Текст книги "Тигр в дыму"

Автор книги: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17
На ступенях

Луч фонаря Хэйвока рассек темноту, словно лезвие, и вонзился в Эйврила, стоящего в боковом приделе. На какой-то миг луч, чуть дрожа, замер, и старый каноник, впервые в жизни вспомнив, во что он одет, отбросил капюшон, и свет заплясал по его лицу.

– Подойди сюда, мой мальчик, – произнес Эйврил тем чуть поучающим тоном, каким обычно говорил, когда хотел, чтобы что-то было сделано быстро. – Тут нет ничего твоего.

Акустика Святого Петра-у-Врат всегда создавала сложности, и в эту ночь в пустом помещении эхо подхватило голос и, перебрасывая рикошетом от стены к стене, вознесло под самые своды и вновь обрушило вниз. «Его, – пропело оно гулко, – его… его… его!»

Едва он заговорил, как его узнали – луч скользнул прочь и устремился к дверям, проверяя их одну за другой, – череда перепуганных взглядов, ищущих ловушку. Но алые занавеси в дверных проемах оставались неподвижны; стояла полная тишина.

Во время одной из таких вспышек Эйврил заметил позади скамью и теперь, нащупав ее, сел, пряча руки в складках подола. Тело боялось, и его дрожь несколько обескураживала каноника, но разум его был спокойным, свободным и на удивление радостным. В церкви старый настоятель почувствовал себя привычно уютно, и неожиданно громко прокашлялся, как обычно перед проповедью.

– Цыц!

Старинным этим стенам никогда не доводилось слышать ничего ужаснее этого шепота. Лента фонарного луча упала и погасла, и в темноте раздался шорох легких шагов по полированному дереву. И снова тишина.

Она тянулась еще несколько мгновений. Острый луч заметался от двери к двери, уходя и снова возвращаясь, не находя ничего. В здании было все так же тихо и пусто.

Наконец раздался негромкий смех, в которой сквозило такое облегчение, что впору было счесть его веселым. Эйврил вздрогнул. Смех раздался совсем рядом, на лбу у каноника выступили капли пота, но никакой тревоги он не почувствовал.

– Вы одни, – в шепоте слышалось недоверие и одновременно насмешка.

– Разумеется, – оскорбился Эйврил, и был, как водится, вознагражден за правдивость.

– Значит, позвонили. Предупредили, – тихий шепот стал еще тише.

Теперешний голос показался Эйврилу более взрослым, чем в тот раз, но от его звука по-прежнему делалось не по себе. Он звучал фальшиво. Все подлинное, было замаскировано в нем дешевеньким враньем.

– Нет, – отвечал он, благодарный своей звезде, что она спасла его от подобной ошибки и что теперь он может сказать правду. – Нет. Никто не знает, что мы с тобой здесь.

– Вы… старый болван! – чудовищный эпитет был столь грязным, что Эйврил его попросту не уловил, либо не расслышав, либо не поверив своим ушам.

– Поди сюда и присядь! – произнес он.

Не последовало никакого ответа, кроме легкого шороха, тихого, похожего на топоток крысы по черепице, и когда наконец послышался голос, то донесся он из-за спины каноника.

– С превеликим удовольствием! – и затем, в той напускной развязной манере, которая так претила старому Эйврилу. – Ну, что скажете. Падре? Только не надо этой тягомотины про Блудного Сына!

При этих словах все худшее в душе Эйврила взвилось на дыбы, и он бы проиграл все с первого хода, если бы не обуздал свой гнев и свои ощущения, и уловил подбирающийся к нему, сквозь аромат книг и цветов, запах, который всякое существо, будь то зверь или человек, узнает сразу. Эйврил почуял запах страха.

И одновременно в памяти всплыл портрет пятнадцатилетнего мальчишки, каким он его тогда запомнил, и, как ему отчасти казалось, разгадал, вопреки резким теням и ничего не высвечивающим бликам протокольной фотографии. Он сызнова уловил ту же трагическую печать, исказившую юное лицо, короткую верхнюю губу и непрозрачные тускловатые глаза, голубые, как цветы горечавки, – глаза, в которых не отражалось ничего.

