Текст книги "Сверстники"

Автор книги: Марджори Ролингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Глава тридцать вторая

Джоди брёл на запад, Флажок рядом с ним. На плече у него было ружьё Пенни, Сердце его билось, приостанавливалось и снова начинало биться.

– Я не сделаю этого, – тихо сказал он. – Возьму и не сделаю.

Он остановился на дороге.

Он громко сказал:

– Они не могут заставить меня сделать это!

Флажок смотрел на него своими большими глазами, потом наклонился к пучку травы, росшему при дороге. Джоди медленно побрёл дальше.

– Я не сделаю этого. Не сделаю. Возьму и не сделаю. Они могут бить меня. Могут убить. А я не сделаю.

Он вёл воображаемые беседы с отцом и матерью. Он говорил им, что ненавидит их. Мать бушевала, отец был спокоен. Мать стегала его ореховым прутом до тех пор, пока он не чувствовал, как по его ногам течет кровь. Он кусал её в руку, а она снова принималась стегать его. Он бил её ногами по щиколоткам; она стегнула его последний раз и отшвырнула в угол.

Он поднял голову от пола и оказал:

«Вы не можете заставить меня. Я не сделаю этого».

Он мысленно единоборствовал с ними, пока не изнемог вконец. У заброшенной росчисти он остановился. Тут стоял короткий кусок изгороди, который он не успел разобрать. Он бросился в траву под старой мелией и плакал до тех пор, пока плакать стало невмочь. Флажок тронул его носом, он обнял его. Его дыхание прерывалось.

– Я не сделаю этого. Возьму и не сделаю.

Когда он встал, у него закружилась голова. Он прислонился к шершавому стволу мелии. Она цвела. В её кроне жужжали пчёлы, в весеннем воздухе плыл её аромат. Ему стало стыдно самого себя за то, что он позволил себе плакать. Сейчас не время плакать. Сейчас надо думать. Надо искать выход из положения, как отец искал выход тогда, когда что-нибудь угрожало ему. Сперва его воображение работало необузданно. Он построит для Флажка загон. Загон в десять футов высотой. Он будет собирать желуди, ягоды и траву и кормить его там. Но ведь на то, чтобы собирать корм для животного в загоне, уйдёт всё его время. А отец прикован к постели… Посевы надо будет обрабатывать… И делать это некому, только ему.

Он подумал об Оливере Хутто. Оливер бы пришёл и помог ему обрабатывать посевы, пока Пенни не поправится. Но Оливер уехал в Бостон, уплыл в Китайское море, прочь от злодейства, которое караулило его здесь. Он подумал о Форрестерах и горько пожалел, что они стали врагами. Бык помог бы ему. Даже теперь. Но что он мог поделать? Эта мысль потрясала его. Ему казалось, что он мог бы вынести разлуку с Флажком, если бы знал, что Флажок живёт где-то на свете. Он мог бы думать о нём, резвом и озорном, с задорно поднятым хвостиком-флажком. Он пойдёт к Быку и отдастся на его милость. Он напомнит Быку о Сенокрыле, будет говорить ему о Сенокрыле до тех пор, пока Быка не станут душить слёзы. Тогда он попросит его увезти Флажка в повозке в Джексонвилл, как он возил медвежат. Флажка возьмут в большой парк, куда люди приходят смотреть на зверей. Он будет скакать по парку, ему дадут вдоволь корму, а ещё олениху, и все будут любоваться им. А он, Джоди, будет выращивать свой собственный урожай, продавать его и раз в год навещать Флажка. Он будет копить деньги и заведёт себе собственный участок, и выкупит Флажка, и они будут жить вместе.

Им овладело необычайное волнение. Он свернул с росчисти на дорогу, ведущую к Острову Форрестеров, и вприпрыжку пустился по ней. В горле у него пересохло, опухшие глаза резало. Надежда подбодрила его, и немного спустя, свернув на знакомую тропу под дубами, он снова почувствовал себя хорошо. Он подбежал к дому и поднялся на ступеньки крыльца. Он постучал в открытую дверь и вошёл в дом. В комнате никого не было, кроме папаши и матушки Форрестер. Они неподвижно сидели в своих креслах. Он сказал, задыхаясь:

– Здравствуйте. А где Бык?

