Текст книги "Мы все - осетины"

Автор книги: Максим Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

На первого убитого ополченца мы наткнулись всего за один квартал от нашей гостиницы. Невысокий худой, словно высохший человечек болезненно скорчившись лежал прямо на дороге. Там, где застала его смерть. Руки его были плотно прижаты к животу и в первый момент мне показалось, что там, на его животе словно кто-то разбил трехлитровую банку со смородиновым вареньем. Загустевшая черная масса застыла продавившись между его сведенных судорогой пальцев, широкими жирными пятнами изляпала рукава пятнистой куртки, лениво стекла на брюки, и щедро расплескалась по асфальту. Лицо убитого было жутко исковеркано гримасой страданья, рот широко распялен в каком-то нечеловеческом зверином оскале, будто он в последние секунды своей жизни пытался укусить асфальт. Возможно так оно и было, потому что верхние передние зубы убитого оказались неровно изломаны, а рот наполнен запекшейся кровью.

Фима шедший впереди по-бабьи тонко вскрикнул, чуть не споткнувшись о труп, и шарахнулся в сторону, на ходу отмахиваясь руками, словно пытаясь отогнать внезапно нахлынувший морок. Я к таким вещам более привычен, но и меня открывшаяся картина весьма впечатлила. Давненько подобного не видал, пропала уже закалка. Хорошо бы просто пройти мимо, не дыша носом и для верности еще и отвернувшись, но сейчас позволить себе подобную роскошь я не мог. Цыкнув на одноклассника, чтобы прекратил верещать и не вздумал упасть в обморок, я склонился над убитым с усилием перевернув его на спину. То что я искал, попалось на глаза почти сразу. На правом бедре ополченца висела тяжело топорщащаяся кобура, обычная армейская, под ПМ, даже кожаный ремешок которым пристегивают пистолет к ремню, дисциплинированно тянулся к поясу мертвеца. Я одобрительно кивнул, правильный был мужик, основательный, без дешевых понтов, сразу видно. Застежка кобуры поддалась легко, и через секунду «макар» оказался уже у меня в руках. Не обращая внимания, на укоризненные Фимины взгляды, я сноровисто осмотрел оружие. Вроде все было в порядке, теперь отцепить карабин ремешка от антабки, окончательно освобождая оружие, и проверить магазин. Выщелкнув обойму я быстро провел по ней большим пальцем пересчитывая количество патронов. Все правильно – восемь штук.

«Еще один может быть в стволе. Так частенько делают, увеличивая боезапас, загоняют патрон в ствол, а в магазин потом дозаряжают еще один. На всякий случай проверь», – спокойно и деловито посоветовал тот, что жил теперь у меня внутри.

Я послушно щелкнул предохранителем и оттянул назад затвор. Звонко цокнув латунным боком гильзы по асфальту, из патронника выпал еще один, девятый патрон. Да, этот новый Андрей плохих советов не давал, в этом я уже успел убедиться. Обратно в ствол выпавший патрон я запихивать не стал, просто подобрал его и бережно пристроил в кармане. Потом, подумав, вытянул из кобуры ополченца запасную обойму, тоже отправив ее в карман. Вот теперь вроде бы все. Я огляделся в надежде обнаружить еще и автомат убитого, не собирался же он воевать с одним пистолетом? При всем уважении к товарищу Макарову, сконструировавшему этот образец отечественного стрелкового оружия, должен сказать, что для серьезной перестрелки оно весьма мало пригодно. Разве что застрелиться, чтобы не попасть в плен… Хотя знающие люди говорят и это не всегда получается. Помню, слышал историю про одного прапора, который решив покончить счеты с жизнью, уж не помню сейчас по каким мотивам, взял и выстрелил себе в башку из табельного ПМа. Но то ли угол подобрал неудачный, то ли черепная кость у него оказалась слишком крепкая, только пуля лишь мазнув его голову по касательной безобидно ушла в небо, а сам прапорщик приобрел вместо вожделенной дырки в черепе лишь тяжелую контузию, сделавшую его инвалидом. Но это все так, шутка юмора! Сейчас же меня волновал гораздо более насущный вопрос посильного вооружения на случай различных превратностей судьбы, которых в атакуемом неприятелем городе может даже на долю нейтралов выпасть столько, что хватит черпать неприятности полной ложкой до скончания жизни, которая, кстати сказать, может тоже вдруг стать весьма и весьма короткой. ПМ – это, конечно, серьезно лучше, чем ничего, но в перестрелку с вооруженным автоматическим оружием противником с этой пукалкой вступать однозначно не рекомендуется. Имеются гораздо более простые способы самоубийства. Так что в дополнение к найденному пистолету хорошо бы поиметь что-нибудь еще.