В бегах! Ужас этой реальности заслонил собой все прочие мысли.

– Как же ты, наверное, устал! – произнес священник.

Во тьме послышалось бормотание, такое тихое, что он не разобрал слов. Он ощутил удивление и недоверие и растущую ярость, но не в себе самом, а за спиной. Человек стоял совсем рядом.

– Да что вы комедию тут ломаете?

Вопрос прозвучал так тихо, что каноник едва расслышал его, но угроза в нем угадывалась безошибочно.

– Мать говорит, будто вы уже все знали сегодня утром, когда зашли к ней, она божится, будто вы никогда не придуриваетесь. Мы не стали рисковать. Она подыскала нам другое местечко. Но я вернулся, потому что вспомнил, что вы обычно прячете тут свои вещички…

– Не прячу, – запротестовал Эйврил, – а храню!

– Тише. Мы не в лесу. Чего ради вы пришли сюда ко мне один?

Эйврил не дал ответа, поскольку такового не имел. Вся его житейская трезвость, которая никогда не была его сильной стороной, задавала ему тот же вопрос. Одиночество и тревога подступили к нему, но он отбросил их прочь, и дрожь прекратилась. Он очень обрадовался, поскольку почувствовал уже, как рука скользнула по его плечу, уточняя его местонахождение.

– Вы что – мой отец?

Вопрос прозвучал внезапно. Огромность, которую он в себе вместил, не осталась незамеченной каноником, но и не шокировала его. Человеческий грех, будь то реальный или вымышленный, не шокировал Эйврила никогда, и в этом была его сила. Все внимание старого священника переключилось на то, чтобы ненароком не причинить боль.

– Нет, – ответил он несколько прозаическим тоном и даже с сожалением, – нет, я не твой родитель.

Я – по крайней мере, так мне кажется, должен был быть твоим духовным отцом. Я твой пастырь. По-моему, в этом я не преуспел. А человек, давший тебе жизнь, умер, несчастный, во время драки в кабаке. Твоя мать овдовела, и через некоторое время моя жена подыскала ей ее нынешний домик, чтобы помочь ей уехать из района, где случилась трагедия.

– И за это с вашей женой хорошо расплатились, как я понимаю?

Сколько горечи было в этой насмешке! Мальчик разочарован, не столько потому, что уж в чем другом, а в этом-то был убежден. Эйврил знал это, но потому что, пытаясь доискаться до причин такой заботы, проявляемой к ним каноником, выбрал из них еще не самую постыдную.

– Я полагаю, да, – печально отвечал Эйврил. – В ту пору респектабельность ценилась очень дорого!

– А то я не знаю! Мать едва не похоронила пустой гроб ради респектабельности. И заставила одну свою клиентку все подтвердить! Подумать только, целая похоронная процессия, сколько фунтов угрохать и все для того, чтобы теперь я ее полностью держал в руках. Про это она как-то не подумала!

– Сомневаюсь. Она же содержала тебя, если на то пошло.

– Да хватит вам. Время дорого. Мне вредно тут долго торчать, а вы только время тянете.

Рука уже впилась в плечо Эйврила, и его окутывало зловонное дыхание ужаса.

– Для чего вы здесь? Часом, не душу мою спасать?

– О нет, – Эйврил даже фыркнул, ему и в самом деле стало смешно. – Дорогой мой мальчик, этого я сделать не сумею. Душа – это личное дело каждого из нас, от начала и до конца. И никто посторонний не имеет право в это вмешиваться.

Высказанная идея, похоже, увлекла его самого и вопреки ситуации он пошел на некое теоретическое отступление, вполне осознавая его полнейшую неуместность.

– Что есть душа? – вопросил он. – Ребенком я думал, сам не знаю почему, что это такое маленькое духовное зернышко, наподобие фасолины. Теперь же она для меня – это тот человек, с которым я остаюсь, когда я один. Сомневаюсь, чтобы теологов удовлетворило хоть одно из этих определений.

– Но тогда, Бога ради, – с мукой в голосе взмолился его собеседник, – скажите, какого черта вы сюда пришли?

