Текст книги "Девчонка идет на войну(2-е издание)"

Автор книги: Маргарита Родионова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

НЕУЖЕЛИ ЭТО ТЫ, НИНА?

Несколько дней подряд к нам не могли пробиться мотоботы. Кончились запасы еды. Азик Куперман раздобыл у соседей три пачки концентратов и сварил кашу, но досталось всем по две ложки, от которых только еще больше разыгрался аппетит.

– Не, беда, – сказал рассудительно Иван, – без воды хуже было и то не умерли. Сегодня наши придут, вот увидите.

– Работы будет много, – заметила я —Раненых накопилось.

– Да не так уж много, – ответил капитан, – тремя мотоботами вывезут. Вот без тебя много было и все тяжелые. Сегодня погрузка будет с причала. Там и сейчас вчерашние раненые лежат. Не стали их переносить с места на место.

– Да я уж вчера ругалась с комендантскими ребятами. Вот врежет по причалу снаряд!

– Вчера по каньону били, думают, что там высадка.

Еще было не совсем темно, когда начали бить наши противокатерные батареи.

– Пришли, соколики, – процедил злобно Гундин, – опять хотят наших перехватить.

– Нина, тебя Торопов вызывает, – сказал Иван.

– Ну-ка, быстренько отстукай радиограмму, – приказал Торопов.

Я включила рацию, настроилась на волну. Азик принес шифровку.

– Ну, начинается заваруха, – сказал он, присаживаясь возле меня.

Через полчаса с «Сапфира» доложили, что показались наши торпедные катера и истребители.

– Сейчас попрут фрицев, – сказал, недобро улыбаясь, Иван. Он сидел у коммутатора и был в курсе всех событий, происходящих на море. С постов ежеминутно шли доклады. – Собирайся на вахту, Нина, похоже, что сегодня наши раньше придут.

Мы с Толиком пошли на причал. К нему уже несли со стороны госпиталя раненых. Три санитарочки ходили по причалу, поили лежащих там людей. Раненые волновались.

– Что там? – спрашивали они каждого, проходящего мимо.

– Отгоняют фрицев, – успокоил их Толя. – Скоро баркасы придут.

Они пришли, едва успело зайти солнце. Спешно выгружали продовольствие и боезапасы,

– Что-то для вас опять ничего нет, – сказал командир комендантского взвода.

Я и сама видела, что паши не пришли.

– Что они там с ума посходили, что ли, – рассердился Толя, узнав, что нам ничего нет.

– Ничего, займем у Сагидуллина, – успокоила я его. – Капитан уже знает, он сейчас придет сюда.

Лапшанский задержался на берегу, пропуская носилки с ранеными; поднявшись на причал, осторожно прошел по палубе, на которой рядами лежали люди.

B море, все отдаляясь, гремел бой.

– Успеете погрузить? – спросил капитан.

– А чего не успеть-то, только бы бомбить не начали. Кажется, самолеты идут.

Действительно, все яснее и яснее раздавался задыхающийся гул «Мессершмиттов».

– А ну, все лишние на берег, – приказал командир комендантского взвода. – Прихватите с собой по ящику боепитания и там под самый обрыв складывайте.

Мостки ходуном ходили под тяжестью людей, бегущих с грузом. Низко над кораблем пронеслись с ревом «ястребки». Светло было как днем. Начался обстрел, и снаряды ложились все ближе к причалу.

– Сколько там еще ботиков? – спросил капитан Старикова.

Толя ответил, что остался один.

– Пусть быстро подходит, – распорядился командир взвода.

Ребята из комендантского с ящиками на плечах цепочкой спускались на берег.

– Давайте по три человека, – крикнул Лапшанский, – мостки оборвете!

Сейчас почти все люди были на берегу и ждали, когда сойдут последние ребята с ящиками.

