Текст книги "Холодная страсть"

Автор книги: Маргарет Роум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава вторая

Майкл счел свой план действий невообразимо простым для исполнения; возможно, это было так потому, что его ирландская удача, которая, как казалось, покидала его столь часто в прошлом, теперь стала работать на него, и поэтому каждое усилие, которое он прилагал для достижения своих целей, завершалось успешно. Моментальный ответ, полученный им на телеграмму, стал самой первой поддержкой его боевого духа, и в последующие дни он носил его с собой как талисман, снова и снова заглядывая в него всякий раз, когда его решимость подвергалась колебаниям.

Целых три дня Джорджина провела в своей спальне в полном покое. Врач был совершенно непреклонен в отношении возможных посетителей, и Майклу пришлось уносить ноги из ее комнаты до тех пор, пока в конце концов он не решил подстеречь самого врача после одного из утренних визитов.

– Доктор, – схватил он его за руку, когда тот проходил мимо, – мне надо сказать вам пару слов. Я – Майкл Руни, дядя Джорджины.

– Хорошо, мистер Руни, о чем же вы хотите узнать? – Голос врача звучал напряженно. Майкл быстро оценил его – это был переутомленный врач общей практики, у которого нет времени на шутки, – и поэтому не стал хитрить.

– Я не собираюсь у вас спрашивать, что с моей племянницей, доктор, – лицо Майкла – лицо пожилого уличного мальчишки – было испещрено глубокими морщинами. – Все что мне надо – это знать, через сколько времени я смогу увезти ее, вырвать из этого бесконечного круговорота бизнеса? Вам следует знать, что если эту девушку не вытащить из такого окружения, то она окончательно выйдет из строя. Я – единственный ее родственник в этой стране, и я намерен воспользоваться своим правом хотя бы на время побеспокоиться об ее здоровье. – Он глубоко вздохнул. – Нравится ей это или нет! Так что если вы можете сказать мне, когда она будет в состоянии уехать отсюда, я устрою ее отъезд, вырву из ее окаянного бизнеса на время, достаточное для того, чтобы научить ее, как следует жить по-настоящему.

– Гм. – Доктор колебался, а его глаза тем временем внимательно обследовали Майкла, не миновали они ни пузырей на брюках от коленей, ни носков, даже отдаленно не подходящих к его костюму, ни сумасшедшей расцветки галстука, отражавшего проигранную битву с клетчатой рубашкой, потом улыбнулся:

– Мистер Руни, вы – единственный человек в этом заведении, который не докучал мне просьбами разрешить ему поговорить с моей пациенткой о бизнесе. Как, сегодняшний день вам подходит?..

Лицо Майкла осветилось от облегчения, он протянул руку, чтобы от души обменяться рукопожатием с врачом и попытаться этим передать ему переполнявшую его благодарность. Затем хрипло сказал:

– И еще одно, доктор, – брови врача вопросительно поднялись, – можно попросить вас сохранить это между нами? Мне бы хотелось, по возможности, увезти ее отсюда без суматохи или споров.

Врач ответил быстро вспыхнувшей улыбкой, и сказал уклончиво:

– У меня намечен очень плотный график работы, мистер Руни, так что вполне возможно, что я не смогу посетить вашу племянницу сегодня во второй раз. Я оставил указания, чтобы ее не беспокоили, однако только для того, чтобы эти хищники не добрались до нее. Таблетки, что я прописал, обладают снотворным действием, и во время переезда она будет сонной и отдохнет, но я полагаюсь на вас, что вы проследите, чтобы она как можно меньше тревожилась во время поездки. – И с вежливым поклоном, сказавшим Майклу, что теперь он, Майкл, должен полагаться только на себя, врач повернулся на каблуках и медленно направился к лифту.

Майкл испустил вздох облегчения; та легкость, с которой была решена самая сложная задача, была прямо-таки пугающей. Когда он направился к комнате Джорджины, его походка стала беспечной, это отражало его возросшее настроение – теперь уже не будет никаких сложностей – ирландская удача была с ним!