Папаша Форрестер медленно, словно черепаха, повернул голову на иссохшей шее.

– Давно ты у нас не бывал, – сказал он.

– Скажите, прошу вас, где Бык?

– Бык? Что же Бык? Он вместе со всеми уехал в Кентукки, торговать лошадьми.

– В посевную пору?

– Посевная пора – пора торговли. Им больше по душе торговать, чем пахать. Они посчитали, что на выручку от торговли смогут купить всё, что нам нужно из съестного. – Старик сплюнул. – И похоже, что купят.

– Они все уехали?

– Все до единого. Вьюк и Говорун вернутся в апреле.

– Хорошо женщине, когда народит кучу детей и вырастит их, а потом они вдруг возьмут и все сразу уедут, – сказала матушка Форрестер. – Я это к тому, что они и съестного оставили, и дров напасли. Мы ни в чём не будем нуждаться, пока кто-нибудь не вернётся в апреле.

– В апреле…

Он понуро повернулся и хотел идти.

– Иди посиди с нами, малыш… Я охотно приготовлю для тебя обед. Как насчет пудинга с изюмом, а? Вы с Сенокрылом всегда любили мой пудинг с изюмом.

– Мне надо идти, – сказал он. – Спасибо.

Он вернулся к двери.

Он с отчаянием сказал:

– Что бы вы сделали, ежели б у вас был годовалый оленёнок, и он поел бы кукурузу, и вы не смогли бы никак удержать его, и отец велел бы вам пойти и застрелить его?

Они растерянно заморгали. Матушка Форрестер хмыкнула.

Папаша Форрестер сказал:

– Ну, я пошёл бы и застрелил.

Он понял, что не сумел объяснить. Он сказал:

– Ну, вот ежели б вы любили этого оленёнка так, как вы все любили Сенокрыла?

– Видишь ли, любовь не имеет ничего общего с кукурузой, – сказал папаша Форрестер. – Нельзя, чтобы тварь травила посевы. Разве только у человека такие же сыновья, как у меня, добывают себе пропитание другим путём.

– Это тот самый оленёнок, с которым ты приходил прошлым летом, чтобы Сенокрыл дал ему имя? – спросила матушка Форрестер.

– Он самый, Флажок, – ответил Джоди. – Вы не можете взять его к себе? Сенокрыл взял бы.

– Ну, нам его так же негде держать, как и вам. Да он бы у нас и не остался. Что значит какие-то четыре мили для годовалого оленя?

Они тоже были как каменная стена.

– Ладно, прощайте, – сказал он и ушёл.

Росчисть Форрестеров казалась заброшенной и запустевшей без этих людей-великанов и их лошадей. Они забрали с собой почти всех собак. Лишь одна шелудивая пара сидела на цепи возле дома, уныло почесываясь. Он был рад уйти отсюда.

Он пойдёт с Флажком в Джексонвилл. Он огляделся, ища, из чего бы сделать повод, чтобы можно было вести его, не то он, чего доброго, повернётся и убежит домой, как тогда, на рождественской охоте. Он принялся упорно рубить ножом виноградную лозу. Он обвил её петлей вокруг шеи Флажка и пошёл по направлению на северо-восток. Флажок некоторое время был послушен узде, но потом забеспокоился и стал упираться.

– И как это ты стал такой непослушный? – спросил Джоди.

Его утомляло уговаривать оленёнка идти своей охотой. В конце концов он сдался и снял с него повод. Без повода Флажок, словно из желания делать всё наоборот, был готов держаться у него на виду. После полудня Джоди почувствовал голодную усталость. Он ушёл из дому, не позавтракав. Он шарил взглядом по кустам вдоль дороги, высматривая ягоды, но для ягод было слишком рано. Ежевика ещё не отцвела. Он попробовал жевать какие-то листья, как Флажок, но от них только стало ещё пустее в желудке. Он с трудом переставлял ноги. Он прилёг отдохнуть на солнышке у дороги и уговорил Флажка лечь рядом. Его дурманил голод, отчаяние и крепкое мартовское солнце, припекавшее голову. Он заснул. Когда он проснулся, Флажка нигде не было видно. Он осмотрел его следы. Они то уходили в заросли, то выходили обратно, а потом вышли на дорогу и, уже никуда не сворачивая, потянулись по направлению к дому.

