Текст книги "Мы все - осетины"

Автор книги: Максим Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

А потом еще раз оглушительно рявкнул «шмель». Я невольно глянул в сторону огнеметчика, как раз вовремя, чтобы увидеть как он покачнулся на нетвердых ногах в момент выстрела, и тяжелая спарка почти клюнула землю. Темная, начиненная жидким огнем капсула вместо того, чтобы ударить по колокольне, вильнув в воздухе дымным хвостом влетела точно в раскрытую дверь церкви, прямо в толпу пытавшихся укрыться там от ужасов штурма детей и женщин. Казалось на секунду время остановило свой бег, я чувствовал, что на моих глазах случилось что-то жуткое, что-то непоправимое, но еще не мог в полной мере осознать умом что. Огнеметчик застыв в неустойчивой позе недоуменно смотрел пьяно выпученными из орбит глазами на дело своих рук. Грузины собравшиеся у техники на миг замолчали, видимо тоже еще не поняв, а только почувствовав, что произошло что-то из ряда вон выходящее, что-то неожиданное, неправильное. Мир замер, застыл вклеенной в янтарную смолу мухой. Лишь в воздухе продолжал рассыпаться последний хрустальный аккорд колоколов.

А потом внутри церкви ударил взрыв, и сразу за ним хлестнуло жадным языком пламя. Отчаянный вопль заживо горящих людей рванулся к чистому безоблачному небу, заставив меня невольно сдавить руками уши. Это не помогало, он был слышен и так. Откуда-то сбоку и снизу ударила автоматная очередь. Ах да, там же Руслан… Огнеметчик, так и не выпустив из рук опустошенной только что спарки ничком завалился на асфальт, конвульсивно подергиваясь. Что-то заорали, засуетились остальные грузины, нестройно в разнобой ударили штурмовые винтовки, дробя градом пуль кирпич окрестных домов. Из объятой пламенем церкви вывалились несколько надрывно визжащих на немыслимых высоких нотах горящих клубков, сквозь охватившее их пламя смутно можно было разглядеть очертания человеческих фигур. Женских, детских… Они тут же попали под град пуль, и их расшвыряло, разбросало в разные стороны, разрывая на части обожженные тела. Солдаты не видели врага, но продолжали бестолково лупить во все стороны из винтовок длинными очередями. Харкнули по церкви пробивая насквозь ее стены тяжелые пулеметы бронетранспортеров, внося свою лепту в царившую на площади ужасающую какофонию.

А Руслан все стрелял и стрелял, короткими убийственно точными очередями, сшибая одну пятнистую фигуру за другой. И вторя его выстрелам глухими ударами басил большой колокол. Звонарь продолжал отчаянно дергать за свои веревки и колокола не умолкали ни на секунду, заходясь в тревожно набате, до тех пор, пока один из БТРов не задрал вверх ствол своего пулемета и не обрушил на маковку колокольни гибельную, разносящую в пыль кирпичи очередь. Колокола взвыли под ударами пуль, словно живые, могущие чувствовать боль существа и затихли разодранные и перекошенные. На начищенном, ярко сверкающем на солнце боку большого багровой кляксой расплывалось кровавое пятно. Казалось, что колокол ранен вражеской пулей и рана эта еще кровоточит.

Я тоже вскинул было автомат и практически не целясь пустил несколько длинных очередей по бронетранспортерам, по мечущимся вокруг них людям. Но миг растерянности у противника уже полностью прошел, не зря все же их натаскивали до седьмого пота израильские и американские инструктора. Свинцовый вихрь пулеметных пуль обрушился на угол дома за которым мы затаились, замолотил по кирпичной кладке, вспорол и без того покореженный асфальт тротуара. Пулеметчик не видел нас, но верно засек направление откуда по его товарищам ударили пули и теперь пытался вслепую нащупать затаившиеся там цели. Надо было срочно отходить, преимущество в огневой мощи у противника было просто подавляющим и никаких шансов отбиться у нас с Русланом на этот раз не было. В который раз за сегодняшний день спасти нас могли только ноги.