Единственными звуками в комнате Джорджины, когда он вошел туда, были звуки ее легкого дыхания. Он с состраданием смотрел на белый овал ее лица, безмятежного во сне, однако даже во мраке при зашторенном окне, слишком бледного, печально бледного, и тогда он спокойно направился к стенному шкафу, где, как он знал, лежали ее чемоданы. Он аккуратно вытащил один чемодан из целой пирамиды и поставил его на пол, потом направился к гардеробу, в котором хранилась ее одежда. В полной растерянности смотрел он на множество костюмов и платьев, представших его глазам, а потом, пожав по-мужски беспомощно плечами, снял с вешалок несколько ближайших к нему и платьев, и костюмов, и положил их на пол рядом с чемоданом. Затем собрал с полки в кучу изящное тонкое, как паутина, нижнее белье, решив, после секундного замешательства, что она простит ему его неуклюжее вторжение в ее личные вещи, потом добавил к этой куче несколько свитеров и две-три пары обуви, после чего втиснул все это с отчаянной поспешностью, но бесшумно в чемодан. Когда были защелкнуты застежки, у него на бровях выступили капли пота, стекавшие, как слезы, и он, прежде чем выйти в коридор со своей ношей, слегка ослабил узел галстука душившего его. И опять ему повезло – в коридоре не оказалось ни души, и через пару секунд он уже был в своей комнате. Когда он наливал себе глоток виски, то заметил, что руки слегка дрожат.

– Черт возьми, Руни, – сердито выругал он сам себя, – ты ведь никогда не был шпионом! А что было бы, если бы кто-то заметил тебя, крадущегося с вещами Джорджины! Самое худшее, что могло случиться, – в меня бы стреляли!

Потом, когда к нему вернулось чудесное чувство уверенности, он приподнял стакан и со здравицей «Да цветет Ирландия!» опрокинул напиток в свое пересохшее горло.

За завтраком он получил еще одну хорошую новость. Гостиница, в которой они располагались, была тихой, маленькой, но удобной, и ее администрация стремилась к тому, чтобы фирма «Электроник Интернэшнл» постоянно располагалась именно у них, особенно в это время года, в начале мая, когда дела шли не слишком живо. Они с готовностью позволили использовать свободные спальни в качестве временных конторских помещений, а одну из комнат в нижнем этаже в качестве приемной для встреч с посетителями. При таком сплоченном проживании, само собой разумелось, что питались они здесь же. Майкл занял свое обычное место; он сидел за одним столом с Касселом Уэйли и Сузан Честерман, а об отсутствующей Джорджине напоминал ее незанятый стул. Они уже почти совсем покончили с едой, когда Кассел Уэйли прервал свое угрюмое молчание и сообщил:

– Руни, я послал телеграмму Стелле с сообщением о болезни Джорджины, но там не смогли найти ее в правлении. Она была в деловой поездке, однако адреса, где ее искать, не оставила – вы же знаете, как она не любит, когда ее беспокоят в пути письмами или телефонными разговорами. Во всяком случае, из правления меня уверили, что они дадут ей знать обо всем, как только она вернется. Но тем временем, – он пристально посмотрел поверх стола на Майкла, явно возлагая ответственность за такую задержку непосредственно на него, – тем временем остаются тысяча и один вопрос, по которым надо принять решение, и нет никого, обладающего достаточной властью, чтобы подписать необходимые документы, позволяющие вести дело дальше.

Майкл придал своему лицу напускное выражение льстивой симпатии, надеясь скрыть под ним бьющий через край прилив надежды, просто нахлынувший на него. На первом месте для него было здоровье Джорджины, однако, когда она, так сказать, ушла со сцены, и в отсутствие Стеллы нельзя было завершить весь комплекс мероприятий по подготовке к строительству завода в Англии. Значит, еще есть надежда на его перенос в другое место. Он издал какие-то звуки, похожие на выражение сочувствия, но проницательные глаза Кассела Уэйли были полны подозрительности, когда он посмотрел на Майкла.

– Ваша несбыточная мечта о фабрике в Ирландии остается столь же далекой от реальности, какой и была, и если все ирландцы настолько же не способны к бизнесу, как и вы, то я искренне рад этому.

