Текст книги "Целестина, или Шестое чувство (илл. В. Самойлова)"

Автор книги: Малгожата Мусерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

2

Мама Жак находилась на кухне, где мыла посуду, одновременно читая научно-фантастический роман под названием «День трифидов». Она не в силах была оторваться от чтения и поэтому пристроила книжку на верхушке возведенного на краю раковины сложного сооружения из стаканов и банок. Читая, она время от времени нехотя брала тарелку или вилку и исключительно из чувства долга подставляла под струю горячей воды; так она ее держала, пока вода не начинала жечь пальцы. Тогда мама Жак откладывала вилку (или тарелку) и со спокойной совестью на пять минут погружалась в чтение, после чего повторяла операцию. Она уже дошла до середины книжки (а именно до того места, где несколько слепцов, преследуемые смертоносными трифидами, бредут по опустевшему городу), как вдруг этот удивительный мир подвергся бесцеремонному нападению извне. На пороге кухни возникла Юлия в сопровождении Толека и бородача и, мило улыбаясь, попросила чего-нибудь перекусить.

– Прочь! – рассеянно сказала мама и вернулась к прерванному чтению.

– Мама… – прошептала Юлия, смущенно покосившись на Толека. – Хотя бы парочку бутербродов…

– Я сказала: исчезни, – пробормотала мама, в ужасе следя за трифидом сверхъестественной величины, который хлестал слепцов своим ядовитым жгутиком.

– Но мама… по крайней мере скажи, где масло, я сама сделаю…

– Масла нет, – в ярости прорычала мама Жак, не отрывая от книжки взгляда, полного панического страха. – Ничего нет, вообще ничего, я же сказала: исчезни.

Юлия покачала головой. Подойдя к матери, она развязала ее передник, закрутила кран над раковиной и нежно проворковала:

– Иди, мамочка, в комнату и почитай в спокойной обстановке. Я всё помою.

– Ты? – бестактно удивилась мама. – А что случилось? – Она еще не до конца осознала, что на пороге кухни стоит вожделенный Толечек.

Юлия улыбнулась сладко и неискренне:

– Просто мне захотелось помыть посуду. Обычное дело.

– Обычное дело? – Маминому изумлению не было границ. – Насколько я помню… – Тут ее взгляд упал на знакомую белокурую шевелюру и оттопыренные розовые уши. – Ах да! – наконец сообразила она. – Ну конечно! Конечно! Как я могла забыть! Чего еще можно ждать от хорошей дочки и прекрасной хозяйки! – Пожалуй, у нее это вышло даже чересчур убедительно.

Юлия закусила губу и деликатно отстранила мать от раковины.

– Приветствую вас, друзья, – обратилась мама к молодым людям, особенно любезно улыбаясь Толеку. – Простите меня за мою рассеянность, но я читаю потрясающую книжку…

Толек посмотрел на обложку:

– А, книжка действительно потрясающая! Сам только что прочел.

Мама подарила ему взгляд, исполненный непроизвольной симпатии.

– Кошмар, верно?

Юлия, подойдя к раковине, принялась мыть посуду, стараясь, чтобы это у нее получалось профессионально и в то же время изящно. Мама и Толек, неожиданно нашедшие общий язык, с увлечением громко обменивались мнениями о научной фантастике вообще и авторе книги в частности, как вдруг мама Жак случайно опустила глаза и окаменела.

– Тс-с! – прошипела она таким голосом, словно увидела возле своей туфли миниатюрного трифида.

– Что случилось? – едва слышно спросил Толек.

Мама медленно поднесла палец к губам, а затем этим же пальцем торопливо ткнула вниз, украдкой указывая на нечто находящееся на полу. Толек, которому передалось ее волнение, испуганно вытаращил глаза и, не меняя положения головы, покосился туда, куда она показывала. И увидел маленькое белое существо, безмятежно дремлющее у стены.

– О! – сказал он.

– Вот именно! – прошептала мама Жак.

– Мышь, право слово, мышь! – обрадовался бородач.

– Тс-с! – подпрыгнула мама.

– Почему «тс-с»? – удивился бородач.

– Она может услышать, что мы о ней говорим.

