Текст книги "Целестина, или Шестое чувство (илл. В. Самойлова)"

Автор книги: Малгожата Мусерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Без очков я только увидел, что у нее постоянно приоткрыт рот, – огрызнулся уязвленный Жачек. – Потому и позволил себе тонкий намек насчет миндалин. А вообще, можете считать меня самонадеянным глупцом, но больше всего мне нравятся собственные дети. – Он с восхищением поглядел на Целестину. – Просто кровь с молоком: мордашка красная, глазки блестят, здоровая, упитанная, аж лоснится. Разве сравнишь с этой подружкой твоей… да она же, с позволения сказать, ни рыба ни мясо.

«Упитанная»! «Мордашка красная»! Знал бы Жачек, как больно задел свою младшую дочь, он бы, наверно, предпочел помалкивать целую неделю.

Глава 2

1

Совершенно неожиданно выпал снег. В этом, правда, не было ничего противоестественного – на дворе стояла зима. Но декабрь в том году больше смахивал на дождливый ноябрь, и никто из жителей Познани даже не мечтал, что на рождество выпадет снег. И тем не менее перед самыми праздниками первые утренние прохожие с изумлением увидели мир преображенным, идиллически тихим, сверкающим невинной белизной.

Ежи Гайдук стоял у открытого окна и жадно вдыхал пахнущий снегом воздух. Улица Сенкевича была еще пуста, кое-какое движение началось только в продовольственном магазине на первом этаже. Было холодно, но на такие мелочи Ежи Гайдук не обращал внимания. Он стоял в пижаме у окна и смотрел поверх крыш домов на макушку желтой башенки, освещенную слабым светом уличного люминесцентного фонаря. Ничего больше увидеть он бы не смог, даже наполовину высунувшись наружу. И все-таки вот уже три месяца по утрам, едва открыв глаза, подходил к окну и смотрел в сторону дома, где жила Целестина.

Ежи Гайдук был человеком одиноким. С раннего детства его воспитывала бабушка, так как родители давно умерли. В маленьком городке, где они жили, не было средней школы, а поскольку бабушка решила дать внуку образование, он был отправлен в лицей в Познань. Комнату сняли у пани Пюрек, которая заслуживала доверия хотя бы по одной причине: она была родом из того же города, что и Гайдуки. Кроме того, что было весьма существенно, сия пожилая дама не требовала за комнату оплаты вперед. Ежи у нее жилось хорошо, завтраками и ужинами она его кормила, а обедать можно было в кафе-молочной.

Ежи Гайдук был неразговорчивый, застенчивый, чертовски способный и начитанный подросток. Два последних свойства в школе пока не были замечены, ибо этому препятствовали два первых. Однако отсутствие общественного признания Ежи не волновало. Он был всецело поглощен изучением университетских учебников физики, а также «Размышлений» Марка Аврелия. Это до такой степени его занимало, что позаботиться о своей внешности времени уже не оставалось, поэтому выглядел он – с точки зрения ровесниц – весьма непрезентабельно. Впрочем, на ровесниц он тоже не обращал внимания. За исключением Целестины.

Но Целестина в самом деле была исключением.

Ему нравилось на нее смотреть. Вот и все.

Ему вообще нравилось все, что имело к ней хоть какое-нибудь отношение. Например, ее дом, ее улица, ее сапожки, ее отец и велькопольский хлеб, который она покупала каждый день, из чего можно было заключить, что этот сорт ей особенно по вкусу. Все, что касалось Целестины, было таинственным и исключительным, окрашенным неизъяснимой прелестью, удивительным и волшебным.

Гайдуку было очень интересно, как там, в этом странном доме, внутри. Он пытался представить себе его обитателей: симпатичных, уравновешенных – так ему казалось – родителей и утонченную элегантную Цесину сестру, которую однажды видел издалека. И ее саму – всегда надменную, прелестную, загадочную, зеленоглазую Цесю, которая с начала учебного года от силы три раза удостоила его взглядом. Что она теперь делает?

В воображении промелькнула картина: красиво накрытый стол, за которым, негромко переговариваясь, сидят Цесины родные, отщипывая кончиками пальцев крошечные кусочки от каких-то воздушных булочек.

