Текст книги "Целестина, или Шестое чувство (илл. В. Самойлова)"

Автор книги: Малгожата Мусерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

6

Цеся вернулась из школы в ужасно подавленном настроении. У Данки, которая пришла с ней, вид был довольно-таки бодрый. Хотя именно Данка схватила сегодня двойку по математике и огорчаться следовало бы ей.

– Ну что ты за человек? – открывая перед подругой дверь родного дома, спросила Цеся скорее печально, нежели гневно. – Не могу понять, откуда такая беспечность? Ведь если и дальше так пойдет, тебя оставят на второй год!

– Ну, это в самом худшем случае, – сказала Данка, снимая пальто и бросая его на вешалку.

– Хоть бы меня по дружбе пожалела. Что я теперь скажу Дмухавецу? – с горечью воскликнула Цеся.

– Ну, знаешь! – фыркнула Данка. – Ты порядочная эгоистка!

– Что? – растерялась Цеся.

– Девочки, это вы? – крикнула мама из кухни. – Мойте руки и садитесь за стол. Сегодня у нас потрясающий обед!

– Кристина постаралась, – сказала Юлия, выходя из своей комнаты, к груди она прижимала сверточек с Иренкой, что неожиданно оказалось ей очень к лицу. – Войтек вернулся, блудный муж.

В самом деле, усатый Войтек, загорелый и довольный, гладил в ванной пеленки, вкладывая в это занятие всю душу. На нем была рубашка с закатанными рукавами, на ногах – новые шлепанцы Жачека, и вообще он так хорошо вписывался в домашнюю обстановку, что Цеся ощутила легкое беспокойство. Как выяснилось за обедом, не без оснований.

– Войтек временно поживет у нас, – объявила за столом мама, – Нельзя, чтобы молодая семья вечно жила в разлуке из-за такой дурацкой причины, как отсутствие квартиры, это никуда не годится!

Мама не стала добавлять, что Кристина с Войтеком не далее чем сегодня хотели перебраться в комнату, которую сняли в пригороде, и что не кто иной, как она, еще недавно возражавшая против того, чтобы Кристина поселилась у них в доме, предложила молодым супругам комнату, раньше принадлежавшую девочкам, хотя бы до каникул. Она скрывала даже от себя самой, что без памяти полюбила маленькую Иренку и не может представить, как расстанется с этим крошечным существом.

– Тебе, Цеся, мы выделим уголок в моей комнате, – добавила она, – Я только выброшу несколько скульптур, все равно там давно пора навести порядок.

– Уж лучше я переселюсь в башенку, – смиренно сказала Цеся, в уме прикидывая, не может ли случиться еще какое-нибудь ЧП, когда для нее и в башне не останется места. Она не знала, что будущее и в самом деле готовит ей такой сюрприз.

– Кристина сварила фантастический обед, – расхваливала Иренкину маму Ирена-старшая.

– Действительно, – подтвердил ублаготворенный Жачек. – Одно это заставляет меня примириться с постепенным разрастанием нашего семейства. Обед великолепный – не только вкусный, но и питательный. – Покончив с ароматным супом, он отодвинул тарелку и деловито полил соусом картошку. Потом отведал печенку. – Чудо! – воскликнул он. – Крыся, надеюсь, твоя любовь к мужу будет крепнуть изо дня в день и соответственно ты будешь готовить столь же хорошо, сколь регулярно.

Бобик ел с аппетитом.

– А гномик – он какой? – спросил он неожиданно. – С бактерию?

– Чуть побольше, – ответила тетя Веся, – А что?

– А бактерия какая?

– Чуть поменьше гномика, – объяснил Жачек. – А что?

– У меня тут что-то такое на тарелке.

– Наверно, витамин, – предположил Жачек.

– Нет, это перец, – возразил дедушка.

Измученная жизнью Цеся могла поспорить на миллион, что знает, какой за этим последует вопрос.

– В перце есть витамины? – спросил Бобик.

– Масса. Масса витаминов, – успокоил его Жачек.

– А зачем бог создал бактерии?

Наступило неловкое молчание.

– Уж он-то знал, зачем, – нашелся дедушка.

– Новаковский говорит, бог создал хорошие бактерии, чтобы квасить капусту, а плохие – чтобы люди болели. Я думаю, плохие не нужны.

– Нужны, – сказала тетя Веся.

– А зачем? – не сдавался Бобик. – Зачем?

Взрослые задумались. В самом деле, за каким чертом?

– Болезни способствуют естественному отбору, – объяснила Целестина. – Слабые, менее стойкие особи гибнут.

– Отличное мясо, к слову о естественном отборе, – заметил Жачек, перемешивая с соусом салат из сырой капусты и подкладывая себе печенки.

– Это я жарил, – похвастался Кристинин муж.

– Ах, не может быть! – единодушно восхитились сидящие за столом, не подозревая, что их ожидает в следующую минуту.

А Бобик прокашлялся, сел поудобнее на стуле и пустил в ход тяжелую артиллерию:

– А зачем бог создал человека? – спросил он.

7

Итак, в желтом доме на улице Словацкого по-новому складывалась семейная жизнь. Цеся думала об этом без раздражения, скорее с некоей покорностью судьбе. Было ясно, что ее место – в башне. С этим она примирилась легко. Зато страшновато становилось при мысли о том, каково будет по утрам попадать в ванную.

Кроме того, возникла немаловажная проблема мытья посуды, поскольку за стол теперь постоянно садилось восемь, а то и девять человек, количество грязной посуды катастрофически возросло, и, что самое скверное, никто не рвался ее мыть.

Однако была в этом доме одна самоотверженная, сознательная и даже способная порой смотреть на вещи трезво особа. Каждый сеанс у раковины отнимал у нее около двух часов. Чтоб не так было скучно, Целестина за работой размышляла о том о сем и в результате дала себе обет никогда не выходить замуж. Это означало, что, когда она станет взрослой и уйдет из дому, ей никогда не придется заниматься такой мерзостью, как мытье кастрюль.

У той же раковины она вспоминала – неизвестно, в какой связи, – про Гайдука, у которого оказались красивые светлые глаза и рассеянный взгляд – такой взгляд бывает только у незаурядных личностей. Конечно, он невоспитанный сопляк и грубиян, мальчишка, совершенно не умеющий сдерживать свои щенячьи порывы. В самом деле, ну разве не постыдное зрелище – гогочущий Гайдук, похлопывающий по спине Павелека и выкрикивающий: «Классно он его обвел, скажи нет, и раз – в левый угол!» Вообще вся эта орава молокососов вокруг Гайдука чрезвычайно раздражала Целестину. Они совершенно ему не подходили. Насколько лучше выглядел Гайдук одинокий и хмурый, со взглядом, как бы блуждающим по просторам безлюдной Вселенной в поисках родственной души.

– Ты что, оглохла? – спросила Данка, подходя к раковине. – Я уже второй раз спрашиваю, который час, а ты хоть бы хны, бормочешь чего-то себе под нос…

Цеся вздрогнула и закрутила кран.

– Ну, так что, сегодня не занимаемся? – спросила Данка с надеждой в голосе.

– Нет, нет, занимаемся, – очнулась Цеся. – Пошли. Берем манатки – и на башню!

Прихватив по яблоку, девочки отправились в свое убежище. Внизу в квартире темнота уже затягивала углы, а здесь, высоко в башне, еще полно было солнечного блеска. За оконцами виднелись обнаженные макушки деревьев и желтое небо, усеянное мелкими сверкающими облачками. В башенке, в общем, было чертовски уютно. Цеся включила рефлектор, со вздохом растянулась на матрасе и сбросила туфли. Ей отчаянно не хотелось садиться за уроки. Она не стала возражать, когда Данка поставила пластинку с какой-то тихой, нежной музыкой. Лежала, поглядывая то на небо, то на пришпиленные к узким простенкам яркие плакаты, и чувствовала странную сладкую грусть и смутную тоску. Скоро весна… что она принесет?

– Мне бы хотелось влюбиться, – вдруг сказала вслух Цеся и вздрогнула, испугавшись. Она совсем забыла про Данку.

Подруга посмотрела на нее снисходительно.

– Кому не хочется, – сказала она, флегматично грызя яблоко и одновременно записывая что-то в лежащей на коленях тетради. – Честно говоря, я тоже только об этом и мечтаю.

– Как это? – с любопытством спросила Цеся и приподнялась в локте. – Я думала, ты влюблена в Павла.

– Что ты! – сказала Данка. – Он меня не понимает. Совершенно. Я влюблюсь только в человека, который сумеет понять все тайны мое личности.

– О господи! – взволнованно произнесла Цеся.

– Да, лапочка. Но, боюсь, это будет не так-то легко. Погляди вокруг. Ты видишь хоть одного интересного парня?

Цеся поглядела вокруг и увидела только плакаты с кинорекламой. Потом она дала некоторую волю воображению и увидела худое лицо с большим носом, впалыми щеками и светлыми глазами в длинных ресницах.

– Нет, не вижу, – решительно сказала она. – Ни одного.

– Вот именно. – Данка закрыла тетрадь и быстро догрызла яблоко до конца. – Где его, такого, найдешь – и чтоб интересный был, и чтоб в то же время тебя понимал?

– Я бы не стала так много требовать, – сказала Цеся мечтательно. – Вовсе не обязательно, чтоб он меня понимал.

– Ну конечно, – буркнула Данка. – Когда и понимать-то особенно нечего…

– Что? – рассеянно переспросила Цеся.

– Ничего.

– Знаешь что?

– Пока нет.

– Я бы могла влюбиться без взаимности, – призналась Цеся. – Если хорошенько разобраться в своих чувствах, можно прийти к выводу, что неважно, любят ли меня, – важно только, люблю ли я.

– Ты что!

– Серьезно.

– Ну, а твой бородач? – полюбопытствовала Данка. – Он ведь довольно интересный, нет?

– Не-ет, – сказала Цеся. – Нисколечко.

– Хорошо одевается…

– Дурак он.

– Почему дурак?

– Спорил, что «Кориолана» написал Верди.

– А не он написал?

– Нет.

– Действительно. Зачем спорить?

Цеся перевернула пластинку на другую сторону и снова плюхнулась на матрас.

– Здорово здесь, – сказала она. – Ничегошеньки делать не хочется.

– И мне! – обрадовалась Данка. – Знаешь что? Не будем сегодня заниматься!

– О нет!!! – неожиданно крикнула Цеся и вскочила как ужаленная. – За работу!

На нее вдруг навалилось гнетущее ощущение случившейся беды. Ведь сегодня Данка получила двойку по физике, а она, вместо того чтобы спасать положение, вместо того чтобы восполнять свои упущения на ниве просвещения, еще потворствует этой лентяйке.

Чего только весна не делает с человеком…

8

Спустя несколько дней Данка схватила очередную двойку, причем – о ужас! – у Дмухавеца. Урок польского подходил к концу, и учитель не успел до звонка израсходовать весь запас язвительности, каковым его наделила матушка-природа. Поэтому он поймал Целестину на перемене и, презрительно фыркая, задал ей вопрос, который угодил прямо в цель:

– Что, Жак, подводим?

Испуганная Цеся смиренно стояла перед классным руководителем. Робость, эта проклятая болезнь, смешалась с чувством вины в такой трудноперевариваемый коктейль, что бедная Телятинка не могла выдавить ни слова.

– Я тебя просил, Жак, – куражился Дмухавец, – вытянуть за уши эту бездельницу Филипяк. Но ты не только этого не сделала – ты сама покатилась вниз. Что означает несчастная тройка с минусом, которую тебе поставил биолог? А?

Цеся молила проведение, чтобы Дмухавец вдруг потерял голос. Спектакль привлек уже нескольких любопытных, а под соседним филодендроном стоял ее одноклассник Ежи Гайдук, со всегдашним своим высокомерным видом погрузившись в чтение ежедневной газеты.

– О, сколь жестоко ошибается человек, одаряя доверием ближних! – зычно воскликнул Дмухавец. Проходившая по коридору завуч смерила Цесю взглядом, выражающим осуждение и безоговорочную солидарность с учителем. – В чем дело, скажи, пожалуйста! – рявкнул классный руководитель. – У тебя неприятности? Ты плохо себя чувствуешь и не справляешься? Ты влюбилась?