– Не знаю, – ответил Эйврил, изо всех сил стараясь, чтобы в его правдивости не усомнились. – Все, что я могу тебе сказать – это что я был вынужден это сделать вопреки моей собственной воле. Весь сегодняшний день все мелочи жизни словно сговорились привести меня сюда. Что-то должно произойти, я это знал и прежде. И я верю, что если меня не подведет какая-нибудь моя собственная глупость или слабость, то я узнаю, собственно зачем я пришел.

К его изумлению, объяснение, показавшееся ему самому на редкость неточным и невразумительным, было понято сразу. Он услышал, как за спиной затаили дыхание.

– Вот оно, – произнес Хэйвок, и снова, на этот раз уже в полный голос, – вот оно! То же случилось и со мной. Знаете ли вы, что это такое, вы, жалкий старый болтун? Это – Наука Удачи! И она срабатывает всякий раз!

Теперь Эйврилу пришел черед сразу понять, и, поняв, он страшно перепугался.

– Ах. Наука Удачи, – повторил он осторожно, – и ты ее видишь, так? Она ведь требует огромной самодисциплины!

– Ну ясно – но она ведь того стоит! Я вижу ее каждый день, все время. Я – один из счастливчиков. Этот дар достался мне. Я знал это еще в детстве, но тогда еще не вполне его понимал, – он бормотал все громче. – А в тот последний раз, когда я просидел так Долго совсем один, я понял все правильно. Я внимательно слежу за каждой возможностью и я не даю слабины. Поэтому я побеждаю!

Эйврил долго молчал.

– Это просто мода, – наконец произнес он. – Ты, видимо, этих французов начитался. Ох, нет-нет, ты, вероятно, их не читал. Ах как глупо вышло!

– Да хватит болтать! – хрипловатый голос, лишенный уже всего напускного, звучал чуть наивно. – Только и знаете, что болтать. Никогда ничего не говорите напрямик. Что вы знаете про Науку Удачи? Валяйте, рассказывайте. Вы один только и понимаете. Вы раньше-то про нее слышали?

– Под другим названием.

– Не сомневаюсь. Это название я сам придумал. Какое же настоящее?

– Устремление к Погибели.

Наступила пауза. Любопытство, страх, нетерпение ощетинились за спиной Эйврила.

– Так это что же – известная штука?

– Ты не открыл ничего нового, сын мой!

– Наверное, нет, – он колебался, усталый, истерзанный тигр, но продолжил расспросы. – Вы же меня правильно поняли, да? Надо внимательно следить за своей Удачей и потом уже никуда не отступать, не давать слабины ни на миг, ни на минуту. Даже в мыслях нельзя. Один раз дашь слабину – и испоганишь все, и все потеряешь, и все пойдет против тебя. Я проверял. Мысли реально – и легко достигнешь цели, все сложится именно так, как тебе нужно, все будет просто. Это – оно?

– Это оно, – смиренно ответил каноник. – Скатываться по ступеням легче, чем по ним взбираться. Facilis descensus averno. [3]3
  Легко спускаться в преисподнюю (лат.).


[Закрыть]Это сказано давным-давно.

– О чем вы?

– О Науке Удачи! – Эйврил понурил голову. – У этой лестницы есть повороты: лоза петляет, карабкаясь вверх, река бежит извилистым руслом. Присмотрись – и увидишь течение и сможешь выбрать, в каком направлении тебе двигаться.

– Так вы знаете? Но зачем тогда даете слабину?

– Затем, что не хочу себе погибели. Человек, кидающийся вниз по винтовой лестнице, по которой его ближние карабкаются вверх, может изувечить кое-кого из них, но, дорогой мой мальчик, это ничто в сравнении с тем, что ждет его самого, верно?

– Вы спятили? Вы подступили к величайшей штуке, вы видите то же, что и я, и не хотите с этого никакой выгоды?

Эйврил обернулся в темноту.

– Злом будет тебе мое Добро – вот что ты открыл. Это тот единственный грех, который не может быть прощен, потому что, когда придет ему конец, ты будешь уже там, где прощать некому. В этом твоем путешествии ты правда «достигнешь цели». Естественно – у тебя нет выбора. Но во время его ты погибнешь. Человек, который с тобой, когда ты один, умирает. С каждым днем все меньше вещей радуют его. Завоюй ты хоть весь мир – какая ему с этого радость? В конце концов с тобой не останется никого!