– Но, – заикаясь, пробормотал бородач, – она, наверно, мало что понимает…

– А, в самом деле, – опомнилась мама Жак.

– Мы ведь все время разговаривали громко и тем не менее ее не спугнули, – отважился заметить Толек.

В эту секунду занятая посудой Юлия уловила, о чем идет речь. Недолго думая, она отставила тарелку, которую мыла, вытерла руки, подошла к Толеку и, увидев мышку собственными глазами… грациозно упала в обморок, избрав объятия Толека в качестве последнего оплота.

3

– Что-то с этими мышами нечисто, – изрек дедушка за ужином.

– С чего ты взял! – сказал Бобик, ковыряясь в булке ложечкой.

– В этом доме никогда не водилось мышей, – продолжал патриарх рода. – Никогда, повторяю, того-этого! Махонькой серой мышки не видели, не говоря уж о белых!

– Но теперь-то они есть! – вскричала Юлия, грохнув кулаком по тарелке.

– Юлия, только без истерик, – одернул ее отец. – Передай мне, пожалуйста, горчицу.

– Все кончено, все кончено, все кончено! – твердила Юлия.

– Что кончено? – поинтересовался дедушка.

– Теперь я всегда для него буду ассоциироваться с мышами!

Отец улыбнулся уголком рта:

– А почему бы ему не называть тебя своей маленькой серой мышкой?

– Белой, – уточнил дедушка.

– Я люблю тебя, Мышка, – прикинула Цеся. – Мышка, будь моей навсегда.

– Заткнись! – взорвалась Юлия.

– Девочки, перестаньте, – попыталась разрядить обстановку мама.

– Нет, решительно что-то с этими мышами нечисто, – повторил дедушка, ловко нарезая колбасу.

– С чего ты взял? – неуверенно проговорил Бобик.

– Почему-то они всегда появляются в районе кухни.

– Это понятно, – вмешалась мама, – их тянет к пище.

– При жизни и после смерти, – сострила Цеся.

– Из этого я делаю вывод, что где-то поблизости у них норка, – сказал отец.

– Наверно, в старой кладовке, – догадалась мама. – Или на чердаке.

– С чего ты взяла! – с отчаянием произнес Бобик.

Тетя Веся внимательно посмотрела на сына.

– Бобик, – сказала она, – ты имеешь отношение к этим мышам?

– Я? – крикнул Бобик со слезами в голосе. – С чего ты взяла?!

– Молодец, Веся, у тебя прекрасная интуиция, – одобрительно заметил дедушка. И, нацелив на внука вилку, рыкнул: – А ну, отвечай немедленно, где мыши!

– Не скажу! – мужественно крикнул Бобик, выпячивая грудь, на глаза у него навернулись слезы, губы дрожали.

– Вот, пожалуйста, – сквозь зубы процедила Юлия. – Все ясно.

– Бобик, ты, кажется, сейчас получишь, того-этого, – пригрозил дедушка. – Немедленно говори, где мыши!

Бобик стиснул зубы, словно опасаясь, как бы жестокий старец не вырвал у него признание вместе с языком, и с такой энергией затряс головой, что едва не свернул себе шею.

– Он не скажет, – убежденно произнесла тетя Веся. – Пропащее дело.

Мама задумчиво помешивала ложечкой в стакане.

– Бобик, а кто тебе дал мышек?

– Новаковский, – непроизвольно вырвалось у Бобика.

– Парочку, верно?

– Да, – доверчиво сказал мальчик и всхлипнул. – Самца и самочку.

– Проклятый Новаковский! – простонала Юлия.

– Приятно иметь мышек, да? – ласково продолжала расспросы мама.

– Да! – горячо подтвердил Бобик. – У них уже два раза рождались дети! Такие крошечные, лысенькие, как червяки.

– У-у-у! – вырвался у Юлии вопль омерзения.

– Они растут очень быстро, – с нежностью сказал Бобик.

Жачек посмотрел на него и сказал раздумчиво:

– Наш дорогой сосед, младший Новаковский, а?

– Верно! – обрадовался дедушка. – Чем ближе, тем лучше: не будет хлопот с возвратом инвентаря, того-этого. В крайнем случае можно подбросить эту пакость ему под дверь.

– Да, сынок, – решительно сказала тетя Веся, – завтра ты разыщешь всех мышек и отдашь их Новаковскому.

У Бобика ручьем хлынули слезы отчаяния.

– Так я и знал! Так и знал! Вы мне никогда ничего не разрешаете. Собаку не захотели покупать, а теперь даже этих несчастных мышек нельзя оставить, хоть они и бесплатные!..

Взрослые в растерянности переглянулись.

– Дурацкая история, – промолвил Жачек.

– Ребенок прав, – сказала мама Жак. – Не плачь, Бобик, одну мышку тебе, вероятно, позволят оставить, да, Веся? Скажем, самца. А остальных ты отнесешь Новаковскому. Его родители, думаю, ошалеют от радости.

– Ху-ху! – засмеялась Юлия.

– Мышке будет немного скучновато одной, но зато ты сможешь держать ее в комнате, – поспешила добавить тетя Веся. – Я куплю тебе специальную клеточку, хорошо?

– Хорошо, – утешился Бобик.

– А где ты их до сих пор прятал? – полюбопытствовал дедушка.

– В кладовке, – признался Бобик. – В старом шкафу.

– Вот и все дела, – сказал отец, обращаясь к Юлии. – Теперь ты снова сможешь пробуждать в своем избраннике романтические порывы. Разумеется, если в доме не появятся тараканы.

4

Классное собрание. Дмухавец, по своему обыкновению, плюхнулся на стул за кафедрой так, будто в его суставах разом разболтались какие-то важные винтики.

– Нет, это все не для моего здоровья, честное слово, – произнес он в пространство простуженным голосом. – Все в сборе? Прекрасно, обойдемся без переклички. В нашей многотрудной жизни надо, по возможности, избегать занятий ненужных и бессмысленных. М-да. В силу обстоятельств я вынужден сегодня вернуться к анкете, на которую вы отвечали на прошлой неделе.

Класс вздохнул. Снова-здорово! Дались ему эти анкеты…

– Не вздыхать, не вздыхать, – погрозил пальцем учитель. – Мои анкеты только кажутся скучной выдумкой старого чудака; собственно, правильнее было бы сказать, что таковы они лишь с вашей точки зрения. Для меня эти измятые клочки бумаги – подлинный кладезь знаний о вас, – Дмухавец встал, высморкался, спрятал платок и прошелся по классу. – Плохо дело, – сообщил он.

Класс проявил некоторое беспокойство.

– Ваш обобщенный образ вызывает у меня тревогу, – признался классный руководитель. – Судя по анкетам, все вы просто паиньки. А по-моему, молодые люди такими быть не должны.

Легкий шум удивления.

– Знаете, какими, по-моему, должны быть молодые люди? – спросил Дмухавец.

Минутная тишина.

– Знаем, знаем, – голос с одной из последних парт.

– Кто там знает? – поинтересовался Дмухавец.

Молчание.

– Вот именно, – разочарованно проговорил Дмухавец. – Ведь не встанет и не скажет, что думает. Боится. Чего? Угадать трудно. Никому ведь не грозит двойка за плохой ответ. Да и я не стану выгонять своего ученика из школы лишь потому, что он открыто заявит: «Пан Дмухавец – зануда». Правда, вы меня недостаточно хорошо знаете. Возможно, вам кажется, что я сторонник полицейских мер. Взять хотя бы такой факт: большинство из вас заполняет анкеты измененным почерком либо сообщает о себе неполные данные из опасения, как бы я не распознал автора по такому, например, признаку, что у него два брата и один велосипед.

Смешок в аудитории. Легкая разрядка.