Цеся обрела дар речи.

– Нет!!! – крикнула она. Не хватало только, чтобы клеветнические измышления Дмухавеца были услышаны под филодендроном и неправильно истолкованы.

– Что же с тобой, в таком случае? – спросил Дмухавец неожиданно тихо и ласково. Одновременно взмахом руки он разогнал зевак.

– Я постараюсь… – простонала Цеся.

– Хотелось бы в это поверить, – с сомнением сказал Дмухавец и внимательно присмотрелся к Цесе. – Ты плохо выглядишь. К тому же отмечается некоторая вялость ума. Как будто ты регулярно не высыпаешься.

«Так оно и есть», – подумала Цеся не без иронии. Иренка по-прежнему подымала дикий крик в два часа ночи. Войтек и Кристина, не зная, как справиться с ребенком, однажды ночью, придя в крайнее отчаяние, разбудили сладко спавшую в башне Цесю, и с той поры это вошло в обычай, ибо одна Телятинка умела вместо молока напоить дитя чаем из травок, приготовленным особым способом, – так, чтобы Иренка даже не заподозрила обмана. Кроме того, Цеся придумала гениальный способ, как перехитрить ребенка: во время ночного кормления Иренку не брали на руки, а только слегка приподымали изголовье кроватки. Когда малышка опорожняла бутылочку, следовало с превеликой осторожностью и очень медленно опустить постельку в прежнее положение, чтобы насосавшийся, как пиявка, младенец ничего не почувствовал и не открыл закрывшиеся в процессе еды глазки.

Затем надлежало в течение двух секунд на цыпочках выйти из комнаты, и тогда можно было надеяться, что Иренка заснет хотя бы часа на три.

– Ты как будто отупела, – продолжал Дмухавец. – Скажи, что ты прочла за последнее время?

– «Болезни детского возраста», – не задумавшись, ответила Цеся.

– Что?! – оторопел Дмухавец.

– Ну… это такой учебник… – смутилась Целестина.

– Сдается мне, ты читаешь не те учебники, – ехидно заметил Дмухавец и подскочил, потому что в эту секунду над самой его головой оглушительно зазвенел звонок.

Перемена окончилась. Целестина могла возвращаться в класс.

В дверях образовалась пробка, так как все стремились войти в класс одновременно. Цеся, чтобы не толкаться, отошла в сторонку.

– Чего он от тебя хотел? – спросила Данка, неожиданно вырастая у нее за спиной.

– Отстань, – буркнула Цеся.

– Обо мне что-нибудь говорил?

– Отстань.

– Ну скажи!

– Говорил.

– Что?

– Что я во всем виновата, и что мне нельзя доверять, и что он во мне обманулся, раз я не сумела тебя вытянуть, – выпалила Цеся, глядя подруге в глаза.

– Да? – усмехнулась Данка, отводя взгляд. – Ну-ну… Надеюсь, ты не очень огорчена?

– Очень, – отрезала Цеся. – Мне нужно с тобой серьезно поговорить.

– Хо-хо! И когда же?

– После обеда… – рассеянно произнесла Цеся.

Гайдук стоял напротив, по другую сторону осаждающей дверь толпы. Под мышкой у него торчала сложенная газета. Посвистывая сквозь зубы, он, не замечая Цеси, высматривал кого-то в глубине коридора. Высокий, прямой, с большим гордым носом и глазами, светящимися внутренним светом. «Ежик», мелькнуло у Цеси в голове, и она поймала себя на том, что загляделась на Гайдука. Продолжалось это от силы минуту, но ей было достаточно, чтобы вспыхнуть при одной мысли, что кто-то может перехватить ее взгляд. Резко повернувшись, Цеся вклинилась в гущу толпы и пролезла в класс.

9

Был ясный теплый день. Мартовский воздух пах свежестью и солнцем. Окна квартиры на третьем этаже дома с башенкой по улице Словацкого были широко распахнуты. Посторонний наблюдатель, если б ему удалось подняться на такую высоту и заглянуть в квартиру, увидел бы, что в захламленных, по обыкновению, комнатах царит лихорадочная суета. Цеся и Данка, которые, не на шутку разругавшись, притащились из школы унылые и мрачные, естественно, не могли снаружи увидеть, что происходит в доме, и потому, едва переступив порог, остановились, охваченные чувством надвигающейся катастрофы.

– Что случилось?! – крикнула Цеся, увидев своих родственников, суетливо бегающих по коридору.

– Трагедия! Трагедия! – воскликнула мама Жак, хватаясь за голову. – Цеся! Дануся! Спасите!

– Что все-таки случилось?! – рявкнула Цеся.

Но мама Жак, нервно подпрыгивая, уже удалялась в направлении кухни.

– Катаклизм, – меланхолически произнес отец, стоявший, скрестив руки, посреди большой комнаты. – Катаклизм. Право, не знаю, чем я так разгневал судьбу. А ведь говорил, просил, умолял: я хочу иметь сыновей. Нет, мне, разумеется, навязали дочерей. И вот вам плоды этого рокового легкомыслия. – И, мрачно качая головой, ушел в свой кабинет.

Из кухни выскочила тетя Веся.

– Где Бобик? Где мой ребенок?! – кричала она.

– Что случилось?! – Цеся больше не владела собой.

– Бобик в песочнице, – сообщил дедушка, шлепая по коридору. – Строит с Новаковским двухэтажный замок для мышей. И слава богу – хоть этих не будет, когда они придут.

– Кто придет? – гаркнула Цеся.

Дедушка посмотрел на нее, как на бесноватую.

– Чего ты кричишь? – с упреком сказал он. – Пришла из школы, того-этого, и нет чтобы поздороваться – с ходу начинает орать. И на кого? На престарелого больного пенсионера. У меня мог начаться сердечный приступ, того-этого.

Цеся застонала. «Чистое безумие!» – в бессильном отчаянии подумала она.

– Папа, что происходит? – кротко спросила Цеся, входя в комнату отца.

Жачек сидел на диване, глядя в пространство остекленевшим взором, и остервенело чистил на себе башмаки.

– Папа, ты можешь в двух словах объяснить, что опять стряслось?

– Я тебе сказал: катаклизм. Минуту назад позвонила твоя сестра. Они с Толеком и его родители вышли погулять, и им взбрело в голову нанести нам маленький визит.

– О боги! – цепенея, прошептала Цеся.

– Вот так-то, – сказал Жачек. – Через пятнадцать минут они будут здесь, голубушка.

– Мы с Данкой идем на башню, – заявила Цеся.

– О нет! – крикнула мама, врываясь в комнату и ныряя в бельевой шкаф. – Никуда вы не пойдете, нужно прибраться. Ради бога, где кремовая скатерка?

– В стирке, – сказала разумница Цеся. – Я вчера погладила другую, в клеточку.

– В клеточку! – воскликнула мама, ломая пальцы. – Придет графиня и этот… как его… лорд, который читает французских просветителей, а ты мне клеточку предлагаешь! Дануся, вот деньги, сбегай в кондитерскую за пирожными. Выбери какие-нибудь понеобыкновеннее!

– А может, лучше торт? – предложила Данка, беря у мамы Жак кошелек и застегивая пальто.

– Да, торт, пожалуй, лучше, – согласилась мама. – А ты, Цеся, тащи щетку, надо тут хотя бы подмести!

– Все равно ничто уже не поможет, – уныло заметил Жачек.

Цеся сбросила сапожки, подвязала фартук и принялась за уборку.

Тетя Веся тем временем торопливо мыла посуду, мама побежала вниз к Новаковским одолжить фарфоровый кофейный сервиз, отец продолжал чистить башмаки, и даже дедушка, дабы не отстать от других, ковырялся в своей трубке. Когда через двадцать минут раздался звонок в дверь, все было более или менее разложено по местам, начищено и выковыряно. Более или менее – внимательный наблюдатель без труда заметил бы выглядывающие из-под шкафа заляпанные грязью резиновые сапоги Бобика, пыль на телевизоре, потрескавшиеся от старости стены и потертый ковер. Звонок прозвенел во второй раз.

