Текст книги "История с благополучным концом"

Автор книги: Максуд Ибрагимбеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Рауфу понадобилось всего полчаса, чтобы на трех "страницах описать историю страстного коллекционера, который в целях пополнения коллекции рогов проник ночью на территорию, можно сказать, уже покинутого зоопарка, отпилил у носорога насквозь прогнивший рог, избавив этим старое бессловесное животное от невыносимых страданий, не менее тяжких, чем зубная боль для человека. В заключение он в теплых искренних выражениях написал, что чистосердечно признает свою вину, состоящую главным образом в совершении вышеуказанных, вполне безвредных действий, без специального на то разрешения, и просил при решении вопроса учесть его, с точки зрения уголовного кодекса, безупречное прошлое.

Единственное сомнение, причем с самого начала, у Рауфа вызывало слово коллекционер, Он не мог вспомнить, как оно правильно пишется, но вскоре придумал удачный выход, написав это несколько раз понадобившееся слово попеременно то с одним, то с двумя "л", благодаря чему получил возможность, не вызывая подозрений в малограмотности, произвести на следователя впечатление рассеянного и озабоченного человека.

Прогулка в коридоре пошла Аскерову на пользу. Он вернулся обратно посвежевший, помахивая перед лицом сложенным вдвое чистой стороной наружу листом бумаги.

–Уже кончили? – он улыбнулся, обнажив ряд маленьких острых зубов, и действительно напомнил этим, чисто внешне, лису, но, разумеется, не коварную, а нормальную, веселую лису. – Подписались? Ай-ай-ай, как же так, это ведь юридический документ. – Он подождал, пока Рауф подписал свои показания, каждый лист отдельно. – Ничего не утаили?

– Все как есть, – ответил Рауф, протягивая бумагу. И хотя ему очень хотелось чтобы Аскеров поскорее прочитал его показания, он все же сказал: – Я вот что хотел попросить... Нельзя ли мне вернуть вчерашнее?

– Это вы о чем? – не понял Аскеров.

– Ну, эту бумагу, где я все отрицаю.

– Пустяки, – отмахнулся Аскеров. – Самое главное – это, – он отряхнул исписанные листки. – Сейчас почитаем, что вы здесь сочинили.

Первую страницу он прочел быстро, продолжая улыбаться, но уже с середины второй его лицо начало вытягиваться, а улыбка, превратившись на короткое время в удивленную, вскоре исчезла вовсе. Отложив бумаги в сторону, он уставился на Рауфа. Выражение лица у него было такое, будто вместо искренних показаний ему подсунули анонимку с подробным описанием аморального поведения кого-то из его ближайших родственников по женской линии.

–Это что? – он брезгливо ткнул пальцем в листы.

–Какие-то гнилые рога, зубы. У меня, например, зубы здоровые, их заговаривать не надо. Мы же с вами договорились о чистосердечном признании. Верно? А вы что тут написали? Вы что, смеетесь надо мной? Не надо. Я ведь только с виду глупый.

– О чем вы говорите? – закричал не на шутку встревоженный Рауф. – Все как было, так и написал. Что вам еще надо?

– А носорог? – желчно сказал Аскеров. – При чем здесь носорог? Я у вас спрашиваю. Хотите таким способом ввести следствие в заблуждение? Напрасно, это еще никому пользы не приносило.

На глазах Рауфа с человеком происходило что-то непонятное, и он, призвав себя к спокойствию, попытался перехватить инициативу.

– Послушайте, – внушительно обратился он к Аскерову. – Тут какое-то недоразумение. Давайте разберемся: вы меня из-за чего вызвали? Из-за носорога. Верно?

– Сейчас все выясним, – пообещал Аскеров, набирая номер. – О носорогах, слонах, крокодилах... Это Аскеров

Свидетели пришли? Давайте сперва ГАИ, – он положил трубку. – Когда вы мне обещали во всем признаться, я пожалел, что людей побеспокоил, из-за вас оторвал их от работы, от дел. А теперь вижу, правильно поступил. Сейчас встретимся со свидетелями.

– Как хотите. Но там никаких свидетелей не было – слова эти Рауф произнес автоматически, не вдумываясь в их значение, потому что все чувства и мысли его по давлением необъяснимого поведения Аскерова пришли в хаотическое состояние.

