Текст книги "Машина снов (СИ)"

Автор книги: Максим Бодягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Вечерело. Трактир сиял гроздями ранних огней, ветер плавно колыхал бумажные фонари, оранжевыми пузырями колебавшиеся в быстро остывающем воздухе. Марко стоял в тени шумного каравана, только что пришедшего из далекого Урумчи, невидимый для щуплого старикашки, противным писклявым голосом зазывавшего добрых господ отдохнуть в «Яшмовой жабе». Он кричал по‑татарски с сюсюкающим катайским акцентом, вызывая неодобрение рябых проводников, по своему виду почти не отличавшихся от разбойников. Лохматый верблюд громко всхрапнул, переминаясь с ноги на ногу, Марко погладил его по тёплому войлочному боку, словно старый ковёр, покрытому скатышами шерсти.

Вокруг кипела привычная суета. Караванщики спешно сбивали скот в гурты, отгоняя его к отведённым для ночлега площадкам, где уже горели костры. Одному из них не хватило места под навесом, и он на разных языках клял государственного распорядителя на чём свет стоит. Оборванные чумазые мальчишки, как обезьянки, потешно передразнивали его, вызывая громкий смех подвыпивших погонщиков. Кто‑то бросил им пару монеток, и они наперебой начали стараться ещё сильнее, откидывая такие уморительные коленца, что Марко не удержался и прыснул в кулак, затянутый в кольчужную перчатку.

Мимо важно прошествовал отряд стражников. Вот разъелись‑то на дармовых харчах, вымогатели, с некоторым удивлением отметил про себя Марко, глядя, как дружинники по‑хозяйски осматривают ещё не развьюченных верблюдов, приглядывая, не лежит ли что‑нибудь как‑ нибудь не так. Руки за спину, опухшие в кольцах пальцы еле сцеплены, походка ленивая – вот это воины, язвительно бормотал про себя молодой Марко, поглядывая на то, как солнце медленно, с бережливостью наседки опускается в сизое вечернее марево.

Когда оранжевый диск наполовину залила подрагивающая серая кромка горизонта, Марко проверил, как быстро шершавая рукоять меча выпрыгивает из ножен в руку, и зашёл в корчму, совершенно не обращая внимания на кудахтанье старика‑привратника. Он вошёл в залитый тёплым светом зал, словно прыгнул в воду, против воли задержав дыхание. Сердце колотилось как сумасшедшее. Марко распахнул дорожный плащ, тяжёлый от налипшей льдистой каши, и отполированная чешуйчатая кираса полыхнула огнём. Гул за ближайшими столиками на мгновение стих, несколько полубродяг, ошивавшихся у входа, почтительно расступились, и зал вновь наполнился гудением разноязыких голосов. Марко, позвякивая доспехами, двинулся по узкому проходу к лестнице, чтобы подняться на галерею, откуда весь зал можно было разглядеть как на ладони. Что‑то шелестнуло рядом, и Марко тайком освободил лезвие, на полцуня вытолкнув его из ножен.

– Пожалуйста, сюда, господин, – на очень чистом и каком‑то особенно вкусном от этой учёной чистоты катайском произнёс девичий голос. Узкая, как ивовый лист, ладонь мягко легла на закатанное в металл предплечье Марка, он обернулся на голос и увидел красивую девчушку, почти совсем ребёнка. Розовея от смелости, девочка непрестанно кланялась как деревянный болванчик и тянула Марка за рукав. «Была не была», – вздохнул Марко и двинулся вслед за нею, до боли сжав пальцы на рукояти под плащом.

Его ни на секунду не отпускало предчувствие опасности, но странный кураж заставлял вибрировать каждую мышцу, Марко ждал смерти, но отчего‑то не боялся её, а наоборот, внутри него жила надежда на то, что даже если она схватит его своей ледяной когтистой лапой, то этот момент внесёт какую‑то ясность. Что‑то должно произойти сегодня. Нечто такое, что рассеет туман, сгущающийся над событиями последних дней. Он ощутил даже не усталость, а подобие скуки, какой‑то глубокой тоски, словно пиявка подсасывающей из него желание жить. Той скуки, что, как затишье перед порывом ветра, предшествует наступлению очередного сюрприза судьбы. Дрожь снова заиграла замёрзшим щенком где‑то в животе. Поднимаясь по лестнице, Марко мельком увидел своё отражение в стоящей рядом большой вазе: стиснутые челюсти, брови, связавшиеся в узел, такой же, как гроздь морщин на лице Хубилая. «Я готов, – прошептал он. – Кто бы ты ни был, я готов».

Девочка распахнула скрытую дверцу, затянутую парчой, отодвинула тяжёлую портьеру и жестом пригласила его в сладко пахнущий багровый полумрак отдельного кабинета. Марко вошёл, осторожно пытаясь высмотреть, не прячется ли кто за входными портьерами. Жёлтые лучи светильников пробивались сквозь густой аромат благовоний совсем узкими пучками, словно кто‑то иглой проколол сливовокрасное покрывало сумерек.

– Присаживайся, – полушёпотом прошелестел по‑катайски высокий, смутно знакомый голос.

Марко сел, стараясь держаться чуть высокомерно. Золотая императорская пайцза под кожаной подкладкой доспеха вдруг показалась холодной. Слабая надежда на спасение от идиотов. Главное – успеть её вытащить. Хотя такая безделица вряд ли остановит решившегося на убийство. А если это… если это… кто же… чей же это голос?

– Ты зря пытаешься обнажить меч. Я без оружия, – снова прошелестел силуэт в темноте. – Чаю?

– Благодарю. Не нужно.

– Глупо бояться отравления в твоём положении.

Марко скрипнул зубами.

– Я знал, что у тебя хватит смелости прийти. Надеюсь, что у тебя хватит смелости не выглядеть шутом и не пытаться махать оружием. Ведь ты пришёл не за этим, – прошелестел голос.

– Я слушаю.

– Что ты хотел бы узнать, молодой варвар?

– Многое.

– И? – в голосе появилась нотка утончённой насмешки, которую Марко так ненавидел у катайцев.

– Я смотрю, ты меня не боишься? – начал заводиться Марко.

– Сказки про «варвара с Луны» – это для простолюдинов.

– Ну, хорошо, не будем ходить вокруг да около.

– Спрашивай.

– Зачем тебе это нужно?

– Это не самый главный вопрос, – раздался шелестящий смех.

– Моя нужда тебе интересна в последнюю очередь.

– Кто убил тебетского колдуна? Кто отравил библиотекаря? Кто подослал мне маленькую лисичку и кто её хозяйка‑наставница? Кто послал Ичи‑мергена испытать машину снови велел ему убить императора? Кто убил моих друзей Костаса и Йоханнеса?

– У тебя хороший аппетит, – прошелестело в ответ.

Марко бесшумно кувыркнулся через стол, не сбив посуду, и остановил меч на расстоянии волоска от головы того, чьё лицо скрывалось в тени.

– Мой аппетит под стать моим зубам, – сказал он, наклоняясь поближе к говорящему.

Человек, остававшийся в тени, сухо сглотнул и сказал чуть дрогнувшим голосом:

– А ты быстр. Он хорошо тебя натаскал…

Он слабо отвёл меч от своего лица пальцами и наклонился к свету. Изящное, словно фарфоровое лицо, глубокие глаза, нежная, будто девичья кожа. И тяжёлая усталость, такая, какая бывает лишь от долгого груза ненависти, разлилась по этому тонкому лицу, сразу делая его старше.

– Тоган? – поражённо вскрикнул Марко, убирая меч, однако не вкладывая его в ножны.

Тоган молча кивнул и хлопнул в ладоши. Маленькая, словно игрушечная катаянка как привидение материализовалась из пахучего сумрака с фарфоровым подносом, уставленным чайными принадлежностями. Предчувствие опасности почти отпустило Марка, и он внезапно ощутил голод. Тоган, словно прочтя его мысли, негромко скомандовал:

– Принеси что‑нибудь поесть.

Служанка молча согнулась в поклоне и скрылась в тени. Марко осторожно вложил меч в ножны, налил себе и хозяину немного чаю, поднёс пиалу ко рту, но остановился. Тоган прочёл его жест и, усмехнувшись, отпил из своей пиалы первым. Марко, стараясь не морщиться, пригубил ненавистный обжигающий чай – интересно, я когда‑нибудь к нему привыкну? – и спросил:

– Зачем ты устроил весь этот цирк?

Тоган потянулся, поудобнее взбивая подушки, устроился поуютнее и, держа тонкими девичьими пальцами драгоценную пиалу не толще яичной скорлупы, ответил:

– В Запретном городе невозможно разговаривать без оглядки.

– Это я своим туповатым варварским умом понимаю. Зачем ты устроил весь этот цирк здесь?

– Хотел посмотреть, как ты будешь реагировать.

– Ну и как?

– Не обижайся, дружище, но ты и вправду отличный боевой пёс! Не слишком утончённый, самонадеянный, дисциплинированный, а главное – абсолютно уверенный в правоте своего хозяина.

– Хм… – Марко сделал длинный глоток, чтобы унять подростковое возмущение, внезапно вихрем поднявшееся в груди. – У нас с тобой разве не один хозяин?

– Ну, скажем так: я – хозяйский сын.

– Ну, скажем так: тебе я присяги не давал, – в тон собеседнику усмехнулся Марко.

– Я обманул тебя. Не так уж много мне известно. Мне было важно выманить тебя из дворца, чтобы обсудить сложившееся положение вещей на нейтральной территории.

– Я мог бы тебя убить.

– Извини, я не оценил, в каком состоянии ты находишься из‑за всей этой заварухи, – Тоган отсалютовал Марку пиалой, – может, вина?

– Вино я больше люблю, чем чай.

– Да ты действительно многое перенял от моего отца, – с неприятной улыбкой ответил Тоган и хлопнул в ладоши. – Я угощу тебя вином, которое вчера привезли с гор, ещё западнее Кашгара. Очень крепкое, никогда такого не пробовал. А пьётся словно духи, м‑м‑м…

Сквозь просвет распахнутых портьер ворвался свежий мягкий ветер, будоражащий сердце. Скользкие весенние звёзды играли белыми бликами призрачного света, оставляя на орнаменте ковра блуждающие линии. Где ‑то затрещал одуревший ранний сверчок, смолк, потом треск его окреп и налился сильным уверенным тоном флейты. Вино расслабило тело и развязало язык. Марко радостно вдыхал весенний запах, смешанный с удивительным ароматом вина:

– Почему ты сказал, что «сказки про варвара с Луны – для простолюдинов»?

– Если бы ты действительно мог плавать в снах так, как о тебе рассказывают, Марко, то тебе не было бы нужды спрашивать о чём‑то людей. Ты бы запросто окунался в их сон и ловил бы там скользких маленьких рыбок, которых они называют мыслями.

– Ты пробовал машину?

– Нет. После Ичи‑мергена во дворце вряд ли найдётся кто‑ нибудь, кому бы захотелось это сделать. Расскажи, каково это?

– Помнишь аннамские туманы? Это похоже на схватку в утреннем морском тумане. Никогда не знаешь, кто или что сейчас появится перед тобою.

– И ты не можешь этим управлять?

– Ещё не пробовал. Великий хан говорит, что может.

– Великий хан может управлять всем чем угодно, – с некоторой, как показалось Марку, тонкой ноткой брезгливости ответил Тоган. – Иногда мне удивительно, и как это солнце не слушается его приказов?

– Ты его не любишь.

– Я не делаю из этого большого секрета.

– Почему? Он ведь твой отец.

– Трудно любить то, что не испытывает никаких эмоций. Всё равно что бросать в воду монетки – они никогда не вернутся к тебе с прибылью. Трудно, например, любить ураган. Трудно любить молнию. Трудно любить огонь, когда в доме пожар. Трудно… – Тоган умолк, подбирая слова, но так и не нашёлся чем продолжить начатое. Его влажный, полный горечи взгляд остановился на алой точке, тлеющей на конце благоуханной палочки, казалось, его мысли уплыли вслед за тяжелым сизоватым дымком, тянувшимся к распахнутым ставням.

– Тоган…

– М? – рассеянно ответил Тоган, не отводя взгляда от тлеющих благовоний.

– Зачем ты меня позвал?

Тоган молча налил в пиалу вина, рывком выпил его, налил снова. Марко ждал. Изящный лоб Тогана исказила мучительная гримаса. Боль и ненависть заставили его сморщиться, и красивое, почти женское лицо стало неприятно похожим на лицо искапризни‑ чавшегося злого ребёнка. Тонкий рот изогнулся, как татарский лук, и Марку показалось, что сейчас оттуда вдруг, извиваясь и шипя, выползет раздвоенный змеиный язык. Венецианец тайком перекрестился, встряхнул головой, плеснул вина и отсалютовал Тогану пиалой, по‑ прежнему прямо глядя ему в глаза.

– Ты когда‑нибудь разговаривал с Темуром? – спросил Тоган.

– Да не особо, – немного удивлённо ответил Марко. – Как‑то не приходилось тесно общаться.

– Старший брат… Настоящий багатур. Сильный, мощный, – пафосно начал Тоган, словно подражая сказителю, и вдруг его голос нырнул вниз, перед этим чуть взвизгнув, как у капризной наложницы.

– И сладкий, как подогретый мёд. Такой слащавый, такой… липкий!

Ты видел его руки? Широкие, как лопата, а кожа нежная, как младенческие щёчки! И посмотри на мои…

Он протянул навстречу свои изящные маленькие кисти, изукрашенные перстнями. Характерные валики грубых мозолей, натёртые рукоятью меча, тянулись под пальцами. Под маленькими жилистыми кулачками тянулись канаты мышц, разбитые и натруженные тёмные костяшки покрывали десятки мелких шрамов.

– Лишь один раз он принял участие в походе. Поход оказался тяжёлым, мы должны были покрыть несколько тысяч ли за неделю, и останавливаться почти не приходилось. Иногда даже дремали в седле, а ели на ходу. Через неделю такой жизни Темур уже переквалифицировался в интенданта, услужливо подвозил фураж и командовал отрядом полковых шлюх! – Тоган казался уже совсем пьяным, но Марко не верил в его молниеносное опьянение. – Мы шли в бой, а он наблюдал за нами с пригорка, подперев бок подушкой, развалясь на коврах, как сарацинский царь. Но в талантах ему не откажешь. Я не понимаю, как так случилось, но, когда мы захватили крепость – я со своим туменом ворвался туда вторым, сразу за передовым отрядом отца, – у каждой лавки уже сидел человек Темура и подсчитывал барыши! Как?! Уму непостижимо. Я обещал нойонам десятую часть городского имущества, но им не досталось ничего – всё заграбастал Темур. В результате мои парни чуть не подняли его на копьё… Отец заступился… А‑а‑а, – вздохнул он с досадой. – Убить Темура мечом – всё равно что пытаться проткнуть иголкой улитку или разрезать ножом медузу.

Марко наклонил голову, чтобы не выдать себя нечаянной гримасой. Он внимательно слушал, притворно кивая, чтобы Тоган продолжал говорить. А Тоган, не глядя на собеседника, взял стоящую в углу лютню и, прикрыв глаза, начал тихонько наигрывать какую‑то слезливую мяукающую мелодию, словно аккомпанируя своему высокому голосу.

– Говорят, отец очень боялся, что моя мать родит девочку. Она была его первой женой‑катаянкой… Дед думал, что откупится от мунгал, если отдаст Хубилаю мою мать. Как наивно! Отец всегда берёт то, что хочет взять, не спрашивая дозволения, и, уж разумеется, никогда не испытывает ничего похожего на чувство долга. Он взял в жёны мою мать, а потом разграбил город. Одно другому не помеха.

Марко подлил ещё немного вина и, глядя на то, с каким отсутствующим выражением лица Тоган принимает из его рук пиалу, подумал, что всё‑таки не зря пришёл в эту корчму. Он вспомнил своё знакомство с Тоганом, переход с его воинами через бунтующий Аннам, вспомнил, манеру Тогана бросаться в бой, очертя голову, словно намеренно кидаясь в пасть смерти. Ещё тогда его удивило кажущееся презрение к жизни, сквозившее в каждом движении Тогана. Тогда ему казалось, что это лишь рисовка, часть образа, который утончённый и изящный молодой полководец пытался создать, чтобы подчеркнуть разницу между собой – чингизидом – и прочим сбродом, которым он командовал. Основу его тумена действительно составлял полнейший сброд. Именно тумен То – гана затыкал дыры, постоянно возникавшие то там, то сям по обширной периферии империи Юань. Тем, кто вступал под его знамёна, прощались даже отцеубийство и изготовление фальшивых денег. Правда, это была дорогая плата за жизнь, и воины Тогана довольно быстро убеждались в том, что долговая яма или каторга на серебряных копях были вряд ли тяжелее, чем непрекращающаяся кровавая карусель, беспощадная молотилка, в которую Тоган бросал свои отряды. Он никогда не задумывался, казнить или нет кого‑то за провинность, и единственным вознаграждением для его людей была отсрочка казни. Они шли в бой в каком‑то обречённом остервенении, зная, что любая смерть, которую они примут сейчас от вражеского копья или меча, будет милосердием по сравнению с гневом их командира. При этом Тоган всегда шёл в бой впереди всех. Марко поначалу удивлялся, как Тоган, вальяжно развалившись в седле словно в кресле, с аристократической ленцой полировал ногти, объезжая войска, дрожащие от страха и возбуждения, выстроившиеся фронтом перед намного превосходящими силами противника. Тоган полусонно глядел на сотни и тысячи лиц, лиц висельников, насильников, братоубийц, и в его взгляде, полном ледяного презрения, читался вызов, который мог бы бросить человеку какой‑нибудь языческий бог.

Марко вспомнил, как Тоган снёс голову парламентёру, не дав тому сказать ни слова, и, вздёрнув её высоко вверх, во весь опор поскакал к ощетинившемуся копьями строю врага. Прошло несколько драгоценных мгновений, прежде чем его нойоны поняли, что он уже начал битву, не дожидаясь их и не отдавая никаких приказов.

Может быть, из‑за этого презрения к смерти бойцы и обожали своего командира. Возможно, им казалось, что это признак доблести. Но в этом презрении только сейчас Марко разглядел жутковатую ненависть Тогана к себе самому. Ненависть и презрение к себе, к своему телу, к своему происхождению, ко всему свету, окружившему его – недочингизида и полукатайца. И в словах Тогана, обращённых к нему, Марку почудилась ревность кровного сына к любимому пасынку отца, хотя речь и шла вовсе не о нём, пришлом варваре.

– Отец думал, что моё рождение станет началом новой расы. Нового народа. Этот новый народ будет пронизан катайской культурой и напоён мунгальской степной силой, – продолжал Тоган. – Этот народ станет хребтом новой империи, самой великой страны, которая объединит всю Сушу под одним языком, одной религией, одной культурой. Ха‑ха‑ха! Какой дурацкий замысел! Посмотри на меня, Марко! Посмотри на мои девичьи ручонки, беспомощные пальчики, посмотри – вот он я, «великий воин»! Знаешь, что говорил мне в детстве Темур? «Попроси мамку купить тебе румян!» Или: «Я смотрю на твои крохотные ножки и думаю, что тебе их наверняка бинтуют так же, как придворным куклам». Это говорил мне чистокровный чингизид… Но я упорно стирал пальцы в кровь, сотни тысяч раз втыкая копьё в манекен из рисовой соломы, а он тем временем хватал за задницу мальчишек‑евнухов. Я с первыми лучами солнца стоял на спине своего коня, на скаку разбивая одну мишень за другой, а Темур валялся с наложниками Цзы Чэня на пуховых подушках, обсуждая, добавить в этот аромат нотку корицы или всё‑таки кардамона? Я ненавидел своё угловатое и худое девичье тело, а слоноподобный багатур Темур разгибал подковы только затем, чтобы очаровать какого‑нибудь деревенского идиота с огромным членом!

Казалось, что Тоган сейчас разрыдается, но слёзы только стояли в его глазах, как чай, когда его невежливо наливают в чашку «с горкой» и он подрагивает над фарфоровыми краями, чудом не проливаясь. Наверное, он панически боится слёз и привык их сдерживать любой ценой, подумал Марко. Тоган пристально посмотрел на него и продолжил:

– Ты помнишь иероглиф «раздор»?

– Да, конечно. Две женщины под одной крышей.

– А в нашем походном дворце было восемнадцать женщин со своими детьми. Можешь себе представить? Хотя… Ты ведь не застал походных дворцов… Я сам помню их как страшный сон. У меня двенадцать сестёр и девять братьев, но я боюсь их как огня. Каждый раз, ложась спать, я думаю, что если мне суждено умереть сегодня ночью, то никак не от вражеского меча, а от яда, который вольёт мне в чай какая‑то из моих сестёр, или от ножа, которым перережет мне горло кто‑то из братьев.

– А ты помнишь среди них Чиншина? – в памяти Марка почему‑то всплыл давний рассказ Хубилая о своём любимом сыне.

– Чиншин? Конечно, я помню его. Я думал, ты о нём не слышал, и как раз хотел упомянуть его. Чиншин‑небожитель. Чистокровный чингизид, прямой потомок Тэмуджина. Без примесей чужой крови. Не то что мы – полукровки. Темур, кстати, тоже чистокровный… У них с Чиншином одна мать. Они самые старшие, родились ещё до того, как отец решил осчастливить мир сотворением нового племени. Чиншин, конечно, был лучшим из нас. Он как‑то умудрился взять то хорошее, что растворено где‑то в глубине отцовского характера, что‑то запрятанное глубоко между его легендарной злобой и подозрительностью. С ним хотя бы можно было разговаривать по‑человечески. Можно сказать, что какое‑то время он заменял мне вечно отсутствующего отца. Защищал меня от Темура… Жаль его. Он страдал падучей. Это делало его недопустимо уязвимым… нельзя иметь слабостей в таком гадюшнике, как наша семейка, а уж болеть – просто дело невозможное. Я сначала думал, что в нужный момент наши милые слуги, по доброму совету кого‑то из наших сестёр или братьев, просто оставили его без помощи, и он умер. Он таинственно умер. Кстати, я не слышал, чтобы кто‑то видел его труп вблизи или был на его похоронах. Я помню отцовское горе – отец как раз был в походе и пропустил и сам момент смерти, и последующие похороны, помню, как рабы пронесли его тело на руках через двор, но годами позже мне почему‑то пришла в голову мысль, что это был фарс, спектакль, что Чиншин обманул нас, один или в сговоре с отцом, не знаю, но обманул… Мне кажется, что он просто ждёт своего часа, спрятавшись, затерявшись на просторах Империи. И как только отец ослабнет…

– А Темур? Чувствует ли он себя преемником Кубла‑хана, если он самый старший?

– В том‑то всё и дело, Марко. Чувствуешь ли ты, как отец слабеет?

– Честно говоря, нет. На днях он снова развлёкся поединком с быком – убил его, ударив рукоятью меча промеж рогов. С одного раза.

– Ах, Марко‑Марко, в тебе нет голоса нашей кипящей крови. Ты хороший парень, но тебе не хватает того яду, что плеснул в наши жилы Тэмуджин. Что такое для императора физическая сила? Прошли десятилетия, судьба Великого хана решается вовсе не на борцовских состязаниях, не в белых юртах немытых идиотов, которые считают себя старейшинами. Империя стала слишком большой, слишком много кровей слилось в её безграничное море. Я говорю о внутренней силе. Сможет ли он, как раньше, одним блеском своих глаз удержать от броска взбесившийся легион?

– Да нет, я не думаю, что он слабеет, – соврал Марко, и осознание того, что он лжёт, лжёт намеренно, лжёт, совершенно искренне надеясь обмануть собеседника, отрезвило его. Он заглянул в сузившиеся от алкоголя глаза Тогана и попытался изобразить наивный взгляд ребёнка. Тоган немного высокомерно всхрапнул, смешок вышел комканым, как фырканье породистого коня, и Марко мельком отметил: удалось.

– Ты не видишь. Ты просто не видишь. Причина проста – ты не помнишь его молодым. Хотя у нас с тобой и небольшая разница в возрасте, но несколько лет назад отец начал сдавать так внезапно и так сильно, что внимательному человеку заметить это было бы нетрудно. Марко, присмотрись как‑нибудь к нему, и ты увидишь: где‑то глубоко он совсем старик. Если соскрести эту шелуху, называемую императорским величием, то ты увидишь растерянного старикашку, который вдруг обнаружил, что у него начинает размякать член, когда‑то казавшийся стальным, – сказал Тоган, хохотнув в конце своей шутке, которая показалась ему на редкость удачной.

– Ты хочешь сказать, что за всеми смертями может стоять Темур?

– Я хочу сказать, что ослабление отца выгоднее всего двум людям – прежде всего, Темуру, как самому старшему и чистокровному чингизиду, и Чиншину, при условии, что я прав и Чиншин сымитировал свою смерть, обманув всю семью включая отца.

– Я, кажется, понимаю, чего ты хочешь от меня, – задумчиво проговорил Марко, поводя пальцем по краю пиалы с вином. Капли густо стекали с фарфора угловатыми уступами, пошло напоминая кровь.

– Воспользуйся своим даром – загляни в сны моих братьев. Ведь главное для ищущего – точно знать имя того, кто прячется. Или место, где его искать. Ты умный парень, Марко. Даже странно, что варвар может быть таким прозорливым, да ещё в таком возрасте. Ты быстр, ты хитёр, я верю, что у тебя всё получится.

– А ты…

– У тебя есть ещё одно преимущество передо мной, Марко, – перебил его Тоган. – За тобой никто не будет наблюдать так же пристально, как наблюдают за мной. Каждый мой шаг известен моим драгоценным сёстрам и братьям. А ты можешь притвориться мошкарой. Ты странный, а странностей боятся и пытаются их игнорировать. В конце концов, ты – «белый варвар‑убийца, пришедший с Луны».

– Я не об этом.

Тоган опрокинул пиалу, словно спрятав ею своё лицо от вопроса Марка, и тонкая кроваво‑красная винная струйка стекла из угла его тонкого девичьего рта. Он бросил быстрый взгляд на собеседника. Марко подумал, что всё это напоминает игру в поддавки: кто достовернее изобразит опьянение. Этот резкий, как удар, взгляд Тогана показался ему слишком расчётливым и трезвым.

– Что выгодно тебе, Тоган?

Тоган захохотал. Он не мог остановиться, хлопал ладонями по столу, кашлял и снова хохотал, потом вдруг резко замолчал и, перевалившись через стол, злобно прошипел прямо в лицо Марку:

– Мне выгодно всё что угодно! Мне всё равно, что произойдёт, главное, чтобы произошло хоть что‑нибудь. Хоть что‑нибудь. Я больше не могу терпеть отца, я не могу, не могу… Ты же помнишь, как мы шли через Аннам, я прикрывал твой караван, мы выжигали тропу в джунглях… неужели ты не веришь мне? Ведь мы сражались бок о бок… Ты помнишь меня там… Моё место там, с мечом в руке, там, на границе Империи, а не в этом осточертевшем мне дворце…

Он кричал бессвязно, истерично, брызжа слюной, роняя посуду.

– Ты не должен думать обо мне, Марко, ты должен в первую очередь подумать о себе. Что тебе выгодно – вот в чём вопрос, главный вопрос для тебя. Я смогу прикрыть тебя, кто бы ни пришёл к власти после отца: Хайду или Найан, или если вдруг обнаружится Чиншин – а я очень хотел бы, чтобы Чиншин вдруг ожил. Но вот от Темура я тебя защитить не смогу. Потому что милейший Темур первым делом вырежет всех, кто был близок к отцу. Угадай, кто первый в этой очереди? Как только головы моих братьев и сестёр упокоятся на остриях копий, рядом с ними замаячит и твоя голова.

Марко посмотрел на него и ничего не ответил. Врал Тоган или нет, говорил он полуправду или действительно верил в то, что говорит, было совершенно ясно, что ничего хорошего ни от Найана, ни от Хайду ждать не приходится. Строго говоря, в случае ослабления Хубилая Марка не ждало ничего хорошего при любом раскладе. И если есть шанс поддержать видимость дружбы с Тоганом, это, вероятно, стоит сделать… Внезапно Марко вновь почувствовал себя беззащитным. Кто пришёл с Тоганом? Кто прячется за портьерой? Лучше не противоречить распоясавшемуся от вина императорскому сыну, не провоцировать августейший гнев.

– Я сделаю то, о чём ты просишь, – сказал Марко.

– Ты правильно меня понял. Я не приказываю тебе, Марко, не потому, что не могу приказывать тебе или не имею на это права. Вовсе нет. Я прошу тебя потому, что верю в твою дружбу. В боевую дружбу, которая связывает нас с тобой. Это больше, чем любая другая связь. Я верю, что найду в тебе того брата, которого у меня никогда не было. Так как? Я прав?

– Да, Тоган.

Он ужасно хотел спать, возвращаясь в Запретный город на лохматом гнедом жеребчике. Седло плясало под одеревеневшей задницей, сновало вперёд‑назад словно челнок. Он поплотнее запахнулся в плащ, кутаясь от влажного, до костей пробирающего ветра, но как только он немного согревался, глаза слипались сами собой, а засыпать ему не хотелось. Тревога никак не оставляла его. Стоило чуть расслабиться и смежить веки, как снова возникало туманное лицо Тогана, его изогнутые губы, искривлённые ненавистью.

Так, барахтаясь в трясине между явью и дремотой, Марко дотру‑ сил до Дальних ворот, с ужасом представляя, сколько ему ещё ехать до своих покоев по бесчисленным и гнутым улочкам, словно вены покрывающим тело дворца. Он начал тихонько мурлыкать любимую детскую песенку Пэй Пэй, которую она напевала, когда учила его правильно произносить катайские слова. Пэй Пэй… и тут сон на мгновение отступил, и Марко понял, что именно сейчас поедет к машине снов. Машина снов.Та лодка, которая отвезёт его к любимой, в страну, где всё возможно.Восемь.

туман‑туман… туман… густое бледное полотно, подобное тому, что как фон используют в театре теней. Сплошная пелена, подобная той, что разливается под веками, стоит лишь прикрыть глаза или заплакать от извечного пыльного ветра. Туман… хочется вытереть его, как слёзы.

он стоял на краю пропасти, переполненной знакомым туманом, таким пухово‑лёгким у поверхности и таким густым внизу, что на мгновение пропасть показалась ему гигантской чашей, полной кипящего молока. Эта неожиданная ассоциация удержала его от того, чтобы стремглав броситься вниз, он вдруг вспомнил детское чувство обожжённых губ, слишком торопливо прикоснувшихся к щербатому краю деревянной чашки. Марко осторожно протянул над поверхностью тумана ногу, почему‑то вдруг оказавшуюся босой. Он задумался, пьян ли он сейчас, в этой яви сна, настолько ясной, что каждый туманный завиток казался словно выписанным краской по фарфоровой глади. Он чётко помнил, что покинул Тогана бухим в хлам, и чудом держался на лошади. Где ‑то над головой резким колокольцем прозвенели слова колдуна в облике алой танцовщицы, с издёвкой вопрошавшей: «Открыты ли сейчас твои глаза, молодой Марко?»

он встряхнул головой, прогоняя морок, легко вскинул руки, оторвался от края пропасти и поплыл над поверхностью тумана, с интересом разглядывая молочно‑белые завихрения. Лететь было непривычно и страшновато, но скоро страх прошёл, уступив место юношескому интересу. Долго ли он так парил, Марко так и не понял, но ощущение вневременности происходящего полностью его захватило.

попытавшись несколько раз подняться повыше, чтобы понять, какая высота ему доступна, Марко ощутил что‑то похожее на лёгкое удушье, но это его не пугало. Чем выше он поднимался от копошащей – ся живыми завитками глади тумана, тем чище и холоднее становилось пространство, в нём переставали играть такие живые и манящие туманные орнаменты, и Марка по мере увеличения высоты постепенно охватывал приступ страшной лени, словно его накрыли сразу десятью одеялами. Поднимаясь, он сразу начинал погружаться в пучину обычного сна, словно бы нырял туда, но только не так, как в воду, а наоборот – снизу вверх. Выпутываясь из сладких объятий обычного сна, Марко снова спустился к трепещущей поверхности тумана и некоторое время летел над нею, пытаясь разгадать в облачных пуховых струях какие‑то намёки на знакомую реальность.

вытянув руку вдоль струящейся под ладонью влажной пелены, он попытался ощутить туман на ощупь, чтобы прогнать страх перед ожогом, так настойчиво всплывавший в его голове раз за разом. Туман оказался совершенно никаким, тёплым, как подогретое для ребёнка молоко. Единственное, что Марко смог точно различить, – это влажность, но и в этом он не был уверен до конца. Теперь, когда первый детский страх прошёл, Марко попробовал окунуть в туман лицо. Холодная, наблюдающая часть его сознания отметила, что совать в туман руку казалось страшноватым, а вот посмотреть, что прячется за молочно‑белой пеленой, – не так боязно. «Странно. В обычном мире глаза гораздо ценнее рук», – пронеслась где‑то вдалеке мысль, показавшаяся одновременно и своей, и совершенно посторонней. Но ведь во сне я смотрю не глазами, отчётливо подумал Марко и быстро окунул лицо в туман.