– Я вам не верю!

– А мне послышалось иначе, – сказал Эйврил. – Допустим, ты попал в Сент-Одиль…

– Как?

Этот внезапный интерес ничуть не насторожил каноника, и тот продолжал как ни в чем не бывало.

– Сент-Одиль-сюр-Мер. То есть Святая Одилия на море. Маленькая деревушка к западу от Сен-Мало. Допустим, ты добрался туда и откопал сокровище дороже всей королевской казны. И что же – ты станешь после этого другим? Неужели ты веришь, что измученный и всеми обиженный ребенок – тот, что рядом с тобой, когда ты один, – не будет с тобой и там? Что сможешь ты купить для него, чтобы он стал счастливым?

Хэйвок уже не слушал.

– Это название самой виллы или только деревни?

– И того, и другого. Но ты должен выкинуть его из головы. Джеффри Ливетт этой ночью уже туда отправился.

– Неужто? Морем?

– Да. Но туман рассеивается. Джеффри будет там уже завтра утром или днем позже, – Эйврил нетерпеливо выкладывал сведения одно за другим. – Ты должен про это забыть. С этим все. Все порты оцеплены и за тобой охотятся, мальчик мой. Сейчас у тебя остался последний шанс подумать о себе!

Хэйвок громко рассмеялся.

– Вот оно! Наука Удачи, опять она не подкачала! Видите, как она сработала? Вот почему я вернулся – видите? Видите, чем мы тут на самом деле занимались?

– Переступали ступени, – вздохнул Эйврил, – Почти у самого дна.

– Вы это кончайте, – рука снова легла ему на плечо. – И слышать этого не желаю. Вы ведь рассказали мне одну-единственную штуку, которую я не знал – и я пришел ее узнать. А вы даже сами не поняли, зачем пришли!

– Но я знаю, – тихо, но упрямо возразил Эйврил. – Я пришел рассказать тебе то, что для меня очевидно более, чем для кого-либо еще, кого ты встретишь на своем пути.

– Вы пришли уговаривать меня, чтобы я дал слабину. Так скажем. Вы – выживший из ума старый идиот. Идите домой спать и…

Голос внезапно пресекся. В наступившей тишине холод казался до боли пронзительным. Высоко под сводами призрачные фигуры на витражах обретали очертания по мере того, как усиливался утренний свет.

Длинные пальцы сжимали ключицы Эй в рил а, и дрожь, передаваясь по ним, сотрясала тело старика.

– Слушайте. Клянитесь. Клянитесь на чем угодно, на чем вам нравится. Клянитесь – что будете молчать.

Но Эйврил узрел искушение, в кое его норовили ввести.

– О, – вздохнул он устало, – ты же сам знаешь, что для нас, для смотрящих внимательно, не существует поворотов наполовину. Я могу поклясться, и ты можешь меня отпустить, но едва я уйду, о чем ты подумаешь? Будешь ли ты уверен, что поступил правильно, или станешь ругать себя, что дал слабину? Тогда, как только ты пожалеешь о содеянном и проклянешь его, ты пойдешь прямиком вниз, убежденный в своей правоте. Ничего хорошего, Джон. Настало время, когда тебе следует либо полностью повернуть в противоположную сторону, либо идти дальше своим путем!

– Вы болван, болван, что вы делаете? Вы, что ли, этого хотите? Сами, что ли, нарываетесь? – мальчишка плакал от усталости и ярости, и слезы его капали на шею каноника. Старик ощущал их мучительность и был не в силах ничем помочь.

– Я очень хочу остаться в живых, – вымолвил он. – Невыразимо. Куда больше, чем мне раньше казалось.

– Но вы сделали это, сделали, вы посеяли во мне сомнение. Только я все равно не посмею. Вы же знаете – я не посмею дать слабину!

Эйврил наклонился вперед, ткнувшись головой в ладони. Его решимость была непоколебима.

– Я не могу тебе помочь, – сказал он. – Наши боги – в нас самих. Принуждать можно лишь самого себя. Наши души принадлежат нам одним.

