Текст книги "Внук Донского"

Автор книги: Максимилиан Раин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

6

Полуденное солнце так раскалило воздух, что не помогал тихо дувший ветерок с невидимого от монастыря озера. Духота была труднопереносимой. Потопал бодро по еле заметной в траве дороге, обдумывая пережитые моменты. Итак, сегодня 15 сентября по нашему календарю, или 2 сентября по-старому стилю. День недели – постный. Значит среда, или пятница. С годом я раньше смог разобраться. Вонифатий снабдил начальными сведениями по семье. Надо бы продержаться хотя бы несколько дней без серьёзных проколов. Вредный старикашка Паисий, даст Бог, не скоро оклемается. Понравлюсь отцу, никакой церковник мне ничего не сделает. Великое княжение мне тут точно не светит. Десятая вода на киселе. А удельное княжение московские князья все равно скоро покоцают. И если я не буду особо выпендриваться, то стану родоначальником какого-нибудь русского служилого боярского рода.

Если же не получится закрепиться здесь в статусе принца, сбежать подальше всегда успею. Подамся в Европу и поучаствую в происходящих как раз в это время Гуситских войнах. А ещё дальше полыхает Франция в Столетней войне, где рыцари в экзотических доспехах спасают пасторальных пастушек, а дамы в длинных шлейфах, награждают поцелуями забредших в замок молодых менестрелей. В общем, что-то в таком роде. А пока можно просто так побродить по живописным окрестностям древнерусского города Галича. Прикоснуться, так сказать, всеми чреслами к загадочному Средневековью. Никаких обязанностей у меня ещё не имелось. Отец меня определённо не ждал сегодня.

Проходя мимо рощицы, снял и засунул рясу в дупло дикой яблони. Одежонка на мне осталась не мудрящая, даже определённо хуже, чем у среднепорядочного городского простолюдина. Перестарались мои слуги с поручением. Возникла даже мысль, что они мне намеренно напакостили. Захотелось поприкалываться, уродам. К тому же, у самого нищего бродяжки в мошне обычно брякало хотя бы пара медных пуло. У меня же даже дохлый тараканчик там не шелестел.

Мошной назывался тканный мешочек, пришитый, или привязанный к поясу штанов. Располагалась сия конструкция обычно в районе пребывания удилища. Не того, который в воду забрасывают, чтобы рыбку словить, а… В другое место сей предмет забрасывают. Не рыбное. Даже раки там не шевелят своими членистыми ногами. Татям шарить по таким местам неудобно не только с моральной точки зрения. Чувствительно там очень. Зато если сам хозяин лезет дланью в то заветное место, то окружающие воспринимают это не как вызов нравственным устоям, а как часть торгового процесса. Пусть даже если там действительно зачесалось.

В такую жарынь неплохо было бы освежиться сбитнем, или кваском у разносчиков. Я как раз подошёл после получасовой неторопливой прогулки к переправе через небольшую в десять шагов речку, за которой виднелись посадские постройки. Не стал раздеваться, только разулся. Вода была по пояс. Я даже окунулся специально с целью намочить одежду.

Жившие на посаде ремесленники предпочитали селиться совместно по специальности, составляя целые посёлки – слободы. По берегам реки Кешмы располагались две самые крупные слободы – кожевенная и оружейная. Забрёл сначала к кожевникам. Спросив воды у крепкой бабы в красном сарафане, стоящей у ограды своего дома, получил крынку вкуснейшего холодного молока. Денег она не спросила, только за щёку ласково потрепала.

На улице мальчишки играли в свайку. Стоял и смотрел долгое время, пока не решился влиться. Играли не на деньги. Их просто ни у кого не имелось. С первого раза мне не повезло. Пришлось водить – держать на спине играющих. Со временем наловчился и стал выигрывать. Пришли местные девчонки и уговорили всех на игру в горелки. Хитрые мальчишки обговорили встречное условие. Если какую девчонку изловят, но её можно целовать. Девчонки поломались немного, но согласились. Добегались до мелкого конфликта. Девчонки больше мне давались, вызывая плохо скрываемую злость и подозрения в потворстве мне за счёт других. На самом деле неожиданно обнаружил неплохую силу у своих ног, позволяющую устраивать взрывные спурты. В конечном итоге, когда мне было обещано набить морду, пришлось миролюбиво убраться на другие улицы. Жаль, конечно, что контакт сорвался.

