Текст книги "Целестина, или Шестое чувство (илл. В. Самойлова)"

Автор книги: Малгожата Мусерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

12

– Хуже нет, чем после праздников идти в школу, – мрачно сказала Целестина, встретившись с Данкой у школьных ворот.

– Точно, – печально подтвердила Данка. – Интересно, что нас сегодня ждет? Я за все праздники ни разу книжки не открыла.

– Просто как будто тебя заново заковывают в кандалы, – продолжала Цеся, уныло шлепая по тротуару, посыпанному солью. – Одно из двух: либо не должно быть школы, либо перерывов в занятиях.

Данка нерешительно толкнула тяжелую дверь.

– У тебя хандра? – догадалась она.

– Просто я не люблю школу, – вздохнула Цеся.

– Кто любит!

– Я бы любила, если б на уроках не спрашивали. Мне даже нравится заниматься. Ненавижу только, когда меня начинают проверять, – заявила Целестина, направляясь к раздевалке.

В гудевший на разные голоса класс девочки вошли уже в окончательно испорченном настроении. Павелек, с которым Данка опять успела поссориться, бросил на нее косой взгляд. Он сидел на крышке парты и изучал «Спортивное обозрение», явно позаимствованное у Гайдука. Гайдук, как всегда мрачный, читал какую-то толстую книгу. Книга стояла перед ним вертикально, так что можно было разобрать заглавие на оранжевой обложке. «Лекции Фейнмана по физике», – невольно прочла Цеся. Ага, выходит все-таки, он не только бульварную прессу читает. Фамилия «Фейнман» была Цесе откуда-то знакома, но она не стала вспоминать, откуда. В классе, стоял галдеж, все вертелись, болтали, переходили от парты к парте, шумно здоровались. Цеся села на свое место, повесила сумку с книжками и совершенно невольно поглядела налево.

Она вовсе не собиралась смотреть на Гайдука – с какой стати? – но взгляд как-то сам собой за него зацепился.

И самое ужасное, что он тоже посмотрел на нее – в ту же секунду. Глянул мельком, будто для того только, чтобы увидеть, какое у нее выражение лица.

Оба подскочили и стремительно отвели глаза.

Цеся от досады покраснела. Ах, до чего глупо получилось! Еще этот Гайдук подумает, что она специально на него посмотрела.

А, ну конечно, все понятно: ему захотелось убедиться, заметила ли Цеся, какую умную книжку он читает. Дешевый трюк. Отдал Павелеку свою бульварную газетенку и перекинулся на научную литературу. Фейнман – это же тот самый физик, о котором недавно упоминал отец. Наивный Гайдук считает, что на нее произведет впечатление эта показуха. Кому охота читать ученые труды перед первым уроком? И книжку так поставил, чтобы название было видно. Вот дурак!

– Ха-ха-ха! – тоненьким голосом иронически рассмеялась Цеся, а поскольку губ при этом она не разжимала, то получилось злобное «Хм-хм-хм!»

Гайдук покосился на нее сбоку и, заметив ее усмешку покраснел как рак. Книгу он положил на парту и даже перестал делать вид, что читает.

Так ему и надо. Жалкая личность.

Один только есть, один-единственный, не похожий на них на всех мужчина. Красивый, черноволосый, одетый по последней моде. Цеся закрыла глаза, и перед ее внутренним взором возник образ бородача, держащего ее в объятиях и бархатным голосом спрашивающего: «Почему? Почему?!»

О, если б это могло повториться еще раз! Она бы уж не ляпнула насчет карпов, о нет! Она бы откинула голову назад и шепнула обольстительно: «Поцелуй меня»…

Целиком поглощенная воображаемой беседой с бородачом, Цеся не заметила, что в классе уже целых десять минут находится Дмухавец. Только какое-то особенно громкое восклицание учителя, который, раскачиваясь на стуле, рассказывал о «Псалмах Давида», вырвало ее из мира грез. Но ненадолго. Оглядев класс, Цеся убедилась, что все, как один, раскрыв тетради, с бешеной скоростью записывают лекцию, что Дмухавец весьма поощрял. Он ввел в классе университетскую систему занятий и не любил, когда кто-нибудь ее нарушал. Так что Цеся схватила ручку и для отвода глаз тоже склонилась над партой. Но в тетради ее вместо конспекта лекции появился демонический профиль бородача с горящим глазом и пышными волосами, обрамляющими прекрасное чело.