Сквозь заслон наших истребителей прорвалась «рама», поспешно сбросила четыре бомбы. Они беспорядочно взорвались в море. Зато снаряды ложились уже совсем близко, и несколько раз столбы воды обрушивались на палубу разбитого корабля.

Сейнер все не подходил, топтался на месте метрах в двухстах от причала.

– Какого черта он не подходит? – заорал взводный на Старикова, будто Толя был виноват в этом.

– Что-то с мотором, наверное, – предположил Толя.

– Уходи с причала! Все под обрыв, – скомандовал взводный.

– А раненые? – спросила я.

– Как подойдет эта калоша, вернемся. Быстро, быстро!

– Что делать? Если рванет по боепитанию, то и нас никого не останется.

– Надо бы все-таки сгрузить на берег боезапасы…

– Их тут немного. Давайте все по ящику – и на берег.

– Может, раненых снесем?

– Сейчас сейнер подойдет, когда тут успеешь? Давайте не задерживайте.

Мы едва успели сойти на берег, как прямо в мостки ударил снаряд.

– …твою мать! – закричал взводный, грозя кулаком в небо.

В это время к причалу подвалил сейнер.

– Командир, что у тебя? – крикнула я.

– Мины!

– Сгружай и бери раненых!

– Не надо разгружаться, – перебил взводный. – Забирай раненых и уходи.

– Не понял! – донесся голос с сейнера.

Снаряды ложились один за другим. Капитан махнул рукой.

– Пусть сам принимает решение, – сказал он, – все равно ничего не слышит. Мы его только с толку сбиваем.

Нам было видно, как с палубы сейнера на причал пробежали матросы с ящиками.

– Не разгружай же, черт тебя побери!

Видно командир сейнера на этот раз услышал, потому что матросы перестали таскать ящики и бегали только с носилками.

Близко от борта легли два снаряда. Истошным голосом кто-то закричал на палубе сейнера. Тотчас он стал отходить от причала.

– Слава богу, пошел, – сказал кто-то возле меня.

– Э-э-эй! На причале! Кто-нибудь там есть?

Никто не ответил.

– Кажется, всех забрали, – успокаиваясь, сказал командир взвода.

– Ну-ка, ребятки, покричите еще, – попросил капитан.

– Эй! На причале!

Снова тишина.

– Может, сплавать туда? – предложил Стариков. – Подняться по якорь-цепи в момент можно.

– Не лезь, там никого нет, чего зря рисковать. Эти черти оставили на причале снаряды. Пошли по домам.

– Товарищ капитан, а вы с Сагидуллиным договорились насчет шамовки? – поинтересовался Толя.

Дал ящик концентратов.

Утром чуть свет мы с Толей пошли на причал. Там уже вовсю кипела работа. Восстанавливали мостки.

Я села на песок. Вдруг Толя насторожился:

– Ты слышала?

– Чего?

– Да тише ты! Слушай! Мне кажется, на причале кто-то стонет.

Я напрягла слух. Правда, с корабля доносился слабый стон.

– Боже мой, да неужели вчера не всех взяли?

Толя быстро раздевался.

– Ты подожди, я сплаваю.

Он короткими саженками доплыл до якорь-цепи и ловко взобрался на корабль. Пробежал по палубе к моей рубке. Исчез за надстройкой. Через минуту выглянул оттуда.

– Точно! Трое!

– Ребята, давайте быстрее, – торопила я парней, которые устанавливали мостки.

Наконец, они закрепили их, и я пулей помчалась на причал.

– Почему же их не взяли? – как в бреду повторяла, наклоняясь над ранеными.

– Не заметили, наверное, в суматохе. Видишь, как их засунули? Не знаешь, так и не найдешь сразу-то. Где носилки?

– На берегу.

Толя побежал на берег. Оттуда закричали:

– Уходи с причала! Самолеты!

Я и сама видела, что идут три «Юнкерса», но как можно было бросить раненых?

Обошла палубу. Сразу за пушками лежали ящики с минами.

– Беги, – заорал Толька, – беги на берег!

