Текст книги "Машина снов (СИ)"

Автор книги: Максим Бодягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

хор мириад голосов немедленно оглушил его. Сливавшиеся в многоголосый ветер, эти голоса ныли, стонали, звали, кричали, ревели, грозили, гудели, насыщенное ими пространство вдруг сгустилось до состояния желе, и куда бы Марко ни повернул голову, его преследовали раздирающие перепонки голоса неисчислимых духов. Мощь их оказалась такова, что они проникали даже не в уши, не в голову, а куда‑то в середину тела. Их оказалось столько, что Марко ощутил себя винным мехом, который сейчас лопнет, не выдержав давления.

он быстро отдёрнул голову и вновь оказался над поверхностью тумана. Тишина по эту сторону белёсой парящей глади резко контрастировала с многоголосым хором, слышанным им только что. Марко снова быстро окунул голову в туман, и снова его ударила плотная звуковая волна. Марко отпрянул. Его ранила не столько громкость хора духов, сколько те дикие страсти, которые бушевали в этом многоголосье. Хор насыщали не просто ярость, но Ярость, не просто жажда, но Жажда. Эмоции, рвавшиеся наружу сквозь эти жуткие звуки, пугали своей глубиной, чистотой и завершённостью. В отличие от мятущихся человеческих чувств, несчётно меняющихся с каждым взмахом ресниц, голоса духов насыщали чувства в их чистом, дистиллированном виде, словно Небесный Алхимик выпарил их из чьих‑то бушующих сердец и заключил в тонкостенные прозрачные сосуды, откуда, как из тюрьмы, они и взывали теперь к Марку.

ещё несколько раз окунув лицо во влажные тёплые струи, Марко вынырнул из тумана совершенно обессиленным. Теперь он летел над играющей гладью тумана молча, наслаждаясь звенящей тишиной, такой прозрачной, что шум собственной крови отчётливо слышался приливом океанской волны, как бывает, когда прижмёшь к уху морскую раковину.

наслаждаясь тишиной, Марко не заметил, как поднялся чуть выше, и удушливые объятия обыденного сна тут же схватили его, прижав к жаркой и полной груди. Тётка Фьора, вспомнил он отчего‑то. Полотняная рубаха, колыхающаяся грудь, обожжённая морским солнцем в расшнуровавшемся треугольнике ворота, спи, мой мальчик распрекрасный, баюшки баю. Марко мотнул головой и скользнул вниз, прячась от коварной жары, нависающей над туманом. Сейчас он летел, чётко видя границу между обыденным сном и сонной явью: плотная белая поверхность тумана играла парными сполохами внизу, а сверху на неё наваливалась тяжёлая жара, прозрачная, но плотная, как сметана, пелена. Просвет, в котором летел Марко, понемногу сужался. Я не хочу спать, подумал он и прижался обнажённым животом к туману, скользя по нему всем телом.

глядя на сужающуюся у горизонта щель между туманом, таящим в себе столько интересного, и прозрачной пеленой жара, душившей его сверху и грозившей вот‑вот увлечь в пучину обыденного сна, глубокого и бессознательного пьяного храпа, Марко слегка растерялся. Ему не хотелось проваливаться в сон, так ничего и не узнав. В отчаянии он позвал виновника своего нынешнего путешествия: Тоган!– и в ответ услышал шелестящий Тоганов голос: главное для ищущего – точно знать имя того, кто прячется… или место, где его искать.Вопрос с местом отпадает сразу, со смехом отметила наблюдающая часть сознания. Ведь в этоммире нет ничего похожего на какое‑то место.Как можно говорить о каком‑то месте в мире, где всё течёт, струится, где не за что закрепиться и где нет возможности для самого понятия места? Остаётся имя. Он кстати вспомнил рассказ императора о его собственном опыте плаванья во снах. Имя. Я должен назвать какое‑то имя.