Перейдя снова речку на этот раз по мостику из собранных вместе плотов, попал к кузнецам. Интересно было понаблюдать за их работой. Работяги не прогоняли, наоборот, приветливо приглашали зайти в помещения, позволяли покачать мехами. Работали кузнецы почти без продыху. Производилось много разного вида оружия, щитов, кольчуг. Ковались стволы для пушек. Как говорится: – "Хочешь мира – готовься к войне". Сошёлся с общительным ковалем лет под тридцать, по имени Галаня. Ремесло имел наследственное, от отца, которого булгары убили. Холостой, вернее, вдовый. Жену и сына угнали при набеге булгары.

Ремесленники здесь не конкурировали друг с другом. Работы обычно хватало всем, кто был принят в содружество. За распределением заказов на работы строго следил выбранный самими мастерами старшина. Только владетельный князь мог нарушить монополию ремесленной общины. Что и случилось в прошлом году, когда в Галич был приглашён создавать грозное оружие немец Йорданиус. Ему в помощь из слободы в кремель забрали сразу четверых самых опытных мастеров.

Галане я чем-то понравился, наверное, своим нахальством. Пообещал взять меня в ученики и обучить всем секретам мастерства, что сам знал. Вообще-то, здесь было принято относиться к любому малолетке без излишних церемоний. Могли запросто подозвать и заставить разгрузить телегу с покупками, или воды в дом деревянными кадками натаскать. Потом расплатиться кружкой молока, или ободряющим подзатыльником.

Пройти напрямую от оружейной слободы к городу мешала река и заболоченная местность. Пришлось колесить через мост и кожевенную слободу. Выскочил на пригорок и взору представилась величественная панорама батиной столицы, немного приглушенная дымкой от имеющихся где-то вдалеке пожарищ. На высоченном холме крепкими деревянными стенами, изящными башенками, куполами церквей и луковицами теремов красовался Галич. Было что-то щемяще-дорогое, таящееся в глубинах души, во всем увиденном. Словно картинка из праздничной открытки на тему русской сказки.

Довольно обширный посад у западных ворот защищала тыновая ограда. Главной частью посада являлось торжище, тянувшейся вдоль крепостной стены к самому озеру. Продавали здесь разные товары, включая еду, ткани, одежду разных цветов и расшивок, утварь всевозможную, изделия из железа, включая оружие. Несколько поодаль торговали скотиной живой. Торговля велась из крытых лавок, или прямо с телег. Мой образ нищего замухрыги сработал на копеечку. Один купец поманил меня и предложил заработать деньгу, перетаскав мешки с телеги в лавку. Зазвеневшую в мошне монетку я тут же спустил на крынку холодного кваса в кружале. Когда хозяин заведения попытался дать мне сдачу четвертинами, я ответил, что еще не раз зайду к нему и чего-нибудь ещё поснидаю. Дородный мужчина улыбнулся в бороду и добросовестно присмотрелся ко мне, чтобы запомнить. Ещё одна деталь этого времени удивила меня. Мужчины в помещении не торопились снять головной убор. Так и сидели в своих колпаках за столом, поедая принесённые блюда.

Зря не взял сдачу. Когда вышел на воздух, на площади появились два молодых музыканта в драных одежонках. Кажется, нашлись те, кто носил одеяния гораздо хуже моих. Оба блондинистые, исхудавшие, с впалыми щеками. Один из них примерно моего возраста держал дудочку-сопелку. Другой музыкант был уже юношей с редкой порослью на залитом румянцем узком лице. В его руках находилось то, чего уж я никак не мог предположить на Руси – лютня. Когда набралось вокруг народа, достаточного для начала представления, парни начали своё действие. Мелодия лилась медленно, величаво, и напоминала мадригалы западноевропейских трубадуров. Красивая для моего слуха музыка никого не впечатляла. Народ подходил и уходил. Денег редко кто давал. Поиграв несколько подобных композиций, музыканты переглянулись и принялись исполнять в русском стиле веселые срамные песни, напоминавшие частушки. Их в народе называли кощунами. Старший парень запел красивым тенором. Голос сильный, звучный, чисто Поваротти. В песенках было много матерных слов и насмешек, в частности, над князьями, боярами и священниками. Люди оживились, засмеялись, некоторые стали пританцовывать. Строй музыки позволял. Деньги в шапку посыпались щедрее.

