Текст книги "Чернокнижник"
Автор книги: Максим Войлошников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Максим Войлошников
Чернокнижник
© Войлошников М.В., 2015
© ООО «Издательство «Вече», 2014
* * *
Глава 1. Гессен-Дармштадт
Сложенный из светло-коричневого камня, двухэтажный, увенчанный островерхими крышами замок Егерсбург стоял на холме, на краю леса, предназначенного для королевской охоты. Он располагался в двух третях немецкой мили или в четырех с половиной верстах на северо-запад от городишка Айнхаузен и в трех милях или более чем двадцати верстах на юг от Дармштадта, столицы ландграфства Гессен-Дармштадт. Неподалеку на востоке оканчивались отроги зеленых Оденвальдских холмов, прибежище пастухов. В нескольких верстах на западе струился Рейн. Уже началось дождливое лето 1739 года, но сейчас на улице было прохладно, время близилось к полуночи. Мерно звучали шаги часовых, охранявших покой семидесятилетнего старика, ландграфа Эрнста Людвига. Внезапно по коридору второго этажа, где находились апартаменты Гессен-Дармштадтского правителя, пронесся дикий вопль. Лекарь и камердинер ландграфа, ближайшие караульные, лакеи и служанки – все кинулись в покои своего повелителя, предполагая самое страшное. И они не ошиблись. Неподвижный Эрнст-Людвиг в мятущемся свете ламп лежал боком на полу, в одной ночной сорочке, с прижатыми к груди скрюченными руками и выражением дикого ужаса на лице. Жидкие седые волосы были всклокочены, глаза вылезли из орбит, точно у повешенного, лицо потемнело. Но что же увидел старец в последний миг своей долгой и отнюдь не благочестивой жизни?
Распахнутые створки окна, обычно прикрывавшиеся на ночь, с легким скрипом покачивались от небольшого ветра. И хотя комната была пуста, вбежавшие туда первыми камердинер и часовой в один голос утверждали, что видели какую-то тень необычных, зловещих очертаний, исчезнувшую в окне. Должно быть, сквозняк, всколыхнувший занавеси и пламя светильников, сыграл дурную шутку с воображением свидетелей.
Но начальник ландграфской охраны, явившийся в последний раз исполнить свой долг перед ушедшим повелителем, осматривая покои, надолго задержался возле окна. И не то чтобы он обнаружил свисающий из-под подоконника канат или осколки выброшенной наружу склянки из-под яда. При свете фонаря он увидел на раме несколько параллельных глубоких – даже очень глубоких – царапин: следы, превосходящие величиной отметины, обычно оставляемые на дереве когтями бурого медведя.
Кто-то очень страшный вскарабкался по стене, влез в это окно, и одного только его вида, а может быть, и звуков, которые он издавал, хватило, чтобы слабое сердце старика не выдержало, и он в ужасе скончался…
Седоусый полковник вытер платком лоб, вмиг покрывшийся испариной, несмотря на ночную прохладу. Он как-то отстраненно подумал, что расточительный самодержец, любитель роскоши, театра, охоты, для пополнения казны обратившийся к алхимии и другим темным сторонам знания, возможно, сам заслужил такую кончину… И вряд ли расследование достигнет положительных результатов, как это всегда бывает в делах, где замешана мистика…
Суетились служанки, слуги, придворные и фрейлины, оказавшиеся в замке… А покойный ландграф лежал на постели, ко всему безучастный, с маской застывшего ужаса на лице, и трупное окоченение уже начало схватывать его члены…
Глава 2. Наследник
Оповещенный о печальном событии, на следующий же день прибыл наследник, к которому перешел по праву титул ландграфа, как старшему из сыновей. Принц Людвиг Гессен-Дармштадтский был худощавого сложения, на узком вытянутом лице оттопыривалась габсбургская нижняя губа. В отличие от отца, увлечения которого были разносторонними, он имел наибольшее пристрастие к охоте, за что впоследствии удостоился прозвища «охотничий ландграф» – благо, ныне покойный батюшка заложил достаточно замков и домиков, чтобы хватило сыну для увеселений. Кроме того, в эпоху войн при императрице Марии-Терезии он показал себя еще и как незаурядный генерал.
Людвигу сейчас было за сорок, и выглядел он далеко не молодо. Но в его роду правители отличались долголетием. И он мог надеяться, что впереди у него еще многие годы пребывания у власти… Наследник прискакал прямо с охоты, в охотничьем костюме, в окружении небольшой свиты. Войдя в опочивальню, на время ставшую усыпальницей его отца, он увидел сидящую в ногах покойного графиню фон Эпштейн, урожденную Луизу-Софию фон Шпигель, свою морганатическую мачеху, облаченную в траур. Луиза-София была ровесницей принца, и поскольку ее дочери не имели никакого отношения к вопросу престолонаследия, он относился к графине добродушно.
