовольствовались хлѣбомъ и чашкой молока.

* * *

Хозяйка дала мнѣ на слѣдующій день накидку изъ толстаго полотна, и я отправилась со старой Бибишъ учиться пасти ягнятъ.

Старая Бибишъ и ея собака Кастиль такъ походили другъ на друга, что я всегда думала, что онѣ родственницы. Онѣ казались однихъ лѣтъ, и ихъ мутные глаза были одинаковаго цвѣта. Когда овцы разбредались, Бибишъ говорила:

– Шавкай, Кастиль, шавкай!

Она повторяла это быстро, какъ одно слово, и когда Кастиль даже не шавкала, ягнята собирались въ кучу, – такъ голосъ старухи походилъ на лай.

Когда началась жатва, мнѣ показалось, что я присутствую при совершеніи какого-то таинства.

Люди подходили къ колосьямъ и мѣрными взмахами клали ихъ на землю, въ то время какъ другіе связывали ихъ въ снопы и ставили, наклоняя другъ къ другу.

Крики жнецовъ временами неслись словно съ неба, и я не могла удержаться, чтобы не поднять головы и не посмотрѣть на плывущія въ воздухѣ колесницы съ хлѣбомъ.

Къ вечерней ѣдѣ собирались всѣ. Каждый садился, гдѣ хотѣлъ, за длиннымъ столомъ, и хозяйка до краевъ наливала тарелки.

Молодежь прямо зубами отхватывала хлѣбъ, а старики благоговѣйно отрѣзали каждый кусокъ. Всѣ ѣли молча, и сѣрый хлѣбъ казался бѣлѣе въ ихъ загорѣлыхъ рукахъ.

Въ концѣ ѣды старшіе разговаривали объ урожаѣ съ хозяиномъ, а молодежь смѣялась и болтала съ Мартиной, высокой пастушкой. Она разливала вино и одѣляла хлѣбомъ. Она, смѣялась, отвѣчала на всѣ шутки, но если какой нибудь парень протягивалъ къ ней руку, то она быстро отодвигалась и никогда не давала себя трогать.

На меня никто не обращалъ вниманія; я садилась немного въ сторонѣ на полѣнья и вглядывалась въ лица.

У хозяина Сильвена были большіе черные глаза, которые онъ спокойно останавливалъ на всѣхъ; говорилъ онъ не повышая голоса, держа ладони на столѣ. У хозяйки было серьезное, озабоченное лицо; казалось, она всегда ждала какого-нибудь горя, и едва улыбалась тогда, когда другіе громко хохотали.

Старуха Бибишъ всегда думала, что я засыпаю, и тянула меня за рукавъ, чтобъ увести спать. Ея кровать стояла рядомъ съ моей; раздѣваясь, она бормотала молитвы и задувала свѣчу, не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія.

* * *

Сразу послѣ окончанія жатвы она стала отпускать меня въ поле одну съ собакой. Кастили было скучно со мною и каждую минуту она убѣгала на ферму къ своей старой хозяйкѣ.

Мнѣ было очень трудно собирать ягнятъ, которые разбредались во всѣ стороны. Я сравнивала себя съ сестрой Мари-Любовью, которая говорила, что ей трудно управлять нашимъ маленькимъ стадомъ; однако она собирала насъ однимъ ударомъ колокольчика и возстанавливала тишину однимъ повышеніемъ голоса, а я, сколько бы ни кричала или ни щелкала бичемъ, ягнята не понимали, и мнѣ, какъ собакѣ, приходилось бѣгать вокругъ стада.

Какъ то разъ вечеромъ я замѣтила, что не хватаетъ двухъ ягнятъ. Каждый вечеръ я становилась въ дверяхъ овчарни, чтобы по одному пропускать ягнятъ, – такимъ образомъ мнѣ было легко ихъ считать.

Я вошла въ овчарню и еще разъ попыталась пересчитать ягнятъ, но это было нелегко, и мнѣ пришлось отказаться, – я насчитывала больше, чѣмъ ихъ было.

Я рѣшила, что плохо считала въ первый разъ, и никому ничего не сказала. На слѣдующій день я пересчитала ихъ, выпуская изъ овчарни: дѣйствительно, двухъ не хватало.