К моему немалому огорчению автомата рядом с убитым не обнаружилось. Скорее всего оружие сразу прихватили его же товарищи, не один же он добирался до позиций. Лишний ствол им, понятно, не в тягость. А пистолет в горячке они, скорее всего, просто не заметили. Ну да ладно, не все сразу. Я улыбнулся про себя, вспомнив разные компьютерные стрелялки, в которых герой начинает игру практически голым попутно находя и добывая в бою все более продвинутое оружие и мощную броню. Похоже, сейчас мы были как раз в таком положении. Вот только в отличие от виртуальных героев у которых в запасе неограниченное количество аптечек, промежуточных сохраненок и на худой конец перезагрузок, жизней у нас с Фимой имелось всего по одной на брата, так что очень желательно пройти предложенный судьбой квест с первой попытки.

Я сунул пистолет сзади за пояс джинсов, так носили оружие герои американских боевиков, поэтому я даже не задумался ни на секунду, проделав этот жест чуть ли не машинально. Против ожидания неумолимая правда жизни и тут внесла свои коррективы. Засунутый таким образом за пояс пистолет держаться там не желал, все время норовил сползти глубже в штаны и немилосердно тер поясницу. О том, чтобы с ним в таком положении еще и бегать вообще речь не шла. Да, проблемка… Вот из таких незаметных на первый взгляд мелочей, на самом деле и складывается то, что называют жизненным опытом… Можно было, конечно, содрать с убитого ополченца ремень с кобурой. Так получилось бы гораздо удобнее, но пряжка ремня находилась где-то в центре черно-бурого месива все еще лениво вываливающегося у него из живота. Я и так-то едва сдерживал рвотные позывы, когда лез за стволом в кобуру, а уж запустить пальцы в эту кашу было наверняка выше моих сил. Держа пистолет в руках, я напряженно задумался. Ну не было у меня опыта общения с этим видом оружия, не дают такого срочникам в армии.

«Ты его на бедре пристрой за пояс, – тут же вклинился мой новый советчик. – Так чтобы он рукояткой в подвздошную кость упирался, и ремень затяни посильнее, тогда не выскользнет и мешаться не будет».

Попробовал, вроде действительно получилось, нагнулся несколько раз вперед, назад, подпрыгнул. Ничего, держится и двигаться не мешает. Интересно, откуда мое новое я все это знает? В каком-то давно забытом мною фильме увидело? Или может в книге прочло?

Фима глядел на меня настороженно.

– Знаменский, зачем тебе сдался этот пистолет? В кого ты стрелять собрался?

– Эх, Фимка, был бы пистолет, а в кого из него стрелять всегда найдется, ты уж мне поверь, – грустно улыбнулся ему я.

– Вот в это я как раз очень даже верю, – сухо отозвался мой одноклассник. – Чувствую, втянешь ты меня в историю, боевик хренов.

– Ладно, не бзди, пошли лучше быстрее, итак сколько времени здесь потеряли.