Рванув за шиворот впавшего в боевое безумие и ни в какую не желавшего уходить ополченца, я буквально силой поволок его за собой, и тащил почти целый квартал, пока он не просипел натужно мне в ухо:

– Хватит, отпусти, сам пойду.

И как раз вовремя потому что от только что оставленного нами угла вслед уже зачастили выстрелы, а в переулок осторожно заглянула тупорылая морда грузинского бронетранспортера. Мы рванули с места, как два олимпийских спринтера. Не знаю, есть ли такой вид спорта, как бег по развалинам с оружием на время, но если есть, то за последние несколько часов мы наверняка поставили в нем не один мировой рекорд. Мы неслись не чуя под собой ног и не разбирая дороги. Спотыкались, падали, перекатывались по камням нещадно разбивая колени и локти, снова вскакивали и опять бежали. На этот раз грузины гнали нас, как охотники зайцев. БТРы, рыча движками и плюясь пулеметным огнем неслись вдоль по улице, пытаясь отрезать нас от спасительного частного сектора, где можно было затеряться в лабиринте заборов, двориков, садов и разрушенных домов. Пехота наседала сзади. Но мы все же успели первыми. Выхаркивая на бегу легкие, пришпоренные страхом, мы влетели в распахнутые настежь ворота первой частной двухэтажки и проскочив насквозь мощенный булыжником двор почти без задержек перепрыгнули двухметровый бетонный забор, утыканный поверху битым стеклом. Как это произошло, до сих пор не понимаю, просто в какой-то момент верхний край забора оказался у меня под ногами, а сам я оттолкнувшись от него полетел вниз и приземлился уже на другой стороне. Потом был еще один забор и еще… Какие-то завалы обгорелого оплавленного кирпича, поваленное дерево… Картины сменяли одна другую, как в вертящемся калейдоскопе, одно препятствие чередовалось с другим, другое со следующим. Уже давно стихли за спиной выстрелы и крики заблудившихся в этом лабиринте преследователей, не слышно было рычания моторов их брони, а мы все бежали вперед и вперед, запалено дыша, жадно хватая ртом воздух…

Бежали до тех пор, пока окончательно не кончились силы… И тогда я упал ничком на сухую жесткую землю, зацепившись носком кроссовки за торчащий из нее корень и так и не смог подняться… Просто лежал втягивая распяленным ртом воздух пополам с пылью и тут же отхаркивался, захлебываясь вязкой липкой слюной. Руслан опустился рядом, краем глаза я видел, как тяжело вздымается и опадает на выдохе его грудь, слышал вырывающийся из нее сиплый свист. Ему тоже досталось не слабо, не смотря на гораздо лучшую физическую форму, он сейчас был практически на пределе. Вообще ополченец за время нашей пробежки заметно осунулся и будто бы постарел, почернев лицом, под глазами легли глубокие тени, а зрачки превратились в черные точки, острые, как жала рапир. Он смотрел куда-то мимо меня, мимо перекосившегося от разрыва мины, с огромной дырой в крыше, дома, мимо всего, что нас окружало. Это был взгляд в никуда, пустой и страшный.

– Суки, суки, суки… – быстро-быстро шевелились в хриплом шепоте его губы.

А потом он как-то резко, рывком отвернулся от меня и согнувшись, спрятал лицо в ладонях. Плечи его мелко затряслись. Я к тому времени уже продышавшись смог перевернуться набок и, оперевшись на руку, принять сидячее положение. Легкие еще разрывались от боли, но это было уже терпимо. С минуту я тупо смотрел на то, как вздрагивает раскачиваясь из стороны в сторону широкая спина ополченца. Я не знал, чем могу ему помочь. Не знал, что делать дальше, как жить после всего, что мы только что видели. Даже убитый собственноручно давний кошмар, поблек перед лицом трагедии заживо сожженных людей. Заживо сожженных в церкви, там, где они, отчаявшись получить помощь и защиту от людей, искали ее у бога. Бог не смог им помочь, или не захотел, а может просто был занят какими-нибудь другими делами. Точно так же как тогда, семнадцать лет назад, на горной дороге. «Но ведь все-таки он сегодня покарал того убийцу? – пришла в голову вялая мысль. – Значит есть все же на свете какая-то высшая справедливость?» Ага, с отсрочкой приговора на семнадцать лет…

Оглянувшись на все еще давящегося рыданиями Руслана, я нерешительно положил ему на плечо руку. Я не знал, что сказать, чем его утешить, как вернуть в нормальное состояние прошедшего войну тертого и битого жизнью мужика, рыдающего сейчас, как ребенок. Почувствовав прикосновение моей руки, Руслан дернул плечом, сбрасывая ее и с усилием отнял ладони от лица, обернувшись ко мне. Слез видно не было, глаза были сухие и лихорадочно блестели, температурным, горячечным блеском.