Аскеров сидел молча, мрачно уставившись на дверь. Вошли трое в форме ГАИ офицер и два сержанта. Рауф безучастно наблюдал, как они поздоровались и прошли к столу, еще не понимая, что их приход может иметь отношение к нему.

– Пожалуйста, повторите ваши показания, – обратившись к офицеру, сказал Аскеров.

– В ночь с 18-го на 19-е сентября мы, я и сержанты Багиров и Гадырли, были вызваны по рации на место аварии в районе шоссе Шихово. В 4 часа 40 минут наряд покинул место аварии И направился в город. Доехав до Баилова, рядом с зоопарком мы увидели машину марки "Жигули", номерной знаки-37АГУ...

Аскеров жестом, остановил офицера.

– Это была ваша машина? – обратился он к Рауфу.

– Не понимаю, для кого вы разыгрываете эту комедию? – усмехнулся Рауф. – Я же полчаса назад написал вам, слово в слово, то же самое и вы это прочитали.

– Очень хорошо, – удовлетворенно сказал Аскеров, – значит, показания обвиняемого и свидетелей до этого места совпадают. Продолжайте.

– Водитель стоял рядом с машиной.

– А почему вы решили, что это водитель, может быть, рядом с машиной стоял посторонний человек? – снова перебил свидетеля Аскеров.

– Не станет посторонний человек стоять у раскрытого багажника под фонарем и при этом еще здороваться с работниками ГАИ, – снисходительно улыбнулся офицер. – Да и лицо мне показалось знакомым!

Аскеров покачал головой. .

– Всякое может быть. Но не будем зря спорить. Водителя вы могли бы узнать?

– Так вот он сидит, по-моему, – сказал офицер, кивнув на Рауфа. По-моему, мы, как вошли, поздоровались.

– Вы видели в ту ночь – с 18-го на 19-е сентября, работников ГАИ старшего лейтенанта Алмазова сержантов Багирова и Гадырля? – спросил Аскеров.

– Видел и поздоровался, – повторил Рауф.

Аскеров тяжело вздохнул, как человек, которому предстоит тяжелая и неприятная работа, и, пристально глядя на Рауфа, сделал паузу, а затем снова обратился к Алмазову.

– А теперь, свидетель, мы приступаем к самой важной части ваших показаний. Помните, что за дачу ложных или заведомо неправильных показаний вы по закону несете ответственность. Расскажите все, что вам известно о ценном животном, похищенном подследственным в ночь с 18-го на 19-е сентября в зоопарке?

– Я за свои показания в любое время могу ответить, – высокомерно произнес Алмазов. – Мне в этом деле никакого интереса или корысти нет. А насчет ценности животного, я его не покупал и не продавал, не знаю. И вообще в ту ночь никакого животного я не заметил. Могу рассказать, что видел. Водитель стоял у открытого багажника машины, номерной знак 50-37 АГУ, и держал обеими руками птицу.

– Какую птицу?

– Что значит какую?

– У каждой птицы есть свое название, – терпеливо объяснил Аскеров. – Что было в ту ночь в багажнике машины 50-37 – гусь, индюшка, курица, утка?

– Не знаю, – сказал Алмазов, – я успел только заметить, что это была крупная птица,

С той самой минуты, как Аскеров впервые упомянул о птице, Рауф начал горестно покачивать головой, но некоторое время всеми присутствующими это осталось незамеченным.

– Теперь я наконец все понял, – сказал он. – Об этой проклятой птице я могу рассказать все,

– Долго же вы вспоминали! – деланно восхитился Аскеров. – Ну, а теперь, что вы скажете, когда свидетельские показания неопровержимо доказали, что птица похищена вами?

– Не похищал я никакой птицы, – упавшим голосом сказал Рауф. – Товарищ Аскеров, разве я похож на вора?

– А я, – свирепо рявкнул Аскеров, – а я разве похож на следователя? – Он встал и вытянулся во весь свой чрезвычайно невысокий рост. Тщедушное тело, соединенное худой шеей с головой, с трудом, казалось, вместившей мозг, бегающие хитрые глазки, длинный тонкий нос и все остальное еле втиснулось в узкий треугольник между массивными ушами и торчащими к верху редкими, но жесткими, как стальная проволока, волосами. – Похож?