Самолеты шли прямо на причал. Один уже пикировал.

Я метнулась к мосткам, но меня остановил хватающий за душу голос раненого:

– Сестренка, не бросай!

Первая бомба рванула слева по борту. Я вжалась в палубу возле раненого. «Юнкерс» пошел на второй заход. На берегу забили зенитки. Около меня, шумно дыша, повалился, прикрываясь носилками, Толя. И в это время корабль подскочил на месте. С оглушительным грохотом рухнула мачта. Толька широко разевал рот.

– Что ты? – испуганно спросила я и не услышала собственного голоса.

Стало совсем тихо, по я видела, что самолет делает снова круг. «Оглохла…» – мелькнула безразличная мысль. А, черт с ним! Толя, оглядываясь на пушки, торопливо поднимал на носилки раненого. Я бросилась помогать ему. Вдруг будто прорвалась тишина, окутавшая меня на минуту, и снова все загремело кругом.

– Бегом, – сказал Толя, – мины рвутся.

Мы побежали с носилками по раскачивающимся мосткам. Раненого приняли ребята из комендантского.

– Там еще двое, – торопил Толя, – давайте быстро носилки.

Пригнувшись, мы побежали навстречу частым взрывам. Осколки градом били по палубе. За надстройками пришлось лечь. Толя охнул, схватившись за бок, но тут же пополз к раненому.

– Что?

– Пустяки, давай быстрее. Поворачивайся же!

Мы волоком протащили носилки по палубе и, только выйдя на ют, поднялись на ноги. Бежать по трапу нам уже не пришлось. На причал поднялись ребята из комендантского.

– Забирайте у нас, – скомандовал Толя, – а мы возьмем последнего.

– Вон с корабля, идиоты! – закричал сбегающий с обрыва Орлов. – Морозова, я тебе голову оторву! Стариков!

Но мы снова поползли обратно. Раненый лежал возле открытого трюма, и метра три до него надо было добираться прямо под осколками.

– Братишки, не бросьте! Братишечки, не бросьте! – стонал он.

До предела сжавшись, стараясь стать как можно меньше, я ползла следом за Толей. За ним на раскаленной палубе тянулась багряно-алая полоса.

Наконец мы смогли укрыться за бортом трюма.

– Ну, давай быстрее, – сказал Толя. – Вон огонь к большим ящикам подбирается.

Раненый не издал ни звука, когда мы не особенно-то осторожно взвалили его на носилки. Только крепко вцепился в их края и зажмурил глаза.

Плюнув на все, мы поднялись во весь рост и побежали к мосткам. Второй самолет отбомбился чуть левее. Сейчас заходил третий. Мы едва успели сбежать на берег, как одна за другой возле самого причала ударили две бомбы. Парни из комендантского взвода выхватили у нас носилки,

и мы, не дожидаясь нового захода, помчались в гору. Сзади, поливая нас проклятьями, бежал Орлов.

Уже наверху мы прыгнули в траншею и сели, чтобы отдышаться. Сразу за нами пришли и парни с раненым.

– Тебе этот номер так не пройдет, Морозова, – свирепо пообещал старшина.

– Ну чего ты лаешься, ведь ничего не случилось, зато ребят вытащили.

– Что с тобой, ты же весь в крови? – спросил Орлов, наклоняясь над Толей.

– Да ничего страшного. Кожу ободрало и все. Но больно, черт его дери, прямо огнем жжет.

Я задрала ему фланелевку. На боку был сорван большой кусок кожи. Кровь лилась ручьем.

– Это потому, что я полнокровный, – сквозь зубы пошутил Толя, пока старшина перевязывал его своей тельняшкой.

Внизу на причале с новой силой стали рваться снаряды. Вовремя мы успели убраться оттуда.

Отдышавшись, мы пошли домой. Толя согнулся, придерживая бок рукой.

– Не притворяйся, пожалуйста, – сказала я сердито, – Только что носился, как жеребец, а как к дому, так загибаться начал.

