Текст книги "Солнце для всех"

Автор книги: Марек Лавринович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава шестая
ПОМЯНОВИЧ

Ян не верил в то, что участие в праздничном выпуске программы пани Тарчинской сможет изменить его судьбу, но он ошибался. На третий день после Нового года к Яну, только что плотно позавтракавшему, вошла одна из длинноногих медсестер и сказала:

– Вас ждут в зале свиданий. Приведите себя в порядок и причешитесь. Мне кажется, это кто-то важный.

– Кто-то из членов моей семьи? – дрожащим голосом спросил Ян.

– Скорее всего нет. Важный – в другом смысле слова, – пояснила медсестра и ушла.

Яна переполняли эмоции, когда он шел в зал. До той поры никто важный (за исключением, конечно, пани Тарчинской) им не интересовался. Он почти вбежал в зал и сразу в смятении замер у порога.

На стуле, стоящем почти посередине помещения, сидел худощавый господин среднего возраста. На нем был исключительно элегантный костюм с идеально подобранным галстуком и шикарные ботинки. Он сочувственно смотрел на Яна; в его взгляде была тоска. Мужчина встал, протянул Яну руку и представился:

– Ежи Помянович.

– Ян.

– Вас, наверное, удивил мой визит, – сказал Помянович, стараясь улыбнуться, что у него не очень получилось. – Это несколько запутанное дело, поэтому нам лучше присесть.

Ян послушно сел.

– Наша встреча отнюдь не случайна, – продолжал Помянович. – Видите ли, я видел вас в канун Рождества по телевизору и сразу решил, что вы можете нам пригодиться.

– Я? – изумился Ян.

– Именно вы и никто другой. Вы, вероятно, заинтригованы?

– Весьма заинтригован, – согласился Ян. – А для чего бы я мог вам… теоретически…

– Я сейчас все объясню. Не знаю, проинформированы ли вы здесь, в больнице, но через полгода в Польше пройдут президентские выборы. Я имею честь представлять предвыборный штаб одного из кандидатов. Подчеркну: одного из основных кандидатов. Моя цель и задача моих коллег, чтобы наш кандидат победил, и все, что может этому способствовать…

– И я мог бы способствовать? – поинтересовался Ян.

– Вот именно.

– Но… почему именно я…

– Ничего не происходит без причины, дорогой пан Ян. Как вы понимаете, у каждого кандидата есть слабые места. Ахиллесова пята нашего кандидата его прошлое, поэтому наш штаб делает все, чтобы он забыл это прошлое. Вы ведь забыли.

– Ну да… – согласился Ян. – Но несчастлив от этого.

– Ерунда, не стоит забивать такими вещами голову. Главное, что вы ходячий пример того, что можно жить без прошлого. К тому же, честно говоря, оно не стоит и гроша.

– Откуда мне знать…

– Поверьте мне, от прошлого одни проблемы. А если мы выбросим его из головы, например, так же радикально, как вы, то что останется?

– Будущее?

– Браво! – радостно воскликнул Помянович. – Поэтому девиз нашего кандидата звучит так: «Да здравствует будущее!» Вы согласны с этим лозунгом?

– Да… Хотя…

– Ну раз вы согласны, то можете его пропагандировать и убеждать в этом других людей.

– Наверное, могу…

– Тогда перейдем к другому вашему достоинству. У вас поразительная улыбка. Это очень важно для телевидения. Итак, нашим избирателям нужна ваша улыбка.

– Моя… улыбка?

– Совершенно верно. Наши избиратели хотели бы смотреть на мир с улыбкой, но они не видят повода для того, чтобы улыбаться. Поэтому вы улыбнетесь для них.

– Так что именно я должен делать? – не мог уяснить Ян.

– Вы улыбнетесь и провозгласите девиз «Да здравствует будущее!». И все.

– Но я знаю…

– Секундочку, я еще не сказал, какая благодарность ждет вас за эту бесценную помощь. Во-первых, мы сделаем вам документы, паспорт и так далее. Во-вторых, предоставим вам квартиру. В-третьих, за участие в предвыборной программе вы будете получать вознаграждение, которое, поверьте мне, значительно превосходит ваши потребности.

Ян был глубоко тронут.

