Текст книги "Тигр в дыму"

Автор книги: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)

Марджори Аллингем
Тигр в дыму

Посвящается Салли Рид

Лишь наиболее симпатичные персонажи этой книги списаны с реальных людей, событий же, о которых здесь рассказывается, не происходило вовсе.

В преступных кругах современной Великобритании Лондон обыкновенно именуется не иначе как дым.

Глава 1
Призраки

– А если это просто-напросто шантаж? – с надеждой произнес мужчина на заднем сидении такси.

Пропитанная ледяной водой шафранно-ржавая завеса тумана целый день висела над городом и уже опускалась вниз на дома. Небо было грязно-рыжее, как половая тряпка. Все остальное имело вид зернистой типографской печати по серой бумаге с редкими бликами цвета рыбьей чешуи от мокрого плаща постового полисмена.

Транспорт еле двигался, грозя и вовсе замереть с наступлением сумерек. К западу лежал вымокший до нитки Гайд-парк, с северной стороны лязгом и грохотом давал о себе знать огромный железнодорожный вокзал. А между ними на мили тянулись, изгибаясь, целые улицы желтых, как сливочное масло, оштукатуренных фасадов всех мыслимых степеней ветхости.

Туман успел пробраться внутрь машины, когда такси попало в пробку и едва ползло. Он просочился в салон, словно желая запятнать своими грязными пальцами двоих ехавших там молодых людей: его и ее. Они сидели, смущенно отодвинувшись друг от друга, но крепко держась за руки. То он, то она время от времени украдкой поглядывали с одинаковой тревогой на эти переплетенные между собой пальцы, покоящиеся на потертом кожаном сиденье.

Джеффри Ливетт – мужчина чуть старше тридцати, со сдержанным, твердо очерченным лицом, крепкого, мускулистого сложения. Его карие глаза, умные и решительные, кажутся непроницаемыми, а хорошо постриженные светлые волосы и неброская одежда в равной степени отмечены безупречным вкусом. В его облике ничто не выдает ни особого мужества, ни страстей, ни исключительных для его лет коммерческих способностей. Сейчас, переживая самое тяжкое в своей жизни испытание, он выглядит всего лишь слегка растерянным и мрачным.

Рядом с ним Мэг Элджинбродд, в которую он влюблен, оказывается, куда больше, чем сам предполагал. Все светские хроники уже раструбили по стране об их помолвке.

Ей двадцать пять лет и три недели от роду, из коих последние пять лет она была уверена, что ее муж погиб на фронте, но в последние три недели, после оглашения их помолвки с Джеффри Ливеттом, она получила по почте одну за другой несколько фотографий, сделанных на улице. Все снимки, если судить по деталям, попавшим в кадр, совсем свежие, и на каждом среди толпы фигура ее покойного мужа майора Мартина Элджинбродда, – или же некоего мужчины, схожего с ним, словно двойник. На обороте карточки, пришедшей последней, корявыми печатными буквами было нацарапано послание.

– Возможно, это просто шантаж, – повторил Джеффри, пытаясь придать своему голосу непринужденность. – Кэмпион ведь так полагает, правда?

Она долго не отвечала, и он внимательно посмотрел на нее, покорно принимая всю боль, которую причинило ему это молчание. Как она хороша! Царица Нефертити в костюме от Диора! Одежда кажется частью ее самой, Редингот сливового цвета с немыслимым воротником, выгнутым, словно парус, только подчеркивает ее хрупкость. Как и требует мода, она выглядит по-кошачьи подчеркнуто-гибкой, вся – текучее сопряжение костей и мышц. Прядь льняных волос выбилась из-под складок фетра, а за ними уже нечто не вполне реальное. Точеная кость сквозит из-под нежно окрашенной плоти, которая своим цветом исподволь подчеркивает и усиливает цвет огромных глаз более прозрачный, чем скандинавский синий, и более глубокий, нежели серый саксонский. У нее небольшой, изящной формы нос. Крупный, чуть подкрашенный рот кажется совершенно ненастоящий, пока она не заговорит. Голос – с легкой хрипотцой, тоже модный, но с интонацией живой и простодушной. Еще не слыша слов, по одной интонации можно понять и удивиться, какое это искреннее и юное существо.