– Знаешь, Нинка, я там, и правда, не чувствовал никакой боли, а сейчас дерет – сил нет.

Капитан молча выслушал доклад Орлова о случившемся. Только смотрел на, нас сердито. Выслушав, сказал:

– Герои, черт бы вас драл! На минуту глаз спустить нельзя! За руку мне вас водить, что ли? И везде ты, Морозова, что-нибудь затеешь. Ведь это ты Старикова втравила. Ну, ладно, я с тобой потом поговорю, а сейчас пошли к начальнику связи, там тебя с утра дожидаются.

– Кто?

– Корреспондент, – ехидно сказал Петька, сменяя

Ивана у коммутатора. – Ты же у лас теперь прославилась. Тридцать миль по тылам!

Едва мы вошли в подземелье, как в лицо ударил запах концентратов, которые вечно варил на спиртовке Азик, бензина и неожиданно – свежего ветерка, просачивающегося в амбразуры.

Дверь к Торопову была полуоткрыта и оттуда доносились в коридор приглушенные голоса. Мы вступили в полосу слабого света, льющегося из двери.

– Приведи себя в порядок, – зашипел на меня Лапшанский, – на всех чертей похожа.

Я стала причесываться, а он пытался стереть с моей фланелевки грязь и ржавчину, в которой я извозилась, таская раненых.

– Можно прочитать? – раздался за дверью чей-то голос.

У меня вдруг замерло сердце, и я остановилась, прислушиваясь. Это был очень знакомый голос, но я никак не могла вспомнить, где его слышала.

– Читайте, – прозвучал в ответ голос нашего радиста Гриши.

 
Хорошо собраться вместе в нашей рубке полутесной,
Спеть вполголоса, чтоб песней не мешать старморначалу,
Видеть в щели амбразуры неба краешек беззвездный,
Где немецкий «рама» бросил золотистую свечу.
А потом, пропев все песни, выйти в узкую траншею,
Пробежать под визг снарядов небольшой, но страшный путь.
Или яркую ракету взять себе на миг мишенью
И струей веселой трассы в небо желтое пальнуть.
 

– А ведь есть что-то, правда? – спросил все тот же голос. – Кто это написал?

Гриша ответил:

– Радист у нас был, Сергей. Он сейчас в госпитале. Ранен.

– Я возьму стихотворение, вы не против?

– Пожалуйста.

– Ты что, окаменела, что ли? – спросил капитан.

Я стряхнула с себя оцепенение и тихонько вошла к начальнику связи. Спиной ко мне стоял очень подтянутый армейский офицер. Торопов увидел нас и поднялся из-за стола.

Военный оглянулся… и я бросилась к нему. Это был Алексей Назарович Дмитриенко, тот самый журналист, который в начале войны стоял у нас на квартире. Он не узнал меня и очень удивленно присматривался сквозь толстые очки.

– Алексей Назарович, да что же вы, не узнаете?

– Нина, – ахнул он, – да неужели это ты, Нина?

– Вы знакомы? – удивился Торопов.

– Еще как! И давным-давно, – ответил Дмитриенко, обнимая меня.

– Так вот она и есть Морозова, – ни к селу ни к городу сообщил Гриша.

– Значит, я о тебе писать должен? Ну, здорово!

Я не могла опомниться от радости. Будто снова вернулось прошлое и мы сидим в большой комнате, через которую ночью тетка Милосердия не разрешает ходить, потому что там спят чужие мужчины.

Из-за спины Торопова вышел незнакомый полковник, которого в суматохе я не заметила. В руках у него был лист бумаги. Чуть пригнувшись к столу, чтобы лучше видеть, он стал читать:

– За мужество и отвагу, проявленные при доставке в партизанский отряд радиоаппаратуры, матрос Нина Федоровна Морозова награждается орденом Красной Звезды.

Полковник протянул мне руку.

– Служу Советскому Союзу!