Он повернулся с широкой ухмылкой к Сузан:

– Знаете, что я сказал на следующий день после прибытия туда? Я сказал, что переправившись через Шаннон вблизи Атлона надо выбросить часы и купить календарь! И в такой стране, – выпалил он, – этот простофиля собирается построить наш завод, можете себе представить?..

Сузан, конечно, не могла представить такого и поэтому разразилась взрывом громкого смеха. Майкл сидел, в душе кипя от злости, но внешне не воспринимая их презрительное по отношению к нему веселье. Он дождался, пока они успокоились, потом поднялся, и, как он считал, с достоинством откланялся и молча ушел.

Когда он поднимался по лестнице, до него донесся новый взрыв смеха. Его уши горели, но он сжал зубы и прочно сдерживал свой вспыльчивый нрав.

– Думаю, вам еще придется посмеяться, когда обнаружится, что нас нет, негодяи, – скрежетал он зубами, – но, клянусь, ваш смех будет сквозь слезы!

Однако его гнев утих, когда он с удовлетворением подумал: его отсутствие на ленче и за обедом они, наверняка, сочтут за проявление обиды, и к тому времени, когда они начнут искать его там и тут, он с Джорджиной уже будет на пути в Ирландию.

Когда Майкл приступил к последнему этапу подготовки, он сразу по достоинству оценил истинную мощь денег. Фирма по прокату автомобилей, куда он позвонил, обещала ему лимузин с водителем, который доставит их до ближайшего аэропорта, и обещала обеспечить такое же обслуживание в дублинском аэропорту, чтобы перевезти их из Дублина в Керри. Не было трудностей и с заказом билетов на самолет, период массовых продаж билетов еще не начался, и он совершенно спокойно получил два места на сегодняшний рейс. Все, что оставалось ему сделать, это было подготовить к поездке Джорджину. Он знал, что у Уэйли была назначена деловая встреча в городе, на которую он захватит с собой и Сузан, и поэтому бездельничал у окна до тех пор, пока не увидел, что эта парочка уехала, и тут же бросился в комнату Джорджины.

Она лежала неподвижно. Он подошел к ее кровати и громко кашлянул, готовясь разбудить ее, но она продолжала спать в глубоком забытьи. Ему не оставалось ничего иного, кроме как насильно разбудить ее. Он чувствовал себя совершенно бессердечным, но все же взял ее за плечи и слегка встряхнул.

– Джорджина, проснись! – Она недовольно застонала и повернулась на бок.

Он опять попытался разбудить ее:

– Джорджина, ты слышишь меня? Тебе надо проснуться, моя милая, надо сделать кое-что необычайно важное! – Она мучительно медленно разлепила тяжелые веки и с изумлением в серых глазах взглянула на его вспотевшее лицо.

– Уйди, дядя Майкл, – она зевнула совсем по-детски, – уходи, я хочу спать.

– Нет, нет, тебе нельзя спать, – он снова решительно и настойчиво встряхнул ее. – Тебе надо сейчас же встать и одеться. Это не терпит отлагательства, – ему в голову пришла блестящая мысль: – Тебе обязательно надо через пятнадцать минут быть на важной встрече в городе, иначе твои планы по заводу не будут приняты!

Его просто восхитил ее неукротимый дух. Когда его слова дошли до ее затуманенного сознания, она бодро села и поборола оцепенение, в которое ее привела доза успокоительного.

– Очень хорошо, пожалуйста, дядя, передай мне одежду, – согласилась она, борясь со своим утомлением. – Надо принять душ, затем одеться.

Он поспешно выполнил ее просьбу, а потом, когда она нетвердыми шагами прошла в ванную, он от восторга сплясал джигу. Когда за ее стройной фигурой закрылась дверь, он ринулся из ее комнаты вниз по коридору в свою собственную спальню. Там поспешно собрал весь их багаж – ее и свой чемоданы и сбежал вниз по лестнице в маленькое фойе. Как только он присел в ожидании, почти сразу же услышал шелест шин снаружи на гравийной дорожке, а секундой позже в открытую дверь вошел человек в униформе шофера.

