Текст книги "Хроника одного падения…"

Автор книги: Марат Буланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Однако звали уже на вечерний чай. Возбуждённая толпа ринулась в столовую. Забренчали посудой. У

Михаила никаких съестных припасов не было, и он, естественно, не пошел со всеми. Тоска и тревога охватывали всё сильней и сильней. Вскоре, медсёстры поставили капельницу…

…На следующий день похмелье, по-прежнему, мучило. Его вызвали на беседу с врачом. Через главный отделенческий коридор, санитар, минуя несколько дверей, провёл Михаила в ординаторскую.

– Меня зовут Андрей Семёнович, – представился довольно молодой, в опрятном белом халате, мужчина с кошачьими, «крадущимися» повадками. – Скажите, какое сегодня число, год, как зовут? Что с вами произошло? Сколько пили?

Михаил обратит внимание, что за спиной, сидели еще два врача и пристально за ним наблюдали.

– В газете, говорите, работаете? А это вам не кажется? Ну что ж, полечим немного, вы ведь, не против?

– Нет, я как раз против. Не хочу здесь лежать! Я же нормальный. Поэтому, имею право отказаться!

– Что ж, пишите отказ, но навряд ли, из этого что-то получится… – Андрей Семёнович поморщился. – Всё, больше вас пока не держу. Пройдите в отделение.

5

Шел уже десятый день «неволи». Михаил немного освоился в больнице, душевное состояние почти стабилизировалось. Недавно, его перевели в более «комфортабельную» первую палату, где было просторнее и чище, но главное, строгий режим свободней, а больные вполне нормальными людьми. Не такими психами, как в «наблюдательной».

В отделении он насмотрелся на всяких «умалишенных». И буйных, и депрессивных и совсем полудурков, лишенных человеческого образа. Сам, однажды, на вязках лежал. Несколько раз, был свидетелем тяжелых эпилептических припадков. А один псих, как-то утром, чуть не повесился в туалете. С петли сняли…

Уже пару раз, приезжала мать с «дачками». С сигаретами и едой к вечернему чаю, вопрос, так остро, теперь не стоял. Психи в отделении Михаила уважали, – всё-таки, не такой «дурак» и не доходяга, как самый низший класс, подбирающий с пола чебоны в курилке.

Мать привозила и чай, который был, по здешним меркам, «сокровищем», и строго запрещался местными «властями». Михаила научили, как незаметно проносить его, зацепив резинкой носка на ноге, в крайнем случае – подмышкой.

Без чая, в этой добровольно-принудительной «зоне», прожить было очень тяжело. Чифир снимал «тормоза» «колёс», поднимал дух, на время купировал депрессию. «Мутили» его втихаря, подцепившись к проводам в туалете. Пили чифирь, в отделении, только «избранные»…

Естественно, Андрей Семёнович Михаила, из больницы, никуда не отпустил, хотя тот и написал заявление на отказ от лечения. «Хотите, чтобы специальная комиссия его рассмотрела? Вас ведь, могут здесь оставить на неопределённый срок, если посчитают, что подлежите интенсивной терапии. Поэтому, не советую обращаться в инстанции». И бедняга, заявление вынужден был забрать.

Вечерами, он дефилировал вперёд и назад по длинному коридору, вдоль линии окон, вместе со всеми, – постоянный сон и малоподвижный режим надоели по горло. В столовой кормили, более или менее, сносно, но, всё равно, было противно смотреть на вечно голодных «дураков», торопливо глотающих баланду.

Каждый вечер, Надя не оставляла мыслей. Тоска по ней была, порой, невыносимой. Написал несколько любовных стихотворений, посвященных отношениям. Но постепенно, острота чувства, – в том числе, и под воздействием таблеток, – стала стихать.

В отделении, Михаил познакомился с Димкой Згогуриным, примерно его же возраста парнем, очень подвижным и, с виду, никогда не унывающим. Вместе, в одной команде, варили чифирь, продавая страждущим «нифеля» (остатки чая после заварки), брали за них сигареты с фильтром. Вечером, делились наболевшими проблемами. Вскоре, стали – не разлей вода.

У Димки тоже были страхи и невесёлые мысли; кроме того он страдал лекарственной токсикоманией, – в своё время, пристрастился к циклодолу и разным там транквилизаторам. Без «колёс», уже не мог жить.

– Димыч, так какой диагноз тебе, всё-таки, ставят?