– За мужество, проявленное в боевой обстановке, старшина второй статьи Григорий Романович Колесов награждается медалью «За отвагу».

– Служу Советскому Союзу, – четко сказал Гриша, принимая награду.

Нас все поздравили, и Торопов сказал:

– А еще поздравляю вас всех, товарищи, с нашей новой победой. Освобождены от оккупантов Орел и Белгород!

– Ур-ра! – закричали мы так громко, что Лапшанский дернул меня за рукав.

– Ну, все, можете идти. Только вы, Морозова, никуда не исчезайте, через полчасика Алексей Назарович будет с вами беседовать.

Мы с Гришей вышли в темный коридор. Гриша направился в свою рубку, а я выбежала из подземелья. В траншее остановилась и оглянулась. Никого не было. Тогда я трясущимися от радости руками привинтила орден к фланелевке.

В погребок зашла чинно, ожидая, какой эффект произведет мое орденоносное появление. Но парни занимались своими делами и даже не взглянули в мою сторону.

– Чего это тебя вызывали? – лениво полюбопытствовал Иван, глядя на меня с нар.

Я двинула плечом, чтобы он увидел орден, по Ванька словно ослеп.

– Да так, по делу.

– Ну, раз корреспондент приехал, значит, интервью брали, – высказал предположение Орлов, занимаясь наборным мундштуком.

Он и так и этак составлял разноцветные кусочки от зубных щеток.

– Никакого интервью. Даже речи не было ни о чем таком.

– Ну и ладно, – сказал Гундин и засвистел песенку.

Я прошлась перед ними, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я уже готова была крикнуть им, что мне дали орден, когда главстаршина сказал:

– Ну, хватит ее мучить, налетай, поздравляй!

Черти! Они, оказывается,знали об этом, еще когда мы с Толиком таскали раненых. Орлов и на берег-то пришел, чтобы позвать меня.

– Только не зазнавайся, – предупредил Иван.

Вскоре пришел Дмитриенко, и мы долго сидели с ним на моем любимом камне за погребком, вспоминая прошлое.

– О Геше знаю, – сказал Дмитриенко, – мы же иногда с тетей твоей, Юлией Сергеевной, переписываемся.

Вечером я проводила Алексея Назаровича.

Через несколько дней Торопов распорядился не открывать вахту на причале.

С вечера на город волнами пошли наши штурмовики. Взрывы гремели, не переставая. Не успевала уйти одна партия самолетов, как с моря заходили новые и новые. Потом в ту же сторону полетели тяжелые снаряды с Большой земли.

– Это кто же так лупит? – размышлял Васька, стоя у входа в погребок.

– Наверное, «Парижанка». У нее мощнейшие дальнобойные, – высказал предположение Иван.

– Ключников, сколько раз говорить, чтобы не смели так линкор называть, – строго сказал капитан, – что это за «Парижанка», в самом деле?

– Ну, «Парижская коммуна».

– Без «ну»! А ведь похоже, что правда «Парижанка» бьет.

– Товарищ капитан, не «Парижанка», – подсказала я.

– Ладно, не цепляйся.

Все наши, кроме Петьки, который дежурил у коммутатора, выбрались наверх. Капитана вызвали к Торопову.

Ночью, не умолкая, гремела артиллерия, взрывы бомб сотрясали воздух. После полуночи раздался оглушительный грохот.

– Торпедные катера ударили, – сообщил Иван, слушающий доклады, которые шли старшему морскому начальнику. – Наши.

Вдруг рвануло так, что с потолка посыпалась штукатурка.

– С «Каньоном» связи нет и с «Сапфиром», – сказал Иван. – Васька, быстро на линию!

Через несколько минут раздался звонок из госпиталя, просили обзвонить части и позвать свободных людей на помощь. С южного участка стали поступать раненые. Капитан распорядился:

– Пойди, Нина. Только низом вряд ли пройдешь, около каньона берег обрушился. Иди осторожно верхом.