А как его, собственно, зовут?

Аллан.

Роберт.

Франческо.

Время шло. Дмухавец красочно развивал тему, урок приближался к концу. Цесина тетрадь была густо исчерчена. Ее страницы украсили пятнадцать профилей и три портрета анфас волоокого брюнета, а также множество вариантов его предполагаемого имени – все это было окружено цветочными гирляндами и кровоточащими сердцами. Цеся как раз заштриховывала последнее, когда, словно сквозь туман, услышала, что Дмухавец, успевший закончить лекцию, терзает Данусю.

Она ахнуть не успела, как ее подруга была изобличена в невежестве.

– Зрелище, достойное сожаления, – язвительно объявил Дмухавец, пренебрежительно махнув в Данкину сторону рукой. – Остается предположить, что проблеск ума в твоих глазах – обманчивая видимость. Я бы на твоем месте, Филипяк, постарался хоть немножко расширить свои познания. Выражение тупого невежества никак не украшает твою хорошенькую мордашку. У меня ты сегодня получаешь «неудовлетворительно». Дело дошло до того, что нужно принимать решительные меры. По математике ты безнадежно отстала, английский завалила, химия и физика – твои, так сказать, ахиллесовы пяты. Интересно, что ты собираешься сделать, дабы выкарабкаться из этой трясины?

Данка стояла молча. Лицо ее не выражало ничего, кроме враждебного упрямства. Учитель присел на крышку соседней парты.

– Почему ты не занимаешься? – мягко спросил он, глядя на Данку из-под очков добрыми близорукими глазами.

Данка упрямо молчала.

– Ну, скажи, – уговаривал ее Дмухавец. – И не стой такая надутая, а то можно подумать, что у тебя двойной подбородок.

Данка немедленно подняла голову.

– Вот это уже лучше, – одобрил Дмухавец. – Ну, а как насчет учебы? Тебе что, просто не хочется заниматься?

Данка недоверчиво посмотрела на учителя, но, подумав, подтвердила:

– Не хочется.

– И что же? Бросаем школу? – Дмухавец, скрестив руки, невозмутимо сидел на парте, покачивая ногой. – А дальше как? Замуж или работа, – разумеется, физическая? Но учти: если замуж, то за какого-нибудь балбеса. Более или менее приличные экземпляры в наше время совсем избаловались, им подавай невест с образованием.

Воцарилась тишина.

– Хм!.. – сказал Дмухавец. – А знаешь, что мне пришло в голову? Не проще ли подогнать хвосты?.. А? Сговориться с какой-нибудь старательной подружкой, чуть-чуть позаниматься, и все дела. Что ты говоришь?

– Но, собственно… – пробормотала Данка.

– Не такая уж это глупая идея, а? Что бы ты сказала, например, насчет нашей симпатичной и трудолюбивой Целестины Жак? Весьма положительная особа, хотя как раз сегодня полностью меня игнорировала. Весь урок рисовала в тетради… Минутку, что же она там нарисовала?

Склонившись над помертвевшей Цесей, Дмухавец заглянул в ее тетрадь. Увидев там в бесчисленном количестве портреты и инициалы, он осекся, улыбнулся и сообщил:

– Ан нет, кое-что она все-таки записала… Ну конечно, я же говорю: Целестина у нас – трудолюбивая пчелка. – И обратился к Цесе: – Тебе бы не хотелось помочь Дануте? Занятие, скажем прямо, неблагодарное: сия юная особа шевелить мозгами не приучена. Ну, что ты на это скажешь?

Цеся, у которой ноги стали ватными от волнения – еще немного, и все бы узнали!.. – кивнула, не в силах выдавить ни единого звука. Свернутую трубкой тетрадь она судорожно сжимала обеими руками.