Майкл поздоровался с ним и вручил ему чемоданы.

– Через пару минут подойдет и моя племянница, – сказал он шоферу.

Тот почтительно приподнял фуражку:

– Я надеюсь, она не задержится больше чем на несколько минут, сэр, нам ехать в аэропорт, и никак нельзя опоздать к посадке.

Та же самая мысль заставила Майкла поспешить снова в комнату Джорджины. К своему облегчению он увидел, что племянница уже почти совсем готова, но когда она попыталась шагнуть ему навстречу, колени ее подогнулись, и она упала бы, если бы он не подскочил к ней и не поддержал ее.

Она капризно пожаловалась:

– Разве не мог Уэйли проследить, чтобы все было сделано, дядя Майкл? Я… боюсь, что я чувствую себя немного необычно. – Она сделала движение по направлению к кровати, как будто притягиваемая к ней магнитом, но Майкл предупредил ее намерение улечься, он взял ее за руку и направил к двери.

– Не беспокойся, тебе станет лучше, как только мы выйдем на свежий воздух, обещаю тебе. Опирайся на меня, пока не почувствуешь себя увереннее.

Удивительно покорная, она подчинялась ему, когда они преодолевали ступеньки лестницы и выходили наружу, к автомобилю. Там их поджидал шофер, он помог Майклу усадить ее на роскошное заднее сиденье. И все же даже после того, как они отъехали от гостиницы, Майкл никак не мог успокоиться, он все еще ожидал, что в самый последний момент может встретиться какая-нибудь неожиданность, воспрепятствующая выполнению его плана. Однако ничего не случилось. Когда гостиница окончательно исчезла из вида, он взглянул на Джорджину, и улыбка счастья расслабила его возбужденное лицо, когда он увидел, что она крепко спит, уютно свернувшись на сиденье, и весь ее вид выражал удовлетворение.

Майкл был просто счастлив, что такая периодическая дремота не прекращалась у нее в течение всего полета. В аэропорту не произошло никакой задержки. Шофер, которого он посвятил в картину ее болезни, помог Майклу усадить ее в самолет, и после нескольких несвязных вопросов, на которые Майкл дал, по всей видимости, удовлетворившие ее ответы, она откинула голову на удобный подголовник кресла и снова заснула.

И только тогда, когда береговая линия Англии исчезла из поля зрения, Майкл почувствовал себя в полной безопасности – и даже поздравил самого себя. Наиболее опасная часть всего предприятия теперь осталась позади, он был на пути к друзьям в страну, которую всегда считал своей родиной. Какие трудности ему не встретятся, – а он не сомневался, что они непременно будут, когда Джорджина выздоровеет, – все они будут ничто в сравнении с тем, что было. Он начал ощущать, что успешно завершил превосходный ход, такой, который вполне достоин даже шинфайнера. По мере того, как стало о себе заявлять присущее ему радостное возбуждение, он начал для собственного удобства преодолевать комплекс вины, и к тому моменту, когда под крыльями самолета появился Дублин, он уже уверил себя, что его племянница не только не будет недовольна его своеволием, но, наоборот, будет счастлива – и может, даже будет чувствовать себя обязанной ему – от его умного разрешения ее дел.

Когда шасси коснулось земли, он попытался привести ее в сознание настолько, чтобы она смогла выйти из самолета, но к автомобилю, который, к его облегчению, уже ждал, ему пришлось чуть ли не нести ее. Она без всяких возражений расположилась на заднем сиденье, пока он получал багаж, и он совсем не удивился, когда, возвратившись с чемоданами, увидел, что она опять крепко уснула. Он раздумывал, стоит или нет поесть перед долгой дорогой до Керри, однако решил отказаться от этого. Джорджина не выказала никакого интереса к еде, которую предлагали во время полета, и если он будет настолько глупым, что станет настаивать на том, чтобы она съела что-нибудь, она может прийти в полное сознание, что, несомненно, подвергнет опасности исход его предприятия. Поэтому он сел рядом с шофером и приказал ему отъезжать.