И Рауф был вынужден сказать "нет", потому что если среди всех находящихся в кабинете одушевленных в неодушевленных предметов и находился какой-то меньше всего напоминавший следователя прокуратуры, то им бесспорно был сам хозяин кабинета юрист 1-го класса Дамир Аскеров.

– Если у вас есть возражения против показания свидетелей, заявите, и я немедленно внесу ваше заявление в протокол, – заботливым тоном предложил Аскеров.

– Они говорят правду, но я эту птицу не похищал. Она сама влезла в багажник, и мне пришлось ее выталкивать. Аскеров взглядом показал Рауфу на свидетелей.

– Посмотрите, они улыбаются, честно говоря, мне тоже смешно, хотя при исполнении служебных обязанностей смеяться не положено. Значит, эта птица, обратите внимание, не какая-нибудь домашняя птица, а дикая, вольная птица стала ночью врываться к вам в машину?

– Да, – Рауф в упор поглядел на Аскерова. – Она влезла в багажник, и мне пришлось ее оттуда вышвырнуть.

– Свидетель Алмазов, – сказал следователь, – вы видели, как подследственный выдворяет птицу?

– Нет, – покачал головой Алмазов, – мы все видели, как он держит ее в руках.

– То есть, борьбы между ним и птицей вы не заметили? Может быть, вам издали не было видно?

– Не заметили – ответил Алмазов, – мы проехали совсем близко. Он улыбнулся и поздоровался с нами.

– Как только вы отъехали, я ее вышвырнул из багажника– сказал Рауф. И она осталась на там же месте, когда я отъехал.

– Этого мы не видели, – не дожидаясь вопроса Аскерова, с глубоким сочувствием в голосе признался Алмазов. – Если бы видели, то сказали.

– У меня здесь показания дворников, – как бы вскользь сообщил Аскеров, вытягивая из папки несколько исписанных листов. – Они вышли на работу в пять утра, то есть спустя десять-пятнадцать минут после вас. Никаких птиц им не попадалось.

– А я при чем? – уныло спросил Рауф. – Разве я могу знать, куда она ушла. Это ужасная птица, товарищ Аскеров. Просто непонятно, почему вы из-за нее так беспокоитесь?

– Птица действительно необычная, – согласился Аскеров. – Среди ночи, будучи дневной птицей, а не совой или, скажем, летучей мышью, она встает и заперев за собой на задвижку дверь птичника, находит дорогу на улицу и решает ворваться в багажник, который по чистой случайности именно в это время оказался открытым. Правильно я говорю?

– Можете не верить, но я сам удивился, когда увидел ее у машины. Если поискать на холме, наверное, можно найти ее следы.

– Молодец – одобрительно сказал Аскеров. Помнит, что в ту ночь был сильный ливень? Значит, подавай ему следы. Есть следы, вот снимки, только не птичьи, а ваши, сорок третьего размера, – он посмотрел на часы. – Вопросы к свидетелям есть?.. Подумайте, так и запишем. Вопросов к свидетелям нет. Можете идти. Спасибо.

С трудом разогнув отекшие от неподвижного сидения ноги, Рауф поднялся с места, но Аскеров остановил его:

– Вы останьтесь. Это я свидетелей отпустил, – и потянулся к телефону.

– Мне необходимо уйти, – успел сообщить Рауф, прежде чем Аскеров начал набирать номер. – На два у нас назначено совещание, и я обязательно должен присутствовать.

Аскеров с виноватой улыбкой развел руками.

– Ничем не могу помочь. Надо сегодня же закончить ваше дело. Сами видите, я из-за вас даже на обед не ушел. Хорошо, что напомнили, попрошу, чтобы нам принесли чай и бутерброды.

Несмотря на уговоры Аскерова, Рауф до еды не дотронулся. Он пил чай и с тоской слушал своего собеседника, с аппетитом поглощающего один за другим бутерброды с колбасой, сыром и шпротами.

– Вы же губите себя, – в коротком антракте перед заключительным бутербродом предупредил Аскеров.