– Здравствуйте, – лучезарно улыбаясь, сказала мама Жак, открывая дверь. – Какая приятная неожиданность!

У Юлии были испуганные глаза и лицо белее мела. Толек, тоже взволнованный, держал под руку худую элегантную даму с породистым профилем, в костюмчике с меховым воротником, сшитом по последней парижской моде. На запястьях у нее позвякивали старинные серебряные браслеты.

– Здравствуйте, – сказала дама великосветским тоном.

Оробевший Жачек тем временем тряс руку сухонькому светловолосому джентльмену, который, несмотря на оттопыренные розовые уши, действительно смахивал на лорда.

– Очень приятно, очень приятно, – наперебой твердили оба.

В кухне тетя Веся лихорадочно перетирала фарфор Новаковских. Данка и Цеся вынули из коробки торт и положили его на красивую тарелку.

– Я туда не пойду, – заявила тетя Веся. – Нет, нет, с такой прической… я неделю не была в парикмахерской.

– Тетя! Ты должна! – шепотом воскликнула Цеся. – Вот я точно не пойду, ни за какие коврижки!

– Пойдешь, пойдешь, – сказала тетя. – Меня не уговоришь. Кроме того, погляди – я в домашнем платье.

– Я иду наверх, – сообщила Данка. – Позанимаюсь немножко.

Цеся вздохнула, налила воды в чайник и поставила его на газ. Потом пошла в ванную – причесаться и привести себя в порядок. Ситуация была более чем серьезная, следовало пустить в ход все козыри. «Бедная Юлька», – подумала Целестина и щедрой рукой наложила на веки голубые тени.

10

– А вот и Цеся! – сказала мама.

Человек, не знакомый с мамой Жак, глядя на нее, никогда бы не подумал, что эта красивая полная дама со спокойными движениями и милой материнской улыбкой взволнована до последней степени. Зато у домашних не было сомнений, отчего дрожит ее голос и трепещут черные ресницы.

– Садись, дорогая, – ободрила Цесю мама и взяла у нее из рук поднос с фарфором Новаковских.

Пока величественная дама и ее лордоподобный супруг оглядывали Цесю с головы до ног, Толек дружески подмигнул ей со своего места.

– Славная барышня, – наконец вынесла свой приговор дама. – А какой смелый грим.

В самом деле, Цеся, дабы не упасть в грязь лицом перед высокими гостями, использовала все возможные средства из своего и Юлиного арсеналов. Судя по вытянувшейся физиономии отца, она, пожалуй, перестаралась.

– Молодо-зелено, того-этого, – сказал дедушка и смущенно закашлялся, почувствовав на себе панические взгляды родственников, как будто он выдал позорную семейную тайну.

– Юлия, разумеется, гораздо серьезнее, – поспешил заверить гостей отец.

Юлия судорожно улыбнулась и облизнула пересохшие губы.

– Мы очень любим Юлечку, кхе-кхе, – заявил вдруг лорд, покашливая. – Она такая нежная. Как цветочек.

– Кому кофе?! – молниеносно вмешалась Цеся, молясь в душе, чтобы никому из родных не захотелось оспорить это мнение.

К счастью, беседа свернула на гастрономические темы, и Жаки позволили себе немного расслабиться.

– Прелестный фарфор, – восхитилась изысканная Толекина мама, беря двумя пальцами хрупкую чашечку с кофе. – Именно такие мелочи, семейные реликвии, переходящие из поколения в поколение, создают атмосферу дома.

Никто ей не возразил. Разве она была не права?

Цеся резала торт, стараясь, чтобы треугольнички получались идеально ровными и аккуратными. Дедушка неожиданно нашел общий язык с отцом Толека: разговор у них зашел относительно «Опыта о нравах и духе народов» Вольтера. Тема была нейтральная, и Юлия вздохнула с облегчением. Пока все шло более или менее гладко. Жачек развлекал Толекину мать, популярно объясняя ей основы квантовой механики. Мама Жак взяла в свои руки бразды правления и руководила беседой, вставляя то деликатное замечание по поводу квантов, то глубокомысленный комментарий к Вольтеру. Было в самом деле очень мило. Но идиллия продолжалась недолго.

Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвался Бобик зареванный, с грязными дорожками от слез на щеках.

– Новаковский его замуровал! Новаковский его замуровал! – едва выговорил он, рыдая. – Живьем! Живьем!

– Кого?! – крикнула мама Жак.

– Моего мыша! Моего мыша! – всхлипывал поглощенный своим горем Бобик, ничего не замечая вокруг. – Посмотрите! Посмотрите! – сказал он, кладя на стол безжизненное мягкое тельце с безволосым хвостиком. – Он, наверно, умер! Умер!

Юлия в мгновение ока позеленела.

– Забери это со стола, – простонала она.

– Дядя, сделай ему искусственное дыхание! Сделай ему искусственное дыхание! – причитал Бобик.

Мышка неподвижно лежала среди дивной красоты фарфоровых чашек и аппетитных кусочков орехового торта, а желтые нарциссы в темно-синей вазе скорбно склоняли над ней свои анемичные головки. Жачек отнесся к делу серьезно.

– Принеси нашатырный спирт, – сказал он. – Попытаемся привести ее в чувство. – И коснулся мыши пальцем. – Еще теплая, – проговорил он задумчиво.

– Папа!!! – сдавленным голосом сказала Юлия.

– Он умер от разрыва сердца? – плакал Бобик.

– Не говорят «он», говорят «она», – машинально поправила его мама Жак.

– Почему? – спросил Бобик.

– Мама!!! – сказала Юлия сдавленным голосом.

Но было уже поздно. Машина пришла в движение.

– Потому что мышь женского рода, – объяснила мама.

– Всякая? – заинтересовался Бобик: даже рыдания перестали срываться с его серых от пыли губ.

– Всякая. Говорят не «этот мыш», а «эта мышь».

– А самцы тоже женского рода? – пожелал узнать Бобик.

– Гм… самцы. Нет, не женского.

– Это очень интересно, – отметил Бобик, уже окончательно успокоившись и готовый задавать дальнейшие глубокие вопросы.

Мышка на столе пошевелилась, и немного желтого песка ссыпалось с ее шубки. Мать Толека сидела, как загипнотизированная, и глядела на подергивающее лапками существо так, словно перед ней была бомба замедленного действия.

– Жив! Жив! – завопил Бобик. – Дайте ему торта, дайте ему торта!

Просиявший ребенок недолго думая вскарабкался на колени к гостье и, поерзав, устроился, как ему было удобно.

Элегантная дама сидела не шевелясь. Она была удивлена, но не подавала виду.

– Какой милый мальчуган, – заметила она из-за взлохмаченной головки Бобика, стараясь не прикасаться к его запыленной курточке.

– За-бе-ри-те э-ту мышь, – с трудом пролепетала Юлия, близкая к обмороку.

– Ах, в самом деле, – спохватилась вдруг мама Жак и, помогая себе ложечкой, положила мышь на тарелку. – Жачек, унеси эту несчастную тварь. Извините нас, ради бога. У Бобика бывают такие заскоки.

– Ничего, ничего, – поспешили успокоить маму гости.

Мышь была унесена. Цеся сманила Бобика с колен величественной дамы, положив на тарелочку большущий кусок торта и поставив эту приманку на противоположный конец стола. Дедушка ловко свернул разговор на Вольтера, отец возвратился к квантам, Юлия постепенно начала обретать нормальный цвет лица. Однако родные ошибались, полагая, что Бобик позволит заткнуть себе рот тортом. Проглотив, чудом не подавившись, огромный кусище, он слизал крем с пальцев и заметил:

– О, что я вижу? Сервиз Новаковского!

– Вкусный тортик? – надрывно вскричала мама Жак.

– Замечательный, – немедленно откликнулась гостья.

– Замечательный, кхе-кхе!

– Я по голубым рисуночкам узнал, – похвастался Бобик. – У меня глаз наметанный. Мама Новаковского говорила, что они за него заплатили в антикварном…

– Бобик! – сказала Юлия.