Внезапно появились оружные всадники с предводителем в тёмно-синем богатом кафтане. Волевое лицо его безобразил ужасный шрам на правой стороне во всю щёку до вытекшего глаза. Вои руганью и плетьми прогнали музыкантов и слушающих их зевак. Мне тоже досталось по плечам. С огромным трудом подавил в себе желание сбросить с лошади ударившего меня всадника. Привлекать к себе излишнее внимание было сейчас не в моих интересах.

Сильно захотелось искупаться. Трусов и плавок в этом времени пока не изобрели. Люди, в основном молодёжь, купались в озере голяками, никого не стесняясь. Я пока был не готов к такому подвигу, но жара вынуждала поступиться принципами. Найдя более-менее частые кустики, скинул шмотки и с наслаждением кинулся в прохладную воду. Тело сегодня слушалось отлично, и было вполне себе развитым, несмотря на худобу. Я вымахал достаточно далеко от берега. Не каждый горожанин позволит себе такой заплыв.

– Ух ты, яко рыбина знатна плывешь! – послышался восхищенный мальчишеский голос.

Ко мне подгребал ялик, управляемый вихрастым пареньком крепкого телосложения, видом на пару лет старше меня.

– Как рыбалка? – крикнул ему, восстановив дыхание.

– Сей день не рыбалю. К тётке в гости плыву, – солидно произнес рыбачок, – У нас никто так далеко не заплывал. Хочешь, влезай в лодку. Довезу до берега.

– Не, я же голый, – засмущался я.

– Нешто меня боишься? Я несмь степняк, не ссильничаю.

Какой развитый пацан, етиеговрот. Вытащил себя в ту лодочку. Парнишка бросил мне кусок холста обтереться. Познакомились. Общительного рыбачка звали по-разному, как кому больше понравится: для кого Теля, а для кого Тюха. Пока шли парусом до берега, он мне обрассказал все свои мальчишеские новости. Жил он с матерью в Турах на противоположном берегу озера. Отца булгары в полон угнали в позапрошлом году. Матери пришлось сойтись с новым мужиком. Отчим часто и сильно бил его, унижал всячески. Мечтает к купцу всё равно какому наняться и уплыть в тёплую страну Ирий, где снедь круглый год на деревьях растёт и птицы дивные песни распевают.

– А ты жилист, – переключился он на меня, – Токмо утый лишка. С полону сбёг?

– Почему ты так подумал? – сильно удивился я, – Это просто телосложение у меня такое, пока отрок. Повзрослею и сразу стану выглядеть мощнее.

– Посечен изрядно. Вон, следы видны, – объяснился Тюха.

Странно, от стражников на торжище не сильно досталось. Ах, да – монастырская терапия. Какие же они гады жестокие! Пороли мальчонку так, что даже следы остались. Посмотреть на плечи не удалось. Потом во дворце в зеркале бронзовом себя разгляжу. Рассказал рыбачку о происшествии на торговой площади.

– Княжьи вои лютяша часто. Измываются над простонародьем, – согласился паренёк, – К ним без требности не ходи. Яко татарове лихи. Когда мя и отича в полон имаша, иссекаша спину всю. Утёк от басурманов, а отича оставил. Ох и часто они плетьми хлыщут, людёв как осляти гоняша. Токмо и чуешь: – "Дыщ, дыщ". Понапрасну сбёг. С отичем бы ныне жили, а не с материным полюбником животием псиным. Боли я не боюсь, терпеливый паче.