– Они ответят, – едва слышно шепнули спекшиеся, потрескавшиеся губы. – Они ответят за все!

Он вскочил на ноги и бросив мне через плечо:

– Пойдем! – быстрой, нервно подергивающейся походкой целеустремленно зашагал вперед.

– Постой! Куда ты? – мне стоило изрядных усилий его догнать.

В ответ на мой вопрос ополченец лишь мотнул вперед головой, продолжая шагать, как заведенный.

– Но так же нельзя, – пытался я его образумить. – Куда ты идешь? А вдруг там грузины? У нас патронов почти не осталось… Хоть об этом подумай!

Но он все шел и шел вперед, молча отмахиваясь от меня, как от зудящей у самого уха надоедливой мухи. Пришлось ухватить его за рукав и рывком развернуть к себе.

– Послушай меня, Руслан! Послушай! – уже почти умолял его я. – Надо остановиться и спокойно все обдумать. Решить, куда, в какую сторону идти. Где могут еще оставаться наши. Мы уже, кажется, весь город насквозь пробежали и нигде нет и следа ваших войск. Значит мы не там ищем, не могли же всех уничтожить. Надо просто подумать, где они сейчас. Где могли закрепиться? Понимаешь?

– Нечего думать, – отрезал он тусклым безжизненным голосом. – Нет никаких планов, нет единого командования, ничего больше нет… Есть грузины, и есть автомат… Это все! А больше ничего и не надо. Пойдем туда, где услышим стрельбу. Если стреляют, значит, там еще кто-то бьется и пара лишних стволов не помешает. Вот такой план!

– Но это безумие! – я попытался еще раз до него достучаться, вернуть из-под неподвижной маски отчаявшегося, готового умереть человека, прежнего, живого и деятельного Руслана, однако не преуспел.

– Если ты боишься, можешь со мной не ходить, – безразлично пожал он плечами, разворачиваясь ко мне спиной.

Больше я от него ничего не добился, он просто отстранял меня и снова шагал вперед, целеустремленно и тупо, словно заводная игрушка. Он так и будет идти, до тех пор, пока его не остановит грузинская пуля. А больше никто и ничто в этом мире не смогут сейчас его ни остановить, ни хотя бы отвлечь.

Перестрелку мы и впрямь скоро услышали, причем где-то совсем рядом, судя по звукам, чуть дальше от нас, на параллельной улице. Злобно тараторил, частил тяжелый пулемет, слышался вой танковой турбины и зубовный скрежет гусениц по асфальту. В ответ хлопали ставшие уже привычными звонкие одиночные выстрелы «калашей», да изредка рвали воздух гулкие разрывы ручных гранат. Штурмовых винтовок грузинской пехоты что-то не было слышно. Интересно, что бы это такое могло значить? Одиночный грузинский танк, оторвавшийся от пехотного прикрытия, или где-то его растерявший, напоролся на группу ополченцев? Так получается? Хотя, чего там гадать, сейчас все сами увидим.

Услышав близкую стрельбу, Руслан вскинулся всем телом и поудобнее перехватив автомат рванул в ту сторону. Несмотря на все пережитое, на задавленный стрессом рассудок, боевые навыки привитые войной похоже прочно сидели в нем на уровне подкорки. Ополченец не просто побежал на встречу доносившейся с параллельной улице стрельбе, он заскользил пригнувшись и изготовив к бою автомат, ловко перемещаясь вдоль стен уцелевших домов, словно бы перетекая от укрытия к укрытию. Я смотрел на него с легкой завистью, мне так двигаться, увы, не дано. Тоже, конечно, не пальцем деланный и за сегодняшний, только еще начинающий день уже успел многое пережить и многому научиться, а вот не дано. Тут даже пытаться бессмысленно, все равно, что беспородной дворовой шавке соревноваться в беге с элитной борзой, срам один и больше ничего. Однако, делать нечего, пристроившись в нескольких метрах сзади, я, как приклеенный следовал за ведущим в готовности, если будет необходимо прикрыть его огнем.