Мы осторожно зашагали дальше. Перестрелка с окраин еще сместилась ближе к центру, и теперь отдельные выстрелы звучали уже совсем близко, слышны стали сухие хлопки ручных гранат и гулкое уханье гранатометов. Драка впереди, похоже завязывалась нешуточная. Пистолет и впрямь ничуть мне не мешал, уже через несколько шагов я полностью приноровился к его увесистой основательной тяжести, рождавшей внутри какое-то мрачное спокойствие, ощущение уверенности в собственных силах. Пусть оно и было насквозь обманчивым в данных условиях, но все равно я был оружию за него благодарен. Это оказалось как раз тем, чего мне сейчас отчаянно не хватало. Ведь говоря по чести это я только перед Фимой старался выглядеть смелым и решительным, точно знающим, что дальше делать, внутри же продолжал корчиться страх. И это вовсе не удивительно. Нормальная человеческая реакция на резкое изменение привычной, устоявшейся обстановки, причем изменение отнюдь не в лучшую сторону. Что презрительно щуритесь? Ну не супермен я вовсе, не супермен… просто обычный человек, которому, так же как и вам до судорог хочется жить. Понимаете, жить, а не совершать головокружительные подвиги по голливудским стандартам, невозмутимо пожевывая кончик торчащей изо рта спички.

Когда добрались до гостиницы, выяснилось, что мы далеко не первые такие умники. В холле народу было полно. Ближе к открытым дверям в подвал испуганно жалась пестро одетая кучка журналистов. Причем вели они себя как-то неправильно, не характерно для наглой и нахрапистой пишущей братии, и это сразу же бросалось в глаза, ну просто резало взгляд. Что-то тут явно было не так… Оглядевшись по сторонам я быстро обнаружил причину небывалой сдержанности коллег, можно сказать прямо уперся в эту причину взглядом. По углам просторного гостиничного холла недобро поглядывая на писак сидели угрюмые люди с оружием в руках. Они сидели не вместе, а двумя разными группами в противоположных концах холла. Почти не разговаривали, лишь переглядывались изредка между собой. Глаза усталые и какие-то больные, будто у бездомных собак. Я даже замер на миг, такая из них шарахнула вдруг прямо под сердце боль и тревожная тоска. Невольно я всмотрелся в этих людей внимательнее, понимая уже без слов и лишних пояснений, кто передо мной.

Одеты они были совсем не однообразно: разномастный камуфляж соседствовал с гражданской синей джинсой, а то и вовсе со спортивными костюмами. Одинаковыми были лишь белые повязки на рукавах, сделанные из махрящихся торчащими в разные стороны нитками кусков простыней, а у некоторых и просто из намотанных на руки выше локтя бинтов. Видимо, это опознавательные знаки, по которым в беспорядочной мешанине уличных боев ополченцы узнают своих. Кое у кого, между прочим, белыми бинтовыми повязками светились не только руки, но и ноги и головы, и на повязках этих проступали бурые разводы засохшей крови. Судя по всему, ополченцы только недавно вырвались из боя. Об этом ясно говорили грязные закопченные лица, нещадно посеченные каменной крошкой и замызганная, присыпанная цементной пылью одежда. По-крайней мере так выглядела ближняя к нам группа. Те что сидели дальше были ощутимо почище, да и набухших кровью бинтов на них не наблюдалось. «Наверное, еще не бывший в бою резерв готовится держать здесь оборону», – мелькнула мысль.

Чуть в стороне, у выходившего во двор высокого окна с осыпавшимися наружу стеклами на узкой банкетке лежал осетин с болезненно заострившимися чертами лица и темными кругами под глазами. Он был обнажен до пояса, и весь его живот туго перетягивали бинты, намотанные множеством слоев, как кокон у гусеницы, что вот-вот собирается превратиться в бабочку. Да, этот похоже уже отвоевался. Раненый не стонал, хотя, по моим понятиям, должен был испытывать жуткую боль, просто остановившимся взглядом смотрел в потолок, на лбу его крупными градинами выступил пот, а губы как-то неестественно ездили сбоку на бок, вслед за беспорядочно двигающейся нижней челюстью. Лишь прислушавшись я уловил, как мерзко скрежещут друг об друга его зубы. Я подумал вдруг четко и отстраненно, что он обязательно умрет. Если вовремя не оказать врачебную помощь, не доставить пострадавшего туда, где есть по последнему слову медицины оборудованная операционная и бригада полевых хирургов, то шансов на выживание с раной в живот никаких. Даже если не задеты жизненноважные органы, все равно, в развороченной брюшине сейчас вовсю идут необратимые процессы, неизбежно закончащиеся перитонитом и заражением крови. Помощи ждать осетину неоткуда, так что лучше бы товарищи просто добили его на месте, не продлевая напрасных мучений. Но это так легко рассуждать, призывая на помощь холодный рассудок. В реальности своих раненых не добивают почти никогда, до последнего волокут на себе даже полностью безнадежных, рвут жилы и нервы и им, и себе, до конца надеясь на невозможное чудо.