– Ясное дело – шизофрению. – Згогурин лежал на шконке и жевал конфету. – И у другана, не беспокойся, то же самое. Здесь ведь, в основном, шизофреники и лечатся.

– Но у меня же невроз!

– Если б было так, сюда бы не отправили…

Обеспокоенный Михаил, наутро, стал допытывать врача, но тот ушел от ответа. Мол, этого знать не положено, тем более что ничего, мол, страшного у вас нет. И пациент успокоился.

…Через полтора месяца, настал момент выписки, которого новоиспеченный «клиент» психбольницы ждал, считая дни. Обычно психов отпускали домой с родственниками, но Михаил отправился один, самостоятельно – врач разрешил. Настроение было приподнятым, если не считать мыслей о Наде. Ну и пусть, не так гладко! Он еще покажет себя и, всё равно, добьется того, чтобы простила!

Однако, первым делом, нужно было решить вопрос с работой, которую Михаил, не предупредив никого, бросил и ушел в запой.

Придя в «Вечерку», сразу направился к редактору, рассчитывая на то, что его, и на этот раз, как всегда, простят. Сысоев, мельком взглянув на подчинённого сверху вниз, попросил немного подождать.

– Ну, вот что, дорогой. То, что принёс больничный, меня это мало волнует. Газете нужна ра-бо-та! А ты отдыхаешь, уже несколько месяцев, после пьянки. Короче, терпение лопнуло. Пиши заявление об уходе. Больничный оплатим.

– Но Фёдор Савельевич, дайте, хотя бы, испытательный срок. Ну, выведите за штат, только из «Вечерки» не выгоняйте!

Редактор внезапно побагровел:

– Мы тебе давали шанс? Давали. Сколько можно нянчиться?! Пошел вон отсюда, если не ценишь хорошую работу!

Михаил попятился к двери и, страшно подавленный, вышел. «Что теперь делать? Куда сунуться? Ведь, по всем городским газетам обо мне ходит слава, как о неисправимом алкоголике… Точно, никто не примет! А сейчас, с трудоустройством, вообще, большие проблемы. Такое, блин, место потерял! Одна беда за другой! А, главное, что скажут родители?..» – он, бессильно, опустился на стул в пустом коридоре.

Часть II

Глава 1

1

После смерти Бориса Борисыча, какой-либо надежды на профессиональное самоопределение, у Михаила не осталось. Его наставник был единственной связующей нитью со школой Берлина, и сейчас эта нить оборвалась. О диссертации думать уже не приходилось. Горемыка оказался предоставленным самому себе. Стремление к «самому главному в жизни» так и не реализовалось, и он был душевно угнетён, раздавлен. Какой смысл, вообще, теперь что-то предпринимать?

Кроме того, Михаил был без работы и денег. В первые же дни, после увольнения, заглянул сразу в несколько, редакций городских газет, предлагая свои услуги, но там, мягко говоря, дали от ворот поворот. «Нет, конечно, приносите что-нибудь интересное – информации, заметки, материалы, – получите за это гонорар, но, увы, в штат взять не можем…». И безработному ничего не оставалось, как принимая во внимание старые связи, согласиться на «предложение».

«Но ведь это копейки! И потом, как работать без телефона, без редакционных заданий – на одном голом энтузиазме?». Михаил привык выполнять построчный план, привык, что рядом трудятся коллеги, а тут у него, даже рабочего кабинета не будет… Он теперь изгой, потерявший некогда, высокий социальный статус.

Осталась одна надежда на любовь Нади. «Всё равно, не забыла, – успокаивал себя. – Наверняка, до сих пор любит. Но я, ни за что, первым не пойду на примирение! Пусть помучится… А потом, не выдержав характера, в любом случае придёт! Так что, не всё, брат, потеряно!». И Михаил ждал в исступлённом напряжении, что деваха появится вот-вот. Ждал вечера, считая часы, потому что днём, Надя училась в универе и освобождалась, вероятно, только к шести. Однако дни проходили один за другим, а её не было и не было.

Родители, узнав, что сына погнали с работы, естественно, очень расстроились. Особенно отец: «Сейчас совсем на шею сядет! Такую работу профукал! Кем был, – и кем стал… Иди теперь, куда хочешь, устраивайся, – хоть на завод учеником!». А мать утешала: «Ничего-ничего… Еще поднимешься на ноги. Всё будет нормально…».