Мне вдруг вспомнился разговор с Вонифатием и кусочки из жизни Димона, или теперь уже своей. Вот я с монахами героически сражаюсь с прорвавшимися в монастырь ордынцами на фоне горящих деревянных построек. Однако, неплохо мой предшественник стрелял из лука и рубился саблей. Далее меня, немного подраненного, ведут в колонне пленных русичей по заснеженному руслу широкой реки. Всей кожей чувствую лютый, обжигающий холод. Конвоировали всадники в овчинных шубах и малахаях. На привалах они любили поиздеваться над беззащитными пленными похлеще фашистов. Развлекались тем, что жгли мужикам бороды, заставляли голыми ползать по сугробам, просто так забивали людей до смерти нагайками и насиловали всех подряд без разбора. Фух, лучше бы мне всё это позабыть. В загнивающих империях что-то неладное порой случается с моральными устоями.

– В рабстве бы ты жил, – сделал внушение Тюхе, – Правильно сделал, что сбежал. Свободному человеку нельзя в рабстве обретаться. Сам свою судьбу станешь решать, когда повзрослеешь. Даже сейчас можешь в ученики к какому-нибудь мастеру податься. Вон сколько их в городе. А отец твой не в полону вовсе. Отбили тот полон дружины московского князя. Судя по тому, что домой не вернулся, в холопы его записали к московским боярам.

– Отнуду сие ведаешь? – загорелись надеждой тюхины глаза.

Не стану же я рассказывать, что тоже был в том плену.

– Слухами земля русская полнится, – пришлось неопределённо высказаться.

Рыбачок надолго замолчал, что-то усиленно обдумывая, лишь иногда отвлекаясь на управление парусом.

– Митко, елико деньгов бы за мя даша, аще в холопы пошед? Всё лажу. По хозяйству дею… Порть шевью, кою требно, рыбалить лажу, силки на зверя прыскливого ставлю, грамоту ведаю.

Спросил и выставился передо мной как на подиуме, словно я владелец аукциона по купле-продаже холопов.

– В чем тебе прибыток стать холопом? Мазохист, что ли?

Млин, опять выперся с чужим для нынешнего времени словом. Парень немного побледнел и обиженно высказал:

– Пошто мя хулишь?

Что он там подумал? Может он как собака по тональности ощущает значение слов? Однако, оно вполне может оказаться похожим на чего-то для меня неожиданное. Не стал выяснять, миролюбиво намекнул, что слово это греческое и означает принесение себя в жертву. Паренёк моментально удовлетворился моим объяснением и рассказал о причине странного желания:

– Продам ся и отича выкуплю.

– Выяснить надо про отца всё сначала, а потом уже продаваться, – предложил я, – А сам во сколько себя оценишь?

Пацан задумался, шевеля губами и изрек:

– На два рубля и три десятков деньгов сладилися бы.

– Да ты на десяток рублей сгодишься! – решил подколоть его.

– И то, правда! – заблестел глазами пацан и решил сделать мне сомнительный комплимент, – А тя, аще раскормить, за рубль с полтиной продать леть, а то и лишче.

– А чего так мало? – полезла из меня обида.

– Плоть здрава, кости и зубы целы, союзны. Се добро есть. А руце теи белы, мнеетяжны. Се худо есть. Деля утех ты негож, ибо ут и сечен еси, поне уд тей прям и сомерен, – обрисовал меня Тюха.

Ишь, какой деловой! Углядел все детали. Блин, как лицо моё полыхнуло. Руки сами потянули вниз холстину. Матюгнулся от неожиданности и смущения.

– Не буеслови, Митко? – возмутился рыбачок, – Несть боголепно сие.

Ещё один воцерковлённый по самое не могу деятель на мою голову свалился. Весьма кстати подплывали к берегу. Показав, куда рулить, выпрыгнул из ялика на берег за своей одеждой, придерживая на бёдрах холстину.

В зоне видимости от моих кустиков метров в ста намечалась драка. Группа подростков приставала к знакомому мне младшему музыканту, сопцу. Интересно, где же его сотоварищ? По всему выходило, что местная пацанва соблазнилась сегодняшним невеликим гонораром музыкантов. Успел натянуть только штаны и босиком помчался к малому на помощь. Противники, численностью в пять морд, показались слишком рослыми, чтобы мне с ними со всеми справиться. Манерой держаться они явно косили под "основных на районе". Придётся как-то с ними решать дела миром, или не уйти тогда отсюда без попорченной шкуры.