Уж не знаю, какое бы прикрытие я смог обеспечить случись чего, с одним-то единственным магазином, но слава богу пострелять в этот раз нам уже не пришлось. Все закончилось раньше, чем мы добрались к месту действия. Успели аккурат к последнему акту разыгравшейся на параллельной улице драмы.

Как уж угораздило этих танкистов потерять в горячке боя свое пехотное прикрытие, но танк, действительно, оказался один одинешенек. Сбитая удачным попаданием из гранатомета правая гусеница, размотавшаяся пыльными траками далеко вперед, и покореженная ведущая звездочка, напрочь лишили его подвижности, и теперь охромев, он лишь бестолково крутился на одной гусенице посреди улицы, огрызаясь из пулемета по мелькавшим тут и там в окнах домов, проемах подъездов и арках проходных дворов фигурам ополченцев. Те, понимая видимо, что добыча от них уже не уйдет, не спешили, обкладывая бронированного монстра со всех сторон, поддразнивая автоматным огнем и этим своим беспорядочным мельтешением, заставляя экипаж нервничать и бестолково расходовать боеприпасы.

В тот момент, когда мы осторожно высунули носы из-за прикрывающих нас развалин на улицу, как раз наступил закономерный финал. Зашедшие танку в тыл гранатометчики ополченцев синхронно ударили с нескольких точек, располагавшихся на вторых и третьих этажах окрестных домов, прямо по решеткам моторного отсека бронированного колосса. Почти в упор, сверху вниз, мечта, а не позиция. С душераздирающим воем несколько огненных мячей одновременно шарахнули в корму танка, заставив его вздыбиться, как норовистую лошадь, и тут же тяжело рухнуть проминая мощными катками асфальт. Корпус танка моментально окутался жирным с хлопьями черной копоти дымом, шибанул в нос едкий химический запах горелой изоляции. Торжествующе взревели засевшие вокруг ополченцы.

А потом железные крышки танковых люков с грохотом откинулись и наружу полезли фигуры в черных комбинезонах с шлемофонами на головах. Впрочем сбежать никто из танкистов так и не успел, так что зря они торопились, может даже было бы им лучше и вовсе не вылезать. Хлынувшие сплошным потоком буквально со всех сторон разномастно одетые ополченцы, захлестнули замерший танк мощной приливной волной. С руганью и воплями ярости трех танкистов цепляя за руки и за ноги стащили с брони. Там, куда они упали, толпа разом взбурлила возбужденными водоворотами, не было слышно ни одного выстрела, только деловитое натужное сипенье, звуки ударов, да жалобные вопли. Вопли впрочем, почти тут же прекратились, минута и людской поток отхлынул от танка, оставив на земле три изувеченных, в буквальном смысле растерзанных тела.

Полумрак подвала лишь слегка разгоняют горящие кое-где вдоль его стен керосиновые лампы. Черные струйки копоти рисуют на серых бетонных плитах причудливые вензеля. Прислоняюсь к холодной, чуть влажной стене спиной, откидываюсь на нее и с наслаждением закрываю глаза, только сейчас до меня доходит, что за последние двое суток я спал, дай бог часа три, никак не больше. Голова тяжелеет, проваливаясь в свинцовую дремоту. Пытаюсь с ней бороться, широко распяливаю глаза, трясу башкой, словно отгоняющий слепней мерин, пытаюсь прислушиваться к ведущимся вокруг разговорам. Мне надо дождаться возвращения Руслана, ополченец ушел разговаривать с командованием держащего здесь оборону отряда, там можно сказать сейчас решается дальнейшая наша судьба, а я тут того и гляди отключусь и буду спать, спать, спать… Нет, спать нельзя! Я и не буду, вот сейчас только на секунду закрою глаза, чтобы прекратилось это назойливой жжение в воспаленных, опухших веках… Всего на секунду, и все… Я не усну, я буду внимательно слушать, что происходит вокруг… Просто посижу с закрытыми глазами… Совсем чуть-чуть…

– Эй, русский!