Рядом с банкеткой сиротливо притулился поблескивая ободранным лаком цевья автомат. Самый обычный АКМ с деревянным прикладом. Рука раненного периодически беспокойно ощупывала его ствол, гладила газоотводную трубку и в эти моменты он на миг забывался, прекращая жутко скрежетать уже должно быть полностью потерявшими всю эмаль зубами.

Фима замер, таращась во все глаза на ополченцев, да так и стоял, разинув рот, пока сидящий ближе всех ко входу молодой парень с черной банданой на голове не ожег его прищуренным ненавидящим взглядом. Я от греха подальше спешно подхватил своего приятеля под локоть и быстрым шагом поволок его за собой через холл. Еще не хватало нарваться здесь на вполне могущие закончиться летальным исходом неприятности. Только вырвавшиеся из огненного ада уличных боев на окраинах города ополченцы наверняка взвинчены до предела, и привычную невоздержанность нашего фотографа на язык вполне могут и не оценить. Однако все обошлось благополучно, кажется кто-то бросил нам вслед что-то обидное по-осетински, но никаких попыток остановить нас ополченцы не предпринимали.

Добравшись до своего номера я быстро произвел ревизию нашего барахла. Картина получалась довольно неутешительная, большую часть вещей однозначно необходимо было бросить. С тяжелыми сумками перемещаться по разбитому артиллерийским огнем, насквозь простреливаемому городу не представлялось возможным. В идеале хотелось бы обойтись вовсе без поклажи, но необходимый минимум взять надо было, иначе никак. Для начала одежда. Несмотря на все Фимины протесты я заставил-таки его натянуть джинсовую куртку. Плевать что в ней жарковато, зато она плотная и практичная, послужит какой-никакой защитой, когда придется карабкаться по скалящимся обломками бетонных зубов завалам, по-крайней мере почти наверняка обойдется без лишних ссадин и царапин. Плюс темно-серая расцветка хоть как-то скроет от чужих глаз в темноте. Ну и конечно карманы. Многочисленные вместительные карманы это один из главных показателей удобности одежды. В Фиминой куртке они слава богу были достаточной глубины и имелось их довольно много. Не обращая внимания на недовольное ворчание приятеля я напихал ему туда все что только возможно, от зажигалки до зубной щетки. Теперь бумажник, там деньги и документы, без них никуда. Продолжая что-то нудно бухтеть под нос Фима потянулся за своим кофром, я лишь пожал плечами. Пожалуйста, но таскать свою ненаглядную аппаратуру будешь отныне сам. По мне, так мог бы спокойно бросить ее здесь, обходясь если уж так приспичит компактным, помещающимся в карман цифровиком. Но, как говорится, хозяин – барин. К тому же я был на сто процентов уверен, что никакие уговоры здесь не помогут. Аппаратура для фотографа это святое. Он еще жалобно покосился на меня, ожидая, что я привычно взвалю на плечо огромную дуру штатива в брезентовом чехле. Ага, щас прям, разбежался!

– Нет, Фима, даже не гляди на меня своими телячьими глазами. Эту хрень я тащить с собой не собираюсь. Нам теперь надо быть очень мобильными и ничем не связанными, а с твоим треножником я точно застряну где-нибудь в развалинах. Так что и не мечтай!

Он горестно вздохнул в ответ, но настаивать не стал, похоже смирился с неизбежным. Сам я экипировался гораздо быстрее, тоже облачившись в выгоревшую на солнце почти до бела джинсовку и до упора набив карманы полезными мелочами. Хлопнув себя по лбу, как можно было про такое забыть подхватил с пола пустую пластиковую бутылку и шагнув в темную ванную, на ощупь набрал в нее из бака чистой питьевой воды. Хрен его знает, что нас ждет впереди, без жратвы-то мы точно не умрем несколько суток, а вот без водички будет совсем хреново. Не велик, конечно, запасец, но хоть столько пусть будет. Ничего, своя ноша не тянет. Теперь, кажется, все. Можно покидать наше временное пристанище, за остальным имуществом, даст бог, вернемся, когда кончится вся эта заваруха.

В холле за время нашего отсутствия ничего не изменилось. Все так же жались ко входу в укрытие журналисты, и угрюмо сидели по углам две группы молчаливых ополченцев. Я понимал, что нам сейчас просто жизненно необходимо поговорить с этими людьми, разобраться в происходящем, узнать где грузины, где осетинские отряды, каково состояние обороны. Что вообще вокруг происходит? Все это нужно было знать, чтобы планировать собственные дальнейшие действия. Согласитесь, глупо было бы начать выбираться из полыхающего беспорядочными уличными боями города как раз в том направлении откуда движутся грузинские штурмовые отряды. В горячке городских боев встреча с ними явно не сулила ничего хорошего несмотря на то, что мы вроде как числились нонкомбатантами.

Положение вдобавок серьезно осложнялось тем, что наступление на город могло вестись практически со всех сторон. Судьба распорядилась так, что столица непризнанной республики расположена исключительно нелепо, будучи практически замкнутой в кольце грузинских сел, могущих служить тыловой базой и опорой для наступающих войск. По доносившейся с улицы стрельбе тоже ничего понять было невозможно, она носила нервный спорадический характер и слышалась то с одного конца города, то с другого, возникая внезапно и там, и тут. В общем надо было начинать налаживать контакты с угрюмыми сурового вида мужиками в камуфляже, как бы это ни было чревато неприятностями. Другого выхода просто нет.

Для первой зондирующей беседы я решил выбрать тех, которые выглядели менее потрепанно, здраво рассудив, что если эти люди еще не были в бою, то наверное и нервы у них меньше измотаны и не так близки к срыву. Может быть благодаря этому они отнесутся ко мне добродушнее? Толкнув Фиму к стойке администратора и настрого наказав однокласснику стоять возле нее как приклеенному и по возможности лишний раз не открывать рот, я решительно направился к группе сидящих на крытых дерматином банкетках и креслах осетин, уже прикидывая про себя с кем из них было бы проще и безопаснее завести разговор.

Однако выбрать будущего собеседника я так и не успел. События вдруг закрутились с космической скоростью и вовсе не в том направлении, которого я ожидал. Стоявшая между мной и осетинами растрепанная журналистка, похоже та самая, что вслед за нами ворвалась в гостиничный холл совершенно перепуганная прошлой ночью, вдруг полезла в карман накинутого на плечи изящного плащика перемазанного сейчас цементной пылью и привычным жестом извлекла из него мобильный телефон-раскладушку. Звонко тренькнула откидываясь крышка, и пальцы девушки быстро затыкали по кнопкам, набирая какой-то номер. Каждая нажатая кнопка отзывалась тихим мелодичным звоном. Что-то мне не нравилось в этой картине, что-то было в ней неправильное, опасное, я только никак не мог сообразить что именно. Просто точно знал, что того, что сейчас делает журналистка делать ни в коем случае нельзя, что это смертельно опасно, вот только не мог вспомнить почему. Я уже хотел было просто попросить ее не звонить и плевать, что она посчитает меня идиотом, но меня опередил один из ополченцев.

Молодой чернявый и горбоносый парень, как раз из той группы к которой я шел, уставился в упор на журналистку полным животного страха безумным взглядом. Его видимо привлекли издаваемые телефоном электронные звуки. Всего какие-то доли секунды я видел его сочащиеся запредельным ужасом глаза, а потом он вскочил и одним прыжком оказался рядом с шарахнувшейся от неожиданности девушкой. Жилистая мужская рука без труда вырвала из ее слабых пальцев мобильник. Затем ополченец с размаху бросил телефон на пол и принялся остервенело топтать его подкованным каблуком армейского ботинка.

– Что вы делаете?! – в голос заверещала журналистка, как только к ней вернулся дар речи. – Вы с ума сошли!

Подняв на нее горящие бешенством глаза парень заорал девушке прямо в лицо, в неконтролируемой злобе брызгая слюной:

– Сука! Дура траханная! Тебе чего, зараза, жить надоело?! Ракеты на нас навести решила?! Овца долбанная!

Тут же у меня в голове что-то щелкнуло и стало на место. Да, действительно, есть такие ракеты и управляемые снаряды, которые могут наводиться по сигналу работающего сотового телефона и точно прилетать туда, где находится тот, кто по нему говорит. Подобной штукой в свое время убили Дудаева, наверняка такие имеются и у грузин.

– Вы что делаете?! Дурак! Кретин! Животное! – верещала так ничего и не понявшая девушка, пытаясь вцепиться парню в лицо длинными накрашенными ярко-красным лаком ногтями.

Ополченец грубо отшвырнул ее в сторону, так что она, не устояв на ногах проехалась по полу. Это явно было уже чересчур и я невольно шагнул вперед, оказываясь перед ним.

– Не стоит поднимать руку на женщину, это не красит настоящего воина.

– А, русский!

Он как будто бы даже обрадовался тому, что у девчонки вдруг появился защитник и теперь есть на ком выместить собственный страх и вызванную им ярость. Глаза его зажглись нехорошими огоньками, а правая рука сама собой легла на пистолетную рукоять болтавшегося на плече автомата.

«Черт, ну куда я опять влез?! Оно надо мне было?» – тоскливо подумал я, отступая на шаг и вроде бы случайно кладя руку на продетый в петли джинсов ремень, туда, где надежно скрытый от нескромных взоров полой куртки чутко дремал реквизированный у убитого ополченца пистолет.

Пальцы коснулись прохладной ребристой рукояти, придавая мне уверенности. Хотя если дело дойдет до стрельбы у меня не будет ни единого шанса, не будут же дружки этого горячего осетина просто сидеть и смотреть. И ведь эта овца-журналистка была по все понятиям действительно виновата, вполне могла навести своим дурацким звонком на нас удар грузинской артиллерии, а вот поди же ты, сработали в душе древние комплексы, захотелось поиграть в благородство. Вот сейчас похоже ты, батенька и доиграешься…

– Русский журналист, храбрый и образованный! Умный, не нам чета! – явно издеваясь пел, глядя мне прямо в глаза осетин. – Так скажи нам, где твоя Россия? Где ее танки, ее самолеты, где ваши десантники? Что бросили опять, трусливые бабы?! Опять обосрались, сволочи?! Вы обещали нам защиту, так где же она? Где? Что ты молчишь?!

Мне действительно нечего было ответить молодому ополченцу, его обвинения пусть бестолковые, пусть горячечные, тем не менее били точно в цель. Я только что сам был в миротворческой части и успел четко понять, что миротворцы не смогут вмешаться в разворачивающийся кошмар, что они не могут защитить даже себя, не то что методично стираемый с лица земли тяжелой техникой город. Так что осетин сейчас был полностью прав. Похоже, мы вновь предали их, как не раз уже делали это, вот только те предательства не приводили к фатальным последствиям, в этот же раз происшедшее, скорее всего, будет непоправимо. Судя по всему, грузины полны решимости идти до конца. А каким будет этот конец, если Россия всей своей мощью не вмешается и не остановит вспыхнувшую здесь драку, можно даже не гадать, и так все предельно ясно.

– Что же ты молчишь, русский? – издевательски склонил голову на бок ополченец. – Это ведь вы, русские, говорили нам, что не надо держать здесь тяжелого вооружения. Это ведь вы говорили, что наша армия должна располагаться не ближе Джавы. Вы говорили: мы полностью контролируем ситуацию, можете на нас положиться… Вы говорили: это не ваше дело, соблюдайте договор по свободным от вооружений зонам, держитесь подальше от грузинской территории, а вашу безопасность мы обеспечим. Так говорили нам русские… так что же ты молчишь теперь, когда грузины вбивают нас снарядами в землю? Скажи нам, где же ваша помощь? Где великая страна, которая обещала нам свою защиту?

Слово «великая» он выделил голосом с таким презрением, что словно плюнул им мне в лицо. Правы все-таки диалектики, все возвращается… Сплошное дежа вю… Ополченец будто раздваивался, расплывался у меня перед глазами и сквозь его черты проступали совершенно другие, тоже смотрящие на меня с презрительным разочарованием. Лицо старой высохшей осетинки, ведущей по горной дороге доверчиво цепляющуюся пухлыми неловкими пальчиками за ее руку кудрявую девчушку. Все поплыло перед глазами, я кажется, покачнулся, не в силах устоять на ногах. Как сквозь вату донесся до меня из другого угла холла спокойный и рассудительный голос:

– Отстань от русского, парень. Разве он виноват, что его страной правят трусливые ублюдки, не держащие слова? Что ты сейчас от него хочешь?

Говорил седой как лунь ополченец, на изборожденном морщинами лице резко выделялись ясные, по-молодому быстрые и подвижные глаза, совсем не соответствующие типичной внешности пожилого уже человека.

– Все они виноваты, отец, – принужденно улыбаясь, постарался как можно почтительнее ответить ему еле сдерживающий бушевавший в груди гнев юноша. – Все они просто трусливые скоты, способные воевать только с женщинами и стариками в Чечне. Лживые трусы, выбирают себе таких же правителей.

– Ты молод и потому еще слишком горяч, – покачал головой седой ополченец. – Трусливым и лживым может быть один человек, но никогда весь народ. В каждом народе есть свои трусы и свои герои…

– Тогда почему же мы здесь гибнем под грузинскими пулями, а эти сволочи отсиживаются в своих казармах и не идут нам на помощь? Ответь, почему?

– Что-то я не видел тебя под пулями, герой, – усмехнулся одним углом рта седой. – Ты гордишься тем, что приехал сюда из Северной Осетии, чтобы помочь нам. Мы благодарны тебе за это, мы благодарны за любую помощь. Но что-то я не вижу, чтобы ты спешил ее нам оказать. Почему-то ваш отряд пока так и не вышел из этой гостиницы. Может мне это только кажется, но по-моему стволы ваших автоматов пахнут не порохом, а хорошей смазкой, я даже отсюда прекрасно чувствую ее запах.

– Осторожнее со славами, Аслан, – напряженным голосом предупредил седого коренастый мужчина из той группы к которой принадлежал молодой ополченец. – Ты знаешь, что мы сидим здесь потому что таков отданный нам приказ. Не стоит попрекать нас бездействием.

– Я не хотел обидеть, вас, братья, – примирительно поднял руки вверх пожилой ополченец. – Просто ваша молодежь не слишком достойно себя ведет. Чего этот мальчик привязался к русскому? Разве он может отвечать за свою страну? Разве он сделал вам что-то плохое? Наоборот, как настоящий мужчина вступился за женщину, это правильный поступок, достойный похвалы…

– Вы, кударцы, вообще, слишком любите русских, – презрительно скривился коренастый. – Они предают вас, раз за разом обманывают, пользуясь вашим доверием, а вы все равно продолжаете их защищать, ничего не видя вокруг, словно тупые бараны.

Сидевшие вокруг Аслана потрепанные ополченцы после этих слов разом загомонили, пока еще довольно сдержанно, но слышался уже в их интонациях предгрозовой ропот людей непривыкших прощать обиды и легко спускать нанесенные им оскорбления.