– Здорово, ребята! – радостно поприветствовал хмуро взирающих на меня подростков.

– Отнуду ты сякий пришед, холоп? – недружелюбно поинтересовался их главарь со скуластым волевым лицом.

– Я здешний, галичанин. Дмитрием звать. И не холоп я вовсе. Вот, с другом своим тут гуляем, купаемся. Он вам чего-то плохое сделал? – отчаянно пытался найти мирный исход, но уже вибрирующим копчиком ощущал неминуемость драки.

– Чужак ты еси по говору, – влез с пояснениями кругломордый парнишка, – Неси галичин.

– Идите по-хорошему отсюда, пока целы! – повысил градус угрозы в голосе.

– Сам отзде пеши в Египту к воньливым каркодилам, холоп рудый. Не то враз твои ухи ослячьи оборвём, – нервно заорал главарь.

Ишь, какой начитанный парняга, етиего. Про крокодилов знает. Когда и где он только успел их обнюхать? Вспомнилось детское: – "Какой зверь ходит лёжа"?

– Пошто лыбишься? – разозлился до невменяемости главарь, – Днесь буде слезьми горьки источатися.

И размахнулся этак молодецки, с намерением влепить мне леща. Слишком широкий замах позволил мне поднырнуть и с силой ткнуть противника в область солнечного сплетения. Скуластый со стоном согнулся.

Началась драка. Налетели сразу все остальные четверо. Отбежал и постарался отработать каждого кандидата на полёт в нирвану в порядке живой очереди. Тело прекрасно подчинялась заученным движениям. Однако, переоценил силовые возможности малолетки и пришлось применить кое-чего из травмирующего арсенала, немного попортив суставы у пары более крепких ребят. Сам в ответ словил неслабые оплеухи. Сопец стоял и не помогал нисколько, только хлопал глазами. Чудо мухоморное! Когда удалось нокаутировать ещё раз главаря, заметил бегущих мне на помощь по берегу полностью голого старшего музыканта и рыбачка Тюху с другой стороны. Побитые злодеи с ворчанием отступили и исчезли в закоулках улицы, оставив в плену своего главаря, отдыхающего на песке. Его пинками прогнали подскочившие мои новые приятели, когда тот очухался.

– Ух ты, Митко! Ладно ты ратишься! – восторженно затараторил Тюха.

– Награди Бог тя, добры человече, иже поборатил маво брата Треню! – произнес голый парень и низко поклонился, доставая рукой до земли, – Людие тутны за человеков нас не мнят, а ты заступился. Мироном мя кликай, сваво послушника.

Млин, взрослый ладный парень вот так запросто в слуги к отроку нищему набивается. Догадываюсь, что это такая фигура речи. Если бы девушки вот так же запросто просились ко мне в рабство, предпочтительней сексуальное, не смог бы ничего с собой поделать.

– Коли маленьких обижают, надо заступаться, – попытался пояснить свой поступок, потирая опухшую скулу.

– Я несмь малый, – вдруг обиделся младший музыкант, – Тя ростом лишче.

Тьфу, леший! Всё никак не привыкну к другим своим размерам.

– Ну, не маленький, зато удаленький, – попытался утешить мальца, – Слышал, небось, сказку про мальчика с пальчик?

Вспомнилась мне она чего-то вдруг.

– Вот куру принёс, сей миг её на костре изжарим. Позволь тя угостить, Димитрий? – продолжил изливаться любезностями старший музыкант, попутно одеваясь в свою хламиду.

Роскошное тело легкоатлета позади покрывали застарелые следы от ударов кнутом.

– За что тебя так? – поинтересовался, указывая на отметины.

Парень криво усмехнулся и ответил:

– Боярам и князьям не по нраву наши кощуны явнут.

– Неужто князь Юрий Дмитриевич такое сотворил? – ужаснулся я.