Кто-то настойчиво трясет меня за плечо. С трудом разлепляю непослушные веки, пытаюсь сфокусировать мутный, плывущий взгляд. Черт, все-таки вырубился, не дождался.

– Эй, русский! Подъем!

Наконец из плавающей перед лицом туманной мглы материализуется улыбающееся лицо Руслана.

– Ну и здоров же ты дрыхнуть, герой. Еле тебя добудился. Вот держи, обедать пора!

Рефлекторно сжимаю пальцами сунутую мне прямо в руки консервную банку, в нос бьет неповторимый аромат разогретой армейской тушенки. Не нынешних соевых подделок, а той, из настоящего мяса, памятной по давнишней военной службе. Похоже, осетины распотрошили какой-нибудь еще советский склад НЗ, сейчас таких консервов уже не выпускают, навострились разбавлять мясо туалетной бумагой, сволочи. С наслаждением втягиваю раздувающимися ноздрями запах мяса. Постепенно прихожу в себя, возвращается способность мыслить, а вместе с ней и память. Благодарно улыбаюсь Руслану, но все же уточняю:

– Ты хотел сказать завтракать, наверное? До обеда еще дожить надо!

– Завтрак, ты уже продрых, соня, – смеется он, хитро подмигивая.

Удивленно кошусь на тикающие на его запястье часы. Стрелки подползают к трем часам пополудни. Вот это ни хрена себе, прикрыл на секунду глаза. Пять часов, как с куста, даже и сам не заметил. То-то организм себя гораздо бодрее чувствовать стал, даже тяжесть в голове потихоньку ушла. Ну, ладно, проспал, так проспал, чего уж теперь. Хватаю заботливо вставленную в банку алюминиевую ложку и зачерпываю плавающее в растопленном жире мясо. С наслаждением пережевываю, давясь и стараясь побыстрее проглотить попавший в рот кусок. Только сейчас я ощутил насколько голоден. Несколько ближайших минут мне не до расспросов об окружающем мире, я полностью поглощен процессом поедания тушенки, и лишь когда банка показывает блестящее жестяное дно, я начинаю есть более размеренно, сыто отдуваясь и посматривая по сторонам.

Тянущийся под зданием разрушенной школы подвал буквально набит самыми разными людьми: тут и местные жители, сбежавшиеся сюда в поисках защиты, и ополченцы, вымотанные до предела ночными боями, и черные комбинезоны спецназа осетинского МВД… Короче каждой твари по паре… Сбродный отряд из нескольких групп местных ополченцев, добровольцев из Северной Осетии и бойцов местного спецназа, общим числом человек около сотни, закрепился здесь в самом начале штурма. Школа была расположена довольно удачно с точки зрения обороны. Подходы хорошо просматривались, а толстые стены выстроенного еще на заре коммунизма здания представляли собой достаточно надежную защиту от осколков и пуль. Минимально дооборудовав в фортификационном отношении первый этаж и подвал осетины смогли укрепиться здесь достаточно прочно и выдержали несколько грузинских атак. Финал последней с использованием танковой поддержки, мы с Русланом наблюдали лично. Грузины предпочли не связываться с отчаянно дерущимся гарнизоном и просто обтекли здание школы по периметру, закрепившись в соседних домах. Теперь оттуда изредка постреливали по позициям на первом этаже пулеметчики и снайпера. Им отвечали редким автоматным огнем дежурившие у импровизированных бойниц ополченцы. С разнесенного в пыль второго этажа, пытались работать двое спецназовцев, вооруженных снайперскими винтовками, но без особого успеха.