– Ваш батюшка, мой муж, скончался ночью, и к вам теперь переходит его титул… – сказала она вошедшему наследнику с выверенной печалью в голосе.
– Скорбный день, графиня, скорбный час… – отвечал он, приближаясь к траурному ложу. Людвиг вздрогнул, увидев посмертную гримасу отца, однако, перекрестившись, подошел и поцеловал покойника в лоб.
Между тем свита нового властителя Гессен-Дармштадта ожидала его внизу. Среди знатных господ в охотничьей одежде обращал на себя внимание высокий широкоплечий молодой человек в городском платье, синие глаза которого казались окружающим двумя кристаллами льда.
– Кто вы, сударь? – поинтересовался придворный, ранее никогда не встречавший его.
– Ich bin Gabriel Lodya, ein russischer Student von der Marburg Universitãt[1]1
Я, Гавриил Лодья, русский студент из Марбургского университета.
[Закрыть], – отвечал незнакомец на рафинированном немецком языке, не меняя невозмутимого выражения лица.
Каким образом один из ста двадцати университетских студентов, да еще иностранец, вознесся так высоко, что попал в свиту ландграфа? Это была загадка.
Все ожидающие нового правителя тихо переговаривались. Наконец он спустился, все такой же быстрый в движениях охотник. Его лицо не выражало особой печали – ясно было, что он заждался очереди на трон. Первый, к кому он подошел, был загадочный русский. Людвиг протянул руку студиозусу и крепко пожал его широкую ладонь, при этом на лице ландграфа отразилось волнение.
– Спасибо, мой молодой друг, за те волнующе-прекрасные минуты, которые дало мне твое участие в наших охотничьих развлечениях! Благодаря тебе мои познания в охоте необычно расширились, чего не могу сказать почти ни о ком другом из своих давних спутников! Но теперь мне предстоят государственные дела, и, увы, я не смогу уделять столько времени превосходным забавам святого Гумберта![2]2
Святой Гумберт – покровитель охотников.
[Закрыть]
– Да и я должен уделить внимание своим ученым занятиям и не смогу более сопровождать вас в увеселениях, ваша светлость! – отвечал студиозус, отвешивая неглубокий поклон ландграфу. – Итак, прощайте!
Он вскочил без разбега в седло, ловкий, как хищник, и выехал со двора. Людвиг смотрел ему в спину, пока тот не исчез из виду. Те, кто перехватил его взгляд, прочли в нем не только некоторое сожаление, но и, к удивлению своему, немалое облегчение, какое, к примеру, ощущает досужий цирковой зритель, когда дрессированный медведь, ходящий без цепи, поворачивается к нему спиной. Впрочем, им не пришлось долго обдумывать увиденное – новый ландграф тут же приступил к исполнению своих обязанностей, и первое, что он приказал – послать гонца с печальным известием в Вену, к императору Карлу VI, с которым покойный Эрнст-Людвиг со времен войны за испанское наследство состоял не в лучших отношениях. Одним словом, в лице нового протестантского ландграфа католическая Вена приобрела деятельного во всех отношениях союзника. А вместе с Веной и ее союзница Россия.
Я, Гавриил Лодья, русский студент из Марбургского университета.
Святой Гумберт – покровитель охотников.
Глава 3. Марбург
Лодья пустил коня быстрой рысью по дороге на север. Временами он переходил на галоп, но затем вновь замедлял движение. Не остановившись в Дармштадте, он поехал по обширной плодородной равнине, в центре которой располагался имперский – то есть подчинявшийся не ландграфу, а императору, – богатый торговый город Франкфурт-на-Майне. На тех участках, где дорога шла лесом и было безлюдно, наездник ловко соскакивал с коня и, чтобы дать ему отдых, бежал рядом, держась за узду или за холку, что позволял ему высокий рост. Бежал он вровень с конем, со скоростью, превышавшей возможности обычного человека, что говорило о том, что русский студент – хорошо тренированный бегун. Мимо деревень и хуторов с остроконечными пряничными крышами он проезжал верхом, иногда пуская коня галопом.