Едва он успел дочитать до конца свою сокровенную молитву, как вспыхнул фонарик и ударил нож.

И в том, что Эйврил ощутил этот удар, было особенное значение. Впервые рука Хэйвока дрогнула, утратив толику мастерства.

Глава 18
Колесо поворачивается

Тридцать пять часов спустя, утром, когда солнце сияло сквозь свежевымытые окна кабинета столь ослепительно, словно никакого тумана вовсе не бывало. Чарли Люк сидел за своим столом на Крамб-стрит и обдумывал ситуацию с той отстраненностью, которая приходит вместе с усталостью.

Тридцать пять часов. Две ночи и день. Тридцать пять часов работы в неослабном ритме, растущей в обществе истерии, смесь осуждения и сочувствия со стороны взвинченной прессы, беспокойство высших инстанций, сменивших тон с сурового на жалобный, – и ничего, ни малейшего намека, ни одной подходящей версии.

Хэйвок, Тидди Долл, оба брата и Билл исчезли снова и полностью, словно их поглотила родимая клоака.

Этим утром Станислоса Оутса, первого заместителя комиссара, вызывал министр внутренних дел. Старший суперинтендант Йео сейчас в больнице Грейт-Уэстерн, и рассчитывает переговорить с каноником Эйврилом. После полуночи старик уже вне опасности и можно надеяться, что он сможет немного рассказать, когда проснется.

Милый старый дуралей. Люку казалось, что он в состоянии понять каноника и надеялся в один прекрасный день простить его. Это Сэм Драммок спас своего пРиятеля. Рано утром, пробираясь из дома, чтобы отнести статью о боксе на Флит-стрит, он обнаружил, что Засов в парадном отодвинут, а постель Эйврила не смята. Перепуганному жильцу хватило двадцати минут, чтобы найти старика на полу ризницы, куда тот успел добраться, прежде чем его подкосила слабость, вызванная потерей крови. Сама по себе его рана являла чудо, которое Люк считал совершенно необъяснимым. Почему такой мастер своего дела, как Хэйвок, вдруг промахивается на несколько дюймов, так что вся сила удара приходится на ключицу, и почему, точно зная, что промахнулся, он не наносит повторного удара – можно только развести руками. Непонятно почему вслед за этим не развилась пневмония. Остается только предположить, что Господь своего не оставил. «На удивление малая потеря тепла, – заявил хирург, – как если бы вся система не испытала никакого потрясения».

Люк вышвырнул эти соображения прочь из своего усталого сознания и, хотя и был в это время в полнейшем одиночестве, сделал жест, словно бы выкидывая скомканную бумагу в корзину для черновиков.

Он был готов держать пари, что Эйврил ничего не расскажет Йео по доброй воле. Он слишком давно знал своего Арчбалда, чтобы ждать каких-то особых усилий вытянуть из старика побольше. Страница 483… «хотя согласно букве закона не существует никаких привилегий, от священнослужителей не следует требовать», и т. д. К делу тут, разумеется, мало что относится, поскольку речь в данном случае идет не о вопросах веры, хотя впрочем, о чем-то довольно близком – так что сгодится на тот случай, если старина не пожелает рассказывать всего, а он не пожелает, тут Люк даже не сомневался. К тому же, что нового каноник бы смог сообщить? Хэйвок напал на него, это и так ясно, вся церковь в отпечатках его пальцев. А что до остального, то сомнительно, чтобы парень с ним побеседовал перед тем, как пустить в ход свое умение, и уже вряд ли сообщил старику свой дальнейший маршрут.

А ведь Люк работа! Положив на руки свою утомленную темноволосую голову, инспектор отметил, что на его надгробии стоило бы высечь: «Тупой, но старательный. Покойся с миром». Не только вся церковь, но и крипт, с явными следами недавнего в нем пребывания, тщательно осмотрены. Бедняга сержант Пайкот, еще слегка пошатывающийся после тех таблеток (какое фантастическое стечение неблагоприятных обстоятельств!) нашел выход оттуда через угольный сарай приходского домика.

Люк сидел, уставившись покрасневшими уже глазами на лежащие перед ним записи, анализируя каждый пункт мрачного списка и время от времени довольно колоритно его комментируя.