– Какова же была тема анкеты? – насмешливо продолжал Дмухавец. – Что за мучительный вопрос был вам задан? «Кто я? Чего я хочу достичь в жизни?» И какие же интимные и тайные признания, какой поток волнующих откровений хлынул на эти страницы? – Поднеся стопку листков к глазам, учитель саркастическим тоном прочитал: – «Я – ученик первого класса общеобразовательного лицея. Мое хобби – игра на гитаре и коллекционирование фотографий Кшиштофа Кравчика. Еще у меня есть собака, потому что я очень люблю животных. У собаки смешная кличка: Бегония. В будущем я хотел бы посвятить себя Искусству». – Дмухавец посмотрел на класс. – Ковальчук, будь добра, объясни, почему ты сочла необходимым изменить почерк и выдать себя за представителя сильного пола? Ведь всего неделю назад я встретил тебя в парке вместе с твоей собакой Бегонией, и для меня не секрет, что ты коллекционируешь фотографии Кшиштофа Кравчика, поскольку сама мне об этом сказала. Откуда же эта боязнь быть узнанной? Неужели ты никогда так и не осмелишься поставить подпись под своими признаниями? А что будет во взрослой жизни, когда потребуется четко определить свою позицию, выступить в защиту угнетаемых или включиться в борьбу со злом?

Беата Ковальчук смущенно закусила губу и втянула голову в плечи. Дмухавец велел ей сесть.

– Половина из вас, – сказал он, – заявляет, что в будущем намерены заниматься искусством. Ни один не пожелал стать политиком. Две барышни честно признались, что после окончания школы собираются выйти замуж и быть образцовыми матерями. Одна хочет стать врачом. Некий предприимчивый юноша строит далеко идущие планы: он откроет маленькую мастерскую по ремонту автомобилей и со временем превратит ее в небольшой заводик. Писал он на всякий случай левой рукой, должно быть опасаясь, как бы я не перебежал ему дорогу.

Смех в аудитории, перемигивания.

– А теперь, – произнес Дмухавец, откладывая все листочки, кроме одного, займемся единственным ответом, под которым стоит подпись, хотя анкета, насколько вы помните, была анонимной. Послушайте. «Кто я? Я – конгломерат огромного количества атомов, обладающий неисчислимыми возможностями. Однако писать я о них не буду, так как считаю анкеты бюрократическим изобретением психологов. К тому же тема сегодняшней анкеты на редкость неудачна. С уважением Ежи Гайдук».

Всеобщее ошеломление. В классе сразу стало тихо. Ежи Гайдук, решительно не замечая устремленных на него взглядов, сидел неподвижно, с каменным лицом индейского воина.

– Ну, и что вы об этом скажете? – полюбопытствовал классный руководитель, обводя взглядом своих учеников. Никто ему не ответил. – Послушай, Ежи, – Дмухавец приблизился к парте, за которой сидел Гайдук, – твои товарищи молчат. Ты случайно не знаешь, почему?

Гайдук неторопливо пожал плечами.

– В свое время, – не отступал учитель, – я довольно внимательно штудировал учебники по психологии развития. В них настойчиво утверждалось, что молодежь охотно занимает крайние позиции и не признает компромиссов, полна идеалистических представлений и склонна к агрессивной поверхностной критике и опрометчивым суждениям. Однако к вам я никак не могу этого отнести. Никак, хоть тут тресни.

Гайдук иронически усмехнулся.

– Он усмехается, – во всеуслышание объявил учитель. – Нет, нет, я серьезно, Ежи, дружок, ну скажи что-нибудь! Даю слово, такие явления, как юношеский идеализм и склонность к агрессивной критике, существуют. За примерами недалеко ходить: возьмите третий «А». Почему в твоем классе один осторожнее другого?

Дмухавец явно ждал ответа. Ежи Гайдук, насупившись, встал. Вид у него был решительный.

– Третий класс вы дольше знаете, – пробормотал он. – А что касается нашего класса – я не могу говорить от имени своих одноклассников. Я их не знаю. От своего имени – пожалуйста, скажу. Да, я осторожничаю, я конформист, потому что хочу как можно скорее поступить в институт. Для этого требуется аттестат без троек и положительная характеристика. Ежели я займу крайнюю позицию и буду с юношеским задором подвергать все агрессивной критике, такой характеристики мне не видать.

– Думаешь? – засопел Дмухавец.

– Уверен, – холодно ответил Гайдук. – Однажды я уже оставался на второй год за нонконформизм.

В классе вдруг поднялся шум.

– Он прав! – подал голос от двери Павелек и встал с извиняющейся улыбкой. – Вы нас призываете быть искренними и тому подобное… но разве можно быть по-настоящему откровенным с учителями? Мне кажется, нельзя.

– Точно! – поддержал его ломающийся баритон с последней парты.