Не задержался он и во Франкфурте и вечером проезжал уже Буцбахские леса. На полуночной дороге путь ему перегородили двое с пистолетами и, светя в лицо потайным фонарем, велели на грубом швабском диалекте слезать с коня и выворачивать карманы. Были это двое здоровых парней с маленькими глазками, низкими лбами и выпяченными подбородками – типичные немецкие бестии, и только шляпы, надвинутые на лоб, не позволяли различить, насколько они белокурые. И стояли они порознь, как опытные вояки, каких хватало в тогдашней Германии. Но будто гигантская темная птица слетела на них с коня, два глухих удара почти слились воедино, и два бездыханных тела остались дожидаться рассвета в дорожных лужах, их пистолеты же шаловливая фантазия великовозрастного студиозуса поместила сквозь прорехи в те места, которые для них не предназначались. Кошельки их перекочевали в карманы студента, вечно нуждавшегося в деньгах. Впрочем, очнувшись, они отнеслись ко всему произошедшему с ними как к обычным превратностям своего разбойного промысла.
Следующим утром, ни разу не передохнув, на усталом коне, преодолев сто тридцать верст, Лодья въезжал в университетский Марбург.
Город лежал в холмистой долине реки Лан. В XIII веке София Брабантская, дочь ландграфа Тюрингского и вдова герцога Брабантского, основала здесь свою резиденцию. Титул ландграфа обозначал независимого от герцогов правителя, чья власть была дарована самим императором. Ландграфы Тюрингии были наиболее известными из них, но в конце XIII века в результате войны с Брабантом их земли и титул унаследовали мейсенские маркграфы Веттины. Сыну Софии, Генриху I Дитя достался только Гессен. Башни его древней цитадели по сию пору господствовали над Марбургом. Когда Генрих навел в стране порядок, германский император утвердил титул ландграфа и за ним. С тех пор и пошли гессенские ландграфы.
Спустя два с лишним века после этих событий ландграф Филипп Великодушный, известный тем, что запретил на своих землях преследования ведьм, основал первый протестантский университет в зданиях бывших католических монастырей, расположенных на холме над Марбургом. По иронии судьбы, во францисканской школе в одном из этих монастырей обучался юный саксонец Мартин Лютер, будущий идеолог протестантизма. Ландграф Филипп поддержал его призыв к реформации церкви, впоследствии охватившей половину Германии. В 1529 году в этих же стенах произошел и спор Лютера о причащении с цюрихским пресвитерианином Цвингли, заложивший основы грядущей розни между лютеранами и более радикальными швейцарскими кальвинистами…
За прошедшие с тех пор еще два с лишним столетия университет приобрел известность не только как цитадель просвещения, но и как место, где нашли прибежище умы, далекие не только от религиозной ограниченности, но нередко и вообще от каких-либо этических начал. Люди, посвятившие себя познанию не только нашей физической реальности, но и того, что находится по ту сторону, за гранью, отделяющей освещенный солнцем мир от иного, где царит мрак и вечно движутся зловещие тени. Достаточно сказать, что в 1586 году здесь некоторое время преподавал знаменитый ноланец[3]3
Уроженец южноитальянского города Нолы, близ Неаполя.
[Закрыть] Джордано Бруно, великий исследователь потусторонних материй, спустя полтора десятилетия после этого сожженный в Риме инквизицией за чернокнижие и деятельность в пользу враждебной католикам британской короны.
И ныне одним из профессоров университета являлся философ, ученик великого Лейбница, чей ум по своей мощи и глубине разнообразных познаний не только не уступал разуму Бруно, но и превосходил его…
Лодья ехал по кривым улочкам, и опрятные пряничные франконские дома выглядели вышедшими из старинных сказок.
Впрочем, старина Марбурга была отнюдь не пряничной – всего век тому назад кровь здесь лилась широкой рекой, совсем так же, как в не забытую еще эпоху Петра Великого в России. В XVI веке, после смерти ландграфа Филиппа, его дети разбили Гессен на четыре ландграфства. Одно из них, а именно Гессен-Марбург, и стало причиной вражды между двумя другими – Гессен-Дармштадтом и Гессен-Касселем. По завещанию последнего правителя Марбурга, княжество следовало разделить между двумя этими братскими землями. Но шла ужасная Тридцатилетняя война между испано-австрийской империей Габсбургов, с одной стороны, и протестантскими государствами Германии и опорой протестантизма – Швецией, поощряемыми Францией кардинала Ришелье, с другой.
Упертая кальвинистка Амалия Елизавета Ганау-Мюнценбергская, внучка Вильгельма I Оранского, первого независимого правителя протестантских Нидерландов, была вдовой гессен-кассельского ландграфа Вильгельма V и регентшей при Вильгельме VI, правнуке Филиппа. Она являлась верной союзницей протестантской Швеции, а затем и Франции. Ландграфиня решила, что не будет делиться с лютеранином – тоже протестантом, хотя и более умеренным! – Георгом II Дармштадским. И под занавес Тридцатилетней войны началась кровопролитнейшая Гессенская война, где Кассель победил. Во время этой войны в княжествах погибло две трети населения, и особенно опустошен был Марбург, который – какая ирония! – в конце концов[4]4
На самом деле Марбург как раз захватил Кассель, но автору удобнее считать, что это был Дармштадт.
[Закрыть] после мирных переговоров отошел к Дармштадту. В итоге раздел княжества был произведен по завещанию его последнего правителя, и поэтому вся кровь лилась совершенно напрасно. После Тридцатилетней войны, поглотившей шесть миллионов человеческих жизней – половину населения Германии, в том числе две трети его на севере, в некоторых округах на несколько десятилетий официально было признано многоженство. И лишь недавно численность жителей Марбурга достигла уровня вековой давности – семи тысяч человек…
Оставив коня на городской конюшне, Лодья быстро дошел до основательного городского дома неподалеку от величественной протестантской кирхи. Он открыл дверь в этот дом не как квартирант, но как хозяин. Навстречу ему попалась молодая светловолосая женщина, спускавшаяся со второго этажа.
– О, майн либе Габриель! – воскликнула она, кидаясь ему на грудь.
– Майне либе Кати! – отвечал он, страстно целуя ее.
– О, от тебя опять пахнет зверем! Так всегда после охоты! – говорила она, гладя его широкие плечи.
– Да, мы охотились на зверя, милая.
– Но что случилось, мой дорогой, – ты приехал раньше. Не навлек ли ты на себя немилость наследника? – озабоченно спрашивала она.
– Нет, старый ландграф умер, и Людвиг стал правителем. Бедному студенту не место в его свите…
– Стало быть, ты сможешь больше учиться и быстрее станешь господином профессором!
– Да, Кати, – отвечал он. – Ты во всем видишь только перемены к лучшему!
Уроженец южноитальянского города Нолы, близ Неаполя.
На самом деле Марбург как раз захватил Кассель, но автору удобнее считать, что это был Дармштадт.
Глава 4. Философ
Лодья совсем немного пробыл со своей возлюбленной, дочерью домовладельца. Вскоре, умытый и переодевшийся, он бодро, будто не проскакал перед этим сотню с лишним верст, отправился в город. Над Марбургом господствовала зеленая Замковая гора. Некогда кто-то из старинных графов эпохи Каролингов, чье имя история не сохранила, построил на этом плато свое укрепление, на месте которого и возвела позднее пограничный замок, а затем резиденцию вдовая экс-герцогиня София. Лодья пошел к университету, оставляя замок по левую руку. Но на полпути он свернул и постучался в двери большого старого двухэтажного дома. Его впустила пожилая служанка. Этот дом снимал знаменитый Кристиан Вольф, философ, химик и математик, изгнанный из Прусского королевства за вольнодумство, чернокнижие и безбожие самим королем Фридрихом-Вильгельмом. Гневливый толстый коротышка король всегда был скор на решения: надоели вороватые цыгане – велел повесить всех их мужчин и перепороть всех женщин, и так и было сделано. И вот, посетив университет в Галле, про который давно ходили разные нелицеприятные сплетни, король не стал выслушивать многомудрые туманные поучения силезского уроженца, нового властителя студенческих дум, а велел Вольфу в двадцать четыре часа покинуть Пруссию, если не хочет окончить жизнь в петле. У короля-фельдфебеля, строителя Пруссии, кумиром которого был русский царь Петр, слово с делом не расходились, поэтому Вольф сел на коня и не останавливался, пока не пересек веймарскую границу. Для вящего спокойствия он перебрался подальше на запад – в Гессен-Дармштадт, где получил кафедру в Марбурге.
К настоящему времени Кристиану Вольфу, ученику знаменитого философа, математика и физика Лейбница, было около шестидесяти лет. Его высокое лицо, с могучим покатым лбом и мясистым носом, слегка обрюзгло, а фигура расплылась, но умный и проницательный взгляд по-прежнему тлел внутренним огнем, который с младых лет толкал его в пучину самых безумных изысканий.
– Добрый день, учитель! – приветствовал Лодья своего наставника, входя в заваленный бумагами кабинет.
– А-а! Габриель, входи! – приветливо кивнул старый философ, отрываясь от письменного стола, и Лодья уселся на грубо сколоченный стул напротив.
– Я пришел сказать, учитель, что срок моего пребывания здесь, по-видимому, истекает. Я вернулся из Дармштадта, прежнего ландграфа больше нет, на его место воссел наследник, и я не смогу уже составлять ему компанию на охоте. Моя учеба у вас тоже подошла к концу.
– Видимо, новое правление будет… удобнее для русской короны? – заметил Вольф. – Ходят слухи, что герцог Бирон, невенчанный муж императрицы Анны, хочет выдать свою дочь за сына нынешнего правителя, чему противился прежний старик ландграф?
– Да, разумеется. Как говорит мой покровитель, герцогу, как сторожевому псу, надо бросить хороший кусок, чтобы не рычал на новых хозяев…
– Ну что же! Он прав: все преходяще, мой друг, и императрица Анна тоже не вечна. Впрочем, похоже, чуя свой закат, она торопится окончательно уничтожить тех, кто может составить соперничество ее любимому Бирону. Ты знаешь, что извлечены из сибирской безвестности и казнены Долгорукие, некогда безуспешно пытавшиеся править из-за спины юноши Петра II. Да и твоему покровителю с его многочисленными талантами тоже стоит опасаться за свою жизнь, слишком ярким человеком он себя показал…
Помолчав, он продолжил:
– Вернемся к нашим делам. Скажу прямо: мне жаль терять такого ученика. Конечно, ученье проходило весьма быстро, с твоими-то талантами, когда ты за какие-то полгода заговорил, как на родном, на германском языке, затем на английском, голландском, французском, испанском, итальянском и греческом! Ты уже на третьем году делаешь такие химические опыты, к которым обычно подходят после десяти лет усердного занятия наукой, и это при всех твоих похождениях, отнимающих массу времени! А твой глубокий интерес к этой новой многообещающей силе – электричеству?! Здесь ты превзошел своего учителя, общаясь с голландскими кудесниками из Лейдена! Правда, говоря откровенно, последние полгода ты бил баклуши, проводя время на охоте с наследником. Но это не может быть тебе упреком, ведь наша учебная программа более чем выполнена. Я не буду перехваливать тебя, но считаю, что со временем ты станешь достойным соперником Роджера Бэкона, Джона Ди, и, возможно, даже приблизишься к великому Готфриду Лейбницу, моему незабвенному учителю!
– Уместно ли сравнивать невежу, не знавшего школы почти до двадцати лет, с гением, в детские годы без словаря прочитавшим «Историю Рима» Ливия на латинском языке, в четырнадцать поступившим в Лейпцигский университет, и на склоне лет создавшим машину, производящую сложные математические вычисления!
Эти слова слегка смутили Вольфа, он понял, что невольно задел самолюбие ученика.
– Между вами больше общего, чем ты полагаешь, мой друг, ибо Лейбниц по отцу был славянином, как и ты, – поторопился добавить философ, подслащая пилюлю. – Славянское племя выходит из умственной дремоты, чему и ты показатель. И я не хочу сказать, что ты, мой друг, в будущем не сравняешься с этим гением математики, хотя ты несколько чужд этой науки, но то, что твои способности в некоторой другой области не уступят способностям Джона Ди или Джордано Бруно, мне очевидно. Правда, ты почему-то не пожелал в должной мере развить их с моей помощью, хотя я был готов поделиться с тобой всем, что мне известно и в этой сфере…
– Благодарю вас, учитель, но я предпочитаю не надевать на свои природные способности узду и шоры системы, созданной слепцами, искавшими путь во мраке на ощупь.
– Ну, не такими уж слепцами они и были от рождения… О том же Бруно повествуют, что вовсе не случайно именно из Нолы, что расположена близ Неаполя, вышел тот, кто унаследовал древнее искусство магов Византии, прежде почти тысячу лет властвовавшей над этими землями… Однако, должен признать, что в каком-то смысле ты прав, ибо некоторые дарования твоей натуры весьма впечатляют, если не сказать – пугают…
При этих словах собеседник Вольфа сдавленно усмехнулся, и профессор вздрогнул.
– Вы говорили, учитель, что сможете сообщить мне некоторые факты, возможно, касающиеся меня, – сказал Гавриил. – Как будто они были почерпнуты вами из некоего зашифрованного источника, который удалось раскрыть?
– Конечно, мой друг! – отвечал Вольф, вынимая из ящика стола стопку пожелтевших листов, покрытых ровными латинскими строками, и пододвигая ее в сторону гостя. – Ты помнишь, что это и как было найдено с твоей помощью?
– Разумеется, учитель! – ответил Лодья и придвинулся ближе.
Он узнал эти листы, ведь он сам помог их обнаружить.