Вечеркинским «друзьям» – Шарову и Никитскому – было не до бедняги. Виталик разругался с самим редактором, и рассчитался. Но его, тут же, как отличного журналиста, взяла к себе «Новь». Сразу задрал нос и с Михаилом, поддерживать былые отношения, уже не захотел. Пропал у него интерес к человеку «без роду и племени». А с Никитским, «отверженный» особо и не дружил. В нынешнем же положении, Александр Иванович и вовсе не проявлял, к изгою, внимания.

Сергей Николаевич, директор «Молодёжного центра», тоже, заметно охладел к товарищу совместных пьянок. «Ну, кто ты теперь? Раньше я, хоть гордился, что – друг корреспондент газеты, и деньги у Мишки всегда водились, можно было даже занять. А что сейчас? Неудачник ты, без определённого рода занятия!..».

Михаилу всё это было, крайне неприятно, сознавать. Тянуло выпить, разогнать тоску, но он держался, дав себе строгий зарок. Первое время, кормился с небольших гонораров, получаемых то в одном издании, то в другом, куда приносил материалы. Таких, фактически, безработных журналистов, оказалось более чем достаточно. Смотреть на их грустные, испитые физиономии было, как-то, не по себе. Неужели, и Михаил, превратился в нечто подобное?..

Еще со времени, когда работал в «Вечерке», осталась связь с компанией «Прополис», президент которой, с детства Михаила знал, живя, в годы отрочества, на параллельной улице. Горлов, – преуспевающий бизнесмен, – теперь, в сложные для друга времена, по-прежнему, подкидывал интересные информации, даже попросил подготовить рекламный материал. И бедняга старался изо всех своих сил, тем паче, что Горлов хотел сделать его в будущем, пресс-секретарем и редактором собственного бюллетеня «Пчела». Но этим планам не суждено было сбыться.

2

– Вот, дядя Коля, такие сейчас дела… А насчет Нади, – люблю я её по-прежнему, даже сильней, чем раньше… – Михаил, расчувствовавшись, изливал Норину душу.

– Да на хрена, эта наука сдалась! Итак, всё давно изучено… Пиши лучше стихи. Вот поэзию-то, люди точно оценят. А кому психология нужна? Псу под хвост… Значит, говоришь, никакие газеты не берут? Это плохо. Да не переживай сильно-то! – неунывающий поэт хлопнул друга по плечу.

– Если честно, сейчас на всё наплевать… Но вот не знаю, как быть: посоветуй, сходить к Наде или не стоит?

– А почему не сходить? По лбу ведь, не ударит! Бабы, они, брат, внимание, поклонение любят… Зайди, как бы, между прочим, только достоинства мужского не теряй, а не то – хана!

«Может, действительно, отправиться к ней? – раздумывал Михаил. – Но не домой, – родители ведь там. Надо в универе перехватить! Узнать расписание занятий, после лекции встретить, и поговорить начистоту». И он приступил к осуществлению плана.

Была середина ноября. Уже выпал снег. Темнело быстро. Островерхие корпуса университетского городка, выделялись на фоне мрачного неба. Занятия заканчивались в семь. Наконец, прозвенел звонок. Из аудитории начали выходить студенты.

Сначала, он даже не узнал Нади. На девушке был коричневый, почти деловой костюм: узкая юбка с элегантным пиджачком, из которого выглядывала, ярко желтая, блузка. Надя надевала осеннюю куртку, когда, внезапно, увидела Михаила. Густо покраснев, схватила сумку с книгами, и быстро пошла к выходу. «Подожди, Надя!» – еле догнал её. Не поднимая глаз, девчонка вымолвила:

– Зачем ты сюда пришел?

– Давно не видел, вот потому и здесь… – задыхаясь от волнения, проговорил Михаил.

– Мы же, вроде, расстались? – Надя, быстрым шагом, двинулась по аллее университетского городка. «Друг» еле поспевал за ней.

– Расстались, да не совсем. Надо многое сказать. Да не беги ты!

Перейдя дорогу, вышли к трамвайной остановке.

– Ну, что хотел, говори! – нетерпеливо бросила Надя. – Всё ведь, давно уже сказано.

– Нет, не всё! Во-первых, хочу попросить прощения.

– А что, во-вторых?