в этот момент его кольнуло лёгкое чувство стыда – отправляясь в этот сон, он стремился на встречу с Пэй Пэй, но, заворожённый увиденным, на время забыл о ней. Может быть, стоит назвать её имя, подумал Марко. Но я не знаю, что будет с нею, если я произнесу её имя вслух. В этоммире. Он с усилием прогнал мысль о яблочной деве, боясь случайно навредить ей, пусть даже и существующей лишь в его воображении.

он плыл в разрезе между двумя снами, двумя морями – Нижним морем играющих теней и Верхним морем забвения, – и он решился назвать одно имя. Единственное, которое стоило бы назвать, помня о том, что твоё тело в настоящий момент пребывает распятым на резном ложе машины снов,в самом большом городе Поднебесной. Хубилай,прошептали его губы, перед тем как лицо его погрузилось в туман. И как только узкая струйка воздуха пролетела между небом и языком в последнем «j», многоголосый вой духов загустел, поблёк, померк и стал шумом где‑то на поверхности сознания. Марко осмелел и почти скользнул в глубину тумана, позволив телу наполовину погрузиться в поток влажного ветра вслед за лицом.

завитки и струящиеся волокна пара вдруг заплясали, свились в тончайшие узлы, и Марко оказался перед фасадом колоссального стального замка, вздымавшегося к нему откуда‑то из тумана ярко играющими на солнце остриями игл. Марко облетел замок, страшась взглянуть ближе к земле, где клокотал красноватый сумрак. Отчётливо запахло кровью и распалённым человеческим телом. Хубилай,робко повторил Марко. Замок загудел, и проклёпанные швы, скрепляющие стальные игольчатые башни, вдруг сдвинулись ещё плотнее, а навершия крыш ещё сильнее заострились. Марко попытался подлететь ближе, и вдруг сотни тысяч алых солёных комков полетели в его сторону, вырываясь из недр стального дворца. Они летели с жутким визгом, больно прожигая в его теле медленно остывающие сквозные дыры с обугливающимися краями. Комков‑метеоритов становилось всё больше, и Марко в ужасе увидел, как его тело постепенно истончается, пропадает, изъеденное искрами. Со всё возрастающим чувством животного страха он попытался подняться вверх, вынырнуть из тумана, но тянущиеся к нему дымные шлейфы миллионов алых точек застыли и стали нитями багровой паутины, намертво приковавшей его к замку и теперь тянувшей вниз.

он выхватил из пустоты меч и попробовал взрезать мерзкие тенета, но насмешливый бас протянул из стального панциря: «не выйдет, ведь ты не помнишь имени своего меча». Меч растаял и Марко с возрастающим стыдом увидел, что сжимает в руке свой собственный член, только странно удлинившийся и тонкий, как весенняя сосулька. Он быстро разжал пальцы, но член охватил его горло, словно щупальце, перекрывая доступ воздуха. Стальной замок содрогнулся от хохота. Марко начал падать, задыхаясь, пытаясь освободить горло. Алые нити всё тащили его к земле. Он больно ударился о подножие замка, но от удара все путы, сковывающие его, вдруг растаяли. Он стоял перед уходящей в туманную высь стальной громадой замка. Голый шестилетний ребёнок. Босиком, в холодном осеннем тумане. Насколько хватало глаз, тянулись вдоль горизонта медные плиты, облицовывавшие фундамент крепости. Ребёнок‑ Марко подошёл к одной из них, засунув в нос чумазый пальчик с обгрызенным колючим ногтем. Хубилай,прошептали губы мальчонки.

Между плит что‑то засветилось. Он вынул пальчик из курносой ноздри и, вытерев его от козявок об пухлый задок, ковырнул ногтем между плит. Они пустые! воскликнул он, поражённый открытием, и тут же взметнулся вверх. Он рос, рос, рос, рос, и вот уже у ног его осталась стальная головоломка в виде замка, изящная игрушка кузнеца Линь Бяо, известного мастера – изготовителя кирас.

