Текст книги "Хроника стрижки овец"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Более того – протестанты просто физически не имели времени учиться и думать, они не читали иных книг, помимо книг друг друга, и знать не знали о том, что кроме Солженицына был Гегель. Однажды на большом институтском собрании моя однокурсница крикнула: «До каких пор не будут печатать Гегеля и Декарта, Платона и Аристотеля? Сколько можно нас пичкать Марксом-Лениным?!» Аудитория взорвалась криками. Доколе! Даешь Декарта! Мы хотим знаний! Преподаватель научного коммунизма опешил. Дело в том, что все упомянутые мыслители были уже давно опубликованы в злокозненном СССР, изданы в количестве, неведомом западным книготорговцам. Но никому и никогда книги не понадобились. Читать никто не любит – а ходить на демонстрации любят очень.

Прогрессивная толпа

Главным в 1993 году было то, что интеллигентная толпа захотела крови. Написал эту фразу – и сам себя поправил: не крови захотела интеллигентная толпа, но порядка. Существенное уточнение. Именно ради порядка интеллигентная толпа и стала кровожадной. Так всегда происходит, еще употребляют словосочетание «новый порядок». Требуют расстрелять тех, кто нарушает порядок, подвергает опасности демократические институты.

И объясняют причины расправы – причем объясняют убедительно: выхода не было!

Вы разве не понимаете, что они творят? Вы знаете, к чему они призывают? Вы слышали, что произошло у Телебашни?

Это убедительный аргумент.

Кстати, ни Хазбулатов, ни Руцкой не делали публичных признаний перед многотысячной аудиторией в том, что они германские и японские шпионы.

Но вообразите эффект такого признания – на открытых процессах, происходящих в театрах, генералы и партийные деятели говорят народу, что их завербовала германская разведка, что они готовили теракты.

Вы что думаете, что все теракты и взрывы на шахтах были выдуманы сталинским НКВД? Вы, в таком случае, историю плохо представляете. Саботажа и диверсий в реальности было очень много. А как иначе? Советская страна действительно была окружена врагами – в Германии к власти пришел фашизм, идет перевооружение врага, с которым недавно воевали, с Японией идут военные действия, мира с капитализмом нет и не будет – вы что думаете, что в стране нет шпионов? Троцкий, не скрывая намерений, пишет, что надо прибегнуть к иностранной интервенции. Крестинский действительно встречается с германскими концернами. Атаманы Шкуро и Краснов действительно пишут докладные записки в новый Вермахт, как валить Россию. Это абсолютная правда, фактическая.

Вы полагаете, у толпы интеллигентов на открытых процессах нет оснований кричать вслед за прокурором Вышинским: «Взбесившихся псов – расстрелять!»

И кричали. И требовали расстрела. И требовали расстрела на основании признаний – причем признаний тех людей, которые действительно могли быть в контакте с врагом. А может, и были, кто знает про Тухачевского – никто этого и не знает, Гитлером он и впрямь восхищался, как многие иные.

Так вот, сила 1993 года в том, что в течение предыдущих семи лет – с 1986 по 1993 – издавали и печатали разоблачительные книги и мемуары про сталинские лагеря, про открытые процессы. Печатали Солженицына, Разгона, Гинзбурга, Шаламова, Рыбакова.

Печатали мемуары всех, кто мог свидетельствовать, как действует механизм массовой кровожадности.

Люди каялись и страдали – как мы могли! Нет, это не мы – мы так не смогли бы… как они, наши отцы, могли! Ведь это бесчеловечно! Нет, мы не стадо больше! Никогда впредь!

И на следующий день! Не через десять лет, а сразу же! – та же самая интеллигентная толпа стала реветь на площадях: дави фашистов! Взбесившихся псов расстрелять!