Джоди оставалось только следовать за ними. Он был слишком утомлён, чтобы думать. До Острова Бэкстеров он добрался уже затемно. На кухне горела свеча. Собаки выбежали к нему. Он похлопал их, успокаивая, тихонько подошёл к дому и заглянул в окно. Отец и мать уже отужинали. Мать при свете свечи сшивала бесчисленные лоскуты в одеяло. Он пытался решить про себя, входить или не входить, когда через двор галопом промчался Флажок. Мать подняла голову, прислушиваясь.

Он поспешно проскользнул за коптильню и тихо позвал Флажка. Оленёнок подбежал к нему. Он притаился за углом. Мать подошла к кухонной двери и распахнула её. Сноп света упал на песок. Дверь закрылась. Он долго ждал, пока в кухне погаснет свет. Затем, выждав время, необходимое матери для того, чтобы улечься и заснуть, крадучись пробрался в коптильню и нашёл там остаток копчёной медвежьей туши. Он отрубил ножом кусок мяса. Оно было твёрдое и сухое, но его всё же можно было жевать. Флажок, по всей вероятности, наелся в лесу молодых побегов, но мысль о том, что оленёнок всё-таки может быть голоден, была невыносима. Он прошёл в амбар, взял из закрома два кукурузных початка, облущил их, скормил зерна Флажку и сам сжевал несколько зерен. С тоской думал он о холодной еде, которая должна стоять в шкафу, но не осмеливался войти в дом. У него было такое ощущение, точно он здесь чужой или вор. Так, наверное, чувствуют себя волки и дикие кошки, пантеры и прочие хищники, когда широко раскрытыми глазами и с пустыми желудками смотрят из зарослей на росчисть. Он взял охапку сена из болотной травы, которого оставалось уже совсем немного, и устроил себе постель в хлеву на скотном дворе. Там он и спал вместе с Флажком, всё время ощущая сквозь сон холод мартовской ночи.

Он проснулся после восхода солнца, несчастный и весь закоченевший. Флажок исчез. Нехотя, подчиняясь одной лишь необходимости, пошёл он к дому. У калитки он услышал разгневанный голос матери. Она обнаружила ружьё у стены коптильни, где он вчера поставил его. Она обнаружила Флажка. И ещё она обнаружила, что оленёнок не потратил зря ранние утренние часы и прошёлся не только по прорастающей кукурузе, но и по немалой части коровьего гороха. Беспомощный, шёл он навстречу её гневу и стоял потупя голову, пока она бичевала его языком.

– Иди к отцу, – оказала она наконец. – Теперь-то уж он согласен со мной.

Он прошёл в спальню отца. Его лицо было нахмурено.

– Почему ты не сделал так, как я сказал? – мягко спросил Пенни.

– Па, я просто не мог. Я не могу это сделать.

Пенни откинул голову на подушку.

– Подойди ко мне поближе, мальчуган. Ты знаешь, Джоди, я сделал всё, что мог, чтобы спасти тебе твоего маленького оленёнка.

– Да, папа.

– Ты знаешь, что мы живем тем, что собираем с поля.

– Да, папа.

– Ты знаешь, что нет никакой возможности помешать оленёнку травить посевы.

– Да, папа.

– Тогда почему же ты не делаешь то, что следует?

– Я не могу.

Пенни помолчал.

– Позови ко мне мать. Ступай к себе в комнату и закрой дверь.

– Хорошо, папа.

Это было так легко – исполнять простые приказания.

– Отец велел позвать тебя.

Он пошёл в свою комнату и закрыл дверь. Он сидел на краю постели, ломая руки. Он слышал тихие голоса. Он услышал шаги. Он услышал выстрел. Он пробежал из комнаты к раскрытой кухонной двери. Мать стояла на крыльце с дымящимся ружьём в руках. Флажок бился на земле под изгородью. Она сказала:

– Я не хотела делать ему больно. Я не умею хорошо стрелять. Ты знаешь, я не умею.

Джоди подбежал к Флажку. Оленёнок тяжело поднялся на три здоровые ноги и захромал прочь, как будто сам мальчик был теперь его врагом. Из его разбитого левого плеча текла кровь. Пенни с трудом слез с кровати. Он осел на колени в дверях, ухватившись за косяк.