Когда я добралась до каньона, уже чуточку светало. Неподалеку от спуска в овраг спокойно, не обращая внимания на стрельбу, бродила белая лошадь. Насколько я знала, у нас здесь не было ни одной лошади. Откуда появилась эта? Или наши уже прорвали кольцо окружения?

Я прошла мимо лошади и стала спускаться с обрыва.

Вдруг сзади рвануло. Противно завизжали осколки. Я грохнулась на землю и тут же почувствовала, как что-то горячее больно ударило меня под щиколотку. Боль была такой острой, что мне показалось, будто ступню оторвало напрочь. Я закричала не своим голосом. Снизу уже бежали санитары с носилками.

– Куда тебя ранило? – спросил один, наклоняясь надо мной.

– Ногу оторвало, – простонала я.

– Какую ногу? Что ты болтаешь?

Я приподняла голову и посмотрела на ноги. Обе они были на месте. Я пошевелила ими.

– В правой осколок, – сказала я.

Санитар осторожно стал снимать с меня сапог. Осмотрел ногу.

– Тю, паникерша, – присвистнул он вдруг, повеселев, – да тебя зацепил крохотный осколочек.

Я села.

– Ну-ка, попробуй встать, по-моему, у тебя даже кость не задета,

Санитар помог мне подняться. Правда, почти не больпо. Чуть прихрамывая, я сделала несколько шагов. Вспомнив о лошади, оглянулась, она белым холмом лежала недалеко от нас.

– Ну, дойдешь или на носилки ляжешь?

– Конечно, дойду, и не больно совсем. А поначалу, честное слово, я думала – оторвало ногу.

– Это от страха, – засмеялся санитар, – бывает,

Люба вытащила мне пинцетом крошечный осколок и сделала перевязку.

– А теперь иди за ранеными ухаживать, – сказала она.

Капитан сообщил:

– Ну, орлы, началось.

Мы и сами понимали, что началось. Над бухтой и городом, сменяя друг друга, кружили наши самолеты.

Если в апреле у нас было темно от взрывов, то теперь так было на чужой линии фронта.

С той стороны вернулись наши разведчики, и Гуменник, как всегда, зашел к нам.

– Ну, как там? Что?

– Трудно, фрицы держатся, хоть из последних сил, а держатся, сволочи. У наших раненых много, воды нет. Дерутся за каждый дом. Атака за атакой – настоящее пекло.

В госпиталь стало поступать особенно много раненых.

Некоторые пришли сами, еще возбужденные, не успевшие остыть от боя. Настроение у них было бравое, несмотря на боль.

– Все, фрицам – хана! Поперли их матросики.

Через день за нами пришла грузовая машина. Город освободили, и нам нечего было теперь здесь делать. Ребята разместились в кузове, капитан сел в кабину. Мы уже было поехали, как вдруг он приказал остановиться.

– Иван, – сказал он, – возьми с собой ребят и сбегай-ка в подземелье, там в радиорубке зеркало хорошее. Чего его бросать.

– Ну зачем нам зеркало, товарищ капитан? – взмолился Иван. – И ставить его здесь некуда.

– К кабинке поставите. Как это – зачем? В хозяйстве все пригодится.

Я – ДЕЗЕРТИР?

Капитан сбагрил меня в роту, где раньше служила Маша, а сам уехал в освобожденную Алексеевку организовывать участок связи.

Кажется, мне грозила опасность засесть здесь надолго. Хорошо еще, что меня тут никто не знал, и можно было что-то придумать. Первый день я металась от одного решения к другому. Додумалась даже выпросить у начальника строевой части на полдня увольнение и с попутной машиной приехала к Щитову, надеясь, что он возьмет меня к себе. Все-таки здесь были все свои.

Но Щитов, хотя и встретил меня довольно тепло, даже слышать не захотел о моем возвращении к нему.