– Что не могу без тебя жить! Я…

Подошел трамвай. Вошли в переполненный салон, оказавшись, прижатыми друг к другу.

– А я, как видишь, живу! Не умерла ведь…

– Меня два месяца не было дома. Хоть приезжала?

– Конечно же, нет! С чего вдруг решил, что приеду к тебе?

– Ну, мало ли…

Михаил сделал вид, что обиделся. Остаток дороги, ехали молча. Выйдя из трамвая, до улицы Заякина, шли, в свете ночных фонарей, по раскисшей от выпавшего снега, дороге.

А вот, и надин дом. Встали у дверей.

– Подожди, не уходи! Значит, больше не любишь, да? – «друг», с замиранием сердца, ждал ответа. И тут, у Нади, в душе, будто плотину прорвало:

– А за что любить?! Ты ведь, ударил в самое больное место! А я жалела пьяницу, думала, что, наконец, устрою свою судьбу! А гада, волновало только то, с кем раньше спала! Какой махровый эгоизм! У тебя, разве никого, – до нас, не было?! Занёс, блин, какую-то заразу и в ус не дует!

– Какую заразу?! Ничем я не болею! Видимо, опять, трахалась! – они орали друг на друга так, что услышала мать Нади и, спустившись с внутреннего крыльца, вышла.

– Молодой человек! Оставьте её в покое! А сюда, больше не ходите. Нам пьяницы не нужны. Тем более, Надя намного младше, а вы еще, чего-то, кочеврыжитесь… Убирайтесь!

Шокированный Михаил хотел, что-то сказать, но передумал. Резко развернулся и пошел по направлению к остановке, прогоняя и прогоняя, в мозгу, эту нелицеприятную сцену. Обида душила его. «О, стерва! А я еще любил! Ну, погоди! Найду замену, в сотню раз лучше! Еще вспомнишь друга, – вспомнишь, сука!..».

3

Дома несчастный не находил себе места. Пришла мать попроведовать.

– Что-то холодно у тебя. Почему не топишь?

– А, да не до этого… – у него, всё было написано на лице.

– Так и сохнешь по Наде? Давно уже пора забыть. Захотела бы – давно пришла… Нашел бы, своего возраста женщину, да и женился! – мать сокрушенно покачала головой.

– Никто мне не нужен, кроме неё… Только что, послала подальше. Обиделась, видите ли…

– Да оставь девчонку. Я сразу знала, что у вас ничего не получится… Что будешь завтра-то делать, в субботу? Надо бы, отцу помочь с курятником!

– Помогу, конечно. Денег на танцы дашь? – Михаил вопросительно посмотрел на мать.

– Ладно уж, дам. Может, с кем-нибудь и познакомишься. Только об одном прошу – не пей!

– Я же завязал! Даже пива брать не буду. Давай-ка, всё-таки, растоплю печь…

…На следующий день, мысли, о нежелании Нади восстановить отношения, – не давали Михаилу покоя. Вечером, предварительно созвонившись с Сергеем Николаевичем, надел свой лучший, тёмно-синий костюм, белую сорочку и поехал во дворец Горького, где его уже поджидал товарищ. Народу на танцы «Кому за тридцать» привалило много, причем возраст отдыхающих колебался от 20 до 60 лет.

– Слушай, жаба, а молодых-то лимпомпосиков сегодня порядочно! Выбор есть! – директор жадно рассматривал пёструю толпу, поднимающуюся на второй этаж, в танцзал.

– Значит, будем работать! – Михаил сказал это лишь для того, чтобы поддержать своё собственное, совсем невесёлое настроение. – Может, по пиву? Болыие-то и не стоит…

В баре, некуда было ступить. К стойке, пробрались без очереди. Выпитой бутылки пива хватило, чтобы алкаш, что называется, «завёлся».

В танцзале, музыка гремела так, что закладывало уши. В полумраке со светомузыкой, под упругий ритм, бесновался народ.

– Вот эти, вроде, ничего! Да вон, вон… – прокричал Сергей Николаевич в ухо напарнику, показывая куда-то пальцем. Сквозь толпу, пробрались к двум разукрашенным, разодетым девицам. Тут же, познакомились, дождавшись медленного танца.

– Может, вы нас в бар пригласите? – прильнула к Михаилу та, что была повыше и «поинтеллигентнее».

– А давайте, сходим вдвоём. Пускай, они себе порезвятся…

Денег было мало, и кавалер приобрёл пару бутылок пива.