Мамаша Кэш внизу, в КПЗ, по подозрению в соучастии. Весь вчерашний день она отказывалась давать показания. И он, Люк, дал ей сроку до обеда, прежде чем начать ее допрашивать по новой. Кремень тетка! При мысли о ней кристаллы его глаз расширились и в их глубине сверкнуло невольное восхищение. «Я не знаю. Ничем не могу вам помочь. Сами выясняйте». И так на каждый вопрос – ну ни дать ни взять гангстер из боевика! По-своему неглупая линия, заключил он, если не считать того, что тут нет ловких адвокатов, которые бы тыкали тебя носом в НаЬеаз согриз, так что достопочтеннейшая леди может беспрепятственно сидеть там и дальше, поскольку в ее случае была особая просьба к полиции – задержать ее на недельку-другую.

Люк сомневался, что она скоро расколется, если расколется вообще.

Какая-то нечеловеческая сила таилась за этим ясным непроницаемым лицом с шустрыми глазками. Даже теперь он вовсе не был уверен, что в его версии о подмене ребенка уж совсем ничего нет. Миссис Эйврил могла ошибиться. Ведь что-то придает этой злющей тетке в камере поразительную отвагу.

Он вздохнул. Все равно это никуда не ведет. Одно слово, рутина. Работа, конечно, идет неуклонно, неустанно, несмотря на помощь общественности, которой лучше бы не было. Двух полисменов, которым лично он бы нашел лучшее занятие, с утра забрали на регулировку транспорта на Сент-Питерсгейт-сквер. Слава Богу, старый Сэм Драммок умеет обращаться с репортерами, и мисс Уорбертон тоже – когда ее удалось выманить из больницы, она проявила изрядную толику здравого смысла. Он возблагодарил свою звезду, что хоть тех четверых сейчас тут нет, и позволил своему воображению ненадолго устремиться за ними следом, в погоню за сокровищами.

Инспектор ждал от них известий в любую минуту. Гам какая-то задержка с переправой через пролив. Вот и все, что к этому часу удалось узнать. И это странно, поскольку он дал телеграмму. Но Мэг Элджинбродд так и не позвонила, чтобы узнать про отца.

Люк вернулся к своему списку. «Приходский домик». Тоже рутина. Там выбрано все, разве что обои со стен не содраны. Тюремная одежда Хэйвока, точнее, то, что от нее осталось, когда ее вытащили из-за отопительного котла, отправлена в лабораторию судебной экспертизы в Хендон. Там должны дать исчерпывающее заключение. И в частности, станет ясно, стоит ли и дальше опекать достопочтенную миссис Кэш. Еще там нашли приходно-расходные книги. На них вся надежда. Всего тридцать четыре маленькие толстые черные тетрадки, спрятанные в спальне под половицей. Пайкот приволок их в участок в позаимствованном там же чемоданчике, и четверо многоопытных мужей провели над ними большую часть вчерашнего дня.

К шести вечера они принесли ему свой списочек, триста двенадцать фамилий и адресов мужчин и женщин, до сих пор имеющих серьезные причины хорошенько призадуматься, прежде чем подставить миссис Кэш.

Старший инспектор читал, и брови его несколько раз удивленно поднимались. Прежде необъяснимые странности некоторых наиболее респектабельных обитателей его округа неожиданно сделались простыми и понятными. Причины попытки самоубийства, которых он так и не в силах был разгадать, оказались чуть ли не сами собой разумеющимися. Правда, одному из его людей, находящемуся в отпуске, предстоит дать кое-какие объяснения.

Бросилась в глаза фамилия хозяйки меблированных комнат, посетившей Хэйвока в тюрьме. Но одолжение, сделанное ею миссис Кэш, уже известно, так что ее можно было из списка вычеркнуть.

Оставалось триста одиннадцать, и после семи вечера пять офицеров, значительно больше, чем сейчас можно себе позволить, отправились с Крамб-стрит по адресам, чтобы навести справки. Все пятеро с задания еще не возвращались и пока ни в одном из рапортов, поступающих с интервалом в три часа, не было ни единой зацепки. Нудная работа, но делать ее надо. Результаты в конце концов стоят всех пробуксовок.

Пробуксовка. Слово застряло в сознании Люка. В ней все дело. С самого начала следствие словно ходит по кругу. Мы спотыкаемся на каждом шагу, и хотя неизбежность каких то проволочек очевидна, возникает чувство, словно кто-то специально тянет время, и никто, и ничто не в силах этому помешать. Как сказала бы старенькая Чарлина бабушка, тут сам черт сидит. Люк фыркнул. Хорошо бы, коли так. Только заместитель комиссара в чертей не верит.

А пока что дел по горло. Его стол завален сводками, совершенно секретными данными «Летучего Десанта», сообщениями осведомителей. Все они касаются чего угодно, кроме Хэйвока. Никогда не любившие инспектора социальные низы решили, видимо, подорвать его авторитет.

Тут же громоздились копии более-менее обнадеживающих телеграмм, присланных руководством полиции со всех концов страны с сообщениями о подозрительных личностях, арестованных или задержанных. Там же излагались подробности обо всех кражах автомобилей в Лондоне за последние три дня. В той же кипе – семь «чистосердечных признаний», авторы которых пока задержаны для медицинского освидетельствования их психического состояния. И еще изложение одной исключительно остроумной теории о том, что убийца на самом деле – один из известных политических деятелей, выдающий себя за Хэйвока (который пал его первой жертвой), – предложенной совершенно серьезно одним экспертом, слишком известным, чтобы его можно было запросто щелкнуть по носу.

Завалы исписанной бумаги громоздились перед воспаленными глазами Люка, как голубые горы. Тщательно просмотрев их, он полез за очередной карамелькой.

Энди Гэллоуэй, его секретарь, серьезный юноша, отслуживший в ВВС, целый день подкармливал его конфетами, полагая, что они не дадут шефу свалиться с ног. Люк прикинул, что съел уже, должно быть, фунта четы-Ре, и любопытно также, кого он сейчас объедает.

На какую-то секунду он отвлекся от главного, и как раз в эту крошечную паузу заевшее колесо словно бы наконец провернулось, и длинная последовательность событий стала стремительно выстраиваться перед глазами.

Дело в том, что когда он вытащил руку из кармана, груда бумаг на правой стороне стола накренилась и медленно съехала на пол. Он полез за ними, но один листочек выскользнул у него из рук и улетел под стол. Поднимая его и перекладывая к остальным, он машинально пробежал текст глазами и один абзац привлек его внимание. То был ответ на вопрос, заданный Люком сержанту Бранчу, когда тот докладывал о дружках Хэйвока.

Почему, спросил тогда Люк, двое рыбаков всю войну находились в сухопутных частях, хотя имелось распоряжение всем им подобным нести службу на флоте. Факт сам по себе незначительный, и Люк вскоре позабыл о нем, но старина Бранч занялся им всерьез. С большими сложностями он выяснил имена этих двоих: Роланд и Томас Грипперы из Уэфта близ Олдсборо в Саффолке, а абзац, привлекший внимание старшего инспектора, гласил следующее:

«Закончив школу, оба брата подключились к работе своего отца Альберта Эдварда Гриппера, владевшего рыболовным судном типа «смак», и работали с ним до декабря 1937 года, когда тот был арестован и осужден за целый ряд нарушений закона, связанных с перевозкой контрабанды. Был приговорен к двенадцати месяцам тюрьмы и серьезному штрафу. Для уплаты последнего судно было, по-видимому, продано, и тогда же братья покинули указанный округ. Есть свидетельство, что это малообразованные люди, большую часть жизни проведшие на море, и представляется возможным, что им показалось более надежным попросту отрицать всякое владение прежней профессией, вплоть до их появления в армии вскоре после начала войны. Отец умер в 1940 году, но мать и сестра по-прежнему живут в Уэфте».

Не успел Чарли Люк дочитать, как зазвонил телефон и раздался бархатный голос суперинтенданта Йео:

– Чарли? Отлично. Слушай. Каноник Эйврил разговаривал с Хэйвоком и сообщил ему, что:

а) название места, где эта штука спрятана. – Сент-Одиль близ Сен-Мало и что,

б) Джеффри Ливетт туда за ней отправился.