– Нет, Морозова, – заявил он твердо, – мне нужны постоянные кадры, а вас я слишком хорошо изучил. Кстати, вы меня тоже неплохо знаете, так что не будем терять время на пустые разговоры. Всего хорошего!

Зато как обрадовался мне Злодей! Затащил меня в моторную. Исчез ненадолго и принес полные карманы груш. Пока я с ними расправлялась, он сидел, не спуская с меня глаз.

– Молодчина ты, боцман, – сказал он, – а я вот просижу здесь всю войну и пороху не понюхаю.

– А ты попросись на фронт.

– Щитов и проситься запретил.

Злодей все-таки был очень дисциплинированный и к тому же чуть ли не молился на Щитова.

Я пробыла у него часа два и к обеду вернулась в роту, совершенно не зная, что мне предпринять, чтобы прорваться на фронт.

К вечеру я узнала, что полк Сережи Попова перебазировался, и окончательно расстроилась.

Все здесь напоминало мне о Борисе, и теперь не с кем было хотя бы в воспоминаниях о нем облегчить душу. На фронте не с такой болью ощущались мои страшные потери. Сейчас же было настоящей мукой ходить по улицам, по которым ходил Боря, ходить и знать, что никогда-никогда его больше не будет.

Но на следующий день настроение опять поднялось – из Алексеевой пришел Куртмалай. Это уж чего-то стоило. Я попросила его зайти перед обедом.

К приходу цыгана был разработан грандиозный план побега. Все зависело только от него. Но я совершенно не сомневалась в том, что Куртмалай не подведет.

Быстренько ввела его в курс дела.

– Порядок, сеструха, – сказал он и ушел.

Через полчаса к проходной подошел матрос.

– Мне нужно к начальнику строевой части, – сказал он дежурному.

– Откуда ты?

– Из Алексеевки. У вас там есть капитан, – матрос заглянул в бумажку, – капитан Лапшанский?

– Есть.

– Вот он меня просил зайти к вам.

Матроса провели к начальнику строевой части. Через десять минут туда же позвали меня.

– Морозова, тебя Лапшанский вызывает в Алексеевку. Пока собираешься, тебе аттестат продовольственный выпишут. Да поторапливайся, пойдешь с ними, – старший лейтенант кивнул в сторону матроса, скромно стоящего в сторонке. – Он с мотобота.

– Есть!

До последней минуты мне казалось, что вся моя затея провалится, но все шло как по нотам. Через полчаса мы с Куртмалаевым мотористом рысью неслись в порт. А еще через полчаса мотобот отчалил от берега и взял курс на север.

– В Алексеевке сейчас Сагидуллин пополняет свой батальон, может, к нему сумеешь пристроиться, – поучал меня по дороге Куртмалай. – Или жми своим ходом за ударными частями. Нас пока здесь держат, видно, для какого-то дела берегут.

Мы пришли в Алексеевку еще засветло. И первый, кого я увидела, сойдя на причал, был капитан Лапшанский. Мы столкнулись прямо носом к носу, и я поняла, что погибла. Весь так хорошо продуманный и выполненный план побега сорвался в самую последнюю минуту.

Куртмалай, увидев меня в цепких руках капитана, быстро отшвартовал мотобот и исчез из гавани. Но Лапшанскому было не до него. Капитан никак не мог прийти в себя от неожиданной встречи со мной.

– В трибунал, – сказал он коротко. – Все! Передаю дело в трибунал.

– Вы прямо как Чапаев: «Одним словом – трибунал!» За что же это? – спросила я, лихорадочно ища выход из создавшегося положения.

– За дезертирство, – отрезал Лапшанский.

Лучший выход был прикинуться убежденной в своей правоте. На капитана это почему-то всегда действовало положительно.

– Какое еще дезертирство? – строго переспросила я.

– Пойдем, – приказал он и зашагал по причалу.

– Товарищ капитан, ну чего вы так бежите? Я ведь не машина, правда? И нога у меня раненная в боях с немецкими оккупантами.