Я очень безпокоилась; цѣлый день я разыскивала ихъ по полямъ, а вечеромъ, окончательно убѣдившись что они пропали, сказала объ этомъ хозяйкѣ. Искали нѣсколько дней, но ягнята не нашлись. Тогда хозяева поочередно наединѣ допрашивали меня. Они хотѣли заставить меня признаться въ томъ, что какіе то люди утащили ягнятъ, и обѣщали не бранить меня, если я скажу правду. Я упорно стояла на томъ, что не знаю, куда дѣлись ягнята, но чувствовала, что мнѣ не вѣрятъ.

Теперь, когда я знала, что люди могутъ украдкой утаскивать ягнятъ, я стала бояться. Мнѣ все казалось, что кто-то шевелится за кустами. Я очень быстро научилась считать ягнятъ глазами. Разбредались ли они или стояли, скучившись, я сразу узнавала, всѣ ли они.

* * *

Наступила осень, и я стала тосковать еще сильнѣе. Я жалѣла о ласкахъ сестры Мари-Любови. Мнѣ такъ сильно хотѣлось видѣть ее, что иногда, когда я закрывала глаза, она мерещилась мнѣ стоящей на тропинкѣ, и я, дѣйствительно, слышала ея шаги и шуршанье платья по травѣ; когда я чувствовала, что она подходила ко мнѣ, я открывала глаза, и сразу все исчезало.

У меня давно была мысль написать ей, но я не рѣшалась попросить чернилъ и бумаги. Фермерша не умѣла писать, и никто на фермѣ писемъ не получалъ.

Я набралась смѣлости попросить хозяина Сильвена свезти меня какъ-нибудь въ городъ. Онъ отвѣтилъ не сразу: сначала онъ уставилъ на меня свои большіе, спокойные глаза, и потомъ сказалъ, что пастушка никогда не должна покидать своего стада. Онъ охотно бы возилъ меня время отъ времени въ деревенскую церковь къ обѣднѣ, но нечего было и думать о томъ, чтобы онъ свезъ меня въ городъ.

Это меня совсѣмъ обезкуражило, какъ будто случилось большое несчастіе, и всякій разъ, какъ я думала объ этомъ, сестра Мари-Любовь казалась мнѣ какимъ-то сокровищемъ, которое проходя разбилъ фермеръ.

Въ слѣдующую субботу я увидѣла, что фермеры уѣхали какъ обыкновенно, съ утра, но вмѣсто того, чтобы пробыть до вечера, они вернулись послѣ полудня съ купцомъ, который пріѣхалъ купить нѣсколько ягнятъ.

Я никогда не думала, чтобы можно было такъ быстро съѣздить въ городъ, и мнѣ пришла мысль бросить какъ-нибудь моихъ овецъ на лугу, а самой сбѣгать поцѣловать сестру Мари-Любовь, но я тотчасъ же сообразила, что это невозможно, и рѣшила уйти ночью. Мнѣ казалось, что мнѣ понадобится немного больше времени, чѣмъ лошади фермера, и, уйдя въ полночь, я успѣю вернуться къ тому времени, когда я выгоняю ягнятъ.

Въ этотъ вечеръ я легла спать не раздѣваясь, и когда большіе часы пробили полночь, я тихонько, съ башмаками въ рукахъ вышла изъ комнаты. Прислонившись къ плугу, я ощупью зашнуровала башмаки и немедленно исчезла въ темнотѣ.

Выбравшись изъ фермы, я увидѣла, что ночь не особенно темна. Неистовствовалъ вѣтеръ, и огромныя тучи плыли подъ луной. Большая дорога была далеко, и, чтобы попасть на нее, нужно было пройти по деревянному, на половину разрушенному, мосту; маленькая рѣченка разлилась отъ первыхъ осеннихъ дождей, и вода проступала черезъ настилку моста.

Вода и вѣтеръ производили шумъ, котораго раньше я не слышала, и мнѣ стало страшно. Но я не хотѣла поддаться страху и быстро проскочила по скользкимъ доскамъ.

На дорогу я вышла быстрѣе, чѣмъ думала, повернувъ налѣво, какъ дѣлалъ раньше фермеръ, когда онъ отправлялся на базаръ въ городъ. Но вдругъ я увидѣла, что дорога расходится по двумъ направленіямъ. Я не знала, по какой дорогѣ пойти и шла то по одной, то по другой. Налѣво меня тянуло больше, и я свернула налѣво, и чтобы наверстать потерянное время, я побѣжала.