– На Москве нас казниша. Со скомрахами мы хождели дружнёй по землям русским. Глумище содеивали на торжищах. В скуратах играли, али разноваплены. Иде добро приимаша, яко в Новуграде, а иде лютоваша с нами, яко в Москве. Люди тамо злы, несуть зде. Купно дружню поимаша да пожегша митрополичьим судом. Мя и Трешу посекша кнутьями ноли. Малы летами спаслися от уморы, – сообщил о себе музыкант, – А ты, Димитрие, скомрах, али холоп течный?

– Чего? – отвисла моя челюсть.

– Не бойся, мы не выдадим тя, утаем. Аще похочешь, в ватагу примем. Нам накрец нать. Истинно ли я глаголю, Треша?

Братец с готовностью кивнул головой. Накрами между прочим называли в старину бубенцы, или барабаны. Короче, что-то такое ударно-ритмичное.

– Мирон, почему ты меня посчитал беглым холопом? – не смог скрыть я сильнейшего интереса.

– У тя задня иссечена. Сие токмо холопов, зело винны, и татей злокозны бияша. Паки, зришь, нам досталося.

Раньше бы Димону предупредить меня об этих знаках позора, не полез бы в воду прилюдно. Слуги мои наверно тоже следы видели и промолчали, хороняки. Мне теперь ни в коем случае нельзя новым знакомым признаваться, что я высокороден. Весь Галич от мала до велика станет тогда смеяться надо мной. Как же я раньше не прочувствовал неладное на своём теле? Ведь ощущались же какие-то болезненные уплотнения на заднице.

– Не рди, Димитрие, – решил утешить меня Мирон, – Несть студно сии страсти плоцки примати. Христа секоша и распинаша. Мнозе мучеников святых посекоша.

– Мя каждый день отчим сече, – дополнил его Тюха.

– Понятно, почему холоп, вроде бы разобрались. Но, почему вы меня за беглого приняли? – не унимался я.

– Очепья с тамгой несть на вые у тя. Холопам положено тое несменно лещити, ино казнити их жестоко, овогда до уморения, – пояснил старший гудец.

Только теперь заметил, что нательные крестики парни носили не на шее, а на запястьях рук. У старшего гудца вместо креста там имелась маленькая кипарисовая ладанка овальной формы. Понятно стало, почему на мне никакого креста не обнаружилось.

Получается, что если бы я не попал в княжича, то по всем статьям смахивал на беглого холопа. Пойди, докажи потом, что не верблюд, какому-нибудь замороченному на взятках дьяку. Млин, как же всё-таки сложно здесь жить. Как с такими данными я ещё на свободе? Какому горожанину, или селянину не хотелось бы поправить свои финансовые дела, донеся на прятавшегося беглого холопа? Доносительство не при Сталине родилось. На Руси с глубоких времён то стало воистину всенародным развлечением. Недаром сбежавшие от невыносимых тягот холопы уходили подальше от центральных волостей на окраинные земли, от предающих ближнего своего здесь христиан.

Многопутешествующий и потому многознающий гудец поведал, что он может определить даже давность побега холопа по степени потёртости на шеи. Очепье с тамгой для холопов делалось из малых, плохо отшлифованных звеньев цепи таким образом, чтобы снять его с головы самостоятельно и тем более порвать было практически невозможно. Холопы были вынуждены носить эти ошейники постоянно. Для некоторого удобства и по холодному сезону холопы делали себе тканные, или кожаные чехлы, куда помещали цепь. Однако, потёртости всё равно возникали. У снявших очепье только через длительное время они рассасывались. Смешно, но на моей шее такие следы обнаружились. Мне осталось только снова впасть в ступор.

Вспомнилось, что монахи, в отличие от мирян, нательные кресты носили на шее, на металлических цепочках, показывая таким способом своё раболепие перед Господом. А раз я долгое время томился, в смысле, лечился в сём весёлом заведении почти что на положении монаха… Фух, разобрался, а то бы спятил от таких заворотов сознания на самом деле. Получается, что тамгу на шее носят только холопы.

Есть тамга для отличия добропорядочных купцов, странников, гонцов и прочих путешествующих от прочих лихих людей, включая разбойных и беглых. Хранится она чаще в поясной суме, иногда с браслетом на руке. Добывается у местных властей. У гудцов она тоже имелась, вырученная у чиновников псковского посадника. Исполнялась тамга обычно в виде деревянной, чаще кожаной таблички.

– Чего там с курой? – захотелось переключить внимание новых друзей на другие темы.

– У мя рыбья мнозе для тётки уловлено. Сей миг стрекну и прилещу, – вклинился рыбачок, желая приобщиться к нашей компании.

Парни быстро натаскали веток и полешков, соорудили костер, нанизали на прутики куски курицы и рыбы и расселись возле меня, выпрашивая случайно обещанную сказку. Будто дети малые канючили. Пришлось рассказывать. Куда деваться? Тренька хитро прищурился и заявил после прослушивания:

– Яко лошадь землю орала, аще отрок в ушеса влез? Она бы главой трясла постоянно.

– Сие сказка есть, небывальщина. Чудеса немыслимые сбываются, – попытался объясниться.

Пока изображал из себя сказочника, еда сготовилась. Курица оказалась мелковатой, чуть больше голубя. Хорошо, что Тюха со своими окуньками и лещами подгрузился. У гудков, так сейчас было принято называть музыкантов, имелись ещё и прозвища. Треню звали Зайцем, а Мирона – Раком. Ничего в старшем музыканте не выдавало соответствия прозвищу, которое означало не речное членистоногое, а слабоумного человека. Старинный вариант слова "дурак". Была в нём некая простоватость, перемешанная с добротой, но она только усиливала внешнюю привлекательность. Казалось, что человеку с таким лицом не дано природой совершить чего-либо низкое, подлое.

В Галиче они уже с пару дней околачивались. Богатый город и люди гораздо добрее, чем везде. Деньгу много можно нагудеть. А ходили они ещё в Литву ранее, и в Новгороде великом бывали, и в немцах, что на море. Лютня была подарена купцом немецким. Мироше очень понравился сей инструмент и с ним больше не хотел расставаться. Увлекательно рассказывал старший брат о своих странствиях, даже захотелось бросить карьеру княжича и пойти бродить с гудками по белу свету.

Наевшись, мы все вместе лежали в теньке поблизости от догорающего костра. Тюха ушёл проведать ялик, причаленный в невидимой с этого места бухточке. Я попросил разрешения поиграть на их инструментах. Лютня звучала скучновато, блёкло. В свое время неплохо играл на гитаре, так что разбирался в таких делах. Пять струн было для меня маловато для нормальной игры. Я же не Паганини, чтобы исполнять вариации на таком мизере. При нормальной переделке можно потом будет сделать нечто похожее на гитару. С дудочкой разобраться оказалось гораздо проще. Быстро определился с отверстиями и положением пальцев.

Пора познакомить этот мир с кое-чем сногсшибательным из моей прежней жизни. Попробовал вымучить на дудочке какой-нибудь популярный мотивчик. Замахнулся на "Историю любви" Френсиса Лея. Вроде бы что-то получилось. Парни окаменели. Получится ли у меня "Эль кондор паса"? Ура, получилось! Даже у самого в пальцах закололо от восторга. Мироша весь мокрый от слёз вдруг попытался лютней подгрузиться, но ойкнул от щипков брата. Приятно так, лежа с сытым брюхом и задрав ногу на ногу, извлекать из дудочки фантастические мелодии и доводить до умирания от восторга душевных парней. Они слушали, подавленные величием композиций далёких потомков, блестя широко раскрытыми изумлёнными глазами. Мирон, когда затихла последняя нота, встрепенулся будто от сна и воскликнул:

– Кои мусикии лепы! Будто в самом раю с ангелами побывал.

– Да я, такожде! – согласился с ним брат.

Солнце забралось в зенит и постоянно настигало лучами наши тела. Приходилось отползать подальше в тень. Неожиданно почувствовал прикосновение к себе горячей ладони Мирона.

– Ты несть обыден отрок, аще ангельску мусыкию ведаешь! – проговорил он с придыханием, поднялся на ноги и склонился в глубоком поклоне, – Просим вяще не отринути нашу ватагу, с нами дружнити.