– Я бы сделал это, ежели б мог, – сказал он. – Мне не встать… Иди добей его, Джоди. Надо избавить его от мучений.

Джоди подбежал к матери и вырвал ружьё из её рук.

– Ты сделала это нарочно! – крикнул он. – Ты всегда его ненавидела!.. – Он повернулся к отцу: – Ты изменил мне! Ты велел ей сделать это! – Он кричал так, что ему казалось, будто у него разрывается глотка. – Я ненавижу вас! Я хочу, чтобы вы умерли! Я не хочу больше вас видеть, никогда!

Он в слезах побежал следом за Флажком.

– Помоги мне, Ора, – сказал Пенни. – Я не могу подняться…

Флажок в страхе и муке бежал на трёх ногах. Он дважды упал, и Джоди догнал его. Он кричал:

– Это я! Флажок, это я!

Флажок с трудом поднялся и снова побежал. Кровь лила из его раны ручьем. Он добрался до края провала. Тут он постоял с минуту, шатаясь, рухнул наземь и покатился вниз по склону. Джоди побежал за ним. Флажок лежал возле прудка на дне. Он открыл свои большие прозрачные глаза и обратил на мальчика стекленеющий, полный удивления взгляд. Джоди приставил к гладкому затылку дуло ружья и нажал спуск. Флажок дёрнулся и затих.

Джоди отбросил ружьё и упал плашмя на песок. Его тошнило, рвало и снова тошнило. Он впивался ногтями в землю. Он колотил по ней кулаками. Чаша провала качалась вокруг него. Он услышал какой-то отдалённый рёв, перешедший затем в тоненькое гудение, и провалился в черноту, словно в тёмную воду.

Глава тридцать третья

Джоди шёл на север по дороге на Форт-Гейтс. Он двигался как деревянный, как будто всё в нём умерло, кроме ног. Он оставил мёртвого Флажка, не посмев взглянуть на него. Теперь всё неважно, лишь бы уйти прочь из этих мест. Ему некуда идти, но и это тоже неважно. У Форт-Гейтс он переправится на пароме на тот берег. В его голове стал складываться план. Он направится в Джексонвилл. Он уедет в Бостон. Он разыщет там Оливера Хутто и уйдёт с ним в море, оставив позади себя измену, как это сделал Оливер.

До Джексонвилла и до Бостона удобнее всего добираться на лодке. Лучше бы сразу попасть на саму реку. Ему нужна лодка. Он вспомнил о заброшенной долблёнке Нелли Джинрайт, на которой они с отцом пересекли реку Солёных Ключей во время охоты на Топтыгу. Мысль об отце, словно острый нож, пробила его холодную оцепенелость, но затем рана затянулась. Он разорвёт рубашку на куски, законопатит трещины долблёнки и с шестом вместо вёсла спустится вниз по реке к озеру Джордж, а потом дальше на север по реке Сент-Джонс. Где-нибудь на этой большой реке он попросится на проплывающий пароход и уедет в Бостон. Оливер заплатит за его проезд, когда он туда доберётся. А если он не сможет найти Оливера, пусть сажают его в тюрьму. Это тоже неважно.

Он свернул к Солёным Ключам. Ему хотелось пить, и он зашёл на мелководье, нагнулся и напился прямо из булькающего родника. Совсем рядом прыгала из воды кефаль, и голубые крабы перебегали бочком. Ниже родника отплывал вниз по течению рыбак. Джоди прошёл к нему берегом и окликнул его:

– Вы не подвезёте меня немного до моей лодки?

– Отчего же не подвезти.

Рыбак свернул к берегу, Джоди сел в лодку.

– Ты живёшь где-нибудь здесь?

Он отрицательно тряхнул головой.

– А где твоя лодка?

– Ниже по течению, за домом Нелли Джинрайт.

– Вы с нею родственники?

Он снова тряхнул головой. Вопросы незнакомца только бередили его раны. Рыбак с любопытством смотрел на него, потом всецело отдался гребле. Быстрое течение плавно несло грубо сработанную лодку. Река в верховьях была широка. Вода в ней была голубая, и мартовское небо над головой было голубое. Лёгкий ветерок нагонял белые облака. Был один из тех дней, какие он особенно любил. Берега потока были одеты в розово-красное: иудино дерево и красный клен стояли в полном весеннем убранстве. Цвела кальмия, её аромат плыл над водой. Его горло мучительно сдавило, так что впору было взять его рукой и вырвать. Красота мартовского дня лишь больно ранила его. А вот убранные молодой хвоей кипарисы, но ему не хотелось глядеть и на них. Он смотрел в воду, на щук и черепах, и не поднимал больше глаз.

– Вот дом миссис Нелли Джинрайт, – сказал рыбак. – Ты хочешь сойти на берег?

Он отрицательно покачал головой.

– Моя лодка вон там.

Когда они проплывали мимо кручи, он увидел Нелли Джинрайт. Она стояла перед своим домом. Рыбак приветственно поднял руку, и она помахала ему. Джоди не пошевелился. Ему вспомнилась ночь, проведенная в её хижине, и утро, когда она готовила завтрак и шутила с Пенни, и они ушли от неё с ощущением тепла, силы и дружеской приязни. Он оттолкнул от себя воспоминание. Поток сузился. Берега сомкнулись и перешли в болото, поросшее рогозом.

– Вон моя лодка, – сказал Джоди.

– Но ведь она же полузатоплена, мальчуган.

– Я поправлю её.

– Тебе кто-нибудь поможет? У тебя есть вёсла?

Он тряхнул головой.

– Вот обломок весла. Лодка, прямо сказать, неважнецкая. Ну ладно, пока.

Незнакомец выгреб на быстрину и помахал Джоди рукой. Затем достал из-под бортового сиденья преснушку и кусок мяса и стал закусывать, не переставая грести. Джоди услышал запах еды. Он напомнил ему о том, что за эти два дня он ничего не ел, если не считать куска копчёной медвежатины да горсточки сухих кукурузных зерен. Но и это было неважно. Он не хотел есть.

Он вытащил долблёнку на берег и вычерпал воду. От долгого лежания в воде дерево разбухло и днище было в порядке. Только в носу были трещины, пропускавшие воду. Он оторвал от рубашки рукава, разодрал их на полосы и заткнул щели. Затем наскоблил ножом смолы со ствола сосны и замазал ею щели снаружи.

Он столкнул долблёнку на воду, взял обломок весла и стал грести вниз по течению. Лодка не слушалась его, и течение бросало её от берега к берегу. Он заехал в заросли пилы-травы и порезал себе руки, пытаясь пробиться сквозь неё. Долблёнку понесло в сторону, и она застряла в жидкой грязи у южного берега. Он высвободил её. Он начал постигать секрет управления лодкой, но чувствовал теперь слабость и дурноту. Он пожалел, что не попросил рыбака подождать. Вокруг не было ни души, только канюк кружил в небесной синеве. Канюки найдут Флажка у прудка в провале. Его снова начало тошнить, и он дал лодке идти своим ходом среди зарослей рогоза. Он положил голову на колени и сидел так, пока тошнота не прошла.

Он встряхнулся и снова начал грести. Он плывет в Бостон. Его губы были плотно сжаты. Глаза прищурены. Солнце уже скатывалось к закату, когда он достиг устья реки. Она как-то сразу выливалась в широкую бухту большого озера. Это было озеро Джордж. Чуть подальше к югу в него вдавалась полоса земли. С противоположной стороны было сплошное болото. Он завернул лодку к земле, вышел на берег и вытащил нос лодки на сушу. Он уселся под дубом, прислонился к стволу и стал смотреть на открытое пространство воды. Он-то надеялся у устья реки встретить пароход. Он увидел, как один пароход прошёл по озеру на юг, но это было далеко-далеко. Только теперь он сообразил, что река должна впадать лишь в какую-нибудь бухту или узкий залив.

До захода солнца оставалось не больше часа или двух. Он боялся быть застигнутым темнотой на открытой воде, в неустойчивой лодке, и решил дожидаться проходящего парохода здесь, на мысу. Если парохода не будет, он переночует под дубом, а утром поплывет дальше. Оцепенение, сковывавшее его весь день, сковывало и его мысли. Теперь они нахлынули на него, подобно тому как волки хлынули в закут к телёнку. Они терзали его, и ему казалось, что он исходит кровью, как Флажок, только незримо. Флажок мёртв. Он больше никогда не прибежит к нему. Он истязал себя, повторяя слова:

– Флажок мёртв.