Вы что, забыли, что ровно эти же слова кричали в адрес Бухарина, Радека, Томского, Пятакова, Уборевича, Блюхера? Ведь их именно фашистами и назвали. И кричали тогда: «Убейте фашистов!» Обвиняемые – как и Руцкой с Хазбулатовым и прочие – еще недавно были союзниками по строительству страны. Ах нет, они ловко прятали истинное лицо!

А ведь большинство обвиненных Сталиным даже призналось в том, что они – фашисты. И теракты тоже были налицо. Ровно как в Останкино.

Но зачем сравнивать?

Сегодня у нас совершенно особая история. То, что случилось в 1937-м, мы осуждаем и глубоко скорбим. Мы отныне не стадо. Мы ходим на Болотную и имеем свое мнение. И когда покушаются на нашу демократию сегодня – это абсолютно отдельная история! Вы знаете, что произошло у телебашни? Вы этих патриотов видели? Порядка хотим, прогресса и демократии!

Выбора нет!

В глубоком поппере

В 79-й вечерней школе Тимирязевского района тридцать лет назад произошел такой случай.

Преподаватель обществоведения посмотрел на класс, удручился интеллектуальному убожеству и, выбрав великовозрастного с неумными глазами (им оказался лесоруб Пыхтин), сказал: «Ну что смотришь, дурак? Все равно не знаешь, что такое диалектика».

Класс вечерней школы состоял из тридцатилетних людей, тяжело и монотонно работающих днем. Что такое диалектика, они знали на своей шкуре: им обещали одно – давали другое, а в итоге выходило все равно одно и то же.

Практический урок диалектики получил и учитель обществоведения.

Лесоруб ударил его кулаком в лоб. Учитель упал вместе со стулом, вскочил, бросился вызывать милицию. Учитель забаррикадировался в учительской и вызванивал пятидесятое отделение, а Пыхтин вышибал дверь в учительскую плечом. Лесоруба скрутили до того, как он добрался до учителя, однако и учителю не повезло – пока двигал шкафы и сейфы, у него выскочила грыжа, его увезли на скорой. В школу не вернулись оба. Лесорубу дали год колонии, учитель вышел на пенсию, Гегель торжествовал.

Недавно прочел в полемической заметке про «критерий Поппера», знание коего необходимо, – и живо вспомнил преподавателя 79-й вечерней и горькую его судьбу.

Пресловутый «критерий Поппера», а именно: «Утверждение, которое не может быть опровергнуто, не является научным», есть обыкновенный софизм.

Один критянин говорит, что все критяне врут: прав ли он? Так и здесь.

Как и всякий парадокс софизма, критерий Поппера – бесконечная система зеркал. Опровергнуть высказывание, приведя пример неопровержимой научной истины (человек смертен, скорость поезда быстрее скорости велосипеда), значит доказать научность высказывания Поппера, что бессмысленно делать, поскольку апофатический аргумент не научен в принципе.

Поппер является автором идеологического трактата «Открытое общество и его враги», в котором – ради того чтобы обозначить преимущества открытого общества – уравнял и сплющил различные социальные и философские концепции. Стараниями Поппера возникла черно-белая картина истории, которая имеет все свойства апофатической истины: если сказать, что благо и свобода не раскрываются через противостояние тоталитаризма открытому обществу, то неизбежно будешь обвинен в тоталитаризме, подтверждая теорию черно-белого. Так было внедрено примитивное, но действенное идеологическое оружие – каменный топор либеральной философии.

Можно ли это каменно-топорное положение оспорить? Конечно можно: доказать, что фашизм не равен коммунизму; что термин «красно-коричневые» не имеет смысла; что «открытое общество» открыто для немногих – все это можно.

Но, опровергая эту идеологию, – если следовать критерию Поппера – вы одновременно докажете ее научность. Допустим, вы скажете: отрицание концепции равенства ради концепции «открытого общества» принесло обнищание населения и новую номенклатуру – и этим вы только показали, что концепция «открытого общества» научна – ведь она опровержима.

Главное состоит в другом.