– Так считает полиция. А насчет Альберта я просто не знаю. Невозможно понять, что у него на уме. Вэл и та не знает, а ведь она его сестра. Разве что Аманда, – но ведь на то она и жена!

– Неужели вы с Амандой об этом не поговорили? – он из последних сил пытался сдержаться. Для настоящего мужчины, от природы стоящего на земле обеими ногами, это совершенно непонятная и неприличная нервозность.

Мэг повернулась к нему, и он уловил аромат ее новых духов.

– Увы, нет, – ответила она. – Все это застолье оказалось на редкость неловким. Папа старался не подавать вида, а мы с ней изображали пай-девочек и как бы ничего не замечали. Все это начинает становиться невыносимым, милый.

– Понятно. Каноник в самом деле считает, что это – Мартин? – он говорил чересчур торопливо. – Твой супруг, – добавил он с церемонностью, которой между ними уже год как не существовало.

Она заговорила нерешительно, смущенно посмеиваясь:

– Милый, это так ужасно! Я чуть не сказала: «Папа вечно предполагает самое худшее», но это неправда, ни про папу, ни про Мартина.

Джеффри не ответил. Возникла долгая тягостная пауза, в течение которой такси успело одолеть еще около фута и снова остановилось, разочарованно пыхтя. Молодой человек взглянул на часы.

– Во всяком случае, время еще есть. Ты точно помнишь, что встречаешься с Кэмпионом и инспектором именно в три тридцать?

– Да. Альберт сказал, что встречаемся на площадке у начала путей, где раньше так пахло лошадьми. А в послании говорится только «Батский поезд, пятнадцать сорок пять, восьмое ноября», больше ничего.

– На обороте фотографии?

– Да.

– Это – не почерк Мартина? Просто печатные буквы?

– Я же говорила тебе.

– Но ты мне его не показывала.

– Разумеется, милый.

– Почему?

Ее широко раскрытые глаза спокойно вынесли его взгляд.

– Да просто как-то не хотелось. Я показала его Вэл, для которой работаю, а она позвонила брату. Альберт подключил полицию, они забрали снимок, так что и показывать-то нечего.

Для лица Джеффри ни обиженное, ни беспомощное выражение природой вообще не предусматривалось. Он смотрел на нее долгим тяжелым взглядом.

– Скажи, а что, он похож?

– В том-то и дело, что похож. Похож на всех снимках, – ее собственные слова показались ей какими-то жалкими, – даже на том первом, что мы все видели. Они все похожи, но все это плохие снимки. К тому же…

– Что?

– Я только хотела сказать, что никогда не видела Мартина в штатском. Ну не совсем, конечно, просто мы могли видеться с ним только во время двух его коротких отпусков. Мы ведь поженились всего за пять месяцев до его гибели – если он в самом деле погиб.

Мужчина устремил взгляд в туман, разглядывая снующие в нем тени.

– А что, наш дорогой каноник Эйврил всерьез верит, будто майор действительно объявился, чтобы помешать тебе выйти за меня, через пять лет после справки из Министерства «Пропал без вести, предположительно – убит»?

– Нет, – запротестовала она. – Просто папа вечно боится, что люди могут неожиданно оказаться злодеями, или ненормальными, или неизлечимо больными. Такой вот недостаток. Пожалуй, это его единственная скверная черта. Папе говорят, когда неприятность уже действительно случилась. Представляю, каково ему теперь. Он опасается, что Мартин жив, но сошел с ума.

Джеффри медленно повернулся к ней и заговорил с нарочитой жесткостью, направленной, в первую очередь, на себя самого:

– А ты-то как, милочка? Ты-то сама на что надеешься?

Она вздохнула и откинулась назад, вытянув длинные стройные ноги и вонзив высоченный каблук в джутовый коврик. Ее глаза глядели на него абсолютно честно.