– Вы, значит, каким-то пивом дам угощаете?! – сделала недовольную гримасу девица. – Так вот, лакайте его сами, а я пошла!

И он остался один, не совсем понимая, что произошло. А что особенного? Разве, нельзя попить «Балтику-9»?..

Настроение сразу упало. Прикончив обе бутылки, взял 200 грамм водки. И пошло… Очень смутно, помнил еще каких-то баб, которые угощали уже его; дорогу домой…

– Там ваш сын, в луже валяется пьяный! – к родителям, пришел сосед с ближайшей улицы. Мать, тут же, вышла «навстречу».

Михаил лежал прямо в грязи, в своей лучшей куртке и лучшем костюме, силясь встать. Одного ботинка не было. Ремень, кто-то снял, или он его потерял. Наконец, на карачках, сделал несколько «шагов» и, опять, повалился. Мать еле доволокла до отцовского дома.

– Ах, сволочь! И надо же было, так нажраться! – батя, в сердцах, плюнул и ушел смотреть телевизор. А мать помогла «дойти» до истопленной, еще днём, бани, где раздела Михаила и стала поливать из ковшика тёплой водой, смывая грязь.

– А Нна-дя мме-ня, всё равно, ллю-бит! – мычал сын, который сидеть далее нормально не мог, – валился на бок.

– Так-то ты на танцы ходишь! Так-то не пьешь! Алкаш проклятый! – мать мыла, слипшиеся от земляных комков, волосы. – Что, сейчас – опять запой? Опять, будешь к нам стучаться, покоя не давать?! Ладно, хоть отец пока трезвый. А если вдвоём будете валяться, что тогда с вами делать-то буду?!

Но Михаил, вряд ли, из этих слов, что-либо понимал…

4

Мать, устав от домашней рутины и обидевшись на Михаила, собралась и уехала в Набережные Челны, к сестре. На неделю. Хотя поездку в Татарию, к родственникам, она и намечала давно, но выбраться из круговерти дел, всё не удавалось. А теперь вот, после окончания огородных работ и прочая, прочая, такая возможность, наконец, представилась. Строго наказала Игнатию Ивановичу, смотреть за домом и непутёвым сыном. «Сам, хоть не запей! Я ведь тебя знаю!..».

Оставшись, фактически, наедине с собой, отец приуныл, – всё из рук валилось. Но больше, расстраивал «алкаш», который качаясь и неся пьяную белиберду, возвращался, каждый вечер, неизвестно откуда. «А почему, и я не имею права, пропустить баночку пива? С одной-то, ничего не будет…» – обманывал себя пенсионер. И как-то вечером, со скуки, сбегал до рыночного ларька…

В дверь позвонили, когда на дне «пузыря» с водкой, оставалось грамм двести.

– Ты че, запил? – Михаил, обросший, пропахший перегаром, подошел к заставленному «бухлом» столу. – Тогда и мне наливай!

– Нет, не будешь пить! Хотя, давай по пятьдесят… Хрен с ним! – сдался батя. – Че поздно ходишь? Когда будет остановка?

– Сам о себе думай! Опять ведь, в наркологию повезут!

– Да я только сегодня, и всё… Жениться-то, собираешься когда? Такую девку упустил! А теперь вот, – смотри в окно, как кот…

Вместо ответа, сын опорожнил початую бутылку пива.

– Денег немного дашь? – отрыгнул.

– Какие деньги! Нет у меня ничего! Ну ладно, посидел и хватит! Спать счас лягу… Всё-таки, жизнь тебе надо менять! Зря не слушаешь отца. Погибнешь без нас…

Михаил вышел на улицу и поплёлся, на остановку автобуса. «Хорошо бы, баб подснять, и к Норину с ними нагрянуть. У него деньги, точно есть!».

На остановке, подходящего «материала» не было. Поздновато уже. Люди, поджидающие автобус, прятали лица в воротники пальто, – дул холодный, резкий ветер, вперемежку с дождём. Одних пассажиров подъезжающие автобусы забирали, – им на смену подходили другие. А Михаил, так и стоял, выискивая «жертв», всё больше и больше замерзая.

Наконец, появились две дамочки, более или менее, удовлетворяющие «вкусу». Подойдя, без лишних разговоров, предложил им пойти на «квартиру» к Норину.

– Посидим, почитаем стихи… А то вон, как замёрзли! Хоть обогреетесь.

Девахи, немного поломавшись, согласились. На подходе к норинскому дому, заметил, что света нет. «Черт бы побрал! Куда ушел в такое неподходящее время?! Че я с ними, делать-то буду, без бабок?..».

– Девчонки, подождите немного, – приду, через минуту-две…

Он, оставив гостей в «халупе», бросился через дорогу к отцу. Стал стучать. Ни ответа, ни привета…

«Вот сволочь! Нажрался и спит! Алкаш несчастный!» – Михаила вдруг, охватила безудержная ярость. Со злости, схватил подвернувшуюся, под руку, палку и начал, с остервенением, бить стёкла в окнах.

– Открывай! Открывай же!

Но батя, возможно, перепуганный до смерти, не показывался.

– Ну, и черт с тобой! – плюнул Михаил. Бросил палку, вернулся к девкам.

Те смотрели на него, с явным беспокойством.

– Что там, у вас произошло?!

– Да ерунда… В общем, девушки, денег я не достал. Что делать будем?

– Светка, сходи к Рыжему, да и давай сюда! – подмигнула подруге та, которой было лет восемнадцать. – У него бабки-то есть!

Остались вдвоём, поджидая вертлявую, толстозадую Светку. Вернулась через 40 минут, с каким-то парнем. С собою, они принесли спирт.

«Да и бог с ним, что ничего с бабьём не получится. Главное, выпить есть…» – решил для себя Михаил. Компания, развеселившись, бухала до двух часов ночи. Рыжий оказался «хорошим» парнем, всё подливавшим и подливавшим «пойла», ничего не подозревающему, хозяину дома.

5

Под утро, Михаил проснулся от пронизывающего холода. В доме никого, кроме него, не было. Глянул, и ахнул: рама в окне разворочена, ветер раздувал порванные шторы. «Что здесь произошло?!» – припоминал вчерашнее. Открыл шкаф, – боже! – вещей, что были, там не оказалось, а из буфета на кухне, ворюги утащили всё содержимое, кроме научных книг. Даже никому не нужные фотографии! Пропал и старый, облезлый баян с выпирающими планками, на котором занимался, когда еще ходил в музыкальную школу…

«Вот сволочи! А окно-то, зачем ломать? Можно ведь, унести ворованное через дверь… Не понимаю!.. Может, пьяные, хотели инсценировать кражу, будто, кто-то залез с улицы?» – лихорадочно размышлял Михаил, закрывая окно покрывалом с постели.

Раскалывалась голова. Отправился, через дорогу, к отцу. Дверь была нарастапашку. Батя валялся на диване, – в дупель пьяный. Резко пахло мочой, перегаром и еще, черт знает чем. Дом полностью выстудился. На столе – батарея пустых бутылок, клеёнка скомкана, в разлитом пиве лежало несколько денежных купюр.

«Видать, сходил уже купил. Опохмелился. Теперь будет лежать, как свинья, в собственном дерьме, не вставая. Надо, хоть прикрыть его чем-то… Холодища-то какая! Ну, и наломал, вчера я дров!».

Михаил подобрал смятые деньги, слил остатки водки в стакан, залпом выпил. И тут, на пороге, появилась тётка, младшая сестра отца, – толстая, молодящаяся баба в осенней куртке. Затарахтела:

– Боже мой! Запил!.. И ты, что ли, пьешь? Кто окна-то, в доме побил? Нужно срочно, телеграмму отправить в Челны, а то, вы вдвоём натворите дел! Всё ведь, ворьё вынесет из хаты!

Михаил не стал слушать, развернулся и пошел на местный рынок. Если что, тётка посмотрит за отцом. А ему, нужно срочно принять, чего-нибудь, «на грудь», а то мутит, что-то шибко…

…Под вечер, нежданно-негаданно, прибыл друг, – Юрка Волгин, с которым еще в юности учились в музыкальном училище. Рослый, кареглазый, с персиковым румянцем, в дорогом, добротном костюме и кожаной куртке. В своё время, Юрка нашел неплохое, в финансовом отношении, местечко и теперь, жил с женой и двумя близняшками-дочками, как говорится, прилично. Ну, не новый русский, конечно, но всё-таки… К Михаилу, хотя и редко, наведывался. И всегда, с бутылкой.

– A-а, владелец заводов, газет, пароходов…

– Михайлушка, Бог ты мой, бухаешь, что ли?! И батя запил?! Ну, вы даёте! Это, конечно, от радости плачешь, что друга увидел? Татарская морда! Ну, рассказывай, как жизнь бестолковая!

Алкаш, и вправду, раскис, заливаясь пьяными слезами. Было жалко отца, себя, своей неудавшейся судьбы. Юрка же, не в пример, был бодр, весел и неистощим на шутки. Ни дать ни взять, Арлекин с неудачником Пьеро.

– Да не переживай! Помнишь, как с Мальцевыми в поход ходили, в пещеру? Вот, были времена! Ничего не боялись, – в такую нору, под землю, залазили! Молодые… Думаю, – это лучшие наши годы… – Волгин разливал, принесённую водку, по стаканам.

– Лучше скажи: сколько бабок, у тебя, в банке лежит? – оборвав Юрку, спросил пьяный Михаил, настроенный не столь радужно.

– Ну, 250 тыщ долларов. Устраивает? Че докопался-то до денег? Завидуешь, что ли?

– Было бы, чему завидовать… А ведь, в училище казался совсем другим. Стремился к мастерству, творчеству… А сейчас, променял это, на счет в банке! Все вы – на одно лицо!

– Если б, у тебя семья была, другое бы лопотал, творец! – огрызнулся Юрка. – Давай-ка, лучше бухни!

Но его друг, уже валился на кровать.

…Мать примчалась из Челнов, через пару дней. Михаил к тому времени, был, что называется, в тяжелом состоянии. Как, впрочем, и Игнатий Иванович, превратившийся в пьяное животное, ходившее под себя. Оба просились в больницу, так как без медицинской помощи и изоляции, попросту, не могли выйти из запоя. В наркологии, как назло, не было мест. Оставалась одна психбольница. Мать, для обоих, вызвала бригаду.

Глава 2

1

– Ну что, с прибытием, Михаил Игнатьевич? – заведующий первым отделением, Вадим Геннадьевич Мыльников, улыбался. – Опять, значит, к нам! Не часто ли, – как думаете? Смотрю, пьянка для вас, стала главным содержанием жизни? Как состояние?

– Пока тошно… – Михаил, пряча глаза, пожал протянутую руку. Ему было неловко перед врачом, – небритому, опухшему, подавленному.

Опять, эта чертова, наблюдательная палата! А в отделении, – почти те же, знакомые лица. Лежат-то подолгу, из одного района, а, к примеру, такие, как Вадик Татаровский или Стас Шлёп-нога, – эти, годами живут здесь. Одного родня не забирает, а другому идти некуда, – жить попросту негде…

Сосед по койке, татарин Батыров, сам с собой о чем-то разговаривал. В коротких, чуть ниже колена, хэбэшных штанах, обросший, – взгляд безумца. Подошел к окну и долго смотрел в него, беспокойным взглядом. Потом, присел на корточки и стал что-то искать, между отделениями батареи. «Нашедши», быстро положил себе в рот, «переживал». Начал подбирать какие-то крошки с пола, – и опять в рот.

Михаил смотрел на всё это, с растущей тревогой. «А что, если такой вот придурок, ночью, возьмёт подушку, да и задушит? Были ведь случаи! А в четвертой «конюшне», где хроники лежат, тоже убийство произошло. Один доходяга-псих, воровал ночью сигареты у больных, дак Фидель, авторитет палаты, поймал его и, за пачку «Примы», так избил, что тот, через некоторое время, в реанимации помер! А Фиделя, после, отправили на «спец» – стационар для больных-убийц, который, похуже будет всякой тюрьмы! Там режим – строгач! Не то, что здесь – «ясли для детей». Не позавидуешь…».

Через неделю, Михаила перевели не в первую, «элитную» палату, как он предполагал, а как раз в четвёртую, худшую, в которой психов держали, выпуская только в туалет, покурить, да в столовую. Санитар, злющий, как собака, сидел рядом на посту, карауля двери с окошком, забранным железной решеткой.

В первую же ночь, у Михаила украли сигареты, спрятанные в подушке. «Это Обезьяна! Больше некому! Крыса! – подбежал с горящими глазами Сашка Патлусов, 18-летний психопат, отчаянный драчун и нарушитель спокойствия в палате. – Сёдне вечером, с Капризкой устроим ему хорошую жизнь!».