Главное в том, что научный спор здесь не нужен. Происходящее в стране и в мире относится к области науки во вторую очередь. Речь не идет о том, чтобы нечто опровергать, – тут и спорить-то не о чем. Человек смертен, дебатировать этот факт не приходится, когда ранних смертей много – это плохо.

События нашей истории следует оценивать по критериям морали. То есть пользоваться таким критерием, опровергать который нельзя – если ты человек.

Произошло обнищание и одичание населения страны, феодальный передел огромной страны, вырождение культуры, демографический кризис. Хотелось бы сказать: а Поппер здесь ни при чем. Но Поппер принял участие.

И Поппер, и учитель обществоведения, и лесоруб Пыхтин, и приверженец критерия Поппера – все принимают участие в одной большой мистерии, в которой диалектические и апофатические истины ежесекундно проверяются практикой.

А потом они предстанут перед апостолом Петром, который, слава Богу, Поппера и прочей идеологической продукции – не читал.

Любовь к чужой тарелке

Советское восприятие Европы в частности и истории в целом основано на блаженном ощущении, почерпнутом из французского кино 70-х годов и передач Би-би-си – смотришь на Катрин Денев, слушаешь Севу Новгородцева, и кажется, что Запад всегда процветает, а завистливые социалисты точат в подвалах ножи, чтобы навредить процветанию.

Распространенный среди советского мещанства анекдот гласил: «Запад гниет, но какой приятный запах!» Это была мораль фарцовщиков.

Этим анекдотом мещанин и фарцовщик давали понять собеседнику, что пропаганде не верят, а верят вкусовым и обонятельным ощущениям: что нам до резни в Конго, когда на экране ясно видно, как в Италии весело зажигают герои Феллини.

А то, что Феллини – критик общества, ну, это он может себе позволить. С жиру бесится – так не говорили, но между строк читалось.

Эту же мещанскую мудрость повторила благостная сестра миллиардера Прохорова, культурный просветитель, в знаменитых дебатах с патриотическим кинорежиссером Михалковым. Михалков сказал ей простую и правдивую вещь: дескать, мы брали пример с Запада, а на Западе-то сейчас – кризис. И благостная сестра остроумно (в духе торговцев джинсами из московских туалетов) ответила: ах, Запад загнивает, но какой же запах!

Не сказала благостная сестра того, что благоуханием сопровождались все исторические процессы гниения: и Марии-Антуанетты с ее пирожными, и Римской империи, оргии которой так напоминают нашу сегодняшнюю действительность. Не знаю, вставляет ли Прохоров перышко себе в гортань, чтобы проблеваться перед очередной трапезой, или предпочитает тренажер – но суть абсолютно одна.

Наше представление о Европе как о процветающей беспроблемной земле породило безумную культурологическую фантазию – объявить Россию Европой, дабы все стало хорошо. Сходным образом вел себя Чичиков, объявляя мертвые души живыми, – это совершенно чичиковская стратегия. Сколько профетических текстов написано на тему, что цивилизация – только одна! «Хочешь жить как в Европе – голосуй за правых!» – вы еще помните этот безумный лозунг? В какой Европе жить – этого не уточняли, но, вероятно, в той, что благоухает, а вовсе не в кризисной. Цивилизация – только одна? Так вот она с проблемами и кризисом. Ах, мы не эту хотели, нам в кино другую показывали.

Европа – в отличие от фантазий цивилизаторов – живая земля и поэтому очень часто болеет. Более того, в последний век Европа не раз была на грани смерти, а период здоровья (1960—1970-е) был недолог, его хватило только для того, чтобы сформировалось советское мещанство.

Франция в течение 200 лет упорно идет с социализму – и это совсем не случайно. А то, что французские фильмы 1970-х демонстрируют тучность нации и мелкие проблемы потребления – вот это как раз случайно.

То, что произошло сегодня – закономерно и правильно. Хотите любить Европу – любите Вийона и Рабле, Белля и Бальзака, Ван Гога и Модильяни (который умер отнюдь не от передания).