Все. Пока больше ничего. Старый джентльмен очень слаб, но, говорят, выживет, я пробуду здесь еще полчасика, но хочется, чтобы информация уже пошла к тебе.

А у тебя что новенького? Ничего? Прекрасно, продолжай в том же духе. До скорого!

Рука Люка еще лежала на трубке, и недоверчивое выражение еще не успело сойти с его лица, когда влетел Пайкот, таким потрясенным его еще не видели.

– Шеф, – выпалил он, швырнув на стол сводку. – В Толсбери, Эссекс, найден брошенный фургончик. Первое сообщение поступило вчера в десять вечера, а только что выяснилось, что он принадлежит семейству Браун, держащему маленькую булочную тут на Бэрроу-роуд. Они все дома, без фургончика они прогорят мигом, но тем не менее не заявляли о пропаже. Старая миссис Браун, владелица булочной, записана в книгах миссис Кэш. Она задолжала триста фунтов!

Люк поднял голову.

– Толсбери? Какой там ближайший город? Грубоватое лицо Пайкота покраснело от смущения.

– Вы не можете не знать Толсбери, шеф! Все знают олсбери!

– Никогда не слышал, – Люк в простоте душевной произнес чуть ли не кощунство.

– Но это же почти у самого города! – возмутился Пайкот. – Такое замечательное местечко! Вы не можете не знать Толсбери! Ну, яхты, устрицы, рыбалка…

Понурая фигура Люка резко выпрямилась.

– Так это на море?

– В заливчике. Прямо на болоте, всего каких-то сорок с небольшим миль от Лондона. Там повсюду полно морских суденышек, они стоят на реке довольно далеко от деревни, а уж разные там ялики просто валяются в грязи, и никому до них никакого дела нет. Если хочешь угнать морское судно, такое место одно в мире. Шеф, по-моему эти ребята попытаются устроить тот рейд по новой.

Чарли Люк, типичный городской житель, для которого морской транспорт был тайной за семью печатями, глядел на сержанта в полном изумлении, а Пайкот растерянно подбирал слова, чтобы передать пустынность серо-зеленых болот, моря и неба, где в ноябре, кажется, живут одни лишь черные гуси и большие темноспинные чайки.

– Местным властям все равно, – продолжал он, – потому что оттуда сам черт не выберется, если не знает, где кочка, а где трясина. Но любой рыбак с восточного побережья знает все тропочки как собственный огород!

Люк протер глаза – один из самых его характерных и симпатичных жестов.

– Погоди-ка. Вчера около трех часов утра у выезда из Саутэнда никто не проверял машины. Авария там была что надо – два молоковоза столкнулись с ночным пассажирским поездом, и всю полицию сняли туда. Не могло же Хэйвоку так повезти!

– Пока что ему карта идет. – Пайкот опять подумал про выпитое им злополучное молоко.

Старший инспектор явно был в некотором замешательстве.

– А что, там уже хватились какого-нибудь судна?

– Пока неизвестно, сэр, но ведь еще очень рано. Людям спать надо, в смысле, обыкновенным людям, а не нам. Не думаю, чтобы в течение двенадцати часов кто-то мог хватиться своей лодки, а хватится, так подумает, что ее просто унесло!

Люк протянул длинную руку к трубке. Как и в большинстве остальных профессий, единственный способ пробиться сквозь волокиту в полицейском деле – это потолковать приватным образом с приятелем из другой инстанции.

И снова удача. Суперинтендант Бэрнби, из эссекской береговой охраны, маршировавший некогда плечом к плечу с Люком в те далекие, старые добрые времена, когда они оба готовились исправить сей мир, дай им только малый шанс и другого сержанта, оказался на месте в столь неурочный час, и уже спустя несколько минут знакомый голос уже тянул с характерной вальяжностью:

– Здорово, Чарли, дружище, как ты там? Слышал, вы там кого-то зевнули в тумане. Куда это они все деваются, а? Да ты не горюй, сегодня хорошая погодка, с ветерком. Что? Судно из Толсбери? Странное дело, да, именно! Вот только что мне положили на стол. Только что вошли. Ну, признавайся, что ты задумал, а?