– Я знала, что придется все это тебе рассказывать, Джеф, так что я все продумала, – она говорила очень медленно, и оттого каждое слово звучало тяжко и убедительно. – Я тебя люблю. Это правда. Теперь, пережив эти пять лет, я стала совсем другая, и эта другая ужасно любит тебя и будет любить всегда, – по крайней мере, мне так кажется здесь и сейчас, в этом вот такси. Но когда мне было девятнадцать, я любила Мартина, и когда я узнала, то есть когда я стала считать его погибшим, я думала, что и сама умру! – она помолчала. – В каком-то смысле так и получилось. Твоя Мэг – уже совершенно другое существо.

Джеффри Ливетт почувствовал, что плачет. Во всяком случае, у него защипало в глазах и все как-то поплыло перед ними. Рука его сильнее сжала тоненькую руку в перчатке, приподняла ее и снова с нежностью положила на сиденье.

– Как глупо получилось, – произнес он. Мне не следовало задавать тебе подобных вопросов, моя дорогая, дорогая девочка. Слушай, я верю, мы с тобой все одолеем, все у нас будет по полной программе. И сбудется все, о чем мы с тобой мечтали – и малыши, и дом, и счастье, и даже шикарная свадьба. Все обойдется, клянусь тебе, Мэг. Наверняка все обойдется!

– Нет, – спокойно возразила спутница. Ей, как всем женщинам подобного типа, была свойствена мягкая настойчивость. – Я хочу рассказать тебе, Джеффри, ведь я все обдумала, и мне хочется, чтобы ты знал, чтобы ты хотя бы понимал мои поступки. Видишь ли, это письмо может означать ровно то, что оно значит, и возможно, уже через час я буду беседовать с Мартином. Я все думала, как это будет ужасно для него. Понимаешь, я забыла его. Единственное, что я помню и чего боюсь – это что мне придется сказать ему про собаку.

– Про собаку? – переспросил он недоуменно.

– Да. Старый добрый Эйнсворт. Он околел вскоре после того, как Мартин – по всей видимости – погиб. Мартин этого не вынесет. Он так любил пса. Они могли часами сидеть, не сводя друг с друга глаз. Ужасно, но мне и в самом деле чаще всего вспоминается именно это. Пижама Мартина и плотная коричневая шерсть Эйнсворта. Оба сидят, уставившись друг на дружку, и совершенно счастливы.

Свободной рукой она сделала неопределенный жест. Его мгновенная дуга выхватила из утраченного мира авиарейдов и завтраков на ходу в переполненных ресторанах, из мира гостиниц и вокзалов, из мира цвета хаки и солнца, из военного хаоса островки украденного покоя.

– Когда он воевал в Пустыне, он сочинил для Эйнсворта стихи, – для меня, знаешь ли, он ничего подобного никогда не писал, а для Эйнсворта одно все-таки сложил, – ее хрипловатый голос уже вернулся в этот нынешний, сырой и ненастный мир. – Я эти стихи всегда помнила. Он прислал их сюда, надо полагать, Эйнсворту лично. Ты ведь даже не представлял, чтобы Мартин писал стихи, правда? Там было так:

 
Где ты, мой пес, коричневый дворняга?
Где добрый карий взгляд и чинная повадка?
Ты вдумчиво, прилежно размышлял
о себе,
о пище, о сексе.
К тому же ты был плут,
но не зазнайка.
Иной раз даже штатским перепадало
твое угрюмое рукопожатье.
Теперь бы нам с тобой потолковать:
нам есть о чем солдату и собаке.
 

Она умолкла. Ливетт не шевелился. Ледяной туман, проникнув в машину, словно превратился в кого-то третьего. В конце концов, пришлось сделать усилие, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Странный парень, – пробормотал Джеффри.

– По-моему, нет, – было видно, что она изо всех сил старается вспомнить его. – Он ведь был тогда солдатом, понимаешь? Он был им все то время, что я его знала.

– Боже мой, ведь это верно! – он узнал, наконец, тень своей собственной юности в том причудливом военном прошлом, отступающую все дальше и дальше с каждым уходящим днем. – Ну да, конечно! Бедняга! Бедняга парень!

Мэг склонила голову, Она никогда не кивает, вдруг подметил ее спутник. Ее движения всегда плавны и грациозны, как у эдвардианской дамы, только более естественны.