Но нет, мы любим Европу Гуччи и Долче Габано, Карла Лагерфельда и Абрамовича. А все остальное – это козни социалистов! Фу, уберите эти нечестные выборы!

На партсобрании

Постановили, будто я против современного искусства и либерализма.

Заявляю: это ложь.

Я – за современное искусство и за либерализм.

Вопрос в корректном использовании терминов.

Так, «современным искусством» я называю то искусство, которое отражает проблемы современного мира. Иначе – почему эта деятельность называется современным искусством?

Сегодняшний мир находится в кризисе – идеологическом, экономическом, политическом. Локальные войны, мятежи, беженцы, мигранты, нищие и бездомные – и одновременно преувеличенная роскошь и безответственность меньшинства населения – вот реальность современности. Я не вижу произведений искусства, отражающих эти проблемы, значит, не могу считать, что современное искусство существует.

«Либерализмом» именуется философское учение, ставящее права отдельной личности основой социального строя. Модификации личной свободы привели к доктрине экономического либерализма, сделавшей массы населения бесправными, а это вступает в противоречие с основной посылкой либерализма.

Смысловые подмены возникали в прошлом веке постоянно. В наш век понятия пришли искаженными.

«Авангард» сегодня противоположен авангарду начала прошлого века – сегодня это просто декоративное искусство; «современное искусство» сегодня – это просто салон мод; «либерализм» сегодня стал идеологией колониализма.

Скажу еще раз: я за современное искусство и за либеральные ценности.

Но разница между Чичериным и Чубайсом столь же велика, как между Франсиско Гойей и Владом Монро.

Прошу принять к сведению.

На смерть поэта

Маяковского убивают очень долго.

Сначала из великого поэта сделали советского классика, а из стихов – цитатник для пионерских линеек.

Потом над ним глумились поклонники Ахматовой, его шельмовали мелкие грызуны-вольнодумцы.

Потом его забыли, имя не упоминалось в общем наборе «для просвещенного чтения».

Сейчас Маяковского решили реабилитировать – но так бездарно и беспардонно, что лучше бы ему оставаться забытым.

А это самый главный поэт двадцатого века. И благородный человек.

Уважайте, пожалуйста, его память.

Чума вместо
Сифилиса

Вот так и получается: пока лечишься от сифилиса, подхватишь чуму.

Пока ругаешь либеральных оппортунистов, подрастают фашисты и похлопывают тебя по плечу: хорошо ты этим мещанам врезал.

И вдруг обернешься – а у тебя в друзьях упыри.

Да, по плечам либерального мещанства приходит фашизм. Это случалось в истории неоднократно.

Да, фашизм приходит, вооруженный правотой момента, поскольку демократическое компрадорство грабит народ. Так уже было. Повторяется.

Да, интеллигенция оказалась безоружной, растратила себя на кривлянье в современном искусстве. Так тоже было.

Фашизму очень помогла фултоновская речь: союзники, не переобув сапог, решили бороться с коммунизмом – и началось перевооружение идеологических подразделений. Все то, что вчера адресовали фашистам, уже говорили России, а в это время фашистов и нацистов записывали в союзники.

Черчилль личными приказами освобождал приговоренных к смертной казни, мясник Клаус Барбье стал сотрудничать с ЦРУ, Гелен – разведчик Рейха – перешел в ведомство либерального Запада и т. д. Отпускали сотнями, тысячами.

Стандартная процедура была такова: приговор к пожизненному – заменяют на 25 лет – этот приговор на 15 – в 52-м выпустили баснословное количество убийц.

Я уж не говорю о том, что показательно разделили Вермахт и Нацизм. Вермахт и айнзацкоманды. А это было вранье.

Есть архивы – с ними надо работать.

А их закрывали.

Параллельно с этим публиковали вопиющие фальшивки про Советский Союз – Солженицын преувеличил число жертв на 55 миллионов, не шутка. Конквист – на 25 миллионов. И т. д.