Если бы не сложившаяся ситуация, Рауф с интересом понаблюдал бы, как внушительная бутербродная пирамида за считанные минуты перекочевала в аскеровское нутро. Говорил следователь при этом внятно и почти беспрерывно, замолкая лишь на несколько мгновений, когда выпирающий из-под тонкой кожи кадык, подобно грузовому лифту, медленно опускался вместе с разжеванным бутербродом до впадинки между выглядывающими из ворота рубашки тоненькими ключицами, а затем легко я плавно взмывал вверх на свое постоянное место.

Рауф слушал невнимательно, стараясь что-то вспомнить. Это оказалось очень трудным делом, потому что Рауфу было неизвестно, с каким событием или человеком связана эта, лишь слегка коснувшаяся края застывшего в напряжении сознания, шероховатая бесцветная полоска случайного воспоминания. Не понимая всю бесплодность своих усилий, он все же пытался по нескольким песчинкам, захваченным встрепенувшимся сознанием, восстановить хоть что-то.

– Вы же гробите себя, – повторил Аскеров. – Только подумайте, какое впечатление ваши показания произведут на прокурора и, самое главное, – на судью. Вначале вы отрицали все, даже факт ночного пребывания в зоопарке. Позже признали, что в зоопарке все-таки побывали из-за желания оказать помощь больному носорогу и пополнить свою коллекцию рогов. Кстати, хорошая у вас коллекция?

– Приличная, – сухо ответил Рауф.

– Первый раз слышу, чтобы рога коллекционировали, – Аскеров взял с блюда последний бутерброд. – Вспомнил. Вы живете на улице Хагани. Мы с вами почти соседи. Большая у вас квартира?

– Три комнаты.

– Всего-навсего?

– Почему "всего-навсего". Нормальная квартира, – усмехнулся Рауф.

– А семья? Вы, жена и двое детей. И еще мебель. Квартира метров пятьдесят?

– Пятьдесят шесть, – машинально уточнил Рауф.

– Где же вы свою коллекцию разместили? – удивился Аскеров. – Эти рога антилопы, буйволов, оленей – наверное, много места занимают? Интересно было бы взглянуть. Прямо хоть сейчас съездили и посмотрели бы.

"Ну и назойливый тип", – подумал Рауф и, принужденно улыбнувшись, сказал:

– А нет, я ее на даче держу?

– Как раз в эту секунду я и об этом подумал. Поехали! Заодно свежим воздухом подышим. Если ключа при вас нет, съедем по дороге за ним к вам домой. Не хотите?

– То вы говорите, что у вас ни одной лишней минуты нет, то собираетесь ни с того ни с сего за город ехать. Непонятно.

– Непонятно другое, – приподнял брови Аскеров, – обычно коллекционеры так и рвутся показать свои богатства новому человеку, а вы не желаете. Мой приятель бутылки собирает, не пустые, конечно, а со все возможными напитками. Так он мне ночью иногда звонит – "приходи поскорее, я тебе кое-что покажу". Значит, где-то новую бутылку раздобыл с ромом или джином. И ни за что ни одну не откупорит... Вы, наверное, стесняетесь? А чего стесняться, на то они и коллекция, чтобы на нее смотрели. Тем более рога. Поехали?

– Нет, – сказал Рауф. – Мне, честно говоря, нужно уходить – дела. И потом я ведь все-таки семейный человек.

– А я думаю, вы пошутили, – улыбнулся Аскеров– Нет у вас никакой коллекции и никогда не было. Не было ведь, а?

– Какое это имеет значение? Разве так уж это важно?

– Конечно, неважно, – подтвердил Аскеров.

– У меня есть один приятель, он никогда ничего не коллекционировал, даже костюмы все время одинаковые покупает – одного фасона, одного цвета. Ну и что человек ведь нормальный, тоже семьянин. Я за вас даже рад, что нет у вас никакой коллекции. От этих рогов вам житья не было бы ни в квартире, ни на даче... Вот только теперь я понял, для чего вам понадобился этот гнилой рог.

– Для чего? – чрезвычайно изумился Рауф, совершенно не ожидавший от Аскерова такой проницательности.

– Для отвода глаз, – заявил тот и с удовольствием засмеялся. – Правильно? А цель была другая. Верно? Птица?

– Далась вам эта птица, – Рауф с трудом в последнее мгновение удержался от того, чтобы покрутить у лба пальцем. – Держите меня уже третий час и все из-за какой-то дурацкой птицы. Я просто не понимаю, чего вы от меня хотите?

В ответ Аскеров рассеянно посмотрел на часы и потянулся к телефону, но тот зазвонил сам.

– Пришли? Проводите ко мне. Минуты полторы-две он сидел молча, наморщив лоб и полу закрыв глаза, и это могло произвести впечатление, что человек думает о чем-то более серьезном, чем судьба той малоприятной птицы. Когда раздался легкий стук, он вскочил и, встретив у двери молодую женщину, в которой Рауф узнал директора зоопарка, усадил ее за СТОЛ прямо напротив Рауфа.

К появлению нового посетителя у Рауфа сразу же возникло, что называется, двойственное отношение: с одной стороны, он опасался, что она может его узнать. А это в присутствии Аскерова ничего, кроме неприятных вопросов, не сулило, а с другой, – с приходом директора зоопарка у него появилась надежда услышать о том, что проклятая птица нашлась или хотя бы обнаружен ее труп в пределах территории зоопарка.

– Вы что-нибудь узнали о ней? – с надеждой спросила Алия-ханум у Аскерова.

– Пока нет, – ответил Аскеров, – пока мы только нашли человека, который имеет самое прямое отношение к ее пропаже, – кивком головы он показал на Рауфа.

– Какое отношение? – в недоумении глядя на Рауфа и явна не узнавая его, спросила Алия-ханум.

– Я не отрицаю, может быть, эта птица сбежала из зоопарка по моей вине, с достоинством сказал Рауф. – Отчасти по моей вине, – подчеркнул он, – но уносить ее я не собирался. Тем более, что это очень неприятная птица.

–Киви сбежала?-всплеснула руками Алия-ханум. – Это неправда, – и повернулась к Аскерову. – Она же очень ласковая, почти домашняя. А в последние дни почти не выходила из своего ящика. Мы ее даже кормили из рук.

– Киви, киви, – с удовольствием повторил Аскеров. – Я все старался вспомнить ее название. А с чего это последнее время она стала такой малоподвижной. Заболела?

– Слава богу, нет. Киви очень редко размножается в неволе. В мире известно всего несколько таких случаев. А наша киви, – тут Алия-ханум зарделась от гордости, – готовилась снести яйца. Кладка должна была произойти со дня на день. Это было бы событием для всех ученых-зоологов и вообще для научной общественности.

– А если это такая уж редкая птица, – спросил Рауф, пытаясь направить рвение Аскерова по другому направлению, – почему же вы ее оставили в старом зоопарке, в пустом помещении? Мне и то там было страшно, представляю, чего одинокая птица натерпелась.

– Всех птиц, в том числе и киви-самца, мы перенесли в новый зоопарк, сухо ответила Алия-ханум, обращаясь только к Аскерову. – А нашу киви мы специально оставили в привычных для нее условиях. Потому что в период кладки на эту птицу с чрезвычайно тонкой нервной системой новые незнакомые факторы могли бы повлиять отрицательно. Скажите хоть, она жива? – с откровенной неприязнью глядя на Рауфа, спросила директриса.

– Мне ничего о ней не известно, – сказал Рауф. – В последний раз я видел ее той ночью.

– Еще, может быть, вспомнит, – оптимистически сообщил директрисе Аскеров. – Поначалу наш друг вообще ничего не помнил. А сегодня с утра и про посещение зоопарка вспомнил, и про носорога.

Алия-ханум смотрела на него с таким изумлением, что Рауфу пришлось отвести взгляд.

– Здоров, здоровее нас с вами, – отозвался на ее немой вопрос Аскеров. Справки, правда, на этот счет не имеется, но суду свидетельство о состоянии здоровья представлено будет.

"Сама ты психопатка", – с неприязнью подумал Рауф. С чего это при первой встрече, несколько дней назад, директриса показалась ему приятной женщиной?

– Так вы утверждаете, что киви – очень редкая птица? – настаивал тем временем Аскеров.

– Редчайшая, – скорбно покачала головой Алия-ханум. – Почти такая же редкость, как ее земляк, новозеландский сумчатый тигр. Того искать – вообще уже безнадежное занятие.

– Никакого тигра я не видел, – возмутился Рауф, решивший, что его пытаются обвинить и в похищении тигра. – Значит, если у вас какой-то зверь сбежал или, извините подох, за все я должен отвечать?

Аскеров посмотрел на Алию-ханум, не скрывая недоумения, и она поспешила внести ясность.

– Я имела в виду, что сумчатый тигр исчез как вид, то есть с лица земли. Его истребили. А киви осталось очень мало. Эта птица занесена в Красную книгу, а ее убийство считается одним из самых тяжких преступлений и карается тюремным заключением сроком до пяти лет.

– Ну, мы живем не в Новой Зеландии, – улыбнулся Аскеров. – Кроме того, ведь еще не доказано, что она убита. – Несмотря на то, что сказанное по поводу разнузданных законов Новой Зеландии полностью совпадало с мнением Рауфа, его насторожил вкрадчивый тон Аскерова. – Вы очень убедительно о ней рассказали. Но мне не ясно одно – если эта птица такая редкая, то она, наверное, и стоит дорого? Или она хоть и редкая, но дешевая, или, может быть, вообще ничего не стоит, как бесхвостая кошка, или, например, гнилая морковь?

– За нее уплачено столько валюты, сколько стоит вертолет, – сказала Алия-ханум.

– Очень неопределенно, – поморщился Аскеров и почти одновременно ободряюще улыбнулся Рауфу. – Вертолеты ведь бывают разные. Мне нужна точная стоимость пропавшего имущества. В виде справки.

– Вы ее получите, – рассеянно сказала Алия-ханум. – Но зачем нужно было уносить киви?

–Вот именно, уныло поддакнул Рауф. Аскеров развел руками:

Я в этом кабинете за десять лет такого наслышался, что могу предположить самое разное. Кстати, о птицах. Два года назад вел дело. Парень, с виду нормальный, на Шахской косе каждый раз охотился на лебедей, убивал их во время перелета. На даче у него мы откопали останки свыше ста лебедей. Я ему говорю: у тебя есть разрешение на охоту, ты имеешь право на отстрел диких уток, гусей, для чего тебе лебеди понадобились, знал ведь, что совершаешь преступление. Знаете, что он мне ответил? – Аскеров облизал губы, с удовольствием вспомнив ответ парня. – А он говорит: мясо лебедей вкусное, но не лучше гусиного, зато каждый раз, когда я его ел, знал, что, кроме меня, ни один человек ни за какие деньги не сумеет лебединого мяса отведать. Раньше цари его ели... Алия-ханум, что с вами? – обеспокоено спросил Аскеров. – По щекам побледневшей женщины катились крупные слезы.

"Что же будет, если она узнает, что с кем-то из ее родных несчастье случилось, – попытался представить Рауф, – если из-за птицы так убивается? Теперь-то, дорогой товарищ Аскеров, вам ясно стало, кто из нас троих псих?"

– Неужели он съел киви? – всхлипывая, спросила Алия-ханум.

Вначале Рауф снисходительно улыбнулся, считая, что столь вздорное предположение не заслуживает внимания, но после того, как Аскеров взглядом дал понять, что ждет ответа, предложил, чтобы кто-нибудь сейчас же, под любым подходящим предлогом, позвонил его жене, которая расскажет, что никакой птицы – ни домашней, ни дикой – он в рот не берет.

– Так и запишем, – бодро заявил Аскеров. – Значит, будем надеяться, что птица жива.

– Знаете, о чем я сейчас думаю? – после ухода Алии-ханум

спросил Рауф.

– Конечно, – продолжая писать и не раздумывая, ответил Аскеров, – или обо мне, или о птице? Верно?

– Почти, – веско ответил Рауф. – Я думаю о вас, о себе и о будущем, но не о животном. Вы меня понимаете? Аскеров перестал писать и уставился на Рауфа.

– Пока все понятно.

– Здесь я понял самое главное, – все дело в Алие-ханум. Поймите меня правильно, я против вас ничего не имею, но она человек несчастный, наверное, нет у нее ни детей, ни мужа, вот женщина и не может успокоиться из-за паршивой птицы. Нехорошо говорить, но здесь посторонних нет – женщина, – человек, а пахнет от нее, извините, не то коровой, не то тигром.

– У нее есть семья, – поправил Аскеров, но как бы между прочим, не оспаривая мнения Рауфа, а, скорее, в виде формальной справки. – А пахнет от нее духами. По-моему, дорогими.

– Все равно истеричка, – не согласился Рауф. – Вы же сами видели, как она себя вела. К чему я все это говорю? Разберемся-ка вместе. Пропала птица, верно?

– Да, – подтвердил Аскеров, – но вашей вине пропала импортная птица киви. Причем очень дорогая.

– Разве я отрицаю, что по моей вине, – подхватил Рауф, убедившийся благодаря последним словам Аскерова, что находятся на верном пути. – Так давайте найдем выход. Разве оттого, что меня будут судить, птица найдется? Или на этом государство что-нибудь выиграет? Вот вы, умный человек, скажите, может быть, вам будет приятно, что у меня начнутся неприятности? Если так, я молчу, закрывайте дело и передавайте его в суд. Мне просто интересно, кому это нужно, кроме этой несчастной женщины?

– Ну и что вы предлагаете? – спросил Аскеров, и Рауф с облегчением увидел в его глазах интерес и оживление.

"Не "что", а "сколько"", – мысленно поправил он собеседника и повел вокруг себя подходящим для такой ситуации на стороженным, цепким взглядом.

Конечно, кабинет следователя не самое удобное место для разговора, но Рауф, по праву считавшийся в своем виноградно-алкогольном учреждении крупным специалистом по налаживанию первых, и поэтому наиболее рискованных, контактов с нужными то есть, полезными, или основными партнерами, чувствовал в Аскерове человека понимающего, с которым можно говорить откровенно, не опасаясь с его стороны демагогических выпадов, производящих, при всей своей бесполезности, тошнотворное впечатление на делового человека.

– Самое лучшее и самое простое, – бодрым голосом начал Рауф, наступил решающий момент, и, несмотря на уверенность, он все же волновался, – вы закрываете Дело, а я вношу деньги за птицу, полностью всю сумму, две тысячи рублей.

– Но ведь из зоопарка еще не сообщили, за сколько она куплена, – улыбаясь, возразил Аскеров. – Откуда взялась эта цифра – две тысячи?

Рауф не был жадным человеком. Недостатка в деньгах у него давно уже не было, и тратил он их легко, еще и потому, что в его глазах они скорее были полезным изобретением, чем символом материальных ценностей и человеческого труда. Но вопрос Аскерова ему не понравился.

"Или цену набивает, или дурачком от стеснения прикидывается", – с досадой подумал Рауф.

– Если бы вы ее увидели, – вздохнул он, – вы бы за нее и двух рублей не дали бы. А справку кто составляет? Директор. Вот она и напишет, что эта птица на пять рублей дороже линкора. Вы же слышали, какие она глупости несла. Честно говоря, две тысячи я предлагаю из личного уважения к вам. Из уважения к симпатии. Берите и тратьте на здоровье.

"Первым делом коронки поменяй на золотые", про себя пожелал Рауф следователю.

– То есть, вы эти две тысячи предлагаете мне? Так сказать, дарите?

– Стоит ли уточнять? – запротестовал Рауф. – Берите а дело с концом.

– Вы работаете в управлении No 8 по сбыту виноградной продукции? – раскрыв папку, спросил Аскеров.

– Да, – Рауф сразу понял, куда тот клонит, и ему это не понравилось, он не любил жадных людей.

– Могли бы и три тысячи за пропавшую по вашей вине птичку отдать. Могли бы ведь? И четыре тоже. Причем без особого напряжения. Верно?

– Дело того не стоит, – усмехнулся Рауф. – Ладно. Пуст будет две с половиной. Только одно условие, чтобы моего имени в этом деле не было вообще. Ладно?

Аскеров с любопытством смотрел на него.

– А вам известно, какое наказание грозит за дачу взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей? – строго спросил он.

– Нехорошо, – упрекнул его Рауф. Несмотря на возникшее отвращение, он заставил себя говорить добродушным тоном, – Это не разговор. Никто вас брать не заставляет, не хотите – не берите, если мало, – последнее слово он произнес с нажимом

– Скажите... В конце концов, свет на вас клином не сошелся, а пугать меня не надо, я не из пугливых.

– Пугать я вас не собираюсь, – пожал плечами Аскеров. Хотел только предупредить, что вышесказанное считается одним из серьезных преступлений и наказывается тюремным заключением сроком от восьми до пятнадцати лет.

– Очень редко это получается, – усмехнулся Рауф. – Дело о взятке, как регистрация в загсе – без свидетелей брак недействителен. А где его взять, свидетеля?

Аскеров спорить не стал, не двигаясь с места, он правой рукой коснулся невидимого рычажка, и обомлевший Рауф услышал свой голос, записанный на пленку, четко и ясно предлагавший Аскерову некоторое улучшение его жизненных условий.

– Вот вам свидетель, – и Аскеров выключил магнитофон. – Только он не понадобится, я не собираюсь вам предъявлять обвинение в предложении взятки.

До Рауфа не сразу дошел смысл его слов.

– Тогда зачем вам это понадобилось? – запинаясь, спросил он, хотя задавая вопрос, уже знал, хоть и приблизительно, какой услышит ответ.

– У меня есть приятель. Мы дружны с детства. Толковый, прекрасный инженер, правда у него есть одна странность, умный человек, а болеет за паршивую команду "Нефтчи". Лет двадцать пять уже болеет. Знаете, что он сделал? Записал на магнитофон все ее выдающиеся победы, а их по пальцам перечесть можно, и время от времени включает и слушает. Сидит и получает удовольствие от того, что двадцать лет назад Мамедов забил гол в ворота "Торпедо", или от матча, где "Нефтчи" в давно уже не существующем составе разгромил "Арарат". Я тоже попал под его влияние. Коллекционирую записи, где мне предлагают взятки. Когда выйду на пенсию, тоже буду слушать и представлять, каким бы я мог стать богатым человеком, – он улыбнулся, показав при этом неприятно блеснувшую полосу металлических зубов. – А привлекать вас за это не буду. Знаю, что нарушаю служебный долг, но не буду отвлекает. Почти в каждом деле это повторяется. Пришлось бы все следственные дела забросить, самые важные и интересные, только для того, чтобы делами о взятках заниматься.

– Извините, – Рауф решил для пользы дела, а также для того, чтобы поддержать разговор, изобразить раскаяние, – напрасно я полез к вам с этим предложением.

– Почему напрасно? – возразил Аскеров. – Ваше предложение является еще одним, хоть и косвенным, но подтверждением признания вами совершения преступления.

– Ладно, – вставая, сказал Рауф. – Я посоветуюсь с друзьями, среди них есть юрист! Может быть, какой-то выход и отыщем. До свидания.

– Юриста вы имеете право вызвать к себе в камеру. В определенные дни и часы, – Аскеров стоял, опираясь вытянутыми руками на стол, и, усмехаясь, смотрел на Рауфа. – Продолжаете делать вид, что не понимаете серьезности совершенного преступления? Напрасно.

Рауф хотел ему ответить, но промолчал. Не потому, что раздумал или ему было трудно разговаривать – просто он вдруг, хоть и ненадолго, но начисто забыл о том, где находится и о чем идет разговор. Он стоял и смотрел на Аскерова и не мог отвести от него глаз. Из нескольких коротких распоряжений, отданных вошедшему на звонок милиционеру, Рауф не расслышал ни слова и не сразу сообразил, чего от него хотят, когда ему предложили позвонить домой. Именно сейчас, после долгих мучительных попыток он, наконец, понял, кого ему напомнил с первой же минуты Аскеров, и это знание принесло ему сразу и страх и смятение. В сопровождении милиционера он шел по длинному коридору и в мельчайших подробностях вспоминал горящие глаза, железные зубы и чешую страшной рыбы с лицом Аскерова, теперь, уже наяву переживая липкий ужас недавнего ночного кошмара.

Суд состоялся через две недели. Вначале все шло хорошо. Члены суда отнеслись к Рауфу без неприязни. Судебные заседатели посматривали на Рауфа с интересом и даже, как временами ему казалось с сочувствием, а судья, толстый благодушный человек с круглой блестящей лысиной, во время показаний свидетелей и единственной потерпевшей в лице директора зоопарка, несколько раз с трудом подавил улыбку, а один раз, когда подсудимый, то есть Рауф, по требованию прокурора подробно изобразил сцену нападения на него злобной птицы, громко хмыкнул, после чего, смутившись, искусно замаскировал неуместный смешок под кашель и громким голос призвал к порядку развеселившуюся публику.