Ехать им пришлось несколько часов, и ни разу в пути Джорджина не приходила в сознание на время, достаточное для того, чтобы полюбоваться очаровательным пейзажем и видом множества мелких земельных наделов с крохотными коттеджами, проплывавшими мимо. Не раз Майкл думал разбудить ее, не желая пропустить возможность разделить с ней первый ее взгляд на достопримечательность или на красивую местность, знакомые ей только по названию еще с раннего детства. Однако он предусмотрительно сдерживал такие порывы и довольствовался уверенностью в том, что красивые сами по себе виды, которых она не увидела, и наполовину несравнимы с теми, которыми она будет наслаждаться, когда поживет в графстве Керри.

Так они и пересекли Килдэр и Лэйиш, Тиллерэри и Лмерик [3]3
  Графства Ирландии.


[Закрыть], и уже когда спускались сумерки, пересекли границу Керри, там, где вокруг начали подниматься горы за пологими склонами холмов, и соленый запах моря доносился освежающим бризом прямо с Атлантического океана. Они ехали дальше, по прямым безлюдным дорогам, все время выше и выше, пока наконец во тьме не сверкнули огни, и Майкл облегченно вздохнул.

– Приехали, – сказал он шоферу. – Этот свет впереди и есть Орлиная гора.

Джорджина шевельнулась, разбуженная голосом дяди, и попыталась понять, что она делает тут, растянувшись на заднем сиденье автомобиля, но, по целому ряду причин, ее мозг работал еще недостаточно хорошо, чтобы дать на это ответ. Она наморщила лоб, борясь с тревожащими ее мыслями, и незнакомое чувство дурного предзнаменования посылало и посылало сигналы тревоги ее вялому мозгу. Потом ее забеспокоило чувство голода, но как раз в тот момент, как она собиралась попросить дядю дать ей поесть, автомобиль дернулся и остановился, и она услышала мужской голос, приветствовавший Майкла с очаровательно теплым и певучим акцентом. Они обменялись несколькими словами еще до того, как дверцы автомобиля открылись и поток холодного воздуха заставил ее вздрогнуть.

– Быстро, – сказал голос, – давайте проведем ее в дом, пока она не простудилась.

Она почувствовала, что ее поднимает пара сильных нежных рук и крепко держит около ровно бьющегося сердца, пока ее несут в дом, а там вверх на несколько ступенек; все время ее тяжелая головка покоилась на широкой груди незнакомца. Она опять услышала его голос, когда он положил ее на что-то мягкое.

Он сказал:

– Кэт, уложи ее, пожалуйста, в постель и побеспокойся о чем-нибудь горячем для питья.

Ласковые руки раздели ее и натянули теплое одеяло до подбородка, но хотя ей и хотелось чем-то отблагодарить владелицу этих рук и выпить бульон, она была слишком слаба даже для этого.

Глава третья

Когда Джорджина на следующее утро проснулась и изумленно огляделась вокруг в незнакомой комнате, она предполагала в течение нескольких ужасающих секунд, что повредилась в уме. Вереница смутных противоречивых впечатлений теснилась в ее памяти. Летела ли она в самолете?

Почему перед тем, как проснуться, она ожидала увидеть себя на заднем сиденье движущегося автомобиля? Последним ее отчетливым воспоминанием был спор с дядей, но все последующее – пустота. Нет, нет, было еще что-то? Она вспомнила пару сильных рук, поднявших ее так уверенно, что она сразу же почувствовала себя в безопасности, и голос, твердый низкий голос с певучим акцентом: ирландским акцентом!