Так – спустя десять лет! – переписали историю, сделали Гитлера жертвой Сталина, рыцарем Запада.

Затем появился ревизионист – историк Эрнст Нольте, написавший еще до Резуна, что нацизм есть ответ на большевизм. Этот историк был осужден своими соплеменниками (Франкфуртской школой), но осуждение забылось, разбор не помнят – а вот крючок был закинут.

Нольте не мог опираться на факты российской истории, он с ними знаком не был и не стал знакомиться, опирался на идеологемы и плакаты – а факты немецкой истории умалчивал. Это был исторический, идеологический подлог.

Я знаком с Нольте и много раз говорил с ним, мне было важно знать, как формировался этот взгляд. Об этом пишу подробно в книге. Здесь не место. Это стенгазета – а не монография.

Просто обозначаю, как развивался процесс.

Скажу коротко: нацизм и гитлеризм есть производное от фашизма. Называю все вместе «фашизмом» – не по ошибке. Обдуманно. Персонажей, питающихся статьями из Википедий – развелось таких полуграмотных, елозящих по Интернету много – и пришедших к убеждению на основании цитаты из брошюры сомнительного автора, не работавшего с источником, – о том, что жертвы холокоста преувеличены, – я не могу считать за людей, доискивающихся до истины. Для краткости – считаю подонками.

Хотя возможны градации, но времени нет различать оттенки дерьма. Жизнь одна. И загромождать ее небольшое пространство общением с мразью – не желаю. К выяснению истины этот диалог не ведет.

В социальных сетях много мрази, это не новость.

А Википедия дает им некое подобие знаний.

Обыкновенный русский фашист – некто Можегов – мне писал, ссылаясь на брошюры, осужденные ООН, про то, что 6 млн евреев не убивали и приказов об уничтожении евреев и их детей не было. «Отрицатели холокоста» – это известная группа в современном мире. Их тезис прост: геноцида не было – евреи все выдумали, чтобы получить деньги с Германии. Евреи в количестве шести миллионов просто исчезли – уехали в Африку, например, и газовых камер не было. Есть люди, которые именно это утверждают. Следует обсуждать такие заявления публично – с привлечением архивов и документальных свидетельств.

Нагнетать романтическую историю фашизма – опасно.

Делать мучеников из пропагандистов расовых теорий – неумно.

Все это следует подробно разбирать.

Но не каждому же выродку индивидуально рассказывать? Есть протокол Ванзейской конференции – но мало этого: в каждом концлагере имелись приказы, их во многих случаях сохранили. Хотя немцы, уходя, уничтожали лагеря смерти и сжигали документы. Но пока что – есть свидетели, пока что – есть те жертвы, которые рассказывают, пока что есть фотографии, пока что есть архивы – а ведь их могут уничтожить. Вот, например, когда Бормана судили, то столкнулись с тем, что ему нечего инкриминировать, кроме подписи под расстрельным приговором английским летчикам, – за это и приговорили. Хотя все знали, что его участие в геноциде прямое. Какой-то болван назвал меня националистом на основании того, что я подсчитываю жертвы и, мол, пришел к выводу, что шесть миллионов евреев – это много.

Это так, да, я пришел к такому выводу. И всякий раз, когда вижу фашиста, вспоминаю, что я – еврей.

Вероятно, кому-то может прийти в голову, что, осуждая еврейских банкиров и декадентское искусство, я захочу пожимать руки разным мерзавцам из фашистских отрядов? Напрасно. Как раз наоборот. Повторю слова историка Марка Блока, героя Сопротивления: «Евреем себя чувствую только перед лицом антисемита».

Кому-то надо доказывать, что я сочувствую не только евреям? Доказывать не буду – смотрите на то, что делаю, слушайте, что говорю.

Фашистов ненавижу.

Задумайтесь кстати и о том, что фашизм никогда не был финальной станцией истории: его всегда выращивали искусственно – для прагматических целей. Разложить нравственно страну – и получить моральное оправдание для ее раздела. Это одна из возможных политических комбинаций.

И дурень, который борется за чистоту своей расы в поединке с мировым капитализмом, не подозревает, что это мировой капитализм финансирует его борьбу, чтобы потом одним разом прихлопнуть и его, и его нацию. Впрочем, как всегда, прихлопнут только бабок по деревням – а расисты и нацисты перейдут на службу к новым хозяевам.

Так всегда было.

А ничему не научились.

История одной борьбы
^{(Папа и поэты)}

Всякий раз, публикуя заметку, я получаю отклики, выявляющие незаурядность читателей. Даже гневные реакции радуют: сознание читателей не спит, совесть бурлит – значит, подозрения, будто интеллигенция прекратила существование свое, неосновательны. Особи умственного склада, наделенные желанием сказать свое мнение, на Руси не переведутся.

Именно такие умственные люди затеяли перестройку, это их усилиями свергали тиранов, устраивали галереи и биржи, торили пути в прогресс. И вообще, выражаясь словами поэта, «беспокойная жилка» русской интеллигенции вечно бьется в вялом теле Отчизны.

Помню, на заре перестройки случился эпизод – он войдет в летопись интеллектуальной борьбы.

У меня в мастерской случилась сходка художников и поэтов: то была судьбоносная встреча русских интеллигентов – сошлись представители разных конфессий и ремесел, замысел состоял в том, чтобы объединить силы в борьбе с гнетом. Абстракционисты и концептуалисты, критические нонконформисты, поэты, которые зачем-то называли себя «метаметафористы», прозаики, которые писали без знаков препинания, – еще какие-то школы, разные творцы и разные творческие подруги – все встретились, чтобы обменяться визитными карточками: прочитать стих, показать полотно, выкрикнуть лозунг, высказать убеждение, выпить водки.

Встречались у меня потому, что мастерская в самом центре, около Пушкинской. Лица были значительные – если заглянуть в фотоархивы тех лет, то эти одухотворенные лица можно увидеть в изобилии; поразительные типажи.

Зашел и мой отец. Папа не знал, что попадет в такое значительное общество, просто ехал с работы и зашел, как обычно. Ему было семьдесят лет, он уставал, обычно с работы ехал домой в два приема – пережидал час пик у меня в мастерской. Папа деликатно послушал стихи и, чтобы не мешать, прошел в маленькую смежную комнату – там стоял письменный стол и диван.

В большой комнате и присесть-то было негде – было тесно, накурено, лились свободолюбивые речи.

Помню, прочел несколько бурных стихотворений поэт Парщиков, потом стал читать свои стихи поэт Аристов – если не ошибаюсь, его поэма называлась «Дельфинариум», она состояла из 11 частей. Поэма была очень длинной и глупой. Но гости слушали, затаив дыхание, мешал только бульдозер за окном. Момент был напряженный – кругом советская власть, а мы слушаем поэму. Только бульдозер ревет, – впрочем, страна такая: вот и выставку нонконформистов раздавили бульдозерами.

Неожиданно я увидел, что все смотрят на меня с осуждением, – и сразу не сообразил, в чем виноват. А поэты смотрели с укором. Потом я понял: это был не бульдозер – это храпел мой папа. Я заглянул в смежную комнату. Карл Моисеевич спал и храпел в полную силу, так храпел, что заглушал «Дельфинариум» и другие стихи прогрессивных поэтов. Это был мощный здоровый храп.

Все ждали, что я папу разбужу, но мне его сон представлялся более важным, нежели чтение стихов метаметафористов и концептуалистов. Я вышел к гостям и развел руками: мол, извините, человек устал. И роковая фраза «караул устал» не прозвучала в Государственной думе столь цинично.

Вечер сам собой подошел к концу, люди потянулись к выходу.

Я часто вспоминаю эту сцену. Стихи я, разумеется, забыл через полчаса, а храп папы вспоминаю часто. Я очень люблю своего отца.