Они были горьки, как настой геухеры. Но он ещё не коснулся своей самой глубокой раны. Он сказал вслух:

– Отец изменил мне.

Это было нечто более жестокое и ужасное, чем даже сама смерть Пенни, если бы он умер от укуса гремучей змеи. Джоди потер лоб костяшками пальцев. Смерть можно было вынести. Сенокрыл умер, и он вынес это. Измену вынести было нельзя. Если бы Флажок умер, если бы его подстерег медведь, или волк, или пантера, он бы горевал по нему великим гореванием, но он смог бы вынести это. Он обратился бы к отцу, и отец утешил бы его. Помимо отца, для него не было утешения нигде. Твердь земная разверзлась под ним. Горечь растворила в себе горе, и они слились в нём воедино.

Солнце опустилось за верхушки деревьев. Он уже не надеялся окликнуть какой-нибудь пароход до наступления ночи. Он набрал мха и устроил себе постель у ствола дуба. В болоте на той стороне реки скрипуче прокричала выпь, а когда село солнце, заквакали, запели лягушки. Он всегда любил слушать их музыку, когда возвращался с провала домой. Сейчас их крик был полон печали. Ему стало не по себе. Казалось, что они кого-то оплакивают. Тысячи лягушек плакали навзрыд в нескончаемом, безутешном горе. Прокричала древесная утка, и её крик тоже был полон печали.

Озеро лежало розовое, но землю уже окинули тени. Дома, наверное, ужинают. Несмотря на дурноту, он думал теперь о пище. Его желудок начал болеть, как будто он был не пуст, а, наоборот, переполнен. Ему вспомнился запах мяса и пресных лепёшек, которые жевал рыбак, и его рот наполнился слюной. Он съел несколько травинок. Он разрывал зубами узлы на стеблях, как звери разрывают мясо. Ему тотчас же представились звери, крадущиеся к трупу Флажка. Его вырвало травой.

Землю и воду окутала тьма. В чаще неподалеку проухал филин. Его проняла дрожь. Холодный, потянул ночной ветер. Он услышал шорох; это могли быть и листья, гонимые ветром, и перебегающие мелкие зверьки. Ему не было страшно. Казалось, появись перед ним медведь или пантера, он мог бы дотронуться до них, погладить их, и они поняли бы его горе. Всё же от ночных звуков вокруг у него бегали по коже мурашки. Костёр бы сейчас не помешал. Пенни сумел бы развести костёр даже без трутницы, тем способом, каким добывали огонь индейцы, а вот он не умеет. Если бы Пенни был с ним, тут горел бы костёр, у него было бы тепло, еда, утешение. Ему не было страшно. Ему было просто горько. Он набросал на себя мох и плакал, пока не уснул. Его разбудило солнце и гомон краснокрылов в тростнике. Он встал и обобрал с себя длинные пряди мха. Он чувствовал слабость и головокружение. Только теперь, отдохнув, он по-настоящему ощутил голод. Мысль о еде была сущей пыткой. Рези кромсали его желудок, словно маленькие раскалённые ножи. У него мелькнула мысль подняться обратно вверх по реке до дома Нелли Джинрайт и попросить у неё поесть. Но она станет задавать вопросы. Она спросит, каким образом он оказался тут один, и на это можно только ответить, что отец изменил ему. Нет, лучше плыть дальше, как он задумал.

Одиночество вновь захлестнуло его, как волна. Он потерял Флажка, потерял отца. Маленький изможденный человек, которого он, уходя, видел скорчившимся от боли на пороге кухни, – этот человек был ему чужой. Он столкнул на воду лодку, взял весло и стал выгребать на открытую воду. Он вышел в большой мир, и ему казалось, что мир этот чужд ему и полон одиночества, что его уносит в какую-то пустоту. Он грёб к тому месту, где видел вчера пароход., Жизнь была уже не горе позади, а тревога впереди. Выйдя из устья реки, он увидел, что ветер свежеет. Здесь, на просторе, погуливал крепкий ветерок. Не обращая внимания на гложущую боль в желудке, он грёб изо всех сил. Ветер подхватил долблёнку и разворачивал её так, что он не мог выдерживать направление. Волны подымались всё выше и выше. Их мелкий плеск перешёл в посвистывание. Они начали перехлестывать через нос. Когда лодка разворачивалась к ним бортом, они заплескивали внутрь, и она кренилась, качалась с боку на бок. На дне уже набралось на дюйм воды. Никаких пароходов не было видно.