Вдали виднѣлась какая-то черная масса, покрывавшая всю окрестность. Мнѣ казалось, что она медленно надвигается на меня, и мнѣ захотѣлось домой. Лай собаки немного ободрилъ меня, и въ черной массѣ я узнала лѣсъ, по которому проходитъ дорога. Въ лѣсу вѣтеръ показался мнѣ еще сильнѣе. Онъ дулъ порывами; деревья съ силой ударялись о деревья и жалобно стонали, пригибаясь къ землѣ. Мнѣ слышался нескончаемый свистъ, трескъ падающихъ вѣтвей; казалось, кто-то идетъ за мной, и я почувствовала, какъ кто-то трогаетъ меня за плечо. Я быстро обернулась, но никого не было. Всетаки я была увѣрена, что кто-то коснулся до меня пальцемъ. Шорохъ шаговъ не прекращался, словно невидимое существо кружилось около меня; я бросилась бѣжать съ такой быстротой, что не чувствовала земли подъ ногами. Камешки летѣли изъ подъ моихъ ногъ и градомъ падали сзади меня на землю. У меня была только одна мысль: добѣжать до конца лѣса.

Я добѣжала до большой прогалины. Луна заливала ее своимъ свѣтомъ, и вѣтеръ, неистовствуя, поднималъ съ земли и гналъ тучи листьевъ, которые крутились, носясь во всѣхъ направленіяхъ.

Мнѣ хотѣлось остановиться, чтобы передохнуть немного, но высокія деревья качались съ оглушительнымъ шумомъ.

Тѣни, какъ черные звѣри, то вдругъ протягивались по дорогѣ, то украдкой исчезали, скрываясь за деревьями. Нѣкоторыя тѣни принимали формы звѣрей, и я узнавала ихъ. Но большинство метались и скакали предо мной такъ, какъ будто хотѣли помѣшать мнѣ пройти, и были такія ужасныя, что я съ разбѣгу прыгала чрезъ нихъ, такъ мнѣ было страшно дотронуться до нихъ ногами.

Вѣтеръ утихъ и полилъ дождь. Въ концѣ прогалины, въ глубинѣ между деревьями, мнѣ показалась бѣлая стѣна, я подошла и увидѣла узкій и высокій домъ. Недолго думая, я постучала въ дверь, я хотѣла попросить позволенія переждать дождь. Я постучала еще разъ и тотчасъ услышала шорохъ въ домѣ. Я думала, что идутъ открыть дверь, но, оказалось, открыли окно въ первомъ этажѣ. Мужчина въ колпакѣ спросилъ:

– Кто тамъ?

– Дѣвочка, – отвѣтила я.

– „Дѣвочка“ – съ удивленіемъ повторилъ мужчина и спросилъ, откуда я, да куда иду, да чего мнѣ нужно.

Я не предвидѣла всѣхъ этихъ вопросовъ и назвала ферму, съ которой я только что ушла, но я солгала, сказавъ, что иду къ больной матери, и попросила пустить меня въ домъ на время дождя.

Онъ велѣлъ мнѣ подождать, и я услышала, какъ онъ съ кѣмъ-то говорилъ; когда онъ вернулся къ окну, то спросилъ меня, одна ли я. Потомъ, захотѣлъ еще узнать, сколько мнѣ лѣтъ, и когда я сказала, что тринадцать, замѣтилъ, что я храбрая, коли брожу одна по лѣсу ночью.

Высунувшись изъ окна, онъ старался разглядѣть мое лицо, которое я держала поднятымъ кверху, повернулъ голову направо, потомъ на лѣво, вглядываясь въ глубину лѣса, и, наконецъ, посовѣтывалъ мнѣ пройти еще дальше, говоря что въ концѣ лѣса есть деревня, гдѣ меня пустятъ обсохнуть.