Ежи посмотрел на часы. Нужно торопиться. Чтобы занять свое место в укрытии перед Цесиным домом и ждать. Сегодня она наверняка будет в хорошем настроении. Она наверняка любит снег.

2

Первым проснулся Жачек. Он нехотя вылез из постели и в темноте, стараясь не разбудить жену, набросил на себя какую-то одежку. Потом пошлепал на кухню, чтобы поставить воду для кофе.

В кухне он обнаружил чудовищный беспорядок. Раковина завалена грязной посудой, посреди усыпанного крошками стола – лужа молока.

– Значит, вчера была Юлечкина очередь мыть посуду, – вслух заметил отец. Удивительно, до чего легко догадаться.

Он достал из шкафчика большую кастрюлю и налил в нее холодной воды. Потом с невозмутимым спокойствием направился в комнату дочек.

Девочки еще спали. В комнате было темно, вследствие чего Жачек счел уместным зажечь лампу под потолком.

Поток яркого света залил комнату. Цеся вскочила немедленно в состоянии, близком к шоковому. Юлия продолжала спать мертвым сном.

– Телятинка, – ласково проговорил отец, – ты не знаешь, в котором часу вчера вернулась твоя сестра?

– Н-не-н-наю, – невразумительно пробормотала Цеся, силясь сообразить, откуда взялся отец, представший перед ней в дамском голубом атласном халатике, с прижатой к животу красной кастрюлей: из мира сновидений или он существует наяву.

– Я спрашиваю, когда вернулась Юлия, – повторил отец тоном, не сулящим ничего доброго.

Какая-то струна в Цесе вдруг оборвалась, и она бессильно упала на подушки.

– Понятия не имею, – слабо пискнула она. – Это все?

– Что касается тебя – да, – великодушно промолвил отец. – Можешь спать спокойно. – И, зачерпнув горсть ледяной воды из кастрюли, тонкой струйкой вылил ее на шею старшей дочери.

Юлия вскочила с пронзительным воплем. Целестина, которая, получив разрешение отца, нырнула было под одеяло и даже успела задремать, пулей вылетела из постели, дрожа, как в лихорадке.

Жачек выглядел, как Чингисхан, несмотря на халатик.

– Вставай, грязнуля, – сурово произнес он. – Кастрюли ждут!

– Ради бога… – плаксиво пролепетала Юлия. – У меня срочная халтура, я всю ночь работала. Только-только заснула. Кто меня будит и зачем? Это камера пыток?

– К счастью, сегодня я не спешу, – сказал Жачек. – К счастью, у нас сегодня конференция. К счастью, я имею возможность заставить тебя заняться делом. Встаю утром, захожу на кухню, и что же видят мои усталые глаза? – Он замер, устремив на дочку вопрошающий взгляд.

– Что они видят? – упавшим голосом спросила Юлия.

– Они видят плоды твоего лентяйства. Ты вчера должна была вымыть посуду. Неужели мать, посвятившая себя служению искусству, или престарелый дедушка, или школьница-старшеклассница обязаны делать за тебя твою работу лишь потому, что ты неряха?

– А почему бы и нет? – грубо ответила Юлия. – Пусть делают.

– Значит, отказываешься вставать и мыть посуду?

– Выкинь это из головы, – сказала Юлия и зарылась в подушки.

– В таком случае, я тебя оболью, – решительно заявил Жачек, зачерпывая ладонью воду. – Ну, что ты теперь скажешь? – И он плеснул воду дочке на спину.

Очередной вопль сотряс воздух.

– Не люблю, когда у вас конференции, – сказала Юлия, с трудом приходя в себя. – Боже праведный, как трудно жить в сумасшедшем доме!

И встала.

– Вот и умница, – похвалил ее Жачек. – Что мне в тебе нравится, так это твое благоразумие. Вымой кастрюльки, а потом приготовь нам всем завтрак. Если я каждый день буду подымать тебя таким образом, возможно, ты привыкнешь раньше ложиться спать.

Весьма довольный собой, Жачек отправился в ванную. И тут только осознал глубину своей ошибки. Через двадцать минут он должен был стоять на остановке автобуса-экспресса «Б» – умытый, выбритый, одетый. А тем временем им самим разбуженная дочка мыла посуду, что вследствие устарелой конструкции газовой системы исключало для него возможность пользоваться горячей водой за стенкой, то бишь в ванной.

Жачек понял, что дело плохо лишь в ту минуту, когда на его лице запенился наложенный толстым слоем крем для бритья. Из крана ленивой струйкой текла холодная вода, а умывание холодной водой в ледяной ванной декабрьским ранним утром было, испытанием, превышающим возможности Жачека. Ломая пальцы, он соображал, что бы такое сделать. Потребовать, чтобы Юлия прервала работу? Отпадает. Она немедленно уляжется обратно в постель, а это сведет на нет положительный эффект его нового воспитательного метода. Тогда, может быть, согреть немного воды в кастрюле? Исключается. Это означает, что ему придется торчать на кухне и ждать, а Юлия лопнет от мстительного смеха. Нет, ни за что.

И Жачек решил сделать вид, будто не побрился просто по рассеянности. Сейчас он сотрет с лица крем, оденется, позавтракает и только перед самым уходом, когда Юлия освободит подступы к горячей воде, расправится с двухдневной щетиной и наспех умоется.

Однако, едва начав вытирать щеку, он вспомнил, что минуту назад выдавил последние остатки крема из тюбика. Если стереть тот крем, что на лице, потом не удастся побриться. Скрежеща зубами, Жачек торопливо оделся, поминутно поглядывая на часы. Спасти его могло только одно: Целестина.

– Цеся! – проникновенно зашептал Жачек, теребя дочку за плечо. – На помощь!

Цеся подскочила, как на пружине, и проснулась с бьющимся сердцем.

– К-который час?

– Поздний! – шепнул отец. – Помоги, спаси, сбегай в киоск. У меня нет ни капли крема для бритья.

– Хорошо, – простонала Цеся и выползла из постели, попутно взглянув на отца из-под припухших век. – У тебя же есть крем. На лице.

– Да, – охотно согласился Жачек, – но не для бритья.

– А для чего?

– Для маскировки.

Цеся надолго замерла.

– Почему? – спросила она, устремив на отца отсутствующий взгляд.

Жачек застонал. О том, чтобы объяснить все с самого начала, в данной ситуации не приходилось и думать.

– Беги в киоск, только сразу!

Пока полусонная Целестина хваталась за разные детали туалета, Жачек побежал обратно в ванную.

И окаменел, взявшись за ручку.

За время его недолгого отсутствия ванную оккупировал дедушка. Дверь была закрыта на задвижку. Из-за двери доносилось громкое пение.

– «Гей-гей, батька атаман!» – хриплым голосом распевал дедушка печальную думку. Судя по отчетливо слышному шуму воды, он стоял под душем.

Из груди Жачека вырвался горестный стон. Выходит, он все прозевал. Дедушка принимает душ – стало быть, Юлия кончила мыть посуду. Горячая вода снова доступна. Но, увы, не для Жачека.

Он заглянул на кухню.

Юлии там не было. Три с грехом пополам вымытые тарелки стояли на сушилке. Остальная посуда в нетронутом виде покоилась в раковине. Лужа на столе не уменьшилась ни на миллиметр.

Пение в ванной стало громче.

– «…И ветер уснул на кургане, и заснула вода в Днепре», – меланхолически выводил дедушка.

Жачек пришел в ярость.

Шлепая туфлями, он побежал в комнату дочек. И увидел там Юлию, сладко спящую на мягких подушках. Бледная, нетвердо держащаяся на ногах Цеся ощупью искала туфлю.

– А-а-а-а! – взревел доведенный до крайности отец.

Цеся подпрыгнула и открыла глаза.

– Уже, уже бегу, – испуганно пробормотала она и в чем была выскочила из комнаты.

Вот почему романтически настроенный Ежи Гайдук, прятавшийся за газетным киоском против желтого дома, был в высшей степени удивлен, увидев владевшую его мыслями одноклассницу несущейся через дорогу в войлочных домашних тапочках и красном платье, надетом на пижаму, из одной штанины которой торчал, развеваясь, чулок.

3

Учитель польского пан Дмухавец жил на улице Рузвельта. Проснулся он рано из-за того, что под находящимся по соседству Театральным мостом с громким ревом пронеслась электричка. Учитель встал, накинул халат и первым делом взглянул на градусник за окном, желая узнать, сколько градусов тот показывает. Убедившись, что столбик ртути съехал до минус двух, Дмухавец зевнул, завязал поясок у халата и закурил сигарету. И тут ему бросилось в глаза, что вокруг все как-то побелело.

Дмухавец любил снег. Больше всего, пожалуй, на экране телевизора. Особенно ему нравились прыжки с трамплина и вообще любые соревнования, участникам которых то и дело приходится идти на риск. Глядя на что-нибудь эдакое, он всякий раз тешил себя мыслью, что ему в свое время не взбрело в голову стать спортсменом. Что же касается осадков в виде снега – без этого он вполне мог бы обойтись. Рано или поздно снег на тротуаре неизбежно превращается в омерзительное месиво, и самая прочная обувь в два счета промокает насквозь.

Дмухавец недовольно посмотрел в окно. С виду бело и красиво. А что толку? Предчувствие скорых перемен лишало всякой прелести зимний пейзаж. Не пройдет и получаса, как невесомый небесный пух превратится в грязную кашу!

В семь пятнадцать, как обычно, Дмухавец отправился в школу. В соответствии с его прогнозом снег уже начал подтаивать. С лязгом и скрежетом проезжали трамваи, люди толпились на остановках. Дмухавец поежился и побрел в сторону улицы Мицкевича.

Первый урок сегодня в 3-м классе «А». Задиристые ребятки. Снова придется поволноваться: классные оппозиционеры, безусловно, попытаются выместить на нем свое ожесточение и будут упрекать за несовершенство этого мира. Неужели они всерьез считают, что ему этот мир нравится? С ними всегда так: позволишь высказываться откровенно, тебя же потом и замучают. Дмухавец вздохнул, но то был вздох удовлетворения: на самом деле он очень любил, когда его мучили подобным образом, а к 3-му классу «А» питал истинную слабость. С некоторой грустью он подумал, что собственный его класс, 1-й «Б», не станет терзать своего классного руководителя: от них не дождешься ни любопытства, ни обвинений, ни требования немедленно дать ответ на миллион ехидных и каверзных вопросов. 1-й класс «Б» состоит из запуганных овечек, которые смотрят учителю в рот и норовят угадать каждое его желание. Ни о каком бунтарстве и речи быть не может.

Дмухавец в последний раз затянулся, бросил окурок и перешел дорогу, на перекрестке. По улице Мицкевича вереницей тянулись машины, поминутно застревая в заторах. В воздухе пахло выхлопными газами и дымом. Учитель с отвращением месил ногами тающий снег, пока не решил, потеряв терпение, изменить свою обычную трассу и свернуть на улицу Словацкого. Дорога до школы так несколько удлинится, но, по крайней мере, ноги не промокнут.

На улице Словацкого было тихо и бело. По тротуару с левой стороны тянулось всего несколько цепочек черных следов, окна освещенного газетного киоска отбрасывали на снег желтоватый отблеск. Какая-то легко одетая девочка, не глядя по сторонам, перебежала заснеженную мостовую и скрылась в подъезде дома с башенкой.

В газетном киоске Дмухавец получил краткую информацию о том, что «Голос» уже кончился. Нисколько не удивившись, он отошел от окошечка и увидел, как в тот же момент от боковой стенки киоска отделился долговязый парень и куртке с капюшоном. Верзила налетел на Дмухавеца, отдавил ему левую ногу, извинился басом и, не подымая глаз, задумчивый, сгорбленный, зашагал по тротуару, размахивая портфелем.

Было что-то знакомое в этой длинной, нескладной фигуре и неторопливых движениях занятого своими мыслями человека. Дмухавец часто попадал впросак, не узнавая собственных учеников. Во-первых, он был близорук, во-вторых, все эти молодые люди издали выглядели совершенно одинаково. Однако в данном случае Дмухавецу явно попался оригинал. У верзилы не было ни дубленого полушубка, ни джинсов, ни курточки до пупа. Он определенно не следил за модой. Кроме того, долговязый был коротко острижен, и лишь по этой детали Дмухавец узнал своего ученика из 1-го класса «В». «Гайдук, – подумал он. – Физик говорит, что парень очень толковый, только некоммуникабельный». На уроках польского Гайдук поражал Дмухавеца короткими меткими замечаниями, которые выпаливал скороговоркой, глядя в сторону. Сочинения он писал посредственные, откровенно вымученные, и лишь кое-где в них сверкали оригинальные обороты, вырывавшиеся у автора как бы помимо воли.

Дмухавец с удивлением обнаружил, что вновь оказался на шумной улице Мицкевича. Перед большим домом, на первом этаже которого помещалось Управление по делам печати, учитель в недоумении остановился. На ступеньках у входа в управление сидел Ежи Гайдук и явно чего-то ждал.

Гайдук заметил Дмухавеца. Учитель подошел ближе.

– Здравствуй, – сказал он. – Что ты здесь делаешь, дружок?

– Жду, – прозвучал лаконичный ответ.

Гайдук поднялся и стоял перед классным руководителем в позе непринужденной, но не лишенной почтения. Взгляд у него был отсутствующий.

– Опоздаешь в школу.

Гайдук посмотрел на часы.

– Думаю, что нет, – вежливо ответил он.

– Может, пойдем вместе? – неожиданно для себя предложил Дмухавец.

– Я жду одного человека. Большое спасибо, – серьезно ответил мальчик, невольно бросив тоскливый взгляд на угол улицы Словацкого.

Дмухавец почувствовал, что ему лучше поскорее убраться. Он кашлянул, пробормотал невнятно «извини» и быстро зашагал в направлении школы.

4

Нет, нет, Гайдук не был запуганной овечкой.

Дмухавец сидел на своем стуле за кафедрой и незаметно присматривался к долговязому ученику. Было двенадцать часов дня, и в мрачный класс заглянуло солнце, высунувшееся из-за соседней крыши. Беата Ковальчук в красивой позе стояла за партой и с чувством декламировала:

– «Плывунья с парусами, дочь островерхой Иды, ладья из бука…»

Ежи Гайдук что-то читал под партой.

Учитель литературы Дмухавец с трудом подавил в себе убеждение, что, если человека не интересует Кохановский,33
  Ян Кохановский (1530–1584) – крупнейший поэт польского Возрождения. Цитата взята из его трагедии «Отказ греческим послам». (Перевод Вс. Рождественского).


[Закрыть] он не так уж глупо поступает, используя время урока для чтения. Откашлявшись, Дмухавец собрался было звучным голосом попросить Гайдука не заниматься посторонним делом. Однако внезапно его одолело обычнейшее любопытство книжного маньяка. Ему ужасно захотелось узнать, что читает Гайдук.

– Что ты читаешь, Гайдук? – спросил он добродушно.

Мальчик вздрогнул.

– Покажи, – потребовал учитель, надеясь увидеть авангардистский роман или томик поэзии.

Но увидел «Спортивное обозрение».

На второй парте у двери кто-то презрительно фыркнул. Дмухавец покосился в ту сторону из-под очков и убедился, что фыркнула тихая блондиночка по фамилии Жак. Мало того, она еще и засмеялась иронически.

Ежи Гайдук вдруг покраснел.

5

После уроков Цеся подошла к Данке.

– Дануся, – начала она.

Подруга натягивала сапожки. Подняв на Цесю свои затуманенные глаза, она рассеянно спросила:

– Да?

– Может, зайдешь после обеда, позанимаемся немножко?

Данка расхохоталась:

– Ну, знаешь, у меня найдутся дела поинтереснее! Мы с Павлом идем в кино. На «Крестного отца». И тебе советую. Нашла дурочку – заниматься перед праздниками! – И, послав Цесе лучезарную улыбку, снова взялась за «молнию» на своем сапоге.

С другого конца раздевалки шел Гайдук, глядя прямо на Целестину. Похоже было, он намеревался ей что-то сказать. Цеся вспомнила, как презрительно фыркнула на уроке, и вдруг поняла: все, что бы ни сказал сейчас Гайдук, придется ей не по нутру и только испортит настроение. Вид у Гайдука был грозный и отталкивающий, светлые глаза сердито сверкали из-под козырька вязаной шапки.

Цеся подхватила сумку с книгами, повернулась на каблуках и трусливо ретировалась в коридор, а оттуда в туалет.

6

В канун рождества в доме Жаков пахло коврижкой. Теплый аромат волнами плыл из кухни в комнату, подымался к потолку и снова опускался вниз. Еще пахло хвоей, хотя елка стояла на балконе. Продрогшая Цеся закрыла за собой входную дверь и с наслаждением втянула воздух в легкие. Итак, праздники. Чудесные дни, свободные от школы, от зубрежки, от неверных подруг и кошмарных темных личностей, читающих исключительно «Спортивное обозрение». Вкусные пироги, семейный уют, неповторимое рождественское настроение, елка, коляды и телевизор.

Из кухни пахнуло луком и чесноком.

– Мамуль! – закричала Цеся. – Можно что-нибудь быстренько кинуть на сковородку? Мне нужно уходить!

Мама, растрепанная, раскрасневшаяся, выглянула из кухни:

– Скажи, радость моя, в какие края ты направляешься? Может заодно купишь рыбку?

– Ладно, куплю, – согласилась Цеся. – А направляюсь я за подарками.

– Много-много рыбки, – сказала мама, думая о чем-то другом. – Ты случайно не знаешь, где машинка для мака?

Этого Цеся не знала. Тогда мама пустилась в обход, спрашивая одно и то же у всех по очереди: у Бобика, чистившего миндаль, у тети Веси, занимавшейся уборкой, и у погруженного и чтение дедушки. Безрезультатно. Машинки для мака никто не видел.

Цеся пошла на кухню.

На обед были макароны в миланском соусе – в доме Жаков они появлялись весьма регулярно, примерно два раза в неделю. Главное достоинство этого вегетарианского блюда заключалось в том, что приготовить его не составляло труда. Достаточно было просто сварить макароны и залить их горячим томат-пюре, куда добавлялось растительное масло и множество отчаянно дерущих горло приправ, среди которых преобладали кэрри и черный перец.

Пока Цеся кашляла над тарелкой с макаронами, из города вернулась припорошенная снегом Юлия. Ее черные глаза сверкали, сверкали снежинки на воротнике и на плечах, блестели волосы под пушистой шапочкой.

– Я купила себе новое пальто, – объявила она сверкая.

– На какие деньги? – удивилась мама.

– Мне заплатили за декорации. Помнишь, мы делали к годовщине Октябрьской революции.

– Да, да, – вспомнила мама. – Ну и как, много ты заработала?

– Достаточно, – скромно призналась Юлия, – Сама погляди, – и, кинув на стул сумку, доверху набитую свертками, закружилась вокруг собственной оси: ни дать ни взять Снежная королева.

– Ничего пальтишко, того-этого. – заметил дедушка, ковыляя по коридору. – По нынешней моде, разумеется. А что там у тебя в сумочке?

– Подарки, – ответила Юлия. – Для всех. Но только один человек получит свой подарок сегодня. Телятинка.

Цеся подавилась макарониной.

– Что ты сказала?

– С сегодняшнего дня плюй в собственную тушь, – заявила Юлия, вручая сестре пакетик в фирменной бумаге «Польской моды».

В пакетике была тушь «Макс Фактор» и зеленоватый карандашик для век.

– Больше тебе некуда выбрасывать деньги? – возмутилась мама. – Такую дорогую косметику для шестнадцатилетней девчонки! Я считаю, это чересчур.

Привлеченные, как магнитом, этим замечанием, немедленно появились остальные домочадцы. И, естественно, не преминули воспользоваться случаем, чтобы затеять семейную дискуссию, которая, по обыкновению, носила все признаки запальчивой перебранки, тогда как на самом деле представляла собой просто дружеский обмен мнениями. К счастью, отец еще не вернулся с работы, иначе Целестину общими усилиями неминуемо довели бы до депрессии. Покричали минут десять, после чего дедушка подвел итог дискуссии, сделав следующее заявление:

– А пускай красится. В конце концов, в школу ей сегодня уже не идти.

Цеся с облегчением отодвинула почти не тронутые макароны и заперлась в ванной, где в течение получаса трудилась над созданием нового облика. Результат ее не удовлетворил. Как ни крути, все равно похожа на дошкольницу, а с размалеванной физиономией – на дошкольницу, собравшуюся на маскарад. Неожиданно Цесе захотелось плакать. Жалость к себе наполнила ее глаза слезами, однако она вспомнила про накрашенные ресницы, и слезы сами собой высохли.

«Хорошая штука косметика, – подумала она. – Иной раз помогает не хуже, чем чувство юмора». – И с мрачным видом вышла из ванной.

Никто не обратил на нее внимания. Никто не издал не только восклицания хотя бы вздоха восхищения. Ну и ладно, не хотят – не надо. Мама, наполовину погрузившись в стенной шкаф, с маниакальным упорством искала машинку для мака. Бобик окунал в сок одно печенье за другим и съедал их без аппетита, но зато с громким чавканьем. Тетя Веся, дымя сигаретой, небрежно и с явной неохотой чистила кресла дико ревущим пылесосом. Дедушка читал, отца не было дома. Юлия, в пурпурном халате, с выражением глубокого уныния на лице, бродила по квартире в поисках чулка.

– Я опоздаю, я опоздаю! – твердила она.

– Ты куда? – поинтересовалась мама, – Для тебя тоже найдется работа.

– Я приглашена к однокурснику. Скромный семейный вечер по случаю рождества. – равнодушно ответила Юлия.

Ее слова произвели неожиданный эффект. Мама с грохотом уронила медный таз и взволнованно подбежала к дочке.

– К Толеку? – спросила она.

Юлия слегка покраснела.

– Да, – ответила она потупясь. – Но ты не думай, не официально… Он просто так меня пригласил… Впрочем, там будет вся наша компания.

– Ах, вот оно как… – разочарованно протянула мама.

– Так, к сожалению… – вздохнула Юлия.

– Ничего не понимаю, – сказал Бобик.

– Не беда. – заметила Юлия.

– И что же вы там будете делать? – спросила мама.

– Коллективно молоть мак. Мама у Толека больна, так что…

– Ого! – возмутилась мама Жак. – А мне кто поможет молоть мак?

Юлия махнула руной:

– Оставь. У тебя же все равно нет машинки.

Бобик выхлебал остатки сока из чашки.

– Я уже не ребенок, – заявил он.

– А кто? – спросила Цеся.

– Мужчина, – ответил Бобик. – Через неделю у меня на груди вырастут волосы.

– Ну да! – изумилась Цеся. – Откуда ты знаешь?

– Они уже начали расти. У меня есть такие точечки. Здесь и здесь. Через неделю вылезут рыжие волосы, как у дяди Жачека.

– А почему через неделю? – поинтересовалась Цеся. Нет, решительно этот Бобик оригинальный ребенок.

– Твой папа так говорит. Что, если не будет бриться, у него через неделю вырастет борода.

Тетя Веся выключила пылесос, воцарилась странная тишина.

– У меня пятнышки уже с утра, – закончил Бобик в этой тишине.

Тетя Веся в мгновение ока подскочила к сыну.

– Какие пятнышки! – крикнула она.

Бобик показал. После чего был немедленно раздет до пояса, и всем присутствующим представился случай подивиться безошибочному инстинкту тети Веси. Бобик был покрыт отчетливой мелкой сыпью розового цвета.

– Иренка! – простонала тетя Веся. – Что это?

– Понятия не имею, – призналась Цесина мама.

– Наверно, дифтерит, – сказал дедушка.

– О господи! – Тетя Веся разрыдалась.

Бобик пришел в восторг.

– Меня положат в больницу! – радостно заявил он.

– Сыночек! – всхлипывала тетя Веся.

– Или тиф. При тифе тоже бывает сыпь, – продолжал строить догадки дедушка.

– Или корь, – сказала мама.

Цеся вздохнула. Та еще семейка!

– Успокойтесь, – сказала она, ничего опасного у него нет.

– А ты откуда знаешь?

– Я это изучала.

– Где, в школе?

– Нет. У меня есть кое-какие книги по медицине… Это краснуха. Врач вам скажет то же самое.

– Краснуха? Но почему ты так уверена?

– Симптомы. Температуры, нет. Пятнышки мелкие, розовые и не сливаются. Лимфатические узлы за ушами и на затылке увеличены. Если б у него был жар, можно было бы предположить, что это экзантема субитум, хотя, впрочем, экзантема субитум бывает обычно у детей до трех лет.

Родные глядели на Целестину, разинув рот.

– Его даже не надо укладывать в постель, – сказала Целестина, щелкнув Бобика по носу. – Болезнь протекает в легкой форме.

– Цеся, – с уважением произнесла мама, – ты правда собралась в медицинский?

– Я это всегда говорила.

– Все-таки я схожу с ним в поликлинику, – нерешительно сказала тетя Веся.

– Правильно, – поддержала ее Целестина. – Излишняя осторожность не помешает. Хотя краснуха не дает осложнений.

Тетя Веся посмотрела на племянницу с изумлением, смешанным со страхом, и на всякий случай засунула Бобика в постель.

Однако с этой минуты Цесин авторитет в семье несколько возрос.

Даже по Юлии можно было это заметить.

– Ну-ну, – сказала она, глядя на Цесю не без уважения. – Не думала, что ты чем-нибудь серьезно интересуешься.

Цеся в душе вскипела.

– У каждого свои интересы, – ответила она с кажущимся спокойствием. – А ты чем интересуешься, сестрица?

– Я? – запнулась Юлия и растерянно захлопала ресницами.

– Ха-ха-ха! – мстительно засмеялась Цеся и унесла на кухню тарелку с нетронутыми макаронами.

Юлия отыскала пропажу на батарее. К сожалению, чулок оказался с дефектом и к тому же от другой пары. Поэтому взбудораженная художница продолжала циркулировать между ванной и остальной частью квартиры.

– Я серьезно интересуюсь Искусством, – заявила она.

Заскрежетал ключ в замке.

– Привет! – сказал радостно сияющий Жачек. – Никогда не угадаете, что произошло!

– Тебе дали премию! – обрадовалась мама.

– Нет. – Отец немного сник. – Моя новость совсем из другой области, снова просиял он. – Осуществлена устойчивая термоядерная реакция в плазме дейтерия!!!

– О господи! Какое счастье! – обрадованно воскликнула мама Жак.

Она, правда, понятия не имела, о чем идет речь, однако, будучи женщиной мудрой, охотно разделяла мужнины радости. Кроме того, она никогда не забывала, что Жачек в свое время мечтал стать физиком-теоретиком, но, уйдя с третьего курса университета, поступил в политехнический и, собственно, до сих пор не простил себе этой измены.

– Кто знает, – удовлетворенно вздохнул Жачек, плюхнувшись на стул, – какие перспективы теперь откроются перед человечеством! Управляемая реакция синтеза! Представляете? Интересно, что скажет по этому поводу Фейнман. Знаешь, Иренка, тот, который занимается квантами и кварками.

– Ага, – убежденно поддакнула мама. Биографии великих физиков она знала назубок.

– А мне интересно, – сказала Юлия, зловеще качая головой, – каковы будут последствия. Из этого можно сделать новый вид оружия?

– Ну, знаешь! – возмутился Жачек.

– Когда Склодовская открыла радар, тоже все радовались.

– Боже! Радар! – простонал Жачек, – Чему ты училась в школе?

– Ничему, – честно ответила Юлия. – Я считала, что с моими внешними данными это не обязательно.

– То был не радар, а радий.

– Все равно кончилось плохо, – пробормотала. Юлия. – Могли бы уже перестать заниматься такими делами. В особенности если учесть, что половина земного шара голодает.

– Ха! – рявкнул Жачек. – А может быть, именно это открытие позволит решить проблему голода.

– Как раз! – презрительно бросила Юлия.

– Когда в девятнадцатом веке было доказано существование электрона, никто не предполагал, что благодаря этому открытию человек полетит на Луну. Да, моя милая, электрификация деревни, техническая революция, развитие электроники, путешествия в космос… – распалился Жачек.

– Дорогой, – деликатно перебила его мама, – ты случайно не видел машинки для мака?

– Для чего? – вернулся на землю Жачек.

– Для мака.

– Как будто видел. Кажется, она в кладовке, в коробке.

– Я ухожу, – объявила Цеся.

– Не пообедав? – огорчилась мама. – Такие вкусные макарончики, ты даже не дотронулась!

– Сегодня на обед вкусные макарончики? – с тоской спросил отец.

– Да. – ответила мама. – В миланском соусе.

– Я люблю тебя, жена моя, – торжественно воскликнул Жачек. – но за миланский соус благодарю, сыт по горло. Решительно требую яичницу.

Цеся задумчиво приглядывалась к старому Юлиному пальто, небрежно брошенному в угол. Практически это было совсем новое пальто. Совсем новое и довольно-таки красивое. Хотя и чересчур экстравагантное. Длинное, черное, в обтяжку, с огромным лохматым воротником из черной овчины.