– Вот и хорошо, – сказал Дмухавец и потрепал ее по плечу, как старого товарища по оружию. – Попалась наша Цеся. С сегодняшнего дня на нее ложится серьезная ответственность. Филипяк, будь добра, постарайся не очень отравлять подруге жизнь… А вот и звонок. – Учитель подошел к кафедре и собрал свои вещи. – Прощайте, молодые люди. До завтра. – И вышел.

А за ним выбежала Целестина, решившая на время перемены куда-нибудь спрятаться, чтобы этот противный Гайдук не вздумал ненароком с ней заговорить. Это ей сейчас, когда ее мыслями и сердцем завладел несравненный бородач, было совсем ни к чему.

13

В тот же день Цеся и Данка принялись за учебу. Они расположились было в комнате девочек, но оттуда их выкурили две Юлины подружки, с громким смехом объявившие, что пришли обмывать зачет по станковой графике. Это вынудило Цесю и Данку перебраться в столовую, однако там как раз накрывали к обеду и Веся вежливо, но решительно их выпроводила. На кухне мама разогревала рождественский бигос. В комнате родителей отец готовил доклад к какому-то важному симпозиуму. Дедушка в своем закутке разыгрывал в одиночку шахматную партию, избрав вариант Спасского, а в перерывах позволял себе капельку вздремнуть.

– У тебя негде заниматься, – с удовлетворением отметила Данка. – Я пошла домой.

– Ни в коем случае, – горячо запротестовала Цеся. – Я обещала Дмухавецу…

– Да брось ты, – просительно сказала Данка. – Не обязательно так уж сразу…

– Обязательно, – уперлась Целестина. – Пошли со мной, – и, потянув подружку за руку, открыла дверь, ведущую на чердак.

На лестнице, по которой девочки поднимались на башенку, пахло мышами. В самой башне было ужасно холодно, неуютно и уныло. Тем не менее Цеся не пала духом.

– Тут можно устроить премилую комнатку, – заявила она. – Ты не представляешь, на что была похожа старая кладовка, в которой у нас с Юлькой теперь спальня. Гляди. Берется система удлинителей – в тайнике под нами есть розетка, – сюда ставится электрический камин, и вот пожалуйста, отличный уголок для занятий.

Данка несколько оживилась:

– Так сюда и проигрыватель можно принести?

– Конечно, ясное дело, – соблазняла ее Цеся. – И плитку – чай будем пить. Полный комфорт.

Довольные собой, девочки спустились вниз, в квартиру, где в нос им резко ударил запах пригоревшего бигоса. В связи с этим Данка, сочтя, что пищей духовной она уже насытилась, полетела домой обедать, предварительно поклявшись Цесе, что сегодня в виде исключения приготовит уроки самостоятельно.

Цеся же отправилась на кухню, где, руководимая инстинктом, выработанным давним опытом, быстро изжарила на большой сковороде яичницу с луком. И с этой сковородой и горкой тарелок поспешила в комнату.

Семейство уже сидело за столом. В воздухе ощущалась некоторая напряженность.

– Я, правда, ничего не имею против эмансипации женщин, – как раз говорил отец, с отвращением взирая на тарелку с обугленным бигосом, которую держал в руке, – твори, дорогая Иренка, работай, но только пощади мой желудок.

– Что ты, Жачек! – Мама была чрезвычайно удивлена. – Ты всегда так любил бигос!

– При одном виде такого бигоса у меня начинаются нервные судороги, – с горечью сообщил отец и отставил тарелку. – Ничего не поделаешь, поем сухого хлеба.

– Почему сухого? – спросила мама с раскаянием.

– Чтобы вам больно было на меня смотреть! – прорычал Жачек.

Цесина яичница подавила нарастающий конфликт в зачатке. Обед был съеден в атмосфере относительного благодушия. Одна Юлия сидела с отсутствующим лицом, задумчивая и грустная. Дедушка, ни на что не обращая внимания, читал за едой «Кандида» Вольтера.

Бобик, уже пятый день ожидавший появления рыжих волос на груди, пользуясь привилегиями больного, не проявлял аппетита.

А Цеся подумала, что ее аппетита хватило бы на троих.

Что-то здесь не сходилось. Ведь она была влюблена! Бородач с его пылким взглядом не шел у нее из головы. О ком же, как не о нем, она думала весь урок польского? И потом на математике? И по дороге домой? Юлия, которая влюблена в Толека, не прикоснулась к яичнице, а Цеся поела с удовольствием… Вторым тревожным симптомом было то, что при воспоминании о бородаче, сбитом с ног и барахтающемся в снегу, Целестине неудержимо хотелось смеяться. Тем паче, что с той минуты, когда она, вернувшись со свидания, все рассказала домашним, этот случай стал излюбленной темой дурацких шуточек и язвительных острот, так что в конце концов ее приключение из романтического воспоминания превратилось в юмореску.

Но так или иначе, бородач был неотразим.

Неотразим – двух мнений быть не могло.

Фантастически прекрасен.

Цеся уплела три толстых куска хлеба и яичницу и, к своему изумлению, обнаружила, что по-прежнему голодна и могла бы поесть этого самого пригоревшего бигоса.

И поела.

Ее несколько беспокоило, что скажут родные по поводу такого необычного аппетита, однако никто на нее не обращал внимания, поскольку мама в это время демонстрировала сидящим за столом маленькую бесформенную керамическую фигурку.

– Нет, ты только посмотри, Веся. И вы все посмотрите. Правда прелесть?

– Очень миленькая, – рассеянно подтвердила тетя Веся, ковыряя вилкой бигос.

– Пять лет ребенку, а какой способный! – восхищалась мама. Работа с детьми во Дворце культуры была ее страстью. Примерно каждые две недели она открывала среди своих подопечных новый талант.

– А что это должно изображать? – спросила Цеся.

– Как, ты не видишь? – единодушно возмутились обе художницы. – Это же кролик. В прыжке.

– По-моему, он больше смахивает на змею, – пробормотал дедушка, разглядывая фигурку через очки. – В прыжке.

– А почему оно зеленое? – без обиняков спросил отец.

– Нет, вы безнадежны! – со вздохом сказала мама. – Никакая это не змея. Это кролик. В прыжке.

– Ты что, зеленого кролика не видал? – поддержала маму Юлия. – Впрочем, возможно, малыш хотел цветом что-то выразить. Например, что кролик неотделим от красок луга.

Мама вздохнула.

– Боюсь, что нет, – робко призналась она. – Просто у нас другой глазури не было. Только зеленая.

Отец умилился.

– Честная моя Иренка! – сказал он и поцеловал жену в лоб. – Золотце мое!

– Ты, наверно, хочешь, чтобы я заварила чай, – догадалась мама.

– Верно, а откуда ты знаешь?

– Откуда знаю, оттуда знаю. Но бежать на кухню не собираюсь. Вы забываете про мои расширенные вены. Сегодня у меня были две группы четырехлеток, а с них глаз нельзя спускать ни на секунду. Я битых два часа простояла на ногах.

– Заваривает чай самый благородный, – провозгласила Юлия. – Что же никто не встает?

– У меня подагра, – пробормотал дедушка, не отрываясь от Вольтера. – И я сед как лунь.

– Цеська, поди завари чай.

– А кто жарил яичницу?

– Ты, – признали присутствующие. – Пускай Юля заваривает.

– Чего это вы дурака валяете? – поинтересовался из своего уголка Бобик.

Малолетка дружно одернули. Решительно он слишком много стал себе позволять.

Впрочем, вряд ли Бобик в состоянии был понять, какого напряжения воли требует путешествие из столовой в кухню, в особенности когда на дворе бушует такой вихрь, что аж крыша ходуном ходит. В комнате тепло и уютно, а в кухне холодно, противно, к тому же почти всегда полно грязных тарелок, кастрюль и всяких ненужных вещей непонятного назначения. Кому захочется туда идти?

– Так уж и быть, я пойду, – сказала, неохотно вставая, Цеся.

– Звонят, – оживился Бобик. – Может, это Новаковский!

– Цеся, поди открой, – сказал дедушка.

14

Судьба стучится в двери по-разному. Порой громко, поистине драматически, а иногда тихо и коварно. В данном случае Судьба объявила о себе робким звонком.

– Привет, здрасте. Юля дома? – хором сказали стоящие за дверью художники.

– Привет, здрасте. Юля дома, – ответила Цеся.

Гости переступили порог. Их было трое. Толек и кудрявый Войтек почтительно поддерживали под руки рыжеволосую Кристину, бледную и заплаканную.

– Зови быстрей Юлю, детка, – нетерпеливо сказал Толек, после чего без лишних церемоний смело распахнул дверь в комнату девочек и втолкнул туда своих спутников.

Цеся с удивлением посмотрела им вслед: краем глаза она успела заметить, что на Кристине надето пальто, которое ей, мягко говоря, широковато, а кудрявый волочит набитый чемодан и чайник.

Сей предмет домашнего обихода напомнил Цесе о чае – коли уж мерзнуть в этой передней, так хоть не зря. И, позвав сестру, она поспешила на кухню, чтобы домочадцы могли получить причитающуюся им послеобеденную порцию теина.

Управившись со своей задачей, Цеся потащила поднос в столовую; когда, нажав локтем дверную ручку, она вошла в комнату, ей почудилось, будто она попала в самый центр циклона.

Юлия, стоя перед сплоченным фронтом прочих членов семейства, убедительно им втолковывала:

– Для вас наступила минута испытания. Сейчас мы узнаем, окончательно вы превратились в жалких мещан или кое-какие человеческие чувства еще сохранили.

– Почему она нас оскорбляет? – обращаясь к Жачеку, с упреком крикнула мама.

– Юлия, почему ты нас оскорбляешь? – спросил отец, возводя глаза к небу.

– Сейчас поймете, – заявила Юлия, грозно хмуря черные брови. – У меня в комнате находится человек, который попал в беду. Он должен некоторое время пожить у нас.

– Какой еще человек? – вскинулся Жачек.

– С моего курса. Без крыши над головой, – пояснила Юлия. – Отец – малоземельный крестьянин в Жешувском воеводстве. Ну, что?

– Какого пола этот человек? – сурово спросил Жачек.

– Женского, разумеется. Какого же еще?

Отец вздохнул:

– Существует еще другая возможность. Но раз девушка, пусть поживет.

– Да ведь Юля сначала говорила о какой-то молодой паре! – с тревогой напомнила мама.

– Ну конечно, ведь они муж и жена. Кристина и Войтек, – разъяснила Юлия. – Положение трагическое, жить негде.

– Тоже мне невидаль! – буркнул дедушка. – Сколько их таких, молодых пар, которым негде жить, того-этого. Неужели мы каждую должны опекать?

– Не каждую, а только эту! – рявкнула Юлия. – Нам под мастерскую выделили дополнительный метраж. Вам не стыдно, что у вас излишки площади, а другим даже негде спать? Кристина ждет ребенка, и ведьма, у которой они снимали комнату, их выставила, как только это заметила.

– Положение в самом деле трагическое, – выступил Жачек в защиту гонимых. – Я считаю, надо бы им как-то помочь.

– Могут они у нас жить или нет?! – угрожающе крикнула Юлия.

Сразу почему-то стало тихо.

– Оба? – спросила мама слабым голосом.

– Ну, хотя бы только Кристина, – уступила Юлия. – Войтек может с кем-нибудь спать валетом в общежитии. Или у Толека. Ведь это не надолго, от силы на два-три месяца. А там как-нибудь утрясется.

– А когда этот ребенок должен родиться? – поинтересовалась мама.

Юлия замялась.

– Ну, скоро… собственно, еще много времени… – сказала она с деланной беззаботностью.

– А точнее? – спросила мама, охваченная наихудшими предчувствиями.

– Точнее… не знаю, – солгала Юлия, ломая от волнения пальцы. – Мама, прошу тебя, не преувеличивай трудности.

– Я ничего не преувеличиваю, – вскипела мама. – Мне только хотелось бы знать, кто будет спать на раскладушке.

– Я буду спать на раскладушке, – твердо заявила Юлия.

После этого заверения Цеся решила, что ей пора выступить в роли миротворца.

– А вот и чаек!.. – радостно воскликнула она.

Появление чая всегда действовало на семейство Жак успокаивающе. В полном согласии все уселись за стол, с наслаждением созерцая ароматную золотисто-красную жидкость и время от времени обмениваясь вежливыми просьбами передать сахарницу.

Тетя Веся извлекла из ящика буфета песочное печенье и предложила угостить пребывающих в соседней комнате художников. Юлия, перестав тревожиться о судьбе подруги, понесла гостям тарелку с печеньем, а остальные продолжали не торопясь прихлебывать чай. Было тихо и спокойно, как после грозы. Все мирно сидели вокруг стола в золотом ореоле света, отбрасываемого лампой Целестининой бабушки. Бобик сладко посапывал в постели, падающие с крыши капли мерно стучали по жестяному карнизу.

И, разумеется, никому не пришло в голову, что в жизни семьи начинается новая эра.

Глава 3

1

В сопровождении буйных ветров и внезапных ливней незаметно подоспел февраль. Желтый дом с башенкой стойко выдерживал превратности погоды и, хотя крыша кое-где протекала, обеспечивал надежный приют всем своим обитателям. День ото дня все ярче светившее солнце заглядывало сквозь запыленные окна в запыленную квартиру Жаков, где в дружном симбиозе проживало уже восемь человек. Кристина оказалась малообременительным постояльцем. Она упорно питалась хлебом и плавлеными сырками, обедала в столовке, а в ванную прокрадывалась, когда все остальные спали. Они с Юлей целые дни проводили на лекциях или на занятиях либо где-то развлекались. А поскольку творческой работой обе художницы занимались до глубокой ночи, единственным человеком, ощущавшим присутствие Кристины в доме, оказалась Цеся. Как она и предполагала, ей пришлось перебраться из своей комнаты в большую, на раскладушку. Но в большой комнате жили тетя Веся с Бобиком; кроме того, она служила столовой, гостиной, где смотрели телевизор, мастерской, где Бобик занимался рисованием, и складом Бобикиных игрушек, которых развелось видимо-невидимо. Короче говоря, своего угла у Целестины не было.

– Мы бы не могли заниматься у тебя? – спросила она однажды, когда Данка с особенно страдальческим выражением лица трудилась над сочинением среди раскиданных по столу кубиков Бобика.

– У меня нет условий, – торопливо ответила Данка, решительно предпочитавшая омерзительной роскоши своей комнаты спартанскую обстановку, ибо, как известно, бытовые трудности в случае неудачи могут послужить неплохой отговоркой.

Все говорило за то, что надо осваивать башню. В один прекрасный день, заручившись согласием мамы, подружки втащили на башню электрический камин, надувной матрас, одеяла, лампу, проигрыватель, кипу пластинок, кастрюльку, кипятильник, пачку чая, сахар, чайные ложечки, кружки – ну и, конечно, тетради и книги.

Оборудование башенки оказалось увлекательнейшим занятием, которое поглотило Цесю с Данкой до такой степени, что они только на второй день вспомнили, с какой, собственно, целью отгораживаются от мира. А вспомнив, торжественно отметили начало совместных занятий: протянув удлинитель от штепселя в кладовке, прослушали от начала до конца долгоиграющую пластинку Марыли Родович.

– Она изумительна, – произнесла Данка мечтательно.

– Изумительна, – согласилась Цеся. – Приступим к математике?

– Сейчас. Минуточку. – Данка растянулась на надувном матрасе и укрылась одеялом. – Поставь-ка теперь Немена.

Цеся, как человек обязательный и крайне добросовестный, заколебалась.

– Я дала слово Дмухавецу, что вытащу тебя из отстающих, – напомнила она.

– Да, да, – рассеянно проговорила Данка. – Обожаю этот момент, когда он прямо, понимаешь, рыдает. Немен, разумеется.

– Потрясающе, – поддакнула Цеся. – Правда, потрясающе. Послушай, пора начинать.

– Чайку бы попить, – оживилась Данка.

– А больше ничего не хочешь? – рассердилась Цеся. – Данка, неужели ты не понимаешь: у тебя сплошные двойки.

– Честно говоря, меня это не особенно беспокоит, – любезно объяснила Данка. – Но ты не волнуйся, я обязательно начну заниматься, дай мне только немного времени, чтобы преодолеть внутреннее сопротивление. Математику я просто ненавижу.

– Данка! – простонала Цеся. – У меня больше нет сил. Ты же знаешь, что это необходимо!..

– Ко всему еще, – продолжала Данка, закрывая свои загадочные глаза и забавляясь длинной прядью волос, упавшей на плечо, – ко всему еще Павел на меня обиделся.

– Это же ты на него обиделась! – взревела Цеся.

– А, в самом деле. Эти вечные ссоры… я совсем запуталась. Так или иначе, я себя чувствую ужасно одинокой. Трагически одинокой. Все вокруг лишено смысла. Часто мне кажется, что единственный выход, – смерть! – И Данка, тяжело вздохнув, упала навзничь, словно не выдержав груза тягостного и бессмысленного существования.

Цеся даже испугалась:

– Не говори чепухи. Жизнь прекрасна.

– Глупая ты, – лениво пробормотала Данка и укрылась за надежной стеной многозначительного молчания.

– Правда прекрасна, – не сдавалась Цеся, – Просто… э-э… ну замечательна!

Данка легким движением приподнялась и, опершись на локоть, одарила подругу долгим снисходительно-ироническим взглядом.

– Таким несложным существам, как ты, – сказала она, – все кажется замечательным.

– Я несложное существо?! – Цеся даже вздрогнула от обиды.

Данка украдкой зевнула.

– Ах, не будем об этом, – сказала она. – Хочешь, я тебе прочту стихотворение?

– Стихотворение?

– Да, послушай, – сказала Данка и, вскочив с матраса, с неожиданным пылом продекламировала:

 
По сухим стебелькам иллюзорных растений,
Шелестящих под тяжестью грустных шагов,
Я миную руины желаний и теней
По развалинам снов и угасших цветов.
Безуспешно истлевшие запахи чувствую
Безвозвратно минувших цветений и лет.
Жизни время, прощай, твои краски безвкусные
Слишком много мне дней обвели в черный цвет.
 

Воцарилась тишина. Данка продолжала стоять с протянутой вперед рукой, и в прекрасных ее глазах горел огонь вдохновения. Цесю брала дрожь.

– Ты потрясающе декламируешь, – сказала она.

Данка очнулась.

– Декламирую?.. Ах да, верно, я ведь тебе не говорила, кто автор этого стихотворения.

– Ну, кто?

– Я, – просто сказала Данка.

– Господи! – вырвалось у Цеси. – Ты?!

– Я.

– Но ведь… это… потрясающе!.. Ты гений! Ты… ты… – заикалась Цеся, не находя слов от восхищения.

– Да, – скромно подтвердила Данка.

– Мне даже в голову не приходило…

– Вот именно.

– Ты станешь великой поэтессой, увидишь!

– Не исключено, – вздохнула Данка.

– Не думала, что ты такая… выдающаяся… Я бы в жизни ничего подобного не написала…

– Да, пожалуй, – согласилась Данка. – Ты, правда, вроде еще не доросла. Что ни говори, поэзия такого рода требует зрелости и внутренней чистоты.

– Безусловно, – печально сказала Цеся.

– А ведь это не лучшее из моих произведений, – скромно добавила Дануся.

– У тебя еще есть?!

– Естественно. Теперь ты понимаешь, почему у меня нет времени учить уроки?

Цеся пришла в себя:

– Минуточку. Может быть, я и в состоянии это понять… отчасти… но ведь учиться все равно нужно.

Данка вздохнула:

– Только поэтому я и согласилась с тобой заниматься. – И она снова уселась на матрас, изящно подогнув длинные, стройные ноги.

Цеся смотрела на нее с восхищением.

– Ты чудо! – вырвалось у нее от всей души.

Данка снисходительно усмехнулась:

– Не преувеличивай… Знаешь что? Поставь Немена. Он меня здорово вдохновляет.

Когда Цеся поспешно бросилась к проигрывателю, Данка добавила:

– И свари кофе. Здесь чертовски холодно. Выпьем по чашечке, и я тебе прочту еще несколько стихотворений.