Я снова зашагала въ темнотѣ. Луна совсѣмъ спряталась и дождь пошелъ мелкій. Долго еще пришлось мнѣ итти прежде, чѣмъ я попала въ деревню. Всѣ дома были заперты, и я съ трудомъ различала ихъ въ темнотѣ. Только кузнецъ не спалъ. Проходя мимо его кузницы, я поднялась на ея двѣ ступеньки, надѣясь отдохнуть у него. Онъ клалъ толстую полосу желѣза въ горнъ на горящіе угли, и когда онъ протянулъ руку къ мѣхамъ, онъ показался мнѣ великаномъ. Съ каждымъ взмахомъ мѣха угли съ трескомъ разгорались, и свѣтъ падалъ на стѣны, на которыхъ висѣли косы, пилы и всевозможные ножи. Нахмуря лобъ, кузнецъ пристально смотрѣлъ на огонь.

Я почувствовала, что я никогда не рѣшусь заговорить съ нимъ, и тихонько ушла.

Когда стало совсѣмъ свѣтло, я увидѣла, что я недалеко отъ города. Я даже узнала мѣста, куда насъ водила сестра Мари-Любовь гулять. Я шла уже очень медленно, съ трудомъ волоча ноги, которыя сильно болѣли. Я такъ устала, что должна была сдѣлать большое усиліе надъ собой, чтобы не сѣсть на кучу камней при дорогѣ.

Шумъ быстро катящейся телѣги заставилъ меня обернуться; я остолбенѣла, сердце забилось: я узнала рыжую кобылу и черную бороду хозяина. Онъ остановилъ лошадь и, наклонившись, схватилъ меня одной рукой за поясъ, посадилъ рядомъ съ собой и, повернувъ телѣгу, быстро поѣхалъ обратно.

Въ лѣсу хозяинъ Сильвенъ пустилъ лошадь шагомъ, повернулся ко мнѣ и сказалъ:

– Счастье твое, что я поймалъ тебя, иначе пришлось бы тебѣ возвращаться съ двумя жандармами.

Я молчала.

– Ты, можетъ быть, не знаешь – снова началъ онъ, – что жандармы приводятъ дѣвочекъ, которыя убѣгаютъ.

– Я хочу видѣть сестру Мари-Любовь, – отвѣтила я.

– Тебѣ плохо у насъ? – спросилъ онъ.

– Я хочу видѣть сестру Мари-Любовь, – повторила я.

Онъ повидимому не понималъ и продолжалъ задавать вопросы, перечисляя всѣхъ людей съ фермы, чтобы узнать кто меня обидѣлъ, но я повторяла все одно и то же.

Онъ потерялъ, наконецъ, терпѣніе и, выпрямившись, сказалъ:

– Экая упрямая!

Я подняла на него глаза и сказала, что я опять убѣгу, если онъ не повезетъ меня къ сестрѣ Мари-Любови. Въ ожиданіи отвѣта я не спускала глазъ съ него; онъ былъ смущенъ.

Онъ долго думалъ, затѣмъ, положивъ мнѣ на колѣно руку, сказалъ:

– Послушайте меня, милая, и постарайтесь понять что я скажу.

Когда онъ кончилъ говорить, мнѣ стало ясно, что онъ обязался держать меня до 18 лѣтъ, никогда не отпуская въ городъ. Кромѣ того, я узнала, что настоятельница имѣетъ полную власть надо мной, и что если я снова убѣгу, она непремѣнно запретъ меня въ тюрьму за то, что я одна бѣгаю въ лѣсу по ночамъ. Онъ выразилъ надежду, что я забуду монастырь и полюблю его и его жену, потому что они хотятъ мнѣ только добра.

Я была сильно смущена и едва сдерживала слезы.

– Ну, – сказалъ фермеръ, протягивая мнѣ руку, – такъ будемъ друзьями, хотите?

Я подала ему руку и, въ то время, какъ онъ крѣпко сжималъ ее, отвѣтила:

– Хочу.

Онъ щелкнулъ кнутомъ, и мы скоро выѣхали изъ лѣса.

Дождь все еще лилъ, мелкій, какъ туманъ, и пашни казались еще чернѣе.

На одной придорожной полосѣ какой-то человѣкъ шелъ по направленію къ намъ, широко размахивая рукой. Сначала мнѣ показалось, что онъ грозитъ мнѣ, но когда мы поровнялись съ нимъ, я увидѣла, что онъ придерживаетъ что-то лѣвой рукой, а правой какъ будто бы коситъ держа ее на высотѣ головы. Это сильно меня заинтересовало и я посмотрѣла на хозяина Сильвена.