Основная же часть защитников школы сейчас отсиживалась в относительно безопасных подвальных помещениях. Тут же развернуто было что-то вроде пункта выдачи продовольствия и маленького лазарета для раненых. Лазарет представлял из себя несколько раскладушек и матов из школьного спортзала набросанных в дальнем углу. На них вповалку лежали тяжелораненые бойцы, резко выделяясь в подвальном полумраке кипельно-белыми бинтовыми повязками. Оттуда слышалось неразборчивое бредовое бормотание, тихие сдавленные стоны, тянуло тяжелым густым духом крови и смерти. И ополченцы, и прячущиеся в подвале женщины с детьми старались лишний раз в ту сторону не смотреть, а если надо было пройти мимо по какой-нибудь надобности, то прижимались аж к противоположной стенке, только бы быть оттуда подальше. Усталый фельдшер в грязном, перепачканном бурыми пятнами белом халате сидел между матами и раскладушками на деревянном ящике и тяжело раскачивался всем телом из стороны в сторону. Он тоже смертельно хотел спать, но за ранеными требовалось постоянно присматривать, а заменить его было некем. Поэтому фельдшер периодически взбадривал себя какими-то мелкими разноцветными таблетками, которые глотал целыми упаковками и от этого на некоторое время становился энергичным и возбужденным, правда, чем дальше, тем быстрее проходило действие этого чудо-средства.

Ополченцы сидели сбившись в тесные кружки, лица их были мрачны и угрюмы, вообще по всему подвалу незримо витал давящий дух безысходности, обреченности и поражения. Спецназовцы, более выдержанные, устроившись тут же на полу, нарочито громко обсуждали, когда нужно ждать в городе русские танки. Подсчитывали часы и минуты необходимые на подъем по тревоге и распределение боевых задач, вычисляли среднюю скорость колонн бронетехники во время движения по горным дорогам… Цифры у них получались каждый раз разные, но все более и более утешительные… По их прогнозам танки должны были оказаться здесь с минуты на минуту… Ополченцы, для которых, как я понял, это все собственно и говорилось, смотрели на спецназовцев хмуро, исподлобья… Они уже не верили в помощь, они не верили в русские танки и практически смирились с тем, что совсем скоро умрут. Все понимали, что следующего штурма им не пережить. Слишком мало оставалось патронов, слишком ненадежны были оборудованные укрытия, вряд ли могущие защитить от огня прямой наводкой из танковых пушек… Все, более менее разбиравшиеся в военном деле, отдавали себе отчет, что до сих пор удержаться им удалось только потому, что грузины еще не брались выковыривать их отсюда всерьез, решив оставить напоследок и просто заблокировав со всех сторон своими постами. Вообще стрельба в городе потихоньку стихала. Артиллерия давно уже не била по кварталам, опасаясь нанести удар по своим, а редкие очаги обороны, грузины тщательно обкладывали со всех сторон, так же, как и эту школу. Практически город был взят. Осталось только додавить сопротивление в отдельных местах. Но это уже локальные тактические задачи, мало влияющие на общее положение дел.

Руслан ткнул меня локтем в бок, оскалился невесело:

– Ну что, русский, вместе умирать будем. Что-то не торопятся твои земляки нам на выручку. Видно, не судьба…

Я в ответ безразлично пожал плечами. Что я мог ему сказать? Что я не отвечаю за невыполненные обещания своего президента? Что верю в то, что российская армия все же придет? Что она на подходе и просто задерживается? Повторить тот расчет времени, что в угоду летящим минутам все больше и больше увеличивали пытающиеся таким образом успокоить гражданских, предотвратить неизбежную панику, спецназовцы? Если честно, то я не верил, что Россия все же вмешается, что рискнет пойти против столь важного для нее в последние годы мнения мирового сообщества, что покажет наконец свою военную мощь, огрызнувшись в ответ на задуманную новыми хозяевами планеты масштабную провокацию. Не верил, и не хотел ни в чем убеждать тех кто был вокруг… Вообще не хотел обсуждать эту тему. Я просто готовился умереть вместе с ними. Биться до последнего патрона и погибнуть в бою. На этот раз я перешел невидимую границу, поступил так, как велело мне сердце, и теперь намеревался до конца исполнить взятые на себя обязательства. Назвался груздем, полезай в кузов. И никак иначе. К сожалению, а может быть к счастью, нет сегодня рядом со мной мудрого, ответственного за мою непутевую жизнь старшего лейтенанта, который так же, как семнадцать лет назад, заставил бы меня отойти в сторону, просто смотреть, не вмешиваясь в чужой, не нужный конфликт. Увы, теперь уже так не прокатит, я сделал свой выбор, когда взял в руки оружие раненного ополченца. И очень символично, что это оказался тот самый автомат, что уже не выстрелил однажды там на горной дороге. Сегодня он полностью вернул свое, взяв жизнь того человека, который тогда остался в живых лишь по слабости моего мальчишеского характера. Теперь кончено, долги розданы, совесть чиста, а мысли ясны и холодны, как хрусталь. Больше ничего не связывает меня с этим миром, пуповина лопнула, я свободен и умру без протестов и сожалений. Умру, как и положено мужчине и воину, с оружием в руках, защищая правое дело… И думаю, такой перспективе можно лишь позавидовать. Мертвые срама не имут… Сегодня я сделал все, что только мог, и стыдиться мне нечего…