в растерянности Марко замер в потоке влажных струй и жадно вслушался в песню собственной крови, надеясь распознать что‑то знакомое, домашнее, хоть что‑нибудь, что восстановило бы разорванную пуповину, соединявшую маленького мальчика с понятным и простым миром, где всё‑всё казалось таким уютным, где всё переполнялось вещами навсегда,и, когда эти угасшие крохи тепла на секунду показались ему окончательно потухшими, он услышал тихий‑тихий скрип уключин… шшррррп… тсрррнк… шррррп… тсссринк…

губы Марка дрогнули, и сами собою из них выпорхнули слова Шераб Тсеринг.В ответ на этот растерянный зов туман впереди сгустился, потемнел, и в постепенно синеющих завитках появился знакомый полупрозрачный силуэт. На шее – или том, что Марко хотел принять за шею призрака – полыхнули и угасли цепочкой угольков рубиновые чётки знахаря. Марка охватила внезапная радость, и он заскользил к трепещущим завиткам тумана, то очерчивающим знакомый контур, то вновь распадающимся на вьющиеся волокна.

– Неужели ты и на том свете пьёшь эту гадость? – спросил Марко, показывая на знакомый силуэт чашки с чаем в полупрозрачной руке Шераба Тсеринга.

– Неужели это то, что ты на самом деле хотел спросить? – захохотал йогин, и от этого знакомого смеха все недавние страхи показались Марку смешными.

– Тогда скажи мне то, что я действительно должен был бы знать, – сказал Марко.

– Не стремись увидеть демонов, Марко. Потому что тогда они увидят тебя.

– И что тогда? – растерялся юноша.

– Слова теряют смысл, когда их становится слишком много, – ответил Шераб Тсеринг, по‑домашнему отхлебнул из чашки, и его силуэт окончательно распался и исчез, унесённый странным ветром, обдувавшим этотмир.

когда образ тебетца насовсем пропал, Марка захлестнула печаль, горькая, как детская обида. Туман безмятежно струился вокруг, равнодушный к его страданиям. Пэй Пэй,шепнул он и потерял сознание. Последнее, что ему помнилось, – маленькая искорка в уголке еёсмеющегося глаза.

…Марко лежал, свернувшись калачиком рядом с машиной снов,рука слабо обхватывала рукоять меча, снятые в спешке и разбросанные поблизости доспехи зайчиками играли на солнце, нахально заглядывавшее в щели неплотно прикрытых ставен. Хубилай сел в ближайшее кресло, взмахом руки отослав охранников за двери. Спящий Марко напоминал ему умаявшегося ребёнка, и лишь тяжёлый запах перекисшего вина, со свистом вырывавшийся из его лёгких, немного портил эту идиллическую картину. Хубилай достал из‑за пазухи орешек и бросил в Марка. Юноша лениво повернулся, по‑прежнему не просыпаясь, и медленно заслонился от летящего зёрнышка ножнами. Хубилай удив – лённо усмехнулся и бросил ещё один орешек, уже быстрее. Марко всхрапнул и снова, лениво повернувшись, заслонился от ореха рукавом. Хубилай привстал с кресла, подошёл поближе и внимательно всмотрелся в лицо Марка. Тот глубоко спал. Хубилай повернулся к нему спиной и, внезапно развернувшись, нанёс спящему сокрушительный удар ножнами. Ножны звякнули по опустевшим доскам пола. Марко стоял чуть поодаль, с мечом наизготовку, с трудом продирая опухшие глаза.

– Какты это делаешь? – с хохотом спросил Хубилай. – Ведь ты же спал как сурок!

– Что я делаю? – туповато переспросил Марко, усиленно елозя тыльной стороной ладони по ноющему виску.

– Как ты защищаешься во сне?

– Понятия не имею, – тяжело ответил Марко. – Простите, повелитель, у меня так голова болит… ничего не соображаю.

– Сегодня ты приходил в мой сон, – более утвердительно, нежели вопрошающе сказал Хубилай. – Зачем?

– Я не приходил. Я просто случайно назвал ваше имя, – оправдываясь, ответил Марко, упав на пол в поклоне.

– И что произошло?

– Я не смог войти в ваш сон.

– Не смог?

– Ну… я посчитал это не совсем вежливым, – замешкался Марко.

Хубилай подошёл к нему и, взяв за пальцы, развернул его ладонь к свету. Всю поверхность ладони усеивали десятки маленьких круглых ранок. Император потянул Марка за ворот, чтобы убедиться, что грудь юноши покрыта такими же точно странными подсохшими ранками. Марко вяло поддался повелительному жесту императора. Он с удивлением разглядывал ладони, ногтем сколупывая присохшую за ночь коросту.

Император распахнул тяжёлый халат. Под ним тускло светилась кираса, покрытая сотней чешуек, каждая из которых оканчивалась полированным маленьким шипом. Хубилай потянул юношу за исколотый палец и приложил его к кирасе. Рисунок ранок в точности совпадал с рисунком чешуек. Хубилай удовлетворённо хмыкнул и отпустил руку Марка, безвольно упавшую на пол.

– Сегодня я проснулся от запаха крови. Оказалось, что вся кираса измазана ею. Знаешь, я вчера поздно лёг и решил на всякий случай не снимать доспех. Было какое‑то нехорошее предчувствие, как в ту последнюю неделю в Канбалу, когда тебетец нашел убийц, спрятавшихся в повозке. На женщинах, которые спали со мной в ту ночь, крови не было. Её не было и на слугах. И на охранниках её тоже не было. Странно, правда?

– Меня даже во дворце… – начал говорить Марко.

– Не было, – продолжил Хубилай. – Я знаю. Я знаю, что ты приехал уже под утро, упал перед крыльцом с лошади, еле дополз до Павильона снов, где и заперся один‑одинёшенек. Остаток ночи тебя бдительно охраняла ночная стража. Где же ты так набрался вчера?

– Вам известна таверна «Яшмовая жаба»?

– У Северной заставы Тайду? Да.

– Вчера я решил немного проехаться и завернул туда. Как уехал – не помню. С кем был… Тоже не помню, – Марко почувствовал, что болевшая голова помогает ему врать более убедительно. – Помню одну девчушку‑катаянку… Больше… ничего не помню.

– В этом трактире, в «Жабе», часто видят моего сына Тогана.

– Хорошее заведение, мне понравилось.

– Я заметил… Марко, я тебя прошу. Как отец. Я ведь могу попросить тебя о чём‑то как отец?

– Конечно, повелитель.

– Пожалуйста, не водись с моими детьми. Особенно за моей спиной.

– Да что вы?! У меня и в мыслях не было… – начал оправдываться Марко, слыша где‑то внутри назойливый голос, упорно твердивший ему «только не переигрывай, только не переигрывай».

– Я надеюсь на это. Видишь ли, Марко, я настоятельно советую тебе держаться от них подальше в интересах твоей же собственной безопасности. Одно дело, когда я повелеваю Тогану сопроводить тебя в экспедиции через Аннам. Тогда ты находишься под защитой моего слова. Моего приказа. Но если ты сам вдруг решишь, что можно без опаски дружить с императорским выблядком… Знаешь, даже если ты будешь выпаивать маленького змеёныша молоком из собственного рта, рано или поздно эта тварь укусит тебя в губы. Змеи не знают благодарности. Детей императора отравляет собственный яд, текущий в них. И даже если сегодня они лелеют какие‑то благие порывы, то рано или поздно их ядовитая природа возьмёт верх. Понимаешь, о чём я?

– Но повелитель…

– Не говори мне «но», Марко. Пожалуйста, не говори мне вообще ничего. Я ничего не хочу слышать. Я только хочу, чтобы ты слепо следовал моему совету. Слепо. Бездумно. Как самый тупой кыпчак‑ лучник. Как самый тупой. Как деревенский дурачок. Ты меня понял?

– Да, повелитель.

– Я могу на тебя надеяться?

– Да, повелитель.

– Ну, вот и славно. Тогда пойдём позавтракаем.

Завтрак казался совершенно безвкусным, Марко мял еду онемевшими от похмелья дёснами, всё ещё чувствуя на лице влажные тёплые туманные струи. Сон не отпускал его. Голос Хубилая, обычно такой звучный, скользил поверх сознания, не проникая в уши. Марко украдкой глянул на императора и некстати вспомнил медный колючий з амок, плотно пригнанные швы между плитами, режущие края полированных игольчатых башен…

– Перестань! – крикнул Хубилай.

Марко очнулся от наваждения. По его ладоням стекала кровь. И вся закованная в металл грудь императора сочилась его кровью.

– Что с тобой? – с беспокойной нежностью в голосе спросил император. – Что ты делаешь?

С ладоней Марка капала неправдоподобно алая кровь. Она стекала вниз тоненькими вязкими нитями из десятков мельчайших проколов и вдруг застыла, подчинившись императорскому окрику. Стоявший поодаль седой сотник побелел от страха. Между Марком и императором было около десяти шагов. Но кровь текла из ладоней Марка, вилась десятками тоненьких струй по груди богдыхана и застывала, подчиняясь каким‑то колдовским силам, свисая с Марковых ладоней тончайшими, словно шёлковыми, алыми нитями.

– Я…

– Ты всё ещё там?

– Не знаю… возможно, какая‑то часть меня… Я чувствую себя ужасно разбитым, больным… Мне трудно себя контролировать… Простите, Кубла‑хан…

– Подожди оправдываться, мой мальчик, – Хубилай повернулся к сотнику и резко спросил его: – Как тебя зовут?

– Кончак‑мерген, – побелевшими губами ответил нойон.

– Назови его имя, мой мальчик, – ласково попросил император, вглядываясь в лицо Марка. – Прикрой глаза и позови его. Давай…

Марко подался плечами назад, в прозрачную горячую пелену, мгновенно окутавшую его, и шёпотом произнёс имя сотника на мун‑ гальском. Внезапно он увидел мир сквозь наконечник неровной стрелы, выструганной неумелой рукой ребёнка, стрела летела прямо в кожаную занавесь, прикрывавшую вход в огромную юрту, беззлобно ругнулся женский голос, шумно проскакал огромный конь, щёку ожёг удар, обида, жуткая обида, отец, мама, брат, какие‑то люди, обрывки голосов, взгляд наткнулся на деревянный щит, ещё на что‑то, но Марко смёл зыбкую преграду и ворвался в юрту, оказавшуюся внутри огромной и высоченной, как самая высокая башня, там на лохматой овечьей шкуре замерзал скорчившийся от ледяного ветра чумазый мунгальский ребёнок.

Марко мотнул головой.

Сотник лежал, скорчившись на земле так же, как этот маленький мальчик, и в голос плакал, что‑то повторяя на почти непонятном наречии.

Марко сжался и выплюнул плясавшее внутри него имя. Ффффффу.

Сотник сел на земле, отирая слёзы. Его сотрясали рыдания.

– Что ты сделал? – строго спросил Хубилай.

– Я нечаянно выстрелил. Я поспорил с пацанами, что стрела долетит. Я никого не хотел поранить, тем более брата, – торопливо затараторил сотник, по‑детски шепелявя, и вдруг осёкся, потихоньку приходя в себя.

Хубилай снял с пальца одно из колец и небрежно бросил нойону. Тот жадно поймал сверкнувшую жёлтую искру. Марко удивлённо осматривался. Юрта, пропахшая кислыми кожами и молоком, растворилась без следа. Голова ныла, как один огромный дырявый зуб.

Хубилай удовлетворённо хмыкнул.

– Я бы попросил тебя назвать сейчас имя моего сына… о котором мы говорили только что, – осторожно сказал император, – но боюсь, что сила, с которой ты ещё не умеешь справляться, разорвёт тебя изнутри. Как ты себя чувствуешь?

– Всё болит. Как будто я был девственницей и меня отымел отряд конников. Вместе с конями, – пусто проговорил Марко, еле шевеля сухим ртом.

Хубилай захохотал, хлопая себя по коленям. Он смеялся долго, и с ним, казалось, смеялись деревья, ивы, пагоды и весь дