Текст книги "От мифа к сказке"

Автор книги: Марат Исангазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Исангазин Марат
От мифа к сказке

МАРАТ ИСАНГАЗИН

ОТ МИФА К СКАЗКЕ

"...он с нежностью взирает на свою мечту и в полночь

крадется к могиле своего бога" Ф.Ницше

– О В одну и ту же реку нельзя войти дважды. Все течет, все изменяется. Так и научная фантастика как вид литературы не есть что-то статичное и неизменное. Она развивается и каждый последующий момент лик ее уже иной. Но какова закономерность этого изменения? В чем движущая сила? Это я и попытаюсь показать ниже. Точка отсчета – 1957 год, "Туманность Андромеды" И.Ефремова, с которой и началась советская фантастика.

– 1 ПЕРВЫЕ всегда вооружены. Оно и понятно: фронтир, граница мира, граница цивилизации, граница освоенного пространства. Рифленная рукоять "Кольта" в открытой кобуре – это надежно. И неважно, как он потом стал называться: бластер ли, лазер, атомный пистолет или противометеоритная пушка. Довод один: все вокруг чужое, а значит, опасное – иная планета, иной материк, индейцы, змеи, чудовища. А лучшая защита – это активная оборона, переходящая в наступление: "У обоих звездолетов установили наблюдательные башенки с толстыми колпаками из силикобора. В них сидели наблюдатели, посылавшие время от времени вдоль пути веера смертоносных жестких излучений из пульсационных камер. Во время работы не угасал ни на секунду свет сильных прожекторов" (И.Ефремов "Туманность Андромеды"). Враг – тот, кто нападает. Нападением считается все, что мешает звездолетчику (разведчику, десантнику), все непонятное, все непонятое. На осмысление времени обычно нет. Когда уже "или-или", самый простой и самый действенный выход – уничтожить помеху. Стрелять раньше, чем думать. И поздно уже потом прозревать, что ты просто оказался на звериной тропе, а инопланетных животных (таких ужасных и таких опасных на первый взгляд) гонит на тебя пожар (Дм.Биленкин "На пыльной тропинке") Нет у ПЕРВЫХ (и не может быть) понимания, что "Алиен", то есть "Чужой" (тот персонаж из фильма Ридли Скотта, то ужасное чудовище) – это никак не обитатель осваимого ими мира (исследуемой планеты). Ведь этот самый обитатель – у себя дома. "Чужой" – сам разведчик, проникший извне в этот мир та змейка, что выскочила из живота одного из персонажей фильма и выросла потом в огромного монстра. Все как в песне у Галича о поездке Клима Петровича Коломийцева в командировку в одну из африканских стран: "Я-то думал, что там заграница, думал, память как-никак сохранится. Оказалось, что они, голодранцы, пологают так, что мы (!!) – иностранцы". Но до понимания этой ситуации ПЕРВЫЕ еще не доросли. Пришпоривая коня, надвинув на лоб широкополую ковбойскую шляпу или там цивильный гермошлем скафандра, они осваивают миры и пространства. "Милостей от природы" они не ждут, они навязывают ей свою волю, свою свободу, свое понимание мира. ПЕРВЫЕ – это и ученые. Исследователи, очкарики, яйцеголовые.И они на границе мира, мира познанного. Их экспансия тоже безудержна. Они проникают в прошлое и будущее, создают кибернетические машины, изобретают что-то несусветное. И все – с энергией, напором, без страха и сомнения. Мир – это точка приложения сил. Поле для исследования. Объект, требующий изучения. Изучение разумом, тем что называется "рацио". Первым появляется ЭПОС ("Это было время, когда люди начинали прокладывать пути в Звездный Мир. Сильнее извечной тяги к морю оказался зов Звездного Мира. Ионолеты покидали Землю. Буйный хмельной ветер открытий гнал их к звездам. Еще бродили экспедиции в болотистых лесах Венеры, еще пробивались панцирные ракеты сквозь бушующую атмосферу Юпитера, еще не была составлена карта Сатурна, а корабли уже шли к звездам дальше и дальше..." – Г.Альтов, В.Журавлева "Баллада о звездах"). Сначала надо рассказать о границе мира, показать, что это за место такое,где Сцилла и Харибда ожидают корабли, где бродит одноглазый Полифем и выстроен Лабиринт, где нападают на неосторожных путников марсианские пиявки и кишат хищной нечистью венерианские болота. Интерес вызвает практически любое событие, происходящее на границе, любая информация из-за бугра. "А вот еще такая была история" – рассказывают взахлеб авторы, вытянув ноги у бивачного вечернего костра, и по-рыбацки растопыривают руки, убеждая слушателей в значительности замысла, даже вскакивают иногда – на их лица от языков пламени падают тогда неровные тени и глазницы их по-гомеровски кажутся пустыми. И мы слушаем историю о сверхглубокой скважине в океане (Е.Войскунский, И.Лукодьянов "Черный столб"), или историю о победе над старостью (Г.Гуревич "Мы – из солнечной системы"), или, скажем, о рукотворной мини-Галактике (А.Полещук "Ошибка Алексея Алексеева"). Герои этих историй (современные и будущие Одиссеи и "Кожанные Чулки"), хотя и выходят невредимыми из самых сложных положений, не раз оказываясь на грани гибели, все же довольно-таки безлики. Любой из них вправе сказать ту банальную фразу Героя (подбородок чуть вверх, голубые ясные глаза, дымящаяся/мокрая одежда, на руках – ребенок, только что спасенный из пожара/из реки): "На моем месте мог бы быть каждый" – и это будет чистая правда. Ни один из авторов первой волны научной фантастики не смог бы удивиться своему персонажу: "Татьяна моя, что учудила – замуж выскочила". Герой функционален. Хотя и кажется отважным, умным, смелым. Он всего лишь делопроизводитель (хотя и без бюро и без засаленных нарукавников), то есть дело-производитель, производитель дела. У него нет сомнений в своих действиях, и, хотя он навязывает другим свою свободу, в действительности свободен так же, как тряпичная кукла на ниточках в руках у автора. Герой этот нужен для того лишь, чтобы через него рассказать о машине времени, или иной планете, или невероятном изобретении. И делает он то, что и должен делать, точнее, что ему ДОЛЖНО делать – то, что на его месте сделал бы любой другой. Он – не человек, не индивид, он – представитель рода человеческого. Если это контакт – то контакт не с Васей, Севой, Николаем Ивановичем, это контакт с Homo Sapiens в их лице. В НФ первой волны господствует родовой строй. Индивид еще не выделился из рода, не обособился. Его сознание – это коллективное, родо-племенное сознание (что "племенное" – можно убедиться, сравнив советскую фантастику и англо-американскую). Поэтому так и бледны герои НФ – у них нет еще индивидуальности. Посмотрите, как в "И дольше века длится день" Ч.Айтматова искусственными жабрами на живом теле смотрятся фантастические главы, как картонны его космонавты в сравнении с Буранным Едигеем. Первая волна НФ – это МИФ (см. Т.Чернышева "Новая фантастика и современное мифотворчество"). "Человек проходит как хозяин" – вот что начертано на флаге шестидесятников, вот их заветная цель. Социальный миф, в который после ХХ съезда поверила практически вся страна – отсюда и "взрыв" утопий в начале шестидесятых."Научный" миф, связанный с началом космической эры, с бурным развитием науки. Безудержная экспансия в пространстве и во времени – таково видение будущего. Освоение космоса – Луна, ближние планеты, потом – звезды. Наука как панацея: вот-вот откроют лекарство от рака, вот-вот машины начнут мыслить... Еще немного, еще одно, два усилия и все пойдет прекрасно – это (увы!) мироощущение эпохи, пережившей две мировые войны и сталинские лагеря. Что-то подобное происходило и на Западе: с одной стороны был "Закат Европы" О.Шпенглера, но с другой и "Черты будущего" А.Кларка. Очередная вспышка оптимизма. Последняя, быть можнт... Первая волна – это фантастика как ЦЕЛЬ. Фантастика ради самой фантастики. Главное здесь – представить новую идею, предложить новую ситуацию – то есть то, чего еще не было в предыдущих текстах.

– 2 ПЕРВЫЕ уверенно завоевали территорию и двинулись дальше. Осваивать завоеванное – дело ВТОРЫХ. И что интересно: все осталось, как и прежде – чужая планета, звери, туземцы, да еще плюс к тому же последствия экспансии ПЕРВЫХ. Дон Кихот освободил мальчика, которого истязал хозяин, и уехал. Хозяин опять поймал мальчика и наказал вдвойне. Что же делать ВТОРОМУ? Ведь ВТОРОЙ здесь уже не временный гость, он-то понимает, что дело не в конкретной ситуации, а в том порядке, который порождает эти ситуации. А изменить порядок, фундамент, общее куда труднее, чем частное. Второй появляется ТРАГЕДИЯ. А тргедия – это конфликт между ДОЛЖНО и ХОЧУ. Между общечеловеческой (родовой) составляющей и личностной. И коллективное сознание здесь начинает разрушаться. Обитатели Радуги (А. и Б.Стругацкие "Далекая Радуга") отказываются от личного во имя общего (во имя познания, во имя спасения детей). Общезначимые цели полностью заменяют им цели личные, и каждый из них поступает так, как поступил бы на его месте любой другой человек "Полдня XXII века". И один лишь Роберт Скляров не хочет поступать так, как ему ДОЛЖНО – спасает любимую, бросая на гибель детей – поступок ирреальный в мире "Далекой Радуги". Дону Румате-Антону нельзя вмешиваться в арканарские события – только наблюдать (А. и Б.Стругацкие "Трудно быть богом"). Но на это способен лишь "бог" – существо над/сверх/индивидуальное. Бог не может поступать неразумно, потому что он и есть разум. Он абсолютен и отдельный человек – не есть цель его; цели "квантуются" на более общие "образования". В повести Стругацких этот "бог" – базисная теория, цель которой не Кира, не Гаук, и даже не Будах, поискам которого посвящено множество страниц, а развитие всей цивилизации на планете. Для сотрудников Института Экспериментальной истории, в коллективном сознании которых и живет эта "базисная теория", благо "многих" перевешивает страдание "одного" (диллема, над которой мучился еще Достоевский). Но Румата всего лишь человек (то есть существо ограниченное), он не в силах перешагнуть через границу "человеческого, слишком человеческого" и ломается. Он не может слиться с этой целью, то есть УЖЕ не может, так как это могли герои первой волны. Миф разлагается. Человек (персонаж) уже засомневался в том, что цель (познание ли, экспансия ли, или благо в понимании коллектива) оправдывает средства и восстает. Кончается это обычно трагически. Вторая волна – это фантастика как ПРИЕМ (как средство). Все здесь вращается вокруг ПРОБЛЕМЫ. Причем не надуманной, а соотнесенной каким-то образом с нашими земными реалиями. И неразрешимой. Ведь если проблема решена, то какая же это проблема? Отсюда и трагическая окраска второй волны. А там, где трагедия, появляются обычно и запоминающиеся личности – Гамлет, Лир, Ромео и Джульетта. Но есть и подводные камни. На первый план может выйти не персонаж, а сама проблема и стать самоценной и самодостаточной. И опять появляются тогда в произведениях бледные и ходульные характеры (см. например "Спасти декабра" С.Гансовского и др.).

– 3 Если первой волной переболели еще в начале шестидесятых практически все наши известные фантасты (некоторые там остались и до сих пор),а яркими представителями второй являются братья Стругацкие, то третью волну представляют прежде всего В.Колупаев и Кир Булычев (особенно его "гуслярский" и "Алисин" циклы). Когда уже "terra incognito" завоевана и освоена, на проселочной дороге, отчаянно скрипя и поднимая клубы пыли, появляются повозки с поселенцами, их женами и детьми. Они – не Герои. Приехали уже почти на готовое. Проведены и газ и водопровод. И Пандора из опасной планеты превратилась в курорт. Осталось лишь все это обжить и очеловечить. Понос у ребенка или улыбка женщины для ТРЕТЬИХ значимее ракопауков и тахоргов. Они и не познают, и не восстают, они живут, "шьют сарафаны и легкие платья из ситца", поют и танцуют, любят и ссорятся, спят и едят, работают и отдыхают. Если раньше с воодушевлением выдумывались различные парадоксы вокруг времени, теперь "испытание машин времени" – работа не лучше (но и не хуже) других, на нее надо приходить к восьми и уходить в пять. И сама эта машина времени – штука обыкновенная и нисколько не удивительная, а вот девчонка-школьница, которая неожиданно постучала в дверь, – это чудо (В.Колупаев "Девочка"). Для третьей волны научная фантастика – это ФОН. Это уже не интересно. Это пошло и банально, как лаборатория по массовому поиску талантов. Истинный талант всегда выбивается из ряда,из закономерности (В.Колупаев "Случится же с человеком такое?"). В рассказах Колупаева научно-фантастический антураж задается буквально в нескольких фразах, обычно в первых одном-двух абзацах, и на этом фоне уже разворачивается фабула. Как декорации в театре – их немного, чтобы не загромождать сцену, и они достаточно узнаваемы: дерево и скамейка это парк, полки с книгами и телевизор – квартира и т.д. В то же время декорации должны сразу же стать до того привычны и шаблонны что, обозначив место действия, им надлежит как-то психологически исчезнуть, раствориться в спектакле, перейти в автоматизм восприятия, как тот почтальон у Чистертона. Третьей появляется ЛИРИКА. Человек наконец выделился из рода и огляделся вокруг: чем он, собственно, отличается от других? То, чем владеет только он и никто больше – его чувства. Эти чувства и становятся предметом рассмотрения фантастов третьей волны. Сопряженный бурному развитию НТР рационализм шестидесятых неизбежно редуцирован и не охватывает всей полноты мира. Впрочем, Стругацкие заметили это еще в 65-м (см."Беспокойство": "Это только так говорится, что человек всемогущ, потому что, видите ли, у него разум. Человек – нежнейшее, трепетнейшее существо, его так легко обидеть, разочаровать, морально убить. У него же не только разум. У него так называемая душа"). Отношение к миру как к объекту познания уже не удовлетворяет третьих. Мир, конечно, можно расчленить различными теориями, как у человека отдельно изучить работу сердца, желудка, органов слуха, но почему это все, собранное вместе в феномене человека, живет и страдает, из этих теорий ну никак не выведешь. Мир как целокупность (макрокосм) нельзя объяснить, люое объяснение – уже схема, которая выпрямляет, суживает реальность. Отношение к миру на этом этапе становится отношением личностным – "я" к "ты".Невозможно разложить, объяснить или преобразовать "ты" – "ты" можно только понять или чувствовать. А каким образом показать в тексте, что мир больше гносеологических схем и он необъясним принципиально? Только через чудо, которое тоже можно только почувстовать, принять или отвергнуть, но никак не расчленить и не объяснить рационально. Это и настоящее чудо – в традиционном понимании его – чудо человеческих отношений, когда персонаж поступает так, а не иначе, не ради какой-то цели и не по какой-то там причине, а потому, что он вот ТАКОЙ человек, характер у него ТАКОЙ, то есть он сам себе (и нам!) цель. Когда в рассказе у Кира Булычева появляется пришелец (совершщенно условный, даже карикатурный пришелец, с тремя ногами) и говорит: "Корнелий, надо помочь!", и начальник стройконторы Корнелий Удалов – идет и помогает. И заметьте трансформацию: для первой волны важен был пришелец, герой – это всего лишь глаза и уши, чтобы увидеть и услышать пришельца; теперь же наоборот, этот самый пришелец нужен для того, чтобы подчеркнуть действующее лицо. Да и само "лицо", тот же Корнелий Удалов очень уж напоминает сказочного Иванушку-дурачка (третьего сына-дурака). Кстати, весьма значимо мелькнуло это имя в повести В.Колупаева "Фирменный поезд "Фомич". В сказке Ш.Перро старшие сыновья получили в наследство мельницу и осла, младший – кота. И уже четкое различие: старшие относятся к другим людям как к средству (для обогащения или еще для чего), младший – как к цели. Он общается с любым другим без задней мысли: а какая польза мне от него? Говорят ему: иди туда – идет, говорят: сделай – делает. И причем добросовестно, без сомнений: а надо ли? Просят помочь, куда бы ни торопился – помогает. Поэтому помогают и ему. И любят его, такого вот недотепу. Вот Артем Мальцев из "Фирменного поезда" – какой же это герой? Что он преобразовывает, против кого борется? Все чудеса он принимает как данность, удивляется, конечно, но не более. Зато и цели его "квантуются" на отдельных конкретных людей, отдельных "ты". Никакого такого интереса над/вне/личного у него нет. За это его и любят. Кстати, знаменитая "девочка с Земли" Алиса Селезнева вполне ассоциируется, скажем, с мальчиком-с-пальчик. И близость к сказке третьей волны вполне понятна: по Леви-Строссу сказка – это выродившийся миф. Процесс разложения НФ как мифа дошел до своего логического конца. Третья волна уже пытается выскочить за границы парадигмы научной фантастики. Отдельные новеллы из повести В.Колупаева "Жизнь как год" – это уже не фантастика, а литература "главного потока", но несколько странная, остраненная. То есть раз предметом изображения стали уже человеческие отношения на фоне НФ, то отношения останутся, если фон и заменить.

– О Нет, третья волна – это не волна вырожденной материи, после которой уже не остается ничего НФ-образного. Это здесь и сейчас мы не замечаем окружающий материальный мир, но мгновенно реагируем на человеческие отношения, потому что мир этот – дом, автобус, метро, магазин – постоянен, а отношения – текучи. Где-то там, далеко на границе, на краю мира все как раз наоборот. Никто не пойдет в разведку с человеком, на которого нельзя положиться. В группе пионеров или следопытов взаимоотношения (в смысле – взаимопомощь) – это то, на что можно опереться в минуту опасности, а вот окружающий мир, чужая территория – потенциально опасны – и не знаешь чего ожидать от них в следующий миг. Мир обживается, границы отодвигаются, но не исчезают. Так что, хотя фантастика и развивается во времени, в каждый последующий период рядом сосуществуют и предыдущие образования как геологические эпохи в романе В.Обручева "Плутония".