– Школа по своей сути всегда казенна, – заявил Павелек. – Тут нет ничего удивительного, ведь в школе устанавливаются отношения властелин – подданный. Извините, но странно, что вы этого не видите, пан учитель.

– Мы должны только учиться и сидеть тихо! – Баритончик на последней парте явно осмелел.

– Пока не получим аттестата и права на самостоятельность, – добавил Павелек.

– А вот и нет! – крикнул Дмухавец и схватился за сердце. – Вы никогда не получите права на такую самостоятельность, которая избавит вас от необходимости участвовать в жизни общества! Когда-нибудь вам придется сказать «да» или «нет», выступить в поддержку слабых против сильных – можете не сомневаться, жизнь поставит вас перед такой проблемой. А вы к тому времени уже не в состоянии будете ни бороться, ни рисковать, так как привыкнете к мысли, что самое безопасное – сидеть и не рыпаться. – Дмухавец остановился перед Гайдуком, тыча ему пальцем в грудь.

– От меня вы никаких деклараций не услышите, – обозлился Гайдук. – Думаете, ребята из третьего «А» искренни?

– Безусловно.

– А я в их болтовню не верю. Они просто знают, чего вы от них ждете.

Гайдук хватил через край. Дмухавец покраснел, засопел и сорвал с носа очки:

– Ну, знаешь!.. Мальчишка! За кого ты меня принимаешь?!

– Вот, пожалуйста, – пробормотал Гайдук.

С места вскочила черноволосая Кася. Она была старостой класса и действовала из лучших побуждений.

– Нет, пан учитель… он совсем так не думает, как говорит… то есть… мы очень извиняемся… ну, Гайдук, извинись перед паном учителем…

– За что? – огрызнулся Гайдук. На него просто страшно было смотреть: фанатический блеск в глазах, насупленные брови, нижняя челюсть выпячена вперед. – За откровенность?

Дмухавец едва заметно усмехнулся и надел очки.

– Ну, а ты что об этом думаешь? – спросил он.

Вопрос был адресован Павелеку, но угодил в Целестину. Она нерешительно поднялась, краснея от волнения.

– Я… я думаю… – начала Цеся, ощущая пустоту в голове. Одного ее быстрого взгляда было достаточно, чтобы оценить выражение лица учителя: Дмухавец не казался таким добряком, как обычно. – Я думаю, вы правы, пан учитель, – на всякий случай выпалила она.

– Ах, так? – буркнул Дмухавец.

А Гайдук вскинул голову, будто его ударили.

– Да, да, безусловно, – добавила Целестина, чувствуя, что проваливается в какую-то страшную бездну.

– А в чем конкретно я прав? – вежливо поинтересовался классный руководитель.

– Ну… во всем… – брякнула Цеся, едва сдерживая слезы.

Она понимала, что поступает подло и отвратительно. К несчастью, в голове у нее был полный хаос, и, даже если б она собралась с духом и попыталась сказать, что думает на самом деле, получился бы глупый и жалкий лепет.

– Цеся трусиха, – коротко резюмировал Дмухавец. – А Гайдук дал мне по носу, хотя знаете, что? Пожалуй, он прав…

В эту секунду Ежи Гайдук как укушенный сорвался с места, сгреб с парты тетради и книги, сунул портфель под мышку и, не сказав ни слова, покинул класс, захлопнув за собою дверь.

5

Часом позже он все еще стоял на мосту, устремив невидящий взгляд в мутные воды Варты.

Значит, так оно. Значит, так.

Значит, она такая.

Напрасно он позволил втянуть себя в этот разговор. Старому хитрецу и без того все известно.

А Целестина его предала, подло предала. Струсила. Трудно, впрочем, требовать от девчонки, чтоб она была смелой, как парень.

Ах, нет, неправда, не обманывай себя, болван. Она должна быть смелой и сильной и всегда иметь собственное мнение по любому вопросу. Должна верить в тебя и всегда быть рядом…

Хотя, собственно, почему? Кем ей приходится Ежи Гайдук?

Никем.

Ладно, но тогда и она будет никем для Ежи Гайдука.

Никогда больше, никогда – даже если не знаю, что…

Никогда в жизни.

Конец.