– Зато вы, иронцы, всю жизнь живете под защитой русских, плевать хотели и на грузин, и на кого угодно. Только своих защитников ценить что-то быстро разучились, – запальчиво выкрикнул кто-то из ополченцев.

Вот значит как, выходит те, что, судя по внешнему виду, только что вышли из боя – местные ребята, успевшие похватать в руки оружие, когда грузины двинули на штурм. А вторая группа это прибывшие из Северной Осетии добровольцы. Причем принадлежат они соответственно к разным этническим группам единого осетинского народа: северяне – иронцы, южане – кударцы. На севере еще обитают дигорцы, но тех я вживую никогда не видел и сам с ними не общался, говорят, они вообще мусульмане.

Однако на моих глазах похоже начинал разворачиваться очередной международный конфликт. Надо сказать что особой любви между иронцами и кударцами и раньше-то не было. Нет, конечно, все признавали друг друга единокровными братьями, единым народом, то, да се… Но при этом очень часто можно было услышать брошенное в сердцах пренебрежительно: «А, что с тех кударцев взять, известно, все они люди недалекие…», или наоборот: «Это же иронцы, они всегда носы задирают, а сами дурни каких поискать…» Ну точно, как у нас в России посмеиваются над вечно окающими вологодцами, или отчего-то считают рязанцев слегка простоватыми. Этакий мелкий бытовой национализм. Но мелкий-то он мелкий, а если задеть всерьез, да еще в тот момент, когда и тех и других окажется почти поровну, да учитывая горячую южную кровь, да заряженные автоматы в руках. Может такая некислая потасовка выйти, что потом только держись. И это в тот момент, когда город штурмует многократно превосходящий их и численно, и технически враг, а одни вроде как прибыли на помощь другим. Да, дела…

Неприятнее всего в сложившейся ситуации было то, что я, пусть не вольно, но послужил причиной возникшего раздора. А в том, что семена взаимных обид упали на благодатную почву сомневаться уже не приходилось. Ополченцы и добровольцы теперь глядели друг на друга волками, что-то тихо шипя сквозь зубы и тиская в руках готовые к бою автоматы. Атмосфера сгущалась, требовалось срочно ее каким-то образом разрядить. Если в гостиничном холле вспыхнет перестрелка, живым, скорее всего, не уйдет никто. Слишком мало расстояние для двух десятков автоматов, чтобы промазать. А жмущихся к стенам журналистов посечет неизбежными рикошетами. Нет, так не годится, надо что-то предпринимать. Я набрал полную грудь воздуха, собираясь с духом.

– Стыдитесь, мужчины! – гаркнул так, что показалось сейчас выплюну из горла вместе с воздухом легкие.

Зато они аж подпрыгнули от неожиданности. Разом все головы повернулись ко мне, впились мне в лицо горящие обидой и злобой взгляды. Это было хорошо, мне нужна была всего минута, но минута абсолютной тишины, чтобы они все, до самого последнего бойца в этот момент меня слушали.

– О чем вы спорите?! Вашу землю топчет враг, а вы вместо того, чтобы дать ему отпор готовы вцепиться друг другу в глотку! И вы еще русских называете трусливыми женщинами, вы, которые ведете себя хуже базарных баб. Даже они своими куриными мозгами сообразили бы на вашем месте, что сейчас не время для ссор!

– Не учи нас, русак! – тяжело глядя на меня исподлобья просипел коренастый иронец. – Твои соплеменники вообще не пришли на помощь, так что не тебе говорить…

– А почему не мне?! – не дожидаясь пока он закончит фразу, вновь рявкнул во всю силу своих легких я. – Разве ты отвечаешь за всех своих соплеменников? Разве ты президент Алании?! Нет? Тогда почему же ты требуешь ответа у меня? Откуда я знаю, где русская армия? Я-то сам здесь, рядом с тобой! Дай мне автомат и я встану наравне с вами в обороне, или в атаке! И вот тогда, если я тебя брошу и убегу ты сможешь лично меня обвинять в трусости, но не раньше! Понял? Не раньше!