Он поглядел назад. Берег отступал с устрашающей быстротой. Впереди открытое пространство воды простиралось в бесконечность. Он в страхе повернул назад и стал отчаянно грести по направлению к берегу. В конце концов, наверное лучше всего подняться обратно вверх по реке и попросить помощи у Нелли Джинрайт. Быть может, лучше даже добраться пешком до Форт-Гейтс и отправиться в путь оттуда. Ветер, дувший в корму, помогал ему, и ему казалось, что он чувствует стремящееся на север течение реки Сент-Джонс. Он взял курс на разрыв в линии берега, решив, что это и должно быть устье реки Солёных Ключей. Добравшись туда, он увидел, что это всего-навсего бухта, ведущая в болото.

Он дрожал от страха и напряжения. Он твердил себе, что не заблудился, ведь река Сент-Джонс вытекает из озера на север и в конце концов доходит до Джексонвилла, так что надо только плыть по ней вниз и вниз. Но озеро было такое широкое, а линия берега такая запутанная… Он долго отдыхал, затем стал медленно грести на север. Гложущее ощущение в желудке перешло в острую боль. Как в горячке, стали являться ему видения каждодневного домашнего стола. Он видел ломти подрумяненной дымящейся ветчины, истекающей собственным соком. Он слышал её аромат. Он видел коричневые преснушки, покрытый тёмной корочкой кукурузный хлеб и полные миски коровьего гороха с плавающими поверху квадратиками белого сала. Он слышал запах жареной белки так ощутимо, что во рту у него набралась слюна. Он чувствовал на языке тёплую пену молока Трикси. Он мог бы драться с собаками из-за миски холодной кукурузной каши.

Так вот он каков, голод. Так вот что имел в виду отец, когда сказал: «Мы не можем голодать». Он тогда только посмеялся. Он думал, что знает, что такое голод: нечто отчасти даже приятное. Он понял теперь, что то был всего-навсего аппетит. А это было нечто другое, нечто кошмарное. Это нечто имело огромную утробу, которая грозила поглотить его, и когти, раздиравшие его внутренности. Он старался не поддаться новому приступу страха. Он скоро доберётся до какой-нибудь хижины или стоянки рыболова, говорил он себе, и самым бесстыдным образом попросит есть, прежде чем двинуться дальше. Ни один человек не откажет другому в еде.

Он весь день плыл на север вдоль берега. Под вечер его тошнило от жара солнца, но ему нечем было рвать, кроме речной воды, которую он пил. Впереди, между деревьями, показалась хижина, и он с надеждой повернул к берегу. Хижина была заброшена. Он вошёл крадучись, словно голодный енот или опоссум. На пыльной полке стояли жестянки, но все они были пусты. В одной банке он нашёл немного затхлой муки. Он смешал её с водой и получившееся тесто съел. Оно показалось ему безвкусным даже при том голоде, который он испытывал, но боль в желудке прошла. Он видел на деревьях белок и птиц и пытался сбить их камнями, но только прогонял. Его лихорадило, он был вымотан, от съеденной муки тянуло в сон. Хижина была какое-никакое укрытие; он настелил на полу тряпок, из которых разбегались тараканы, и заснул тяжёлым, полным кошмаров сном.

Утром он снова проснулся от острого голода; рези были так сильны, что ему казалось, будто его внутренности раздирают чьи-то острые когти. Он нашёл несколько припрятанных белками прошлогодних желудей и жадно проглотил их, но твёрдые, неразжёванные комки были лишь как новые ножи в сжавшемся желудке. На него напала сонливость, и он насилу заставил себя взяться за весло. Если течение не помогает ему, думал он, то он всё равно что стоит на месте. За утро он проплыл совсем мало. Днём посередине фарватера прошли три парохода. Он вставал в лодке, махал руками и кричал, но его не заметили. Когда пароходы скрывались из виду, он не мог сдержать раздирающих душу рыданий. Чтобы перехватить следующее судно, он решил плыть от берега прямо на середину. Ветер упал. Вода была спокойна. Отраженный ею солнечный жар опалял его лицо, шею, руки. Солнце обдавало огнем сверху. В висках у него стучало. Перед глазами плыли чёрные круги, вспыхивали золотые шары. В ушах тоненько звенело. Внезапно звон прекратился.