6

– Я хотел спросить, – сказал Бобик, выглядывая из-за ровного строя солдатиков, – есть такой дом – ковыряльня?

– Что? – остолбенела тетя Веся.

– Ковыряльня. Купаются в купальне, а ковыряются в ковыряльне.

– Ковыряются? – Тетя Веся даже выронила ложку.

– В носу, – пояснил Бобик. – А где еще можно? В трамвае нельзя, дома нельзя, на улице нельзя… Нигде нельзя. Значит, должна быть ковыряльня.

Жачек так и покатился со смеху.

– Ой, правда, истинная правда! – выговорил он наконец срывающимся голосом. – Куда бы обратиться с предложением?

Цеся неодобрительно посмотрела на развеселившихся родственников. До чего ж они заурядны! Какие там тонкие чувства, возвышенность – ужасные, примитивные люди, прозаичные, без полета. С Данкой разговаривают, как с себе подобной, даже не подозревая, какой могучий у нее ум. Данка ведет себя вежливо, разве что улыбнется в сторону, может, чуточку высокомерно… Но, в конце концов, трудно ей удивляться. Не всякий выдержит общение с командой присяжных остряков, тем более человек с такой утонченной психикой. Сама Цеся, после того как открыла в Данке поэтессу, постоянно пребывала в состоянии робкого восхищения. Подчас у нее даже не хватало духу заставлять свою необыкновенную подругу делать уроки. Кроме того, теперь она на все смотрела как бы Данкиными глазами – по крайней мере, так ей казалось – и неизменно приходила к убеждению, что этому талантливому и беззащитному существу судьба уготовила сплошные невзгоды и вообще все окружающее оскорбляет ее легко ранимую душу. В преданном сердце обуреваемой дружескими чувствами Телятинки горело желание убрать с Данусиного пути все шипы и тернии.

– Перестаньте! – резко сказала она. – Вы даже не знаете, что Данка пишет стихи!

– О-о-о-о! – как сговорившись, хором вскричали родственники.

– Я тоже когда-то писала стихи, – объявила тетя Веся.

– Ну да! – поразилась Целестина.

– И как будто неплохие, – призналась тетка, эта, казалось бы, воплощенная посредственность. – Даже получила награду на конкурсе «Белая гвоздика».

– Веся у нас всегда была чертовски поэтична, – захихикал Жачек, видно вспомнив что-то очень веселое.

– А о чем было то стихотворение? – полюбопытствовала Цеся.

Тут Данка не выдержала и вмешалась. Снисходительно улыбнувшись, она сказала:

– Какая же ты, Цеся, наивная. Разве вообще можно ответить на вопрос, о чем это стихотворение?

– Я могу ответить, – сказала тетя Веся. – Вероятно, потому, что мне уже тридцать пять лет. Так вот, в том стихотворении речь, разумеется, шла о любви, а также, естественно, о непонимании.

– Чего кем? – спросил Жачек.

– Кого чем, – буркнула Веся. – Ясное дело, что меня не понимал мир. Передайте кто-нибудь еще кусочек пирога.

– И мне тоже, – оживился Жачек. – Пирог – объедение, пальчики оближешь.

– Почему вы все время едите? – с отчаянием воскликнула Цеся.

– Так уж мы сконструированы, – любезно объяснил Жачек. – Впрочем, это относится к большинству здесь присутствующих. Даже ты и твоя подруга, хоть вы и существа высшего ряда, должны время от времени снабжать горючим свою пищеварительно-выделительную систему. Тебе, дитя мое, как будущему врачу это лучше знать. Даже Словацкий55
  Юлиуш Словацкий (1809–1849) – крупнейший польский поэт-романтик.


[Закрыть] имел обыкновение обедать.

– Кажется, он был большой сластена, – лукаво заметила тетя Веся.

– Ха-ха! – загрохотал Жачек. – Что касается меня, то я, когда ем такой пирог, заметно облагораживаюсь.

Больше Цеся не могла выдержать.

– Дануся, – сказала она умоляюще-извиняющимся тоном, – может, пойдем в башню?

– Ну ладно, – вздохнула Данка. – Пора в самом деле браться за учебу.

– Святые слова, милостивая государыня, – ехидно произнес Жачек. – Учение свет. А о поэзии мы поговорим лет через пять.