Обезьяна представлял собой жалкое, пускающее слюни, тут же мочащееся, даже не ходя в туалет, подобие человека, – всеми презираемое и получающее, одни подзатыльники и пинки. Он ничего не понимал, кроме элементарных инстинктов – поесть и покурить. Босиком, вечно голодный, что-то мычащий и, постоянно, ворующий у своих сопалатников. В прошлом, до болезни, был офицером милиции и, видимо, еще и поэтому заслужил ненависть окружающих, живущих по законам зоны…

Сашка с Капризкой, – тоже, молодым принудчиком-дурнем, попавшим в психушку за хулиганство и кражи, – скакали по сеткам кроватей, издавая громкое ржание. Потом, прямо по застеленным постелям, начали гоняться друг за другом. Психи их боялись: если кто «возбухнет», тут же получит по морде. Набегавшись, наоравшись, неугомонная парочка стала «вершить суд» над Обезьяной.

«Будешь еще воровать, падла?!» – Сашка, пиная Обезьяну в живот, бил кулаками по спине и лицу. Тот, согнувшись, закрыв голову руками, забился в угол. «Будешь?! Будешь?!» – Сашка вошел в злой раж, ему «помогал» Капризка. «Ну, хватит, хватит, наверное, Саша! Проучили, и хватит! – вступился Михаил. – Вас же, потом, за избиение и накажут!». Но рассвирепевшие драчуны, даже не слышали. «А-а!» – заорал Обезьяна, и, на счастье, вошел санитар Серёга, – высокий, здоровый мужик, только что заступивший на вечернюю смену.

«Ну, че вы делаете, в натуре? – Серёга был редким исключением из персонала, жалеющий психов. – Хватит, я сказал! Неужели не соображаете, что это больной человек, который ничего не понимает… И остальные, тоже хороши! – крикнул собравшейся толпе. – Над человеком издеваются, а сами молчите! Сашка, еще раз такое повторится, на пять вязок, б-дь, привяжу!».

Все разошлись. Серёга дал, плачущему Обезьяне, сигарету. Михаилу было не по себе: «Ну, дурдом! Быстрей бы, отсюда уехать! О, чертова жизнь!..».

2

Заканчивался первый месяц больничного «заточения». Из четвертой «конюшни» Михаила, вследствие «улучшения состояния», перевели во вторую палату. Вздохнул с облегчением. Здесь-то, более или менее, человеческие условия! Но, всё равно, тоска по «воле» брала своё. Тут ведь, натуральная тюрьма! Закрытая зона… Водили их, правда, в баню. Перед этим подняли в шесть часов – бельё снимать, а потом, – строем мыться. И попробуй, откажись! За отказ – вязки. За чифирь – тоже вязки. За драку – тем более…

Вечерами, – как раз, до вечернего чая, когда делать, совсем было нечего, – подступали тяжкие переживания. «Как же вышло, что с Надей случилась такая разительная перемена? Ведь всё, до поры до времени, было прекрасно… Она, точно ненормальная! Дура, с чересчур завышенной самооценкой. Впрочем, бабы, – почти все такие…».

Подошел Саня Дёмин, приятель из третьей палаты, добродушный толстяк с бородкой, всегда приветливой улыбкой. Сел рядом на кровать.

– Че делаешь?

– Да тоска заела… О Наде вспоминаю.

– Мне хорошо, – не о ком вспоминать. А она-то знает, что здесь?

– Ей и не нужно знать. Сразу подумает: псих! – Михаил поморщился.

– Не подумает! Возьми, да позвони. Может, приедет? – Саня хитро подмигнул.

– А что, – это мысль! Но ведь, у неё телефона нет.

– Адрес есть? Меня, послезавтра, выписывают. Могу передать, что надо.

– Дак передай! Точно! Почему раныие-то, не подумал об этом! – окрылённый, Михаил толкнул Дёмина плечом. – Ну, ты молодец!.. А вдруг, не захочет? Нет, она точно не приедет! Порвала ведь, все отношения…

– Да как не приедет! Ты же больной, болеешь… Бабье-то сердце жалостливое. В общем, – давай адрес.

Дёмина вскоре выписали. Михаил потерял покой: согласится ли Надя проведать в психушке? До воскресенья, – времени свиданок, – оставалось три дня. Сколько было передумано, пережито! И вот, момент встречи настал…