– Габорэ сѣетъ, сказалъ онъ въ ту же минуту, какъ бы отвѣчая на вопросъ.

Вскорѣ мы пріѣхали на ферму.

Фермерша ждала насъ на порогѣ. Увидя меня, она такъ разинула ротъ, какъ будто бы долго не дышала, и на минуту ея серьезное лицо прояснилось. Я прошла мимо нея за накидкой и направилась прямо въ овчарню.

Овцы вышли безпорядочно, поспѣшно толкаясь. Ужъ давно бы пора быть имъ въ полѣ.

* * *

Весь день я думала о томъ, что сказалъ мнѣ фермеръ. Я не понимала, почему настоятельницѣ хотѣлось помѣшать мнѣ видѣться съ сестрой Мари-Любовью. Но я поняла, что Мари-Любовь ничего не можетъ больше сдѣлать для меня и покорилась, надѣясь, что наступитъ день, когда никто не помѣшаетъ мнѣ быть съ нею.

Вечеромъ, когда я ложилась спать, фермерша принесла мнѣ еще одно одѣяло. Пожелавъ доброй ночи, она сказала, чтобы я больше не называла ее „госпожей“, а звала просто Полиной; затѣмъ она ушла, сказавъ, что я у нея вмѣсто дочери, и что она сдѣлаетъ все возможное, чтобы я свыклась съ фермой.

На слѣдующій день хозяинъ Сильвенъ посадилъ меня за столомъ рядомъ со своимъ братомъ и съ улыбкой просилъ его присматривать, чтобы я хорошенько ѣла, такъ какъ мнѣ нужно вырости.

Брата фермера звали Евгеніемъ: онъ говорилъ очень мало но все смотрѣлъ на говорящихъ, и въ его маленькихъ глазахъ часто сверкала насмѣшка. Ему было 30 лѣтъ, но ему можно было дать немного больше двадцати. Онъ умѣлъ отвѣчать на всякіе вопросы; я совсѣмъ не стѣснялась его.

Онъ отодвинулся къ стѣнѣ, чтобы дать мнѣ больше мѣста за столомъ и коротко отвѣтилъ фермеру:

– Будь спокоенъ.

Въ это время всѣ поля были запаханы, и Мартина пасла своихъ овецъ очень далеко на пастбищахъ, которыя она называла „общественными“. Я и пастухъ пасли нашъ скотъ на лугахъ и въ лѣсу, гдѣ былъ верескъ. Я очень зябла, не смотря на шерстяное пальто которое покрывало меня до пятъ. Пастухъ часто разводилъ огонь и дѣлился со мной картошкой и каштанами, которыя онъ пекъ на угляхъ. Онъ научилъ меня узнавать, откуда дуетъ вѣтеръ и пользоваться всякой защитой отъ холода; въ то время, какъ мы грѣлись у огня, онъ пѣлъ мнѣ пѣсню о водѣ и винѣ.

Въ этой пѣснѣ было не меньше двадцати куплетовъ. Вода и вино упрекали другъ друга въ томъ, что причиняютъ зло человѣчеству и разсыпались въ похвалахъ себѣ. Я находила, что правда на сторонѣ воды, но пастухъ говорилъ, что на сторонѣ вина. Долгими часами просиживали мы вмѣстѣ. Онъ говорилъ мнѣ о своей родинѣ, которая очень далеко отъ Солони. Онъ сказалъ, что съ дѣтства ходитъ въ пастухахъ, и разсказалъ, какъ его еще ребенкомъ смялъ и изранилъ быкъ; онъ долго хворалъ, и у него были такія боли, что онъ кричалъ; потомъ боль, наконецъ, прошла, но онъ остался скорченнымъ, какимъ вижу его сейчасъ. Онъ помнилъ названія всѣхъ фермъ, гдѣ онъ былъ пастухомъ. Хозяева бывали и злые и добрые, но никогда не встрѣчалъ онъ такихъ добрыхъ, какъ въ Вилльевьеѣ. Онъ находилъ также, что коровы хозяина Сильвена не похожи на коровъ его родины; тѣ маленькія, съ острыми похожими на веретено, рогами; коровы же Сильвена большія и тучныя съ шероховатыми, корявыми рогами. Онъ любилъ ихъ и разговаривалъ съ ними, называя по имени. Его любимицей была красивая, бѣлая корова, которую Сильвенъ купилъ весной. Ежеминутно она поднимала голову, смотрѣла вдаль, и вдругъ, вытянувъ морду, убѣгала.