– Я никогда не видела его вне войны, – произнесла она, как произносят «я никогда не видела его трезвым». – Мне кажется, я совсем его не знала, то есть не знаю.

Последние слова прозвучали как-то неразборчиво, и она растерянно замолчала. Такси тем временем, уловив момент, снова рванулось вперед и резко повернуло к вокзалу.

– Ты пойдешь со мной, Джефф?

– Нет, – отказ показался ему самому чересчур суровым, и он поспешил как-то смягчить его. – Мне, наверное, не стоит, верно? Я позвоню тебе часов в пять. Вы ведь без меня там справитесь, с Кэмпионом и его ищейкой, правда же? Думаю, без меня тебе будет проще. Разве нет?

В вопросе неожиданно прорвалась пронзительная нота внезапно вспыхнувшей надежды. Мэг расслышала ее и поняла, но раздумывала слишком долго.

– Я просто не знаю.

– Ступай одна, – он едва тронул ее губами и распахнул дверцу прежде, чем такси успело затормозить. Когда он помогал Мэг выйти, она вцепилась ему в рукав. Уличная толпа, огромная и бестолковая, снова притиснула их друг к другу. И снова Джеффри увидел Мэг, как видел с небольшими перерывами все сегодняшнее утро, но уже другими глазами и как бы впервые. Ее голос, долетая до него сквозь уличный грохот, звучал неуверенно и напряженно. Она пыталась объяснить ему:

– Я ведь ничего толком не сказала тебе, Джефф. Я совсем запуталась. Мне так жалко, милый!

– Не надо, – тихо произнес он и чуть подтолкнул ее вперед. Толпа подхватила ее и унесла прочь под темные своды вокзала, увешанные фестонами тумана, словно падуги старинного театра. Она обернулась, хотела помахать ему маленькой ладошкой в перчатке, но не смогла этого сделать – сперва из-за носильщика с тележкой, потом из-за женщины с ребенком, и наконец исчезла из вида, а он все стоял и смотрел ей вслед, позабыв захлопнуть дверцу такси.

А в это время мистер Альберт Кэмпион и старший инспектор полицейского Управления Чарльз Люк, глава второго, самого тяжелого во всей столице полицейского округа, чем он и гордился, стояли на крытой площадке в южном крыле вокзала позади нескольких рядов вагонов и ждали. Мистера Кэмпиона годы пощадили, разве что выбелили ему шевелюру. В остальном, он был все таким же, как в свои девятнадцать – стройный мужчина элегантно неброской внешности, среднего – примерно шести футов – роста, с обманчиво безразличным выражением лица и приятными манерами. Без особых примет, – таких обычно не замечают и недооценивают, – он спокойно стоял, заняв выгодную для наблюдения позицию, и добродушно-небрежно обозревал толпу.

Его спутник являл собой зрелище совершенно в ином роде. Чарли Люк в своем не внушающем доверия штатском костюме больше всего напоминал чемпиона-тяжеловеса на тренировках. Его мрачноватое лицо со сверкающими как два кристалла глазами и резко очерченным благородным носом в сумраке пасмурного дня светилось внутренним огнем. Низко надвинутая мягкая черная шляпа почти полностью скрывала коротко остриженные вьющиеся волосы. Длинные руки были глубоко засунуты в карманы брюк, отчего пальто сзади оттопыривалось как хвост голубя-турмана.

Определенной части жителей округа, имеющей известные основания интересоваться личностью инспектора, следовало бы воздать ему должное: не заметить Люка просто невозможно. Он был на несколько дюймов выше своего спутника, хотя из-за более плотного телосложения казался ниже. Лицо его, как обычно, хранило выражение сильного, хотя и сдерживаемого возбуждения и жестко контролируемой физической силы, а ясный взгляд светлых глаз не упускал ничего.

– Это вполне может оказаться дурацким розыгрышем, а она и клюнула, – заметил он, задумчиво вычерчивая на тротуаре носком ботинка замысловатый крючок. – Хотя, честно говоря, мне так не кажется. По-моему, дело пахнет керосином. А если уж на то пошло, так нам с вами того и надо, а? Никогда ведь не знаешь. С этими свадьбами частенько происходят всякие странные штуки!

– Во всяком случае, тут замешано третье лицо – тот мужчина, – мягко возразил мистер Кэмпион. – Сколько его фотографий у вас – пять?

– Две сделаны на Оксфорд-стрит, одна – у Мраморной Арки, одна на Стрэнде – та, где по киноафише можно датировать снимок прошлой неделей, – и потом вот эта, последняя, с текстом на обороте. Точно, пять.

Инспектор застегнул пальто, переминаясь с ноги на ногу.

– Холодно, – пояснил он. – Надеюсь, она не опоздает! И еще надеюсь, что она недурна собой. Должно же в ней хоть что-то быть, если она даже своего прежнего мужа толком узнать не может!

– А вы бы сами поручились, что спустя пять лет узнаете человека на этих моментальных снимках? – усомнился Кэмпион.

– Да вряд ли, – Люк сунул голову под воображаемое покрывало, потом чуть присел, одновременно рисуя нечто в пространстве обеими руками. – У этих допотопных уличных фотографов – мы их зовем «мордовтирателями» – нет ни современной техники, ни мало-мальски приличной пленки. Так-то оно так. Но, по-моему, собственного-то мужа женщина узнает даже по подметкам из окна подвала или там по шляпе из окошка автобуса!

Мистер Кэмпион с интересом наблюдал за собеседником. Первый признак сентиментальности, выказанный старшим инспектором за все время их знакомства! Кэмпион не преминул бы отметить это вслух, однако Люк продолжал говорить:

– Если это шантаж, а похоже, так оно и есть, то какой-то уж больно странный. Непонятно, что хотят со всего этого иметь, правда ведь? – его глаза мерцали сквозь табачный дым. – «Дайте мне пятьдесят фунтов, а то вас привлекут за двоемужество», так, что ли, – но ведь второй-то раз она замуж еще не вышла, правильно? Шпана, конечно, бывает иногда с приветом, но чтобы такого дурака свалять, даже я не слышал. Было бы хоть объявление не о помолвке, а о бракосочетании, тогда еще можно предположить какой-то резон. Но все равно – зачем отправлять ей снимки по одному – чтобы помочь нам? Мистер Кэмпион кивнул.

– Кстати, а как с фотографиями? Его собеседник пожал плечами.

– Да примерно как с этими воробьями – попробуйте порасспросите, – мрачно буркнул он, кивнув в сторону стайки крохотных, как мыши, пичуг, расчирикавшихся в водостоке над каким-то мусором. – Результат будет тот же, а вони меньше. Эти голубчики делают по несколько сот снимков в день. Все они вроде бы помнят, что кого-то такого снимали, но вроде бы и не его. Они злятся – из-за нас у них убытки. Мои ребята продолжают с ними работать, да только это перевод времени и денег. Снимки захватаны самыми разными пальцами. На всех пяти – та же размытая, размазанная фигура посреди улицы. Зацепки никакой. А последнее фото, где на заднем плане табло со временем отправления поезда – по-моему, самое дурацкое, – добавил он серьезно. – Либо ему просто неймется найти занятие для полиции, либо он полагает, что эта молодая леди раз в сто хуже, чем кажется. Вы говорите, что она не обманывает. Я с ней еще не говорил, так что вряд ли могу судить. Просто принимаю ваши слова на веру, и лишь потому только торчу здесь и уже закоченел до полусмерти!

Инспектор по прямолинейности натуры попал в цель своим намеком с тонкостью копра, забившего сваю, ничуть не желая причинить обиду. Если бы какой-нибудь из курсирующих по Западной Англии локомотивов, из тех, что сейчас, пыхтя и отдуваясь, стояли перед ними на путях, прибегнул к подобному аргументу, тот едва ли прозвучал бы энергичнее и убедительнее.

– Нет, она не обманывает, – отвечал Кэмпион. – Неужели вам не приходило в голову, что Элджинбродд может быть жив?

– А в Министерстве обороны сказали: «Нет, и баста».

– Я знаю. Но ведь им случалось и ошибаться.

– Если это сам Элджинбродд, тогда это тяжелый случай, – старший инспектор закатил глаза и высунул язык. – Не выношу психов!