– И я отсюда выйду? – спросил он почти шепотом.

– Конечно, выйдете. Доцент Красуцкий не видит причин, которые могли бы воспрепятствовать вам участвовать в нашем предприятии. Напротив, он считает, что для вас это шанс найти свое место в жизни. Естественно, все это время я буду поддерживать связь по телефону с доцентом Красуцким. И что вы на это скажете?

– Но… я…

– Вам не обязательно решать сразу, я могу дать вам несколько дней на размышление.

Ян испугался, что Помянович уйдет и никогда больше не появится.

– Нет! – воскликнул он. – Я не хочу размышлять! Я хочу выйти отсюда!

– А вот этого, увы, сразу сделать не удастся, – улыбнулся Помянович. – Но я приеду через два дня и заберу вас. Хорошо?

– Хорошо.

– Очень рад, что вы согласились. Нам остается сделать маленький пустяк. Выберите себе, пожалуйста, фамилию.

– Как это?

– А как же иначе? – рассмеялся Помянович. – С нашими возможностями вы можете выбрать себе любую фамилию, какую пожелаете. Пожалуйста: Радзивил, Потоцкий, Любомирский, а может, Собеский?

Ян задумался.

– Я хотел бы иметь нормальную фамилию. Как у всех.

– Но нормальных фамилий тысячи. Может, у вас есть какая-то личная причина, чтобы называться так, а не иначе?

– Наверное, нет, хотя…

– Слушаю?

– Я мог бы зваться Августом. Ян Август.

– Почему именно Август?

– Потому что это случилось в августе, когда я… на той скамье, то есть… с того момента я помню…

– Ладно, – согласился Помянович. – По сути дела, Август довольно распространенная фамилия, но в этом есть свои преимущества. Тогда, пан Ян, я приступаю к делу и в среду сразу после обеда забираю вас в огромный, прекрасный мир. Вы рады?

– Очень.

– Ну и чудесно.

Помянович встал, крепко пожал руку Яна и скрылся за дверью отделения 3 «Б». Ян медленно шел по коридору в свою палату и шептал:

– Лишь бы это был не сон. Боже, лишь бы это был не сон.

Но как он вскоре убедился, удивительное событие было абсолютно реальным.

Ежи Помяновичу было ровно пятьдесят лет (выглядел он гораздо моложе), из которых по крайней мере половину он прожил мучимый внутренними противоречиями, с которыми никак не мог справиться. Дело в том, что когда-то, когда Ежи было девятнадцать лет, он решил, что будет человеком порядочным. Порядочность была для него на первом месте.

Отец Помяновича был журналистом и, как все люди, принадлежащие к этой профессии в эпоху социализма, думал одно, говорил другое, а писал третье. Дома это принимало гротескную форму – когда три разные ипостаси Помяновича-старшего принимались выражать какую-то точку зрения. Хотя немало людей в то время имело похожие сложности, так оставим старика в покое.

В студенческие годы у Ежи был друг, поэт Юлиуш Здебский. Юлиуш был человек неоднозначный. С одной стороны, он казался вдохновенным творцом, которого не волновали проблемы обычных людей. С другой – ему были присущи многие черты типичного авантюриста из небольшого городка в предместье Варшавы, откуда он и был родом. Благодаря этому он считался лидером довольно многочисленной группы молодых университетских поэтов. Он мог пойти в любой клуб и чудесным образом организовать в его стенах проведение поэтического фестиваля. Ему даже удалось издавать маленькие сборники стихов, деньги на которые он умудрялся доставать в самых разных, часто совершенно далеких от поэзии организациях. Дружба с человеком, обладающим такими пробивными возможностями, была очень ценной, хотя его и недолюбливали, как любого, кто чересчур выделялся.

У Помяновича и Здебского была мечта – издание собственной газеты. Помянович хотел стать журналистом, а в перспективе главным редактором. Здебскому газета была нужна для того, чтобы публиковать стихи собственного сочинения и своих друзей. Мечты юношей так бы и остались мечтами, если бы однажды Помянович не познакомился с Юрчаком.

Юрчака отличали высокий рост и конкретность. В то время ему было двадцать пять лет, и он занимал ответственную должность в социалистической студенческой организации. Его философия успеха была чрезвычайно проста: нужно находить людей, которые будут делать то, что должен делать он. Люди будут удовлетворены, а Юрчаку достанутся лавры.

Той осенью Юрчаку позарез было нужно организовать студенческую газету. Подобные издания уже существовали в Кракове, Познани, Люблине, а в столице не было. Руководство Юрчака ждало от него действий. Поэтому когда он на какой-то вечеринке случайно познакомился с Помяновичем и тот спьяну поделился с ним своей мечтой, у Юрчака камень с сердца свалился.

Уже через два месяца в университете появился «Трансатлантик» – ежемесячник, выходивший раз в квартал или еще реже. Название придумал Здебский – так назывался его любимый роман Гомбровича, – хотя Юрчак всякий раз, когда напивался, заявлял, что речь идет о корабле, который поможет молодежи благополучно миновать рифы молодости и приплыть к спокойному океану социализма.

Помянович выполнял обязанности главного редактора, Здебский настоял на том, чтобы стать заведующим отделом культуры, материалы которого составляли больше половины объема газеты, а Юрчак принимал похвалы. Все были счастливы.

Описание судьбы «Трансатлантика», полной драматических коллизий, могло бы составить содержание романа. Не было в столице ни одного линотиписта, с которым бы Помянович не пил водки. Он носился по городу как сумасшедший, что-то без конца улаживал, организовывал, требовал, перекупал, менял, выпрашивал, и только благодаря этому очередные выпуски газеты появлялись на свет. А в то же самое время Здебский устраивал в редакционном кабинете легендарные встречи с участием многочисленных поэтесс и поэтов, за что его два раза хотели отчислить из университета.

Однако было бы ошибкой думать, что Здебский всего лишь паразитировал на неуемной деятельности Помяновича. На него была возложена крайне важная и деликатная миссия – общение с цензурой.

Обычно это входило в обязанности ответственного секретаря, но в «Трансатлантике» такой должности не имелось. Было решено, что Здебский в контактах с цензурой в случае чего прикинется дурачком, а если совершит промах, то его формально выкинут из редакции – и точка.

О том, что вытворял Здебский на встречах с цензорами, ходили легенды. Каждую простейшую вещь он объяснял им по нескольку раз. Как молитву, читал им стихи – свои и своих друзей, настаивая на том, чтобы те оценили их по достоинству. Он произносил длинные речи о трудном положении молодых литераторов. В конце концов Здебский так всех замучил, что представленные им материалы бегло просматривались, ставились печати, а его самого выпроваживали за дверь, хотя он и норовил вернуться, чтобы продекламировать какую-нибудь поэму. Благодаря наладившейся связи поэта с цензурой в «Трансатлантике» печатались тексты, которые нигде в другом месте не могли бы появиться. Газета приобрела репутацию смелого и бескомпромиссного издания, Помянович и Здебский купались в лучах славы.

К сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Однажды оба редактора были вызваны в кабинет Юрчака. Там уже сидел какой-то не слишком симпатичный на вид мужчина средних лет.

– А вот и они: Юрек Помянович и Юлек Здебский, – представил их Юрчак. – А это товарищ Беджик из варшавского комитета ПОРП [4]4
  Польская объединенная рабочая партия – аналог КПСС в социалистической Польше.


[Закрыть].

Оба редактора уважительно поклонились.

– Что ж, коллеги редакторы, – начал товарищ Беджик. – Партия наблюдает за вами, внимательно наблюдает уже некоторое время.

Помяновичу и Здебскому стало как-то не по себе. До этого момента им и в голову не приходило, что за ними может наблюдать партия.

– Вы слишком много себе позволяете, – продолжал Беджик. – Но мы вас понимаем – молодежь всегда шумит. Пошумели, и хватит. А теперь пора повзрослеть и вступить в ряды партии. Я прав?

– Конечно, правы, – с энтузиазмом поддакнул Юрчак. – Я и сам думал, что пора.

– Вот-вот. Чего вы ждете? Подавайте заявления на имя товарища Юрчака и вступайте, товарищи. Партия вас ждет.

– Так точно! – воскликнул Юрчак. – Заявления мне, я лично напишу вам рекомендации, и товарищ Грушка напишет.

– Совершенно верно, – обрадовался товарищ из варшавского комитета. – Так нужно.

Юрчак махнул рукой, словно отгоняя муху, и оба редактора исчезли за дверью.

– Ну, и что теперь? – спросил Помянович.

– Пусть они меня в зад поцелуют, – ответил Здебский. – Черт возьми, через полчаса я должен быть на поэтическом вечере. Пока.

И побежал вниз по лестнице.

Здебский быстро и легко принял решение, не утруждая себя излишним обдумыванием. Для Помяновича задача оказалась не столь простой. Он знал о жизни больше, чем приехавший из маленького городка поэт. Например, ему было известно, что партия не каждому предлагает вступление в свои ряды и таким образом выделяет человека, что в дальнейшем может оказаться первым шагом на пути к блестящей карьере. Зато отказ партия воспринимает как страшное оскорбление, а что значило иметь дурную репутацию в глазах партии – сын журналиста знал не понаслышке. Ну, и наконец принципиальный вопрос: прилично это или нет?

Бедный Помянович всю неделю ходил из угла в угол и обдумывал, как ему следует поступить. Утром он был готов вступить в партию, вечером – отказаться пополнить ее ряды. Садясь в трамвай, он был против, выходя – обеими руками за. Он перестал бывать в редакции, ходить на лекции, по ночам не мог спать либо видел кошмары.

На одной из лекций по философии ему на помощь вдруг пришел мудрый старец из Крулевца [5]5
  Крулевец – старое польское название Кенигсберга, нынешнего Калининграда. Имеется в виду немецкий философ Иммануил Кант.


[Закрыть].

– Если у меня есть моральные принципы, то они останутся со мной независимо от обстоятельств. Эврика! – обрадовался Помянович.

Вот так благодаря короткой, но широко известной цитате приличный человек принял решение вступить в Польскую объединенную рабочую партию.

Помянович купил в ближайшем магазине пол-литра и пошел искать своего друга, чтобы поскорее ему обо всем рассказать. Найти Здебского было нетрудно. Он сидел в «Харенде» и всматривался в светло-голубые глаза одной юной поэтессы, а она смотрела в серые глаза задумчивого Здебского. Помянович не уважил чувств приятеля, хлопнул того по плечу и заявил:

– Мне надо с тобой выпить.

– Завтра, – сказал Здебский, не отрывая взгляда от переполненной поэзией голубизны, – или в какой-нибудь другой день.

– Пожалуйста, Юлек, – не унимался Помянович. – Это важно.

Здебский с трудом вернулся в действительность.

– Прости, дорогая, – сказал он. – У моего друга проблема.

Девушка встала, поцеловала Здебского и затерялась в сигаретном дыму, клубившемся в «Харенде». Поэт набросил на плечи куртку, и оба покинули заведение.

У стены Варшавского университета посреди густых кустов сирени стояла деревянная скамейка. Для Помяновича и Здебского она имела символическое значение. Здесь они когда-то мечтали о будущем, строили планы, обсуждали концепцию «Трансатлантика». Сейчас они тоже присели на эту скамейку и какое-то время молчали, по очереди потягивая из бутылки.

– Юлек, – наконец сказал Помянович. – Я решил вступить.

– Куда? – спросил Здебский, уже успевший забыть обо всей этой истории.

– В партию.

– В партию? – удивился поэт. – Какого черта?

– Хочу быть журналистом.

Здебский с недоверием смотрел на друга.

– Но ведь ты и так журналист, – сказал он. – Ты даже главный редактор.

– Это лишь игра, Юлек. Когда-нибудь она закончится, начнется настоящее дело.

– Нонсенс! – воскликнул Здебский. – Как раз то, что мы делаем сейчас, – настоящее дело, я вся эта идиотская партия, комитет госбезопасности и прочее дерьмо – бессмысленная жестокая игра!

– Не кричи так громко, Юлек.

– Буду кричать.

– Не кричи. Я тебе обещаю, даю честное слово, что я и там… буду порядочным человеком.

– Порядочным?! – усмехнулся Здебский. – Разве что случится чудо, потому что я не понимаю, как это иначе возможно.

– Ты ведь только поэт, Юлек. Совершенно не знаешь жизни.

Здебский взял бутылку и осушил ее до дна.

– Может, и не знаю, – кивнул он. – Но если в этом заключается знание, то я предпочитаю не знать. Лучше ни бельмеса не смыслить.

Он с размаху бросил бутылку, встал и исчез в кустах сирени.

Помянович еще долго сидел в одиночестве на скамейке. Лишь когда на небе заблестели первые звезды, он встал и, бережно неся свои моральные принципы, поплелся домой.

Решение Помяновича на первый взгляд ничего не изменило, но на самом деле изменило многое. Прежде всего в «Трансатлантике» откуда ни возьмись стали появляться деньги. Увеличился тираж, объем газеты, даже стали платить гонорары.

Чем богаче становилась газета, тем меньше можно было сказать на ее страницах. Каждую минуту Помяновичу звонили товарищи из разных инстанций и что-то деликатно ему внушали. И всякий раз это была рекомендация, которой нельзя было пренебречь.

В редакции появились новые люди, лет тридцати и даже старше. Все они давно закончили вузы, все до одного были партийные и имели различные связи в учебных заведениях, районных и бог знает еще каких органах власти. Здебский перестал появляться в редакции (хотя взамен одной комнаты, которую они занимали раньше, им были выделены три просторных кабинета). Он встречался с Помяновичем в городе, чтобы передать тому материалы для печати. Помянович с грустью наблюдал, как газета, заполненная статьями тридцатилетних, становится все более скучной и невразумительной. Лишь отделу культуры удавалось держаться на уровне. Иногда.

А в то время, когда Помянович искал и хранил свои моральные принципы, а затем пытался приспособиться к новой ситуации, Юрчак поднимался вверх по карьерной лестнице. Словно подхваченный смерчем, он перемещался из одного кабинета в другой, занимал все более просторные помещения во все более престижных местах. Ему удалось, как тогда говорили, «прицепиться» к одному деятелю, который стремительно шел в гору. Того звали Здислав Мончинский.

Однажды, после очередного повышения и получения новой должности в партийной иерархии, Юрчак вызвал к себе Помяновича. Редактор был настроен позитивно и не предполагал ничего дурного. Когда после долгого ожидания он был приглашен в кабинет, кроме Юрчака он застал там незнакомца, энергичного, аккуратно подстриженного, но с виду угрюмого. Без долгих вступлений Юрчак представил мужчин.

– Это и есть товарищ Помянович. А это товарищ Кубелик из службы госбезопасности.

– Из службы… – повторил удивленный Помянович, но опомнился и немедленно умолк. Что, черт побери, службе госбезопасности было от него нужно?

– Садитесь, товарищ Помянович, – предложил Кубелик, словно это был его кабинет. – Как поживает ваша газета?

– Нормально. Развиваемся.

– Да, читаю, читаю… – Кубелик дружески хлопнул его по плечу. – По долгу службы положено, но в действительности читаю по зову сердца.

– Товарищ Кубелик – ответственный за студенческую прессу, – поспешно пояснил Юрчак.

– Только вот одна вещь нас беспокоит, товарищ Помянович, – продолжал эсбэшник. – А именно: отдел культуры.

– Его весьма хвалят, – осмелился заметить Помянович.

– Прекрасно. Интересные мысли. Новые формы. Но дело не в форме, а в содержании. Я прав?

– Конечно, – согласился Помянович. – Но я на все обращаю самое пристальное внимание. К тому же у товарищей цензоров тоже не возникает возражений.

– Может быть, и не возникает… – сказал эсбэшник. – Однако есть во всем этом что-то неуловимое, как бы это сказать… не наше…

– Не понимаю…

– Ну, не будем ходить вокруг да около. Независимо от того, что вы там публикуете, скажу прямо – не нравится нам этот ваш Здебский.

Помянович не знал, что ответить.

– Он очень способный, – быстро нашелся Юрчак.

– Тем хуже, товарищ. Тем хуже. Способный, но он наш враг.

– Я бы не сказал, что он враг… – несмело возразил Помянович.

– Вы с ним водку пьете?

– В последнее время нет.

– А у нас есть сведения от тех, с кем он пил. И не только пил. Они его записали. Знаете, что ваш Здебский говорит о Польской народной республике?

– Что касается наших с ним разговоров…

– Ну конечно, с вами он сама невинность. Хитрец? Но мы его раскусили. Одним словом, этому подлецу не место в нашей газете.

Помянович вопросительно взглянул на Юрчака. Неужели «Трансатлантик» – газета службы госбезопасности? Юрчак просматривал разложенные перед ним бумаги, было очевидно, что он не собирался отвечать на вопросы. Эсбэшник тем временем подошел к столу и нажал большую красную кнопку.

– Слушаю… – раздался приятный голос секретарши.

– Вызовите товарища Бабинца.

Дверь открылась, и в кабинет вошел невысокий неприятный блондин. Маленькие хитрые глазки быстро оглядели кабинет и верноподданнически уставились на Кубелика.

– Товариш Бабинец, – сказал эсбэшник, – тоже поэт, но наш, пролетарский. Он член художественного товарищества рабочих, приверженец союза поэтов-студентов и поэтов-рабочих.

Только теперь Помянович вспомнил Бабинца. Тот был мишенью шуток молодых творцов в Варшаве.

– Отныне отделом культуры будет руководить товарищ Бабинец, – заключил эсбэшник.

– Но профиль газеты… – промямлил Помянович. – Профиль, товарищ…

– Капитан… – подсказал Юрчак.

– Товарищ капитан, профиль – вещь важная. Читатель одобрил нашу концепцию. Мы обрели авторитет, и…

– Не несите ахинею, Помянович! – разъярился эсбэшник. – Не существует никакого читателя! Существуем только мы, и вы должны думать, как понравиться нам! Ясно? А этого Здебского чтобы я больше в вашей газете не видел. Никакого стихоплетства! Довольно!

– Простите, товарищ капитан, что я вмешиваюсь не в свое дело, – осторожно вмешался Юрчак. – Лично я за эволюцию.

– А зачем нам какая-то эволюция?

– Партия ценит эволюционный путь.

– Все это современные глупости. Ну да ладно. Принимая во внимание линию партии, я позволю вам немножко эволюции. О чем конкретно идет речь?

– Вот если бы у Здебского была возможность публиковать небольшие фельетоны, скажем, объемом в одну машинописную страницу, в уголке на предпоследней странице.

– Вы тоже за этого Здебского?

– Нет, конечно. Но, полагаю, было бы неплохо его контролировать. Мы даем ему самую малость, зато держим в кулаке. Уж так он никуда от нас не денется.

– И так никуда не денется, – сказал эсбэшник. – Ну да ладно. Нашему строю не повредит какой-то вражеский зародыш.

Приняв решение, собравшиеся разошлись по своим делам.

Кто бы знал, с каким тяжелым сердцем Помянович переступил порог «Харенды», чтобы сообщить Здебскому о его увольнении с поста редактора отдела культуры и назначении на его место Бабинца. К его удивлению, друг принял известие весьма спокойно.

– Может, все к лучшему, – сказал он. – Я и так подумывал, что пора смываться.

– Ты хотел уйти из «Трансатлантика»? Почему?

– Газета никуда не годится, это невооруженным глазом видно.

– Юрчак выбил для тебя фельетон. Небольшое местечко на предпоследней странице.

– Думаешь, я буду писать фельетоны для газеты, в которой отдел культуры возглавляет Бабинец? Ты, должно быть, с ума сошел.

– Зато ты будешь на слуху. Может быть, скоро «Трансатлантик» станет распространяться через киоски.

– А зачем? Мало им макулатуры?

– И тебе не жаль?

– Мне жаль одного, – сказал Здебский. – Если бы я еще немного продержался, возможно, удалось бы узнать, что за мерзавец настучал на меня в службу госбезопасности.

– Это для тебя имеет значение?

– Имеет. У нас собирались одни поэты. Талантливые поэты, некоторые даже очень одаренные, не какой-нибудь там Бабинец. Один из них записал нас на диктофон и побежал в эсбэ. Не думал, что такое возможно.

– Теперь ты об этом знаешь.

– Но не знаю кто.

– Это так важно?

– Важно. Если один раз настучал, то и впредь будет доносить. Теперь даже водку с друзьями не выпьешь… Что ты так на меня уставился? Тебя это не касается.

– Я в партии, и на меня никто не стучит?

– Ерунда. Ты сам знаешь кто.

– Думаешь, Бабинец?

– Я ничего не думаю, дорогой Юрек. Я знаю. Но это знание вовсе не делает меня счастливым. Пока.

Здебский с трудом встал из-за стола и поплелся к выходу. Так из жизни Помяновича ушел его единственный друг.

Три месяца спустя из его жизни исчез и «Трансатлантик». Это случилось до банального просто. Когда однажды утром он вошел в редакцию, то застал там Юрчака, сидевшего в кресле и просматривавшего последний номер газеты.

– Ну что, Юрек… – задорно начал тот. – Пакуем вещички.

– Кто пакует? – побледнел Помянович.

– Ты. Тебя повысили. Надеюсь, не забудешь, кому обязан, а? С тебя бутылка.

– Повысили? Что это значит?

– Ты теперь работаешь в «Итд». Ответственным секретарем редакции.

Помянович сделал глубокий вдох. Карьера, о которой он мечтал, была открыта. Он вытащил из письменного стола ящик и одним движением высыпал его содержимое в сумку. Потом они вместе в Юрчаком пошли выпить обещанной водки.

С тех пор Помянович без конца шел в гору. Из еженедельника он перешел в областной ежедневник, оттуда в центральную газету, а затем в еще более влиятельную. Он старался, бегал, улаживал и во всем, что бы ни делал, стремился придерживаться линии Польской объединенной рабочей партии. Ни разу даже не зашел в редакцию «Трансатлантика». А зачем ему, собственно, было туда заходить? Бабинец, занявший его место, быстро избавился от людей, связанных с Помяновичем, и поставил своих. Газету теперь заполняли партийные статьи, написанные в боевом духе, и стихи рабочих-поэтов. А поскольку пролетарских поэтов в тогдашней Польше было очень много, «Трансатланик» с каждым номером становился все более толстым и цветным. Проблема была лишь в том, что никто не хотел покупать газету. Бабинец помучился-помучился и спустя какое-то время решил раздавать ее бесплатно. Толстые пачки «Трансатлантика» лежали в университетской библиотеке, в большом актовом зале Политехнического института, на факультетах и в студенческих клубах. Но несмотря на это, «Трансатланик» никого не интересовал. Каждый месяц со столиков забирали пачки макулатуры, а на их место клали новые. Во время партийных собраний Бабинец докладывал, как быстро растет тираж газеты и каких знаменитостей ему удалось залучить в коллектив. А вечером он приходил домой и в одиночестве пил водку, поскольку даже штатные сотрудники службы госбезопасности отказывались употреблять алкоголь в компании Бабинца. В конце концов случилось то, чего пленник союза поэтов-студентов и поэтов-рабочих боялся больше всего: неведомо почему он не понравился одному высокопоставленному товарищу. Так с лица земли исчез «Трансатлантик», а вместе с ним и Бабинец. Годы спустя он неоднократно пытался выплыть на волнах всевозможных событий, но всегда кому-нибудь приходился не по душе. Бывают такие люди на свете.

Лет десять спустя после этих событий заместитель главного редактора влиятельного национального еженедельника Ежи Помянович случайно встретился со Здебским. Поэт сидел на скамейке и смотрел на бьющую из фонтана воду. Одет он был бедно, длинные немытые волосы ниспадали на спину, Юлиуш похудел и как-то поблек. Помянович заметил его лишь когда оказался совсем близко.

– Юлек! – радостно воскликнул Помянович. – Это ты?

– Я, – отозвался Здебский, продолжая смотреть на воду.

– Юлек! Сколько лет! Пойдем выпьем водки.

– Я не пью водку.

– Тогда кофе.

– Кофе, пожалуй, выпью.

Они пошли в «Сондечанку», заняли столик в уголке. Помянович смотрел на друга с огромным интересом.

– Куда ты пропал? – наконец сказал он. – Чем занимался?

– А ты?

– Все как всегда. Из редакции в редакцию. Ничего интересного.

– Ага. Это для тебя ничего интересного.

– Не то что в наши старые, добрые времена. Ну, рассказывай. Что делал?

– Я был в армии.

– Год? После учебы?

– Два года. Перед этим меня отчислили из универа.

– За что?

– Официально за «хвосты». Ну, а как было на самом деле, ты знаешь.

– Шутишь?

– Мне не до шуток. Видишь ли, Юрек, мне бы ни за что не поставили зачет. Это было невозможно. Ясно?

– И как было в армии?

– Я сразу заметил, что они настроены враждебно. Но потом как-то устаканилось. Парни поняли, что их используют, и приняли меня. Послушай, что я тебе скажу. Если тебе когда-нибудь придется идти на войну, держись подальше от интеллигентов – пропадешь. Иди с простыми ребятами из деревень и провинциальных городков. Они не предадут. Так два года и прошли.

– А потом?

– Тоска. Нормальной работы я не мог получить, ибо, во-первых, у меня не было высшего образования, а во-вторых, они, эти упрямые мерзавцы, не отставали. К счастью, я встретил одного приятеля-поэта, сотрудника дома культуры в Отвоцке. Я стал преподавать «изо».

– Ты? Да ведь ты и линии не нарисуешь.

– Так я и не рисовал. Смотрел, как другие рисуют и пишут, а потом оценивал и давал советы. Нет на свете ничего проще, чем оценивать чужие работы и давать советы. К сожалению, в дом культуры пришел новый директор и потребовал от меня предъявить документ об образовании. Ни бумаги, ни квалификации у меня не было, пришлось уволиться.

– И что же ты делал?

– Перебивался по-всякому. Был культработником в санатории, заведовал пунктом проката байдарок. Разносил молоко. Работал в вокзальной кассе. Женился.

– Где живете?

– Снимаем на Сталевой. Дешево. Район такой, что без «калаша» на улицу не выйдешь. Но меня не трогают. Знают: поэт – Божий человек.

– Пишешь?

– Редко. Я поэт по воскресеньям, как говорится. Порой что-то даже публикуют. Приятно, но не больше. А ты как? Женился?

– Пять лет назад. Аня работает на телевидении.

– Надо же, на телевидении. Ну, если не стыдишься, приходи к нам с женой в субботу. Выпьем, вспомним старые добрые времена… Зайдешь?

– А почему бы и нет?

– Приходи в шесть. Я встречу вас на остановке, чтобы вас не убили по дороге.

– Мы будем на машине.

– О, на машине! Какая марка?

– «Ауди».

– Вы только посмотрите – «ауди»! Какого цвета?

– Красного.

– Предупрежу соседей, чтобы случайно не подожгли. Ну, тогда до субботы, Юрек. Пока.

В субботу, ровно в шесть, красная «ауди» подъехала к обветшалому дому на Сталевой. В окна выглядывали жильцы, которых за один только внешний вид следовало бы посадить в тюрьму. Какое-то время они изучали автомобиль и высадившихся из него Помяновича и его элегантную жену, а потом, словно по команде, исчезли, Супруги Помяновичи миновали темные, низкие ворота, прошли двор и оказались на лестничной клетке флигеля. Деревянная лестница от каждого шага страшно скрипела, иногда даже угрожающе шаталась, словно вот-вот собиралась рухнуть. На лестничной клетке воняло котами, затхлой мочой и пылью, которая лежала здесь десятилетиями.

На полпути Помяновичи поссорились. Она хотела тотчас же вернуться к машине, он настаивал, что если уж приехали, то надо дойти до места назначения. Когда спор достиг апогея, на третьем этаже неожиданно открылась дверь и показался Здебский. Чета Помяновичей с усилием совершила оставшийся путь и оказалась в жилище.

Квартира, арендованная Здебским и его женой Малгосей, состояла из довольно просторных, но сильно запущенных кухни и комнаты. Пол из крашеных досок, почерневшие от старости подоконники, безвкусная мебель. Рядом со старинным туалетным столиком возвышалась стенка из эпохи шестидесятых. Посередине стоял шатающийся стол, который Малгося быстро прикрыла старой скатертью, На кухне громоздились грязные тарелки, на огромном допотопном топчане спал полинявший кот. При малейшем дуновении ветерка от штор непонятного цвета поднималась пыль.