– Стой, бѣлая, стой! – громко кричалъ онъ.

Чаще всего она останавливалась сама, но иногда приходилось посылать за ней собаку; она вступала, однако, въ драку съ собакой, чтобы все-таки уйти, и возвращалась къ стаду только тогда, когда собака кусала ее въ морду.

Пастухъ жаловался на нее и говорилъ:

– Неизвѣстно, о чемъ она тоскуетъ.

* * *

Въ декабрѣ коровъ не выгоняли. Я думала, что то же будетъ и съ овцами. Но братъ фермера объяснилъ мнѣ, что Солонь бѣдный край и что у фермеровъ не хватаетъ на зиму корма для всего скота.

Теперь я уходила одна пасти скотъ. Всѣ птицы уже улетѣли. По пашнямъ растилался туманъ, и въ лѣсахъ водворилась тишина. Бывали дни, когда я чувствовала себя такой одинокой, точно весь міръ провалился, и когда въ мутномъ небѣ проносился съ карканьемъ воронъ, мнѣ казалось, что его громкій и хриплый голосъ возвѣщаетъ о гибели міра.

Даже овцы перестали прыгать. Купецъ увелъ всѣхъ самцовъ, и самочки не умѣли играть. Онѣ ходили, плотно прижавшись другъ къ другу, и не поднимали головъ даже тогда, когда не ѣли.

Нѣкоторыя изъ нихъ напоминали мнѣ знакомыхъ дѣвочекъ. Я ласкала ихъ, поднимая имъ голову, но ихъ глаза оставались опущенными внизъ и неподвижные зрачки походили на тусклое стекло.

Однажды меня застигъ такой густой туманъ, что я не могла найти дорогу. Вдругъ я очутилась около большого незнакомаго лѣса. Вершины деревьевъ терялись въ туманѣ и словно ватой обволокло весь верескъ. Бѣлыя фигуры спускались съ деревьевъ и длинной прозрачной вереницей скользили по вереску.

Я погнала овецъ на лугъ, рядомъ съ лѣсомъ, но они скучились и не хотѣли идти. Я прошла мимо нихъ, чтобы посмотрѣть, что мѣшаетъ имъ идти, и узнала маленькую рѣчку, протекавшую у подножія холма. Вода едва виднѣлась; казалось, она спала подъ густымъ бѣлымъ покровомъ. Я долго смотрѣла на нее, затѣмъ погнала моихъ овецъ назадъ вдоль лѣса. Пока я размышляла, съ какой стороны ферма, овцы обогнули лѣсъ и очутились на дорогѣ, вдоль которой по обѣимъ сторонамъ шла изгородь. Туманъ сгустился еще больше, и мнѣ показалось, что я иду между двумя высокими стѣнами. Я шла за овцами, не зная, куда онѣ ведутъ меня. Оставивъ вдругъ дорогу, онѣ повернули направо, но я немедленно остановила ихъ, увидя впереди входъ въ какую-то церковъ. Церковныя двери были открыты настежь, и по обѣ стороны горѣлъ огонь, освѣщая сѣрые своды. Огромныя колонны выстраивались прямыми линіями, и въ глубинѣ, мерцалъ слабый свѣтъ сквозь окна съ маленькими стеклами. Мнѣ стоило большого труда не пустить овецъ въ церковь, и, отгоняя ихъ, я замѣтила, что онѣ покрыты бѣленькими жемчужинами; ежеминутно встряхиваясь, онѣ побрякивали ими. Я не знала, что это все значитъ; къ тому же безпокойство овладѣло мною при мысли, что хозяинъ Сильвенъ ждетъ меня съ нетерпѣніемъ. Мнѣ показалось, что, повернувъ назадъ, я легко найду ферму, и я, стараясь не шумѣть, стала гнать овецъ обратно на дорогу, которая насъ привела сюда. Когда я вышла на эту дорогу, мужской голосъ раздался предо мной: