Текст книги "История с благополучным концом"
Автор книги: Максуд Ибрагимбеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Уходя на перерыв, Рауф старался не смотреть в зал, так как знал, что там Халида, которая пришла с Кямилем. Всем остальным членам семьи по совету Арифа сказали, что Рауф неожиданно уехал в командировку.
В комнате, куда привели Рауфа, было прохладно, но сидящий напротив Ариф беспрерывно вытирал пот. Обедать они не стали. Ариф вышел в коридор и, остановив знакомого практиканта, попросил купить несколько бутылок воды.
С Рауфом он почти не разговаривал. Рассорились при первой же встрече, в день, когда по желанию семьи и согласию подсудимого Арифу официально была поручена защита, и он, тщательно ознакомившись с делом, пришел на доверительную беседу со своим подзащитным. Приходу его Рауф обрадовался и, поблагодарив за слова одобрения и моральную поддержку, рассказал историю ночного посещения зоопарка. Ариф, сидя напротив, слушал так внимательно, как будто ничего не знал о ней раньше, а в конце попросил Рауфа откровенно объяснить, для чего все же ему понадобилось похищать птицу.
– Я же сказал тебе, зачем ходил в зоопарк, – призвав себя к сдержанности, напомнил Рауф, – а ты все-таки задаешь мне такой странный вопрос.
– Но ведь это главный пункт обвинения, о чем же я должен спрашивать? огрызнулся Ариф.
– Я устал повторять Аскерову, что к птице отношения не имею. Но ты-то ведь не Аскеров! сказал Рауф и подбородок Арифа привычно дрогнул под его сердитым взглядом. – Веришь или нет?
–Ладно, – стараясь не смотреть на приятеля, ответил Ариф. – Допустим, птицу ты не похищал, допустим, она сбежала сама, хотя я сомневаюсь, что на суде кого-нибудь удастся в этом убедить... Но хоть мне объясни, для чего солидному человеку нашего с тобой возраста понадобилось... – он заглянул в разложенные перед ним листы, – где это? "...в ночное время тайно проникать через щель в заборе на территорию Государственного бакинского зоопарка". С какой целью? При этом, во-первых, в ночь совершения преступления этот человек, согласно собственным, а также косвенным показаниям, в состоянии сильного опьянения не находился, и, во-вторых, он как явствует из приложенной к делу медицинской справки, является психически здоровым?.. Допустим, ты все это затеял из-за рога. Но тогда расскажи, куда ты его дел и зачем он тебе понадобился?
– Не подумай, что я тебе не доверяю, – мрачно усмехнулся Рауф, – просто смысла в этом нет. Я тебе и тогда, и сейчас говорю правду, мне нужен был рог!
– Первым долгом на суде спросят, для чего он тебе понадобился? И придется что-то сказать, никуда ты от этого не денешься!.
– А что я на этом выиграю?.. Твоя ошибка в том, – покачав головой, сказал Рауф, – что в последнее время тебе стало казаться, что ты умнее меня. Я спрашиваю, что я на этом выиграю? Знаешь, чего мы добьемся, если я тебя послушаюсь?.. Только одного – потребуют, чтобы я вернул рог. А для меня это теперь, когда я уже здесь, – он махнул рукой на зарешеченную дверь, – и ничего изменить нельзя, будет самым большим несчастьем. Пропажа птицы все равно ведь останется на мне.
– Что же делать? – растерянно спросил Ариф, собирая бумаги со стола. – Мне же не на чем строить защиту!
– Подумай, – посоветовал Рауф. – На то ты и адвокат.
– Лучше, пока не поздно, я откажусь от этого дела, – прерывающимся от неожиданного прилива смелости голосом заявил Ариф. – Не хочется быть посмешищем на суде.
– Молодец, – одобрил Рауф. – Наконец-то ты перестал рассуждать о благородстве и показал свое настоящее лицо. Ты прав. Рауфу сейчас плохо, пользуйся! – Не вставая, небрежным кивком он попрощался с Арифом, ни капли не сомневаясь, что тот вернется. Так и получилось.
Ариф появился на следующий день и с тех пор навещал своего подзащитного ежедневно, но пользы от этих посещений Рауф не ждал. Сразу же после того, как закончилось следствие, его навестил Горхмаз Гурджиев, юрисконсульт, который на протяжении многих лет успешно улаживал крупные и мелкие разногласия, время от времени возникающие между действиями отдельных работников учреждения, где служил Рауф, и республиканским законодательством. Ежеминутно оглядываясь, такая уж у него была привычка, Горхмаз попросил Рауфа не нервничать и всецело положиться на него. С судьей Горхмаз был знаком недостаточно близко, но обещал найти к нему подход. Прощаясь, Рауф не сомневался в успехе, но все же в целях усиления гарантии и поощрения Горхмаза еще раз попросил его не ограничивать себя в расходах. Вести от Горхмаза поступили скоро, но ни одна из них: не оказалась приятной. Рауфу было известно, какими связями располагает Горхмаз, и он даже больше удивился этому известию, чем расстроился.
В свой последний приход, за день, до суда Горхмаз признался в полном поражении. Чувствовалось, что он совершенно сбит с толку, головой он теперь вертел беспрерывно и уже не уговаривал Рауфа беречь нервы. Небритый и осунувшийся, он сидел напротив и сбивчиво рассказывал обо всех попытках, сделанных очень влиятельными и надежными людьми, вызвать у судьи чувство симпатии и горячее желание облегчить судьбу Рауфа в форме, предположим, возвращения случайно оступившегося человека к нормальной трудовой жизни, но на худой конец, путем внесения в текст сурового приговора всего лишь нескольких слов, благодаря которым наказание назначается в условном виде.
Рауф прекрасно понимал, что все это результат зловещей деятельности Аскерова, и поэтому лишь горько усмехнулся, когда Горхмаз попытался объяснить трусливое поведение судьи необычностью предстоящего процесса, но спорить не стал.
Заключительное заседание началось выступлением прокурора. То, что прокурору дали слово сразу же после перерыва, Рауфом было расценено как доброе предзнаменование, так как ему было известно, что у большинства людей после обеда появляется благодушное настроение и желание сделать приятное окружающим. Но прокурор, спортивного вида молодой человек лет двадцати семи в модном костюме, не только не оправдал надежд Рауфа, но произвел самое отталкивающее впечатление своим выступлением.
Начал он вполне прилично – улыбаясь, сказал, что еще со школьной скамьи восхищался мастерством такого опытного и талантливого адвоката, каким является Ариф Гейчайлы, продолжал бы восхищаться им и в дальнейшем, если бы не сегодняшняя речь, в которой тот пытался представить поведение подсудимого чуть ли не как невинное баловство, в то время, как действия великовозрастного вооруженного человека, проникшего ночью на территорию государственного учреждения и не остановившегося перед взломом двери, являются как раз одним из тех преступлений, которые из-за полного отсутствия моральных устоев у совершающих их, представляют для общества особую социальную опасность.
Прокурор сказал, что, по его мнению, подсудимый принадлежит к типу правонарушителей, у которых на пути к достижению корыстней цели не существует никаких нравственных барьеров. Конечно, Рауф, который без труда проник в процесс мышления юного карьериста, понял, что того меньше всего беспокоит урон, нанесенный зоопарку. Весь его пыл вызван желанием произвести за счет Рауфа выгодное впечатление на окружающих, но от этого легче ему не стало. Оказалось, что очень неприятно в присутствии собственной жены и посторонних людей выслушивать о себе такие обидные слова. По ходу выступления прокурор попросил секретаря показать присутствующим фотографию птицы, сказал, что похищение этого редчайшего экземпляра перечеркнуло работу большой группы ученых и нанесло науке урон, последствия которого пока предсказать нельзя.
Поговорив о Рауфе еще полчаса в том же тоне, прокурор обратился к суду с предложением осудить его на основании двух статей уголовного кодекса к тюремному заключению сроком на пять лет.
До этого у Рауфа и в мыслях не было выступать, но речь прокурора довела его до такого неистовства, что он с готовностью кивнул, когда судья спросил, есть ли у него желание высказаться перед тем, как суд удалится на совещание? Рауф встал, но заговорил не сразу, растерялся, когда увидел, что прокурор начал пробираться к выходу из зала. Мощным усилием воли, наподобие вулкана, который первым делом при пробуждении выбрасывает из себя осевший в кратере мусор и уже потом извергает из раскаленного жерла испепеляющие окружающий мир потоки расплавленной лавы, Рауф освободился от сковывающего смущения и вздохнул;
– Вот! Посмотрите на него! – собственный голос показался ему очень звучным, позже выяснилось, что он и на самом деле говорил громко, во всяком случае, по словам Халиды, ей казалось, что Рауф говорит в микрофон. – Он уходит! Ему не интересно, как закончится суд и что будет с человеком, которого он потребовал посадить на пять лет, посадить в тюрьму! – Все головы повернулись в сторону прокурора, который, густо покраснев, замер на месте и уставился на судью, но тот, даже не взглянув в его сторону, ждал, что скажет дальше подсудимый.
На возвращение прокурор потратил секунд десять-двенадцать, каждая из которых показалась Рауфу приятной и поэтому чересчур короткой.
– Дорогой товарищ прокурор, наверное, не знает, что такое пять лет. За пять лет люди получают высшее образование, за
пять лет строят водопровод, даже война длилась всего четыре года, а этот дорогой товарищ прокурор хочет на целых пять лет
посадить в тюрьму человека. За что? – Рауф обвел взглядом зал и увидел, что его внимательно слушают. – Я спрашиваю, за
что? Даже на фотографии видно, что это не орел и не павлин, а очень противная птица, за которую заплатили огромные деньги, причем валютой. Разве это не преступление, выбросить государственные деньги за какую-то паршивую птицу, для которой приходится привозить из-за границы корм, и тоже на валюту? Наш дорогой товарищ прокурор сказал, что я ее съел! Это
клевета! Разве у нас голод, чтобы такой человек, как я, стал есть что попало? Допустим, я ее' все-таки съел. Надо мне за это
давать пять лет?.. Удивляюсь, что такого молодого человека назначили прокурором. Он же ничего еще не повидал, жизни не
знает. В то время, как его сверстники строят БАМ и электростанции, он сразу же после института устроился на работу в
самом центре города для того, чтобы несправедливо обвинять людей. Надо еще проверить, как он сюда устроился и кто его
устраивал! – Последние слова Рауф произнес с расстановкой и медленно в оттого они прозвучали особенно веско. – И потом
надо быть политически грамотным, читать газеты. Давайте подумаем, кому на руку все это дело? После того, как меня обвинили в воровстве, я про эту птицу все узнал. Ее зовут киви, и она живет в Новой Зеландии. Этих птиц там столько же, сколько у нас кошек, не меньше. Житья от них там нет, по ночам забираются в дома и воруют еду. – Рауф, посмотрел на членов
суда. – Вы понимаете, что они о нас подумают, как узнают, что за одну такую птицу человеку дали пять лет?! Разве это правильно?
Нужные слова отыскивались сами и свободно ложились на язык, он говорил и чувствовал при этом, что каждое слово его проникает в сознание людей, что весь зал, превращенный в единое целое им, Рауфом, с напряженным вниманием слушает и будет слушать его, пока он говорит. Это было совершенно неизведанное чувство, отдаленно напоминавшее испытанное в детских сновидениях сладостно пугающее ощущение полета.
Рауф кончил говорить и сел. Он ждал, что кто-нибудь, судья или прокурор, сделает ему замечание за резкий тон выступления, но этого не произошло. В полной тишине судья спросил вполголоса что-то у заседателей, а затем обратился к Рауфу:
– Вы признаете себя виновным?
Вопрос был настолько неожиданным и до того не соответствовал состоянию высокой взволнованности, переполняющей Рауфа, что единственно правильный ответ он сумел найти не сразу.
– С одной стороны, да, а с другой, – если хорошенько подумать, то, конечно, нет, – громко, уверенным тоном сказал он, и судья, полу прикрыв тяжелыми веками глаза медленно качнул головой в знак того, что он все понял именно так, как хотелось Рауфу.
Суд удалился на совещание, оставив взволнованного Рауфа наедине с залом, который казался ему теперь заполненным преимущественно людьми сочувствующими и доброжелательными. Это ощущение было подкреплено неизвестно откуда-то вдруг появившимся официантом Сабиром, который приблизившись к скамье подсудимых, успел, прежде чем его оттеснил конвоир, пожать Рауфу руку, сказав, что после этой речи он еще раз понял, какой тот замечательный и мужественный человек.
Разумеется, при всем этом Рауф несколько не рассчитал, что неожиданно появившийся ораторский талант может заставить суд оправдать его, и тем не менее состояние эйфории не только не ослабевало, а еще усилилось, когда, украдкой бросив взгляд в сторону жены, он обнаружил, что она смотрит в его сторону с выражением восхищения и жалости. Не удержавшись, он все-таки спросил у Арифа, может ли повлиять на судью его выступление, и тот дал ответ, после которого Рауф сделал вывод двумя вариантами, начисто исключающими любой третий, благоприятный для Арифа, ибо в соответствии с ними он выглядел либо человеком завистливым, либо же невежественным в своей профессии адвоката. И еще Рауф подумал, что, может быть, сделал в свое время ошибку, не окончив вместе с Арифом юридический факультет.
Все встали, когда вошел суд. Почти одновременно с судьей и заседателями откуда-то сбоку вынырнул прокурор, и по его расстроенному лицу Рауф догадался, что настоять на своем ему не удалось. Это подтвердилось почти сразу же после того, как судья огласил решение, согласно которому Рауф приговаривался к двум годам тюремного заключения и денежному штрафу в размере двухсот рублей.
Особенно тяжелыми показались первые дни, но позже, немного свыкнувшись с новым образом жизни, Рауф научился по-другому относиться ко многим обстоятельствам, а кое-что стал постепенно расценивать даже как везение. Именно удачей было то, что его направили отбывать срок в колонии, находящейся на территории республики, и ничем другим, как двойным везением невозможно было истолковать тот факт, что среди вновь прибывших заключенных отыскался лишь один, чей возраст, солидная внешность и агрономическое образование позволили в соответствии с требованиями тюремной администрации, занять ваканатное место одного из помощников главного садовода внутреннего парка с небольшой оранжереей. И этим человеком оказался Рауф. Работа была не тяжелой, а в хорошую погоду казалась даже приятной и обладала свойством погружать человека в глубокие раздумья об окружающем мире и о себе.
С Арифом он увиделся через два месяца. его адвокат был очень сердит и не старался этого скрыть.
В начале Рауфу это очень не понравилось, но выслушав Арифа, он был вынужден признать за ним некоторые права на это. Вести, привезенные Арифом, были действительно неприятными и заключались в том, что против Рауфа возбуждено новое уголовное – по осквернению могил. Обвинители – ближайшие родственники покойного Мамедзаде Шейды Газанфар оглы – доказательно утверждали, что Рауф и его сообщник Сабир, не пожалев для этого денег, наняли людей и те, осуществляя их гнусный замысел, резцом и краской вывели на могиле надпись, лживо утверждающую, что известный своими мужскими достоинствами в Пиршагах и за их пределами Шейда Газанфар оглы Мамед-заде при жизни был женщиной, и не потомком знаменитого рыбака Газанфара-киши, а какого-то неизвестного Бегляра, что также наносит тяжкое оскорбление безупречной чести матери Шейды Газанфар оглы, ныне также покойной, Алмас-ханум, женщины верующей и в высшей степени порядочной, а заодно и всем многочисленным здравствующим родственникам Мамед-ваде.
– Что с тобой происходит? – удивлялся Ариф. – Зачем ты это сделал?
– Разве Шейда может быть мужчиной? – спросил растерявшийся Рауф. – Я знал двух-трех женщин под этим именем. Это женское имя!
– Оказывается, ты простейших вещей не знаешь. Любой деревенский человек скажет тебе, что имена Иззет, Шовкет, Шейда могут быть как мужскими, так и женскими, – внезапно Ариф уставился на приятеля. – А зачем тебе это вообще понадобилось, восстанавливать чужую могилу?
– Нужно было, – неохотно выдавил Рауф. – Я тебе потом объясню.
– Когда же это потом?
– Через год и девять месяцев, – сказал Рауф. – Когда выйду отсюда, все объясню, а ты меня поймешь.
– Неизвестно теперь, когда ты отсюда выберешься, – пробормотал Ариф. – С учетом твоей судимости, последствия второго дела могут оказаться серьезными.
– Можешь чем-нибудь помочь? – Рауф совсем упал духом, и Ариф почувствовал это.
– Кажется, что-то получается. Пытаюсь уговорить родственников, через знакомых пиршагинцев, чтобы они забрали назад свое заявление. Вначале и слушать не хотели, на меня ЧУТЬ ли не с кулаками бросались, а теперь сговорчивее стали. Я кажется, сумел убедить, что злого умысла здесь не могло быть, ну и про твое нынешнее положение рассказал, тоже подействовало. Так что ты очень уж не переживай, будем надеяться на лучшее.
В оставшееся время о делах они не говорили, просто сидели, вспоминали юность, и Рауф, глядя на своего приятеля, еще более исхудавшего за это время, вдруг почувствовал всей своей потеплевшей от этого разговора душой неясное беспокойство и грусть.
– И все-таки одного вопроса ты мне не задал, – перед самым уходом сказал Ариф. – Ты ничего не спросил о Сабире. А ему ведь очень туго пришлось, на время даже в город переехал. Вел он себя очень благородно. Пытался все взять на себя, но уже было поздно. К этому времени все знали, что он восстанавливает могилу, исполняя желание своего друга Рауфа.
– Мне и в голову не пришло, что у него могут быть неприятности,– покраснел Рауф. – Ты ведь о нем как-то вскользь упомянул...
Время шло медленно, в каждодневных однообразных заботах о процветании постоянных местных обитателей – деревьев и кустов. Рауф быстро освоил несколько самых ходовых операций, и уже спустя три месяца его заботам был поручен отдельный участок, где он добросовестно применил обретенный опыт, самостоятельно обрезав бесплодные ветви на всех инжирных деревьях. По непонятной причине он проникся вдруг неприязнью к мину, и, приравняв его своей властью к особо вредной разновидности сорняков, приступил к регулярной очистке садовой территории от зарослей ненавистного ему растения.
Вырванные с корнем кусты он после недолгой просушки сгребал в кучу и к концу дня поджигал. Зрелище пылающего костра
и пряный запах дыма навевали приятные воспоминания, позволяя тем самым забыть о действительности, а мерцание догорающих углей, постепенно покрывающихся красноватым слоем раскаленной золы, способствовало незаметному погружению в мечты
о будущей жизни, которую он собирался сильно изменить после выхода на свободу
В разгар очередной агротехнической процедуры, когда Рауф, присев с подветренной стороны на собственноручно сколоченную им скамеечку, любовался извивающимися в пламени стеблями, к нему подошел надзиратель Гасан, крепкий деревенский парень, прибывший сюда полтора года назад после милицейской школы, которую он окончил с отличием. Несмотря на молодость, к исполнению служебных обязанностей Гасан относился чрезвычайно серьезно, не давая ни в чем поблажки, ни себе, ни другим, за что в сравнительно короткое время заслужил доверие старшего надзирателя Джафара Мамед-заде служаки с безупречной репутацией, знающего наизусть – выборочно или подряд – все статьи устава внутренней службы. Но даже людям, вплотную приблизившимся к совершенству, далеко не всегда удается очиститься от недостатков, присущих человеку с рождения или приобретенных впоследствии, и эта вечная истина подтвердилась на примере столь перспективного специалиста вскоре после его официального знакомства с Рауфом. По сравнению с бесспорными заслугами Гасана, замеченная за ним слабость была еще заметней, хоть и не больше макового зернышка на сдобном пироге, но это не помешало Джафару Мамед-заде оставить после планерки Гасана в своем кабинете и сначала прочитать ему наизусть нужную статью, а затем своими словами в доходчивой форме напомнить, что служебный персонал обязан относиться к обитателям закрытого учреждения независимо от личных симпатий и антипатий, то есть ко всем одинаково, обращаться к каждому исключительно по утвержденной форме и никого не выделять иначе, как в виде письменных приказов, официально поощряющих за примерное поведение или же взыскующих за проступки.
Как и положено исправному службисту, Гасан вины своей отрицать не стал, но, выйдя из кабинета, отношения к Рауфу нисколько не изменил. По-прежнему, завидев его, вскакивал с места, разговаривал с ним, почтительно склонив голову и обращаясь по имени, ни разу не забыл назвать дядей. Словом, вел себя так, будто живут они в его родной деревне, где Рауф в силу своего возраста и еще каких-то ему неизвестных причин, мог рассчитывать на те знаки уважения, которые здесь вызывали лишь недовольство у старших по званию. Да и сам Рауф поначалу отнесся к поведению Гасана недоверчиво, расценил его как издевательскую шутку и постарался в меру своих ограниченных возможностей встречаться с ним пореже. Только гораздо позже, полтора месяца спустя Рауф наконец, поверил, что все это на самом деле внешнее проявление самой что ни на есть почтительной симпатии, возникшей в душе Гасана после первой их встречи.
Со своей стороны Рауф приложил много усилий, чтобы докопаться до причин этого непонятного явления. Но не нашел а действиях Гасана ни корысти, ни какого-нибудь тайного хитроумного расчета. Поразмыслив, он был вынужден объяснить вызванное им почтение проницательностью молодого надзирателя, видимо, обладавшего природным даром распознавать среди многих людей значительного человека. Для того, чтобы проверить свое приятное предположение, он попытался что-нибудь выведать на этот счет у самого Гасана, но, увидев беспомощно разведенные руки и смущенный взгляд, Рауф окончательно убедился в своей правоте.
После всего этого он и сам стал испытывать к Гасану чувство, близкое к дружескому расположению, и вследствии этого не отказывался от беседы с ним, если возникала такая возможность. В разговоре с молодым надзирателем у Рауфа все чаще появлялся покровительственный тон, но парень не обращал на это внимания. Рауф никогда не считался интересным собеседником и уж тем более рассказчиком, но на обделившую его красноречием природу не роптал, так как всегда помнил о своих Других достоинствах, с лихвой компенсирующих этот легкий пробел. Со временем самокритичность и постоянное отсутствие спроса на самый короткий монолог способствовали выработке своего разговорного стиля – наметив с самого начала цель беседы, Рауф вел ее немногословно, не отвлекаясь от темы, при необходимости оживляя ее заготовленными впрок шутками. При этом он внимательно следил, особенно в некоторых местах, как например в доме тестя, где среди гостей часто попадались люди ехидного и скрыто-злорадного нрава, чтобы не перейти на скользкую почву отвлеченных рассуждений и споров с философским уклоном.
Беседуя два или три раза в неделю с Гасаном, он старался держаться той же манеры, что не всегда получалось, потому что юный надзиратель оказался слишком уж благодарным слушателем и постепенно без сопротивления подчинившись этому обстоятельству Рауф стал замечать, что излагает теперь вслух не только мысли, имеющие лишь практический смысл, но и мнение о явлениях гораздо более тонкого свойства.
Обычно на вопросы Гасана он сразу же находил правильные ответы, подкрепляя их всякий раз наглядными примерами из собственного опыта, но бывало и так, что уходило несколько дней на обдумывание совета, могущего не только способствовать преуспеянию в служебных делах и семейной жизни, но и надежно предостеречь молодого человека от роковых ошибок неизбежно ведущих к потере доброго имени, возлюбленной или свободы. Он говорил, ощущая ценность своих слов и живой интерес, с каким впитывается каждое из них, и это было очень приятно.
Нечто похожее он впервые испытал в суде, но даже в минуты триумфа, когда гнев обида и нахлынувшее вдохновение родили замечательную речь Рауф не испытал такого полного удовлетворения, какое он получал здесь от исполненных глубокого смысла разговоров с Гасаном.
– Добрый вечер, дядя Рауф. Я пришел попрощаться, – сказал Гасан. – Уезжаю в командировку Ленкорань.
– Я в Ленкорани не бывал, но все говорят, что там очень красиво. Цитрусовые растут, мандарины, лимоны... Счастливого пути. Это хорошо. Человеку надо ездить, особенно в молодости. Надолго?
– Через две недели буду здесь.
– Я слышал от многих побывавших там самые одобрительные отзывы. Субтропическая зона, – повторил Рауф.
Очень хорошее место, – Гасан мечтательно покачал головой. – В Азербайджане такого второго нет. – Чувствовалось, что предстоящей поездке он очень рад, и это почему-то на Рауфа подействовало неприятно.
– Это еще на чей взгляд, – усмехнулся он. – Одному Ленкорань кажется лучшим краем, другому – Баку или Астара. Каждому свое.
– Конечно, вы правы, – согласился Гасан, – родные места для сердца самые милые, но Ленкорань вам тоже понравится. Я вас прошу, когда... в общем, когда захотите берите семью и приезжайте к нам летом. Мне здесь еще год осталось служить, потом переведусь туда,. Дом у нас большой, и живут в нем мать да младший братишка. Все разбрелись кто куда. Сестры замужем – одна в Баку, другая пока в Ленкорани, но тоже собирается с мужем переехать в Баку, старший брат в Калининграде служит, он военврач, раз в год прилетает повидаться. Это я к тому, что места всем хватит!
– Спасибо, – не отказался Рауф. – Ты тоже захаживай, я тебе дам телефон и адрес. С сыновьями познакомлю. В конце концов, я тебе кое в чем и полезным могу оказаться.
Рауфу очень хотелось обещать парню что-нибудь доброе, но ничего, кроме предложения устроить в жилищный кооператив, в голову не приходило,
–.Словом, можешь на меня рассчитывать... Чем занимался покойный отец? Извини, если мой вопрос так бестактен.
– Я об отце люблю вспоминать, – подумав, ответил Га-сан. – И во сне, когда его вижу, радуюсь. Он всегда со мной ласково разговаривает, как при жизни. Спрашивает меня обо всем или сам рассказывает, а я слушаю. Жаль только, в последнее время почти перестал сниться. Он рыбаком был на сейнере. Круглый год рыбу ловил, от красной до кильки, каждую в свой сезон. Я тоже хотел рыбаком стать, мать не разрешила, после того, как отец пропал. Мать о нем до сих пор как о живом говорит, потому что никто не видел, как сейнер погиб. И никого на берег не выбросило... С того времени она стала немного заговариваться, все ждет, что отец вернется! Даже мы все – я сестры, и я с братишкой, ей верили, что когда-нибудь отца снова увидим. Вы не подумайте, во всем остальном мама нормальная, она на консервном заводе лучше всех работает.
– А ты его помнишь?
–Конечно, как сейчас перед глазами. Мне тогда двенадцать лет было. Погода в тот вечер стояла ясная, без ветра. Мы пришли на берег провожать, а он нам помахал рукой... Ночью шторм начался. Проснулись, дом трясется, у соседей крышу сорвало, всю целиком, и они потом месяц жили у нас. Их хозяин тоже не вернулся... Я отца часто вспоминаю.
– О чем речь, – вздохнул Рауф. – Отец – самый дорогой на свете человек. Так же, как мать. Но ты не расстраивайся, о будущем надо думать... Поскорее возвращайся, а то мне без тебя будет скучно. Счастливо тебе.
– Я о вас дома всем расскажу, дядя Рауф, – сказал Га-сан. – Я знаю себя, мне без вас тоже, будет тяжело.
После отъезда Гасана ничто уже не отвлекало от работы и размышлений, большую часть которых занимали планы устройства дальнейшей жизни.
Даже с учетом издержек, неизбежных при осуществлении самых продуманных планов, перед внутренним взором Рауфа, сумевшим пробиться сквозь туманы и облачность будущего, временами возникало нечто, манящее тайной неизведанных радостей, казалось близкой планетой, как бы увиденной в иллюминатор с надежной защитой от лучей незнакомого солнца.
При этом выяснилось, что ранее несвойственное ему углубление в далекие от действительности мысли – занятие не просто увлекательное, но и полезное, так как, ничуть не мешая работе, оно заметно сокращало именно тот отрезок времени, от которого многие отказались бы даже ценой соответствующего уменьшения общего срока жизни.
Именно состояние отрешенности от окружающей обстановки помешало ему полностью осознать значительность такого события, как приход Джафара Мамед-заде явившегося лично пригласить Рауфа на свидание с племянницей. Дело происходило утром, то есть в самое что не на есть неподходящее для посетителей время и видимо, поэтому старший надзиратель выглядел озадаченным. Разговаривал он без присущей ему суровой бодрости, глядя в сторону и словно приподняв бровями лоб. Рауф, у которого причин для удивления было действительно больше, чем у начальства, не знавшего, что у него никогда не было племянницы, своего замешательства не выдал и послушно проследовал за надзирателем в административный корпус.
Там его ждала Аида, которая радостно всхлипывая, бросилась Рауфу на шею, как только он переступил порог.
Прижимая к себе после восьмимесячного воздержания горячее гибкое тело, Рауф в основном испытывал только смущение, и оно не оставило его до конца этой трехсторонней интимно-официальной встречи.
Джафар Мамед-заде в комнату не прошел. Он стоял в дверях, напоминая приоткрытым ртом под седыми усами и форменной тужуркой ветерана-артиллериста, застывшего в ожидании орудийного залпа.
– Как ты сюда попала? – спросил Рауф, отступив на расстояние, почти подходящее для беседы дяди с любимой племянницей.
– Как все сказала Аида. Перемена позиции произвела на нее неприятное впечатление, и ей захотелось устранить ее причину.
– А этот товарищ сам догадается уйти, или ему надо сказать? – громким шепотом спросила она, кивнув на Джафара Мамед-заде. .
– Ты забыла, где мы находимся, – сказал Рауф. – То, что тебя в виде исключения пропустили, – уже большое везение.
– Никакого везения, – возразила Аида. – Пропустили, потому что так им приказали. Если хочешь знать, я для этого ходила к своему дяде. Вообще, я всех родственников с маминой стороны терпеть не могу. Первый раз обратилась к нему с просьбой, только из-за тебя.
– Он всегда был отзывчивым человеком, – Рауф сделал большие глаза, дав этим понять неуместность дальнейшего разговора о неизвестном ему дяде, но на Аиду это не подействовало.
– Дядя – заместитель главного прокурора и его приказы надо выполнять. Мне разрешили встретиться с тобой наедине– Аида при этом выразительно посмотрела на старшего надзирателя, но тот сделал вид, что не слышит.
– Ничего, – примирительным тоном сказал Рауф. – Самое главное, повидались. Скоро я выйду, и тогда все будет в порядке,