Она села в постели и сразу же полностью проснулась, лишь только значение происшедшего дошло до нее. Она вспомнила и другие ирландские голоса – женский – имя женщины было Кэт, – но других имен она не знала, за исключением, конечно, дяди; его акцент всегда становился тем сильнее, чем ближе он находился к Ирландии: прошлой ночью его речь превратилась в почти непонятный провинциальный – ирландский – говор! Она выбралась из старомодной кровати с балдахином и пошла через комнату к окну, но на последних шагах пошатнулась, когда на нее нахлынула волна головокружения. Задыхаясь, она тревожно ухватилась за тяжелую штору, закрывавшую окно, и из последних сил попыталась раздвинуть эти громоздкие полотнища пошире. Ее худшие опасения подтвердились. Окно как бы обрамляло картину, по многим характерным особенностям которой можно было заключить, что они, как она знала, могут принадлежать только одной-единственной стране в целом мире; и одному-единственному графству. Сотни раз она слышала описание взлетающих вверх и снова опускающихся холмов, густо поросших травой, которые теперь она видела вдали слева от себя, и молочного цвета озера, угнездившегося ниже и меняющего свой цвет вслед за небом. Справа от нее были усыпанные валунами горы, которые, как ей было известно, давали среди своих зубчатых гребней приют царю птиц – орлу. Когда она посмотрела вниз, то представила себе, что должен ощущать орел, когда он разглядывает местность из своего гнезда, которое находится в поднебесной выси. Дом прикрепился высоко, почти у вершины утеса, немного сбоку; скалистый склон утеса, казалось, падал ниже ее окна и исчезал внизу, в волнах океана, который пенился и волновался вокруг подножия утеса. Скалы, бывшие, несомненно, много лет тому назад единым целым, образовывали цепкие когти, выдававшиеся, как пальцы скелета, в кипящее море, и среди темных расщелин и глубоких трещин раздавались вздохи ветра, и, вместе с сердитыми криками кружащих над ними морских птиц, они сливались в нестройные стенания, отражавшиеся от скал вновь и вновь.

Какой-то шум за спиной заставил ее обернуться так резко, что она чуть не потеряла равновесие и опять ухватилась за тяжелую штору, чтобы не упасть, а ее испуганный взгляд искал в комнате источник этого шума.

– Боже правый, милая! – Старая женщина, вошедшая в комнату, поставила поднос, который она несла, и поспешила к ней. – Тебе не следует подниматься с кровати, совсем нельзя, совсем.

Она крепко взяла Джорджину за руку и твердо направила ее вперед.

– Сам-то прогонит меня, если ты схватишь простуду в его собственном доме после всей дороги из Англии!

– Сам? – Спутанное сознание Джорджины ухватилось за этот кусок информации и требовало новой и новой.

Старуха энергично закивала головой.

– Будь спокойна, именно Сам принес тебя в своих собственных руках сюда прошлой ночью, и именно он сказал мне: Присмотри за ней, Кэт. – И именно этим я и занимаюсь. Так что возвращайся в постель, доченька, и проглоти-ка вот этот завтрак.

Запах хрустящего поджаренного бекона, поднимавшийся от подноса, напомнил Джорджине, что она голодна, как волк, так что без всяких колебаний она исполнила приказ Кэт, говоря себе, что после того, как поест, будет более подходящее время для начала требования ответов на вопросы, готовые сорваться с ее языка.

Кэт дежурила у кровати, определенно желая увидеть, что каждый кусочек съеден, и с жадностью уплетая сытную еду, Джорджина украдкой изучала своего надзирателя. Кэт могло быть сколько угодно лет – от шестидесяти до девяноста. Ее лицо было отмечено чертами терпеливости, однако на тонкой мягкой коже не было морщин, пока она не улыбнется. А иногда, когда уголки ее рта приподнимались в улыбке, появлялись морщины, оставляемые смехом, причем с такой непреднамеренной быстротой, что сразу можно было распознать, что только долгие годы таких упражнений могут привести к столь неизгладимым результатам. Она была хрупкого телосложения с широкими бедрами и большим бюстом, ее руки были грубы и покраснели от многолетней работы, хотя, судя по тому, что она что-то напевала с закрытым ртом, пока терпеливо дожидалась, когда Джорджина окончит свой завтрак, ее жизнь в подобострастном служении не привела к появлению у нее какой-либо горечи. Джорджина решила, что ее возраст можно оценить точнее по манере одеваться: широкие юбки, ниспадающие до верха ботинок с высокой шнуровкой, и легкий платок, перекрещивающийся на груди над строгой блузой, скрепленной на шее брошью витееватой формы из тонкой позолоченной проволоки. Все увиденное создавало законченный образ, охарактеризовать который можно было одним словом – матушка.