Мне стыдно было пороть этот вздор, но надо было сделать так, чтобы Лапшанский разжалобился. Он молчал.

– А насчет трибунала, это вы очень хорошо придумали. Расстрелять меня, конечно, не расстреляют, а пошлют в штрафную роту, и я опять буду на фронте. А мне больше ничего и не надо. Я, если хотите знать, только из-за вас и примчалась сюда. Чего мне там делать? Все чужие. Небось, своих любимчиков с собой забрали, а меня куда попало, как каторжную! Уж если такое отношение, то лучше трибунал!

Лапшанский круто повернулся на ходу и процедил сквозь зубы:

– Я тебя сейчас отлуплю, честное слово.

– Давайте! Только ведь люди смотрят.

К моей искренней радости, я встретила в части Олюнчика. Но ни одного из наших ребят здесь не было. Значит, зря я корила капитана любимчиками.

Олюнчик утащила меня в узкую маленькую комнату и долго рассказывала, как в нее влюбился комсорг со странной фамилией Белога.

– Вчера говорит: «Платите, Павлова, членские взносы, а то я, говорит, поставлю о вас вопрос на бюро». А я же понимаю, что ему лишь бы поговорить со мной.

Олюнчик оставалась прежней. Ho стала еще красивее.

– Замуж тебе пора, – сказала я.

– Да, – охотно согласилась она.

За ночь канитан, как я и надеялась, остыл и решил не отдавать меня под суд.

– Ты у меня увидишь фронт, – пригрозил он. – Сейчас же отправишься на остров и будешь там сидеть до конца войны.

– Есть! – сказала я, тяжко вздохнув.

Перечить было опасно.

***

Если только этот клочок суши, отделенный от берега узким ручьем, действительно считал себя островом, то это было просто нахальством. Я приехала туда с машиной, доставившей на пост продукты.

Место было очень живописное. После войны я бы с удовольствием отдохнула здесь, но сейчас задерживаться тут не собиралась и поэтому довольно равнодушно отнеслась к поросшим лесом горам, через которые мы перевалили, и к самому островку, похожему с гор на зеленое блюдечко, лежащее на изумрудно-синей скатерти моря.

Но куда делось мое равнодушие, когда из домика высыпали навстречу все мои милые, дорогие ребята. Вот куда их засунул капитал! Здесь был даже Гуменник.

– За что вас сюда? – спросила я.

– На заслуженный отдых, – сказал Иван Ключников.

Вид у них был санаторно-партизанский. На ногах какие-то деревянные подметки с ремешками, брюки закатаны до колен. Васька Гундин щеголял в немыслимо рваной тельняшке. И только у Орлова, несмотря на его римскую обувь, был более или менее приличный вид.

Парни очень обрадовались мне. А я была просто счастлива и даже на минуту забыла, что меня сослали сюда на всю жизнь. «В конце концов, с друзьями и на острове рай, – решила я, – Огляжусь малость, а там посмотрим, товарищ капитал. В случае чего сумею, может быть, списаться с Доленко или придумаю еще что-нибудь». А пока можно было жить. Да еще как!

На острове была не жизнь, а курорт. Радисты выходили на связь только в определенные часы, да когда требовало этого потелефону начальство. Только сигнальщики несли круглосуточную вахту, но их было много, так что особых трудностей они тоже не испытывали. Командовал нами главстаршина Орлов.

Напротив острова, на берегу, находился рыбзавод. Здесь работали одни женщины, только директором был старенький хромой мужчина. Парни наши, конечно, пользовались там колоссальным успехом. Каждый вечер они приводили себя в порядок и отправлялись на рыбзавод.

Мне очень хотелось попасть на рыбзавод, но первая же моя попытка пойти с ребятами встретила их яростный отпор.

– Нечего тебе там делать, – отрезал Орлов. – Мы, мужчины, идем к бабам, а тебе там делать совершенно нечего.