Увлеченный этими мыслями я не сразу обратил внимание на доносившийся с улицы грохот и лязг и очнулся лишь когда ударили длинные заполошные очереди тут же потонувшие в частой и деловой пулеметной скороговорке. Знакомым с ночи звонким басом отплюнулась наверху танковая пушка. Раз, затем еще раз… Вновь гулко взвыл пулемет…

Ну вот и все… Похоже, за нас взялись всерьез… Вряд ли у ополченцев осталось достаточно гранатометных выстрелов, чтобы остановить еще одну танковую атаку. А уж если она будет нормально поддержана пехотой, а судя по захлебывающимся злобой голосам штурмовых винтовок сверху, так оно в этот раз и есть, то результат схватки можно очень легко предсказать. Руслан криво ухмыльнувшись мне одними губами медленно поднялся на ноги, потянул за ремень лежащий на полу автомат. В глазах ополченца стыла глубокая, смертельная тоска…

– Ну что, русский? Пойдем, погуляем на последок…

– Пойдем, – согласно выдохнул я, поднимаясь и разминая затекшие плечи.

Вот и все… Счет пошел на секунды… Нам их уже не сдержать. Осталось только пойти и умереть достойно, так, как и подобает мужчинам. Других вариантов просто-напросто нет. Опять очень захотелось прочесть какую-нибудь молитву, перекреститься хотя бы… Слаб человек, так и хочет примазаться к им самим изобретенным высшим силам, заручиться их поддержкой и защитой… «Стыдно мне, что я в бога не верил, горько мне, что не верю теперь…» Ну, да ладно, видно не судьба, предстану перед небесным судом какой есть. Всплыло на мгновение перед мысленным взором серьезное, внимательно глядящее мне прямо в глаза лицо Луизы, но я тут же постарался отогнать от себя непрошенное виденье. Нет, только не это, не думать о ней, не вспоминать, иначе не хватит сил сделать то, что я сделать должен… Девочка поймет и простит, забудет, найдет себе нормального парня и будет счастлива… Еще и поэтому, я сейчас должен пойти туда, где надрывно ревут моторами и лязгают гусеницами грузинские танки, для того, чтобы у нее все было хорошо… Ну, давай же, пошли! Ну!

Первый шаг дается с трудом. Я плыву в зыбком мороке нереальности, словно в призрачном мираже. Аккуратно обхожу стороной сжавшихся в ужасе женщин, прячущих в ладонях головы своих детей, тискающих их в судорожных объятиях в тщетной попытке укрыть, защитить…. Шаг, еще шаг… Впереди медленно поднимается с пола, затянутый в черное спецназовец, деловито проверяет свой автомат, передергивает затвор, улыбается мне как-то жалко и неловко и тоже делает шаг… Туда, где от ведущей наверх лестницы расползается яркое пятно солнечного света. Медленно, двигаясь как в толще воды, мы один за другим поднимаемся и уходим в этот свет, навстречу лязгающим наверху, плюющим огнем и смертью танкам. Слабая человеческая плоть против бездушной брони. Шаг, еще шаг… Ополченец со спутанной седой бородой приникает губами к маленькому нательному кресту, что-то шепчет над ним и бережно прячет обратно за пазуху, кладет ладонь на ложе лежащего рядом охотничьего ружья, поднимается… Я прохожу мимо… Шаг, еще шаг… Пятно солнечного света все ближе… Я ухожу в свет… Голова пустая и легкая, меня как будто уже и не существует, просто бесплотный дух движется молчаливой тенью через пронзаемое тусклым огнем керосинок темное пространство подвала… Шаг, еще шаг… Малыш, едва держащийся на неуверенных по-детски кривоватых ножках широко распахнутыми глазами смотрит на меня, тянет пухлую ручку, что-то по-своему гукает. Улыбаюсь ему, привычно растягиваю мышцы лица, прохожу мимо. За спиной юная черноволосая девушка испуганно охнув хватает ребенка, утыкает его розовое личико куда-то между своих маленьких остро торчащих под темной блузкой грудей, что-то тихо шепчет ему на ухо. Над головой ревут, надсаживаются моторами танки. Шаг, еще шаг…

Пятно свет все ближе, я уже заношу ногу, чтобы ступить на него, и вдруг сверху кто-то пронзительно кричит:

– Русские! Русские идут!

Я так и замираю, неуклюже балансируя на одной ноге и даже не замечая этого. Рядом со мной в неестественных неловких позах, как в детской игре «Замри», застывают спецназовцы и ополченцы. На лицах нерешительные недоверчивые полуулыбки. Люди полностью обратились в слух, глаза воровато косятся по сторонам, слышали ли остальные? Может быть долетевший сверху голос это просто галлюцинация порожденная воспаленным измученным ожиданием мозгом. Но тут вновь долетает уже громче и увереннее:

– Русские пришли! Ура! Русские! Победа! Победа!

Хриплые голоса нестройно ревут, перекликаются наверху. Теперь уже ошибки быть не может, и я вдруг опускаюсь прямо посреди подвала на холодный и пыльный бетонный пол, вытягиваю враз ослабевшие, дрожащие противной мелкой дрожью ноги. Наверху грохочут, воют турбинами танки. «Только это не грузинские танки…» – неожиданно ясно осознаю я, и меня всего начинает колотить, пронзать изнутри дрожью. Наверное, это выходит страх, я не знаю… А потом накатывает дикая эйфория, хочется орать во весь голос, куда-то бежать, хлопать себя ладонями по ляжкам. Я вдруг необычно ярко осознаю, какая прекрасная штука жизнь. Даже в полутемном подвале, воняющем свежей кровью и пороховой гарью, даже под стоны раненых и грохот танков… Как хорошо жить, господи, какое же это на самом деле счастье!

А наверху продолжает греметь на все лады:

– Русские пришли! Русские! Победа!

Еле-еле протиснувшись к лестнице, подхваченный водоворотом рвущейся наверх толпы, выбираюсь из подвала. Короткий коридор первого этажа, заложенные кирпичом и мешками с песком окна, просторный холл и вот, наконец, яркий бьющий в лицо солнечный свет. Я останавливаюсь на высоком школьном крыльце и смотрю на происходящее вокруг сверху вниз. На углу площади жирно чадит свесив набок разбитую башню грузинский танк. Два похожих на него как братья бронированных монстра застыли рядом угрожающе поводя по сторонам пушками. Вот только на одном из них болтается под легкими порывами ветра прицепленный к антенне трехцветный флажок. Бело-сине-красные полосы непривычно бьют по глазам, надо же, всего три дня прошло, как из дома, а успел отвыкнуть. Перед школой творится нечто невообразимое. Рядом с крыльцом остановился крашеный в камуфляжные разводы БТР. Вокруг него жиденькая цепочка солдат в пятнистой форме и бронежилетах. Из-под расстегнутых воротников ярко высверкивают бело-голубые тельняшки. Солдат уже со всех сторон облепили что-то орущие, в конец обезумевшие от радости ополченцы, спецназовцы, добровольцы. Их обнимают, хлопают по плечам, тискают им руки, что-то кричат, порываются качать. Те вяло отбиваются, переглядываются со смущенными улыбками. С непередаваемым наслаждением вглядываюсь в такие родные курносые лица, выдающиеся вперед азиатские скулы, орлиные кавказские профили, веснушчатые рязанские морды… Русские пришли!