Когда он открыл глаза, он понял лишь, что кругом темно и что его поднимают.

Мужской голос сказал:

– Он не пьян. Это парнишка.

Другой голос ответил:

– Положи его там на койку. Он в обмороке. Долблёнку привяжи к корме.

Джоди открыл глаза. Он лежал на койке парохода, по всей видимости почтового. На стене мерцала лампа. Над ним склонился мужчина.

– Что с тобой, малец? Мы чуть было не наскочили на тебя в темноте.

Он пытался ответить, но распухшие губы не слушались его.

Голос сверху сказал:

– Попробуй дать ему поесть.

– Ты хочешь есть, мальчуган?

Он кивнул. Пароход шёл теперь полным ходом. Мужчина в каюте застучал у камбузной плиты. Перед глазами Джоди показалась толстая чашка. Он поднял голову и схватил её. В чашке был холодный суп, густой и застывший. Первые два глотка были совершенно безвкусны. Затем его рот наполнился слюной, он потянулся к чашке всем своим существом и стал жадно глотать, давясь кусками мяса и картошки.

Мужчина с любопытством спросил:

– Это сколько ж дней ты не ел?

– Не знаю.

– Слышь, кэп, он даже не знает, когда он последний раз ел.

– Дай ему вдоволь, только корми помаленечку. Да не давай слишком много, не то он заблюет мне всю койку.

Чашка появилась снова, и с нею пресные лепёшки. Он пытался сдерживать себя, но не мог унять дрожи, когда мужчина сделал слишком большой перерыв между кормёжками. Третья чашка оказалась бесконечно вкуснее первой, но больше ему не дали.

Мужчина спросил:

– Ты из каких краёв будешь?

Ленивая истома охватила его. Дыхание стало глубоким. Глаза его машинально следили за качанием лампы. Он закрыл их и погрузился в сон, глубокий, как сама река.

Проснулся он оттого, что пароход остановился. На мгновение ему показалось, что он всё ещё в уносимой течением долблёнке. Он встал на ноги и потер глаза. Взглянул на камбузную плиту и вспомнил про суп и лепёшки. Боль в желудке прошла. По невысокой лестнице он поднялся на палубу. Светало. На пристань спускали мешок с почтой. Он узнал Волюзию. Капитан повернулся к нему:

– Ещё б немного – и тебе каюк, приятель. Так как, ты сказал, тебя зовут и куда ты держишь путь?

– Я ехал в Бостон, – ответил он.

– Да ты знаешь ли, в какой стороне Бостон? Это далеко на севере, тебе бы жизни не хватило добираться туда в твоей лодчонке.

Джоди молча смотрел в пространство.

– Ну, давай живее. Это правительственное судно. Я не могу нянчиться с тобой весь день. Где ты живёшь?

– На Острове Бэкстеров.

– Отродясь не слыхал о таком острове на этой реке.

В разговор вступил помощник:

– Это не настоящий остров, кэп. Это такое место там, в скрабе. Милях в пятнадцати по дороге отсюда.

– Тогда тебе тут вылезать, мальчуган. «Бостон»! Гм, чёрт подери. У тебя есть отец с матерью?

Джоди кивнул.

– Они знают, куда ты отправился?

Он потряс головой.

– Убежал, стало быть? Ну, будь я такой, как ты, щупленький большеглазенький парнишка, я бы сидел дома. Никому ты не нужен, малец, кроме отца с матерью. Ссади его на пристань, Джо.

Две загорелые руки подняли и опустили его.

– Отвяжи его лодку. Держи её, мальчуган. Поехали.

Раздался свисток. Колёса вспенили воду. Пароход запыхтел вверх по реке. Струя бурлящей воды тянулась за ним. Джоди сидел на корточках, удерживая долблёнку за нос. Незнакомец взглянул на него и зашагал с почтой по направлению к Волюзии. Первые лучи солнца упали да реку. Аллигаторовы лилии на том берегу, словно белые чаши, отражали их. Течение тянуло за собой лодку. Его рука устала удерживать её. Шаги незнакомца на дороге затихли. Ему было некуда больше идти, кроме как на Остров Бэкстеров.