Подруги вышли в коридор.

– Не знаю, какая муха их сегодня укусила, – смущенно сказала Цеся. – Отец просто невыносим.

– Ну почему? – снисходительно улыбнулась Данка. – Он у тебя симпатяга…

Из-за дверей бывшей комнаты девочек, которая теперь служила приютом Юлии и Кристине, доносились голоса художников. Когда Юлины друзья появлялись в доме, Цеся обычно убегала куда подальше, однако на сей раз вынуждена была изменить своему правилу, так как оставила в комнате портфель с книгами и тетрадями. Если б не Данка, Целестина предпочла бы отправиться в школу с невыученными уроками – она готова была сделать что угодно, лишь бы не входить в комнату, полную людей. Но рядом стояла Данка, и по ее лицу разливалось выражение блаженной лени. Цеся напрягла всю свою волю и, приняв светский вид, постучала в дверь.

В комнате плотной завесой висел дым. Везде – на стульях, на диване, на полу – расположились художники; в их пестром обществе царила Юлия в пурпурном халате с черным зигзагом на спине. Цеся, не отрывая взгляда от кончиков своих туфель, протиснулась за спинами ярких девиц к столу, на котором лежал портфель.

Судорожно, как за спасательный круг, ухватившись за ручку портфеля, она выпустила из легких воздух и шмыгнула обратно к двери, преследуемая мучительным ощущением, будто кто-то все время за ней наблюдает.

У порога Цеся все же осмелилась поднять глаза и… захлебнулась дымом. Она кашляла и плакала, а в голове стучала одна-единственная мысль: «Бородач, бородач, бородач…»

Бородач сидел на полу возле дивана и в упор смотрел на Цесю.

– Эй, Юлька, – сказал он наконец, хлопнув по коленке старшей из сестер Жак, – глянь-ка, это кто ж такой?

– Это? Это моя сестра, – рассеянно ответила Юлия, прислушиваясь к тому, что в это время рассказывал ее драгоценный Толек.

Бородач встал и, перескакивая через тела коллег, настиг Цесю.

– Подумать только! Вот так встреча! – сказал он и вышел следом за перепуганной Целестиной в коридор. – Ну что, – спросил он, пошли в кино?

Стало быть, это всего-навсего Юлькин однокурсник! Цеся испытала некоторое разочарование. Подсознательно бородач представлялся ей чуть ли не полубогом – ну, скажем, киноактером или лыжником европейского класса. То обстоятельство, что черноокий красавец оказался обыкновеным студентом Академии художеств, сыграло против него: неотразимое очарование незнакомца сильно померкло.

– Здравствуйте, – подчеркнуто громко произнесла Данка, задетая тем, что бородач до сих пор не обратил на нее внимания, хотя она стояла рядом, грациозно прислонясь к вешалке для верхней одежды.

Цеся с легкой опаской подумала, что ее подруга очень хороша собой.

Бородач окинул Данку рассеянным взглядом.

– Мое почтение, – произнес он и немедленно повернулся к Цесе: – Нам просто суждено пойти в кино.

Цеся отличалась застенчивостью и скромностью. Но при этом она была представительницей своего пола, и вдобавок шестнадцатилетней его представительницей. Эти два фактора и определили ее ответ.

– Если для вас это имеет такое значение… – сказала она, наслаждаясь своей новой ролью и искоса поглядывая на Данку. – Что ж, можно пойти. Но только на хороший фильм.

– Пошли сегодня! – нетерпеливо воскликнул бородач.

– Сегодня мы занимаемся, – твердо ответила Целестина.

– Тогда завтра!

– Если для вас это имеет такое значение… – упивалась Цеся, – пожалуй, мне было бы удобно завтра на двадцать. Днем я опять буду занята.

– Можем завтра отменить занятия, – не без ехидства предложила Данка. – Такой случай…

– О нет! – возразила Цеся. – У нас еще физика. Да и польский. Дмухавец с тебя три шкуры сдерет.

Одного взгляда на решительно выдвинутой вперед Цесин подбородок было достаточно: Данка поняла, что спорить бесполезно. И, вздохнув, покорно открыла дверь, ведущую на башенку.