Джорджина решила, что никому не следует опасаться той, которая отмечена такими признаками материнской привязанности, и почувствовала к ней симпатию.

– Скажи-ка мне, Кэт, что я делаю здесь, в этом доме?

Кэт с удивлением посмотрела на нее.

– Как! Твой дядя, Майкл Руни, привез тебя сюда выздоравливать после твоей мерзкой болезни, ты разве не знаешь?

Ее проницательные глаза смотрели в глубину сероватых глаз Джорджины на подчеркнуто бледном лице, и следы досады появились на лице Кэт.

– Это самое умное, что сделал до сих пор этот бездельник, держу пари. Лучше нашего воздуха для исцеления больного тела и быть не может, а ты выглядишь так, что тебе его понадобится немало, милая. Да что у вас в семье глаз ни у кого нет что ли, что никто не увидел, как плохи твои дела, пока ты не приехала сюда?

Она кляцнула зубами и, не дожидаясь ответа, наклонилась за пустым подносом.

– Но не волнуйся, – успокоила она Джорджину перед уходом, – к тому времени, как ты будешь уезжать, ты станешь самой лучшей девушкой в Ирландии! А теперь иди, поспи еще немного, а позже, если будешь в силах, можешь подняться на часок перед ленчем.

Джорджина открыла было рот, чтобы возразить, но сразу же изменила свое намерение, и снова опустилась на подушки. Еда пошла ей на пользу, она чувствовала себя как следует освежившейся, и разум ее наконец-то начинал работать нормально, но ей надо было накопить сил перед той битвой, которая, как она предвидела, начнется, когда она потребует от своего дядюшки, чтобы он немедленно возвратил ее прямо в Англию. Поэтому она последовала совету Кэт и опять улеглась отдыхать.

Через пару часов она проснулась, чувствуя себя так, как уже не чувствовала несколько месяцев, и более чем готовая к встрече с дядей Майклом. Когда она поднялась с кровати и выпрямилась, то с восторгом обнаружила, что слабость исчезла из ее конечностей, а туман – из головы. Она направилась к двери, за которой обнаружила ванную комнату, и, к ее радости, когда она повернула кран, вода оказалась достаточно горячей, чтобы можно было выкупаться. Она опустилась в старомодную ванну, радуясь мягкости воды, потом вытерлась досуха и вернулась в комнату в поисках одежды. Майкл не забыл ничего. В ящике высокого комода она выбрала мягкий голубой свитер, в гардеробе нашла кремовую юбку. Туфли, колготы, белье – все было там, где обычно, а щетки и гребешки нашла на туалетном столике у трюмо. Она провела время, наслаждаясь непривычной роскошью свободы от постоянного давления, наверное, впервые в жизни, и праздно сидела, расчесывая свои черные волосы до тех пор, пока они не стали достаточно гладкими, чтобы их можно было уложить в ее обычную прическу. Наконец она почувствовала себя готовой спуститься вниз, подошла к двери, нажала на ручку и вышла в коридор, чтобы начать поиски Майкла.

Однако, когда она уже вступила в проход, шаги ее стали немного нерешительными. Спальня не подготовила ее к массивным пропорциям остальных помещений дома. По обе стороны от нее коридор простирался ввысь в тишине и постепенно исчезал в пугающем мраке, в который взгляд ее не мог проникнуть. Верх стен укрывали выцветшие пыльные гобелены, а темные дубовые панели, почерневшие от времени, доходили внизу до пола, где потертые ковры пытались придать тепло холодному камню. Высоко наверху узкие многочисленные щели в толстых стеклах давали единственный доступ водянистому дневному свету, смело прорывавшемуся внутрь только с тем, чтобы рассеяться прежде, чем его немощные лучи разгонят темноту. По мере того, как она нерешительно продвигалась по проходу, перед ней появились перила, показывающие, что где-то впереди будет лестница, а когда она нашла и лестницу и начала спускаться мелкими шажками, то услышала звуки низких голосов, раздающихся внизу. Спустившись по лестнице до конца, огляделась вокруг. Она находилась в огромном зале, напомнившем ей изображения средневековых замков, какие встречаются в школьных учебниках истории. В этот зал выходило много дверей, и, поскольку одна из них была слегка приоткрыта, она потихоньку двинулась к ней. Голоса стали громче. К счастью, она узнала голос своего дяди и уже собиралась постучаться и войти в эту комнату, как услышала его настойчивую речь.

– Я тебе говорю, Лайэн, это сказочная возможность, и ты никак не должен ее упустить! Я-то пытался – Бог свидетель, как упорно, – заставить Джорджину выслушать доводы, но каждая ее частица столь же упряма, как ее мать, и так же трудно изменить ее решение. Однако если кто ее и может убедить, так это только ты, я в этом уверен. От тебя требуется лишь включить все свое очарование, немного польстить ей до тех пор, когда ты поймешь, что она готова есть из твоих рук и «Электроник интернэшнл» движется сюда, чтобы присмотреть земли для своего нового завода. Что скажешь, Лайэн, годится это?

Джорджина застыла от изумления. Она услышала низкий, довольный смех, а потом:

– Однако не хочешь ли ты сказать, Руни, что у твоей племянницы характер упрямого магнита, у которой нет ни капли времени на чувства или для обычных женских занятий? Не потрачу ли я усилия понапрасну, пытаясь шептать нежности на ухо… как ты назвал ее?.. да, бесполому компьютеру!

Снова раздался веселый смех, потом был слышен скрип кресла, как если бы сидевший в нем пошевелился, встал и направился к двери. Джорджина в беспричинной панике бросилась назад к лестнице и не остановилась, пока не нашла убежище в своей спальне, и только там, оказавшись за дверью, она приложила дрожащие руки к вспыхнувшим щекам и начала, болезненно переживая предательство, анализировать невероятный разговор. Прислонившись к двери, она просто физически ощутила чувство гнева и стыда, и волна самой настоящей обиды нахлынула на нее.

– Как только мог дядя говорить о ней так пренебрежительно? Конечно, они не согласны друг с другом по целому ряду вопросов, но ей всегда казалось, что ее доводы и страстные слова как раз и являются той нитью привязанности, которая их соединяет. А теперь это! Для того, чтобы на самом деле поощрить – нет, побудить – этого незнакомца навязать ей покупку его бесполезной земли, да еще такими средствами! Льстить ей, играть ее чувствами, чтобы она не устояла перед его так называемым ирландским очарованием, забылась до такой степени, чтобы добровольно заполнить долларами его пустые сундуки. Она почувствовала себя совсем больной. С печалью она вспомнила, что ее мать говорила об ирландцах вообще и о семье Руни в частности. В детстве Джорджине часто приходилось слышать от матери горькие обвинения их в нерасторопности и нерадивости, но позднее, хотя она внешне и была сдержаннее по отношению к убедительным доводам матери, что-то внутри нее отказывалось поверить, что ее милый дядюшка был именно таким никчемным человеком, как страстно утверждала мать. Джорджина сознательно отмахивалась от фактов, не решаясь досконально проверить то, что причиняло ей такую сильную боль. Она еще очень плохо знала людей, живущих вне мира бизнеса. И в этом была виновата мать. Ее горькие рассказы о браке с Бреннаном Руни повторялись столь часто и в таких подробностях, что Джорджина подсознательно закрылась броней недоверия, которой она, не зная того сама, отталкивала от себя возможных поклонников. Всех, кроме Уэйли. Разбитое вдребезги уважение к мужчинам возникло было вновь, когда она уловила примечательное его внимание к себе; его заботливость и очевидное восхищение вызывали растущее расположение, расцветавшее под теплым одобрением матери. Они не говорили ни о чем конкретном, но Джорджина знала, что только груз, накладываемый бизнесом, вечная занятость не дают Уэйли возможности попросить ее руки.