Он снова принялся внимательно просматривать спешащих пассажиров, и миг спустя у инспектора вырвался тихий, но явственный свист.

– Вот она! – в его голосе слышалось торжество, – ставлю фунт, это и есть наша юная леди. Вот, взгляд – «ну-где-же вы-я-же-так-надеюсь»! Что, разве нет! С ума сойти!

Кэмпион поднял глаза и шагнул вперед.

– Недурно! Да, это миссис Элджинбродд!

Мэг заметила их, лишь когда те бросились к ней навстречу. В ее состоянии болезненной впечатлительности оба показались ей ужасными.

Вот он, Кэмпион, сыщик-любитель, скрывающий свое подлинное имя и титул. С виду – обыкновенный англичанин средних лет, типичный для своей среды и своего времени. Вот он перед ней, такой добрый, спокойный, разумный и находчивый, со всеми врожденными достоинствами, обещающими такую же предсказуемость реакций, как у породистой охотничьей собаки. Но она слишком хорошо знала, что за подобными людьми водятся самые необычайные свойства. У человека такой породы вдруг обнаруживается неожиданная храбрость, утонченнейшая образованность или на худой конец исключительные знания в области дешифровки китайских иероглифов либо выращивания хризантем.

А вот тот, что позади него – это что-то новенькое. На первый взгляд он показался Мэг просто отвратительным. Прежде она не слишком задумывалась о существовании полицейских, относя их к категории необходимых удобств вместе с банками и парламентской системой. Но тут перед ней несомненно лицо мужского пола, отнюдь не безынтересное, если не сказать – не лишенное привлекательности.

Люк устремился к ней с непритворным жадным нетерпением ребенка, увидевшего хорошенькую пушистую игрушку. Его глаза заискрились, а живое проницательное лицо приняло выражение безграничного понимания.

Стало ясно, что подобный обмен взглядами вот-вот испортит все дело, и все это вовремя поняли. Кэмпион представил их друг другу не без металла в бархатном голосе, а Чарли Люк не без сожаления отключил все свое обаяние, как выключают свет. Теперь он лишь внимательно смотрел на девушку, отмечая про себя ее красоту, но не придавая последней излишнего значения, хотя, надевая шляпу снова, уже не натягивал ее на самые уши. А в приветствии Мэг подчеркнутого холодка не было. Перед ним была просто взволнованная женщина, разрывающаяся между своей любовью и верностью, чья искренность не вызывала сомнений.

– К сожалению, мне не удалось найти других моментальных снимков для сравнения, – серьезным тоном сказала она. – Мой муж до войны жил не в Англии, так что тут не было почти никаких его вещей. А вместе мы пробыли так недолго, что было как-то не до фотографий.

Люк кивнул. Он угадывал это ее состояние, настолько мучительное, что невозможно начать разговор с вежливого обмена общими словами. Что же он, не видел, как люди волнуются?

– Понимаю вас, мисс, я хотел сказать, миссис Элджинбродд. Он жил во Франции и воспитывался у бабушки, не так ли? А погиб довольно молодым – лет двадцати пяти, кажется?

– Да. Сейчас ему было бы тридцать, – она нервно и словно бы с надеждой оглядывалась по сторонам. Движение это, совершенно неосознанное, глубоко тронуло обоих мужчин. Будто военные годы неожиданно глянули им в лицо, и пестро разряженная толпа в тумане на миг обрела цвет хаки. Как бы усиливая иллюзию, сзади, с Крамб-стрит, сквозь станционный грохот до них донеслись скорбные литавры уличного оркестра. То была почти неузнаваемая тень давней мелодии, словно бы вызванная из небытия и чуть тревожащая смутной угрозой. Люк сразу как-то поник, опустив широкие плечи.

– Студийное фото и карточка для паспорта, как вы понимаете, много дать не могут, – произнес он, а тем временем его длинные пальцы рисовали в воздухе сперва довольно большой квадрат, а потом – совсем маленький. – Думаю, мне следует вам сообщить, что наши эксперты измерили соотношение частей лица на этих фотографиях. По их мнению, это разные люди.

Он наблюдал за ней, стараясь оценить ее реакцию. На лице, обращенном к нему, отразилось одновременно разочарование и облегчение. Казалось, умерла одна надежда, но родилась другая. Новость огорчила ее – но в то же время обрадовала. Пристыженная, недоумевающая, казалось, она вот-вот заплачет. Люку стало ее невыносимо жалко.

– Я нашла вот это вчера вечером, – она обернулась к Кэмпиону. – Боюсь, снимок чересчур плотный, это один ребенок фотографировал нашу собаку, и Мартин попал в кадр. Не знаю, чем эта карточка сможет вам помочь, однако любой, кто помнит Мартина, узнает его на ней.

И вытащив маленький выцветший квадратик из недр своей большой сумки, она протянула его Кэмпиону. Старший инспектор заглянул ему через плечо. То был пожелтевший отпечаток с передержанного снимка – толстый, негроидного вида пес барахтается на лондонской лужайке, а вдали, на заднем плане, улыбаясь, засунув руки в карманы и вытянув вперед шею, стоит парень с лихими усами. Никаких определенных черт кроме, пожалуй, характера. Тем не менее, фотография заинтересовала обоих мужчин, и они долго-долго ее разглядывали. Наконец Люк хлопнул себя по карману пальто.

– Я прихватил одну из тех фотографий, но сейчас ими некогда заниматься, – пробормотал он, и взгляд его снова пустился бродить по огромному вокзалу. Инспектор был смущен и не скрывал этого.

– Ясное дело, тут есть отчего нервишкам сдать! – его проницательность и участливый тон исключали самую возможность оскорбления. – Тут есть взгляд. Я понимаю, что вы имеете в виду. Точно. А скажите, миссис Элджинбродд, не было ли у вашего мужа младших братьев, родных или двоюродных?

– Нет, я об этом ничего подобного не слышала, – отрезала она. Предположение открывало некие новые возможности, не самые желательные в данных обстоятельствах.

– А теперь послушайте меня, – с таинственным видом произнес Люк, и его квадратные плечи, казалось, стали еще шире, чтобы заслонить ее, – единственное, что вам остается – это не терять головы. Все зависит от вас. Миллион против одного, что все окажется обыкновенным шантажом, а за парнем приводов больше, чем вагонов за паровозом. Пока он осторожничает, стало быть, не слишком уверен. Возможно, просто хочет на вас поглядеть, а может, рискнет заговорить с вами. Все, что вам следует делать – это предоставить действовать ему. Остальное предоставьте мне, понятно?

– Время, – поторопил из-за его спины Кэмпион. – Еще идти минут пятнадцать.

– Мне лучше выйти на платформу, – Мэг шагнула было вперед, но Кэмпион остановил ее.

– Нет. Там-то он и будет тебя высматривать. Оставайся тут, пока мы его не увидим.

Она удивилась, тонкие брови высоко поднялись на гладком лбу, выпуклом, как у ребенка, и невольно приковавшем к себе внимание Люка.

– Я думала, в записке имеется в виду, что он приедет батским поездом!

– Это он хотел бы, чтобы вы так думали, – интонация старшего инспектора опасно приблизилась к отеческой. – Он бы хотел, чтобы вы смотрели на поезд, а он тем временем вас преспокойненько выследил. Штемпель-то ведь лондонский, а? Чтобы взять перронный билет, незачем ехать в Бат.

– О! Ну конечно, – она сделала шаг назад и встала у него за спиной, в напряженном ожидании вглядываясь в толпу. Несмотря на такой эскорт, она выглядела совсем одинокой.

Туман сгустился, и крыша из стекла и железа скрылась под его засаленным чехлом. Желтые фонари еле пробивались сквозь сумрак, и лишь облака пара из труб локомотивов казались более менее чистыми. То особое, присущее большим вокзалам настроение сдержанного возбуждения, во мгле еще больше усиливалось, а приглушенные туманом звуки отдавались еще более зловеще и гулко чем обычно. С того места, где они стояли, были видны все проходы к перронам основных направлений, а чуть выше и левее – вход в вокзал, все четыре его огромные двери, и совсем рядом – ярко освещенный книжный киоск.

Наступал вечерний час пик. Пассажиры, спеша и толкаясь, покидали кассы, и волна за волной растекались по всему пространству одной из самых длинных в мире платформ. Справа от наблюдавших в сторону Крамб-стрит подымалась проезжая улица, а за спиной был подземный переход в метро и двойной ряд телефонных будок.

Люк с безразличным видом следил за входом в вокзал, а Кэмпион тем временем внимательно наблюдал за выходом из метро, так что обоих застал врасплох внезапный вскрик у них под боком:

– О! Глядите! Там, дальше! Он там, там! Мартин!

Мэг, застыв на месте и позабыв обо всем, показывала пальцем, как ребенок, и кричала срывающимся голосом.

В пятидесяти ярдах от них, на опустевшей полосе грязного тротуара возникла ладная фигура с военной выправкой. Мужчина был в яркой, но элегантно сшитой спортивной куртке и зеленой мягкой шляпе с плоской круглой тульей и загнутыми кверху полями; он только-только вывернул из проезда, ведущего на Крамб-стрит. Он шагал торопливо, целеустремленно, не глядя по сторонам. Даже на расстоянии можно было различить полоску больших усов, – а за его спиной, как бы подчеркивая его несколько театрализованно-военный облик, уличный оркестр залихватски грянул неистовый марш.

– Мартин! – Мэг рванулась вперед, прежде чем спутники успели остановить ее. Было в этом крике что-то, что долетело до незнакомца сквозь грохот вокзала. Нет, не собственно звук, а скорее эмоциональная волна, прошедшая сквозь толпу зевак и превратившая их в подобие телефонного провода. Кэмпион заметил цепочку повернутых к ним голов, а в конце ее – незнакомца, который, резко вздрогнув, застыл на какое-то мгновение. А потом бросился бежать.

Он мчался напролом. Скопление багажных тележек, доверху наполненных чемоданами и коробками, преградило ему путь, а Люк бросился ему слева наперерез, и тогда тот повернул направо, в открытый проход на пригородный перрон, возле которого стоял поезд в ожидании посадки. Мужчина мчался, словно убегая от смерти, не глядя под ноги, расталкивая прохожих, перепрыгивая через чемоданы, успевая огибать фонари за миг до столкновения. Люк мчался за ним, придерживая развевающиеся полы пальто, и уже настигал его огромными прыжками. Инспектор пронесся мимо Мэг, которая ринулась бы следом, не вцепись рука Кэмпиона ей в запястье.

– Сюда, – произнес он тоном, не допускающим возражений, и увлек ее на соседнюю платформу, по другую сторону состава.

Тем временем толпа запрудила пригородный перрон, и Люк пробивался сквозь нее, выкрикивая извечное вокзальное «Поберегись!». Изумленные носильщики замирали на полпути, билетные контролеры, поколебавшись, продолжали идти вперед. Появившиеся неизвестно откуда дети принялись с визгом носиться туда-сюда. Огромное скопление праздных зевак, которое всегда вырастает чуть ли не из самих городских мостовых, едва появится на что поглазеть, сомкнулась позади бегущих, сделав всякое попятное движение невозможным.

На параллельной платформе, куда наконец попали мистер Кэмпион с девушкой, они оказались совсем одни, пригородный поезд, все еще неосвещенный, темнеющий огромной гусеницей на соседнем пути, был отделен от них черным провалом с двумя полосками тусклого серебра. Все волнующие события происходили на противоположной стороне. В окнах, обращенных к ним, не было видно лиц, а внутри вагонов – никаких признаков жизни, Мэг казалась очень бледной, руки ее дрожали.

– Он убежал, – начала она было хрипло. – Мартин…

Внезапно речь ее оборвалась. Кэмпион глядел не на спутницу. Собранный, застегнутый на все пуговицы, он не сводил глаз с темнеющего поезда. Свет фонаря над их головами, рассеиваясь в тумане, придавал всей картине сходство с дном мутной реки. Расстояния обманывали, цвета искажались, и Мэг все казалось каким-то нереальным. Она уже не верила своим глазам, и в ее взгляде, устремленном вслед за взглядом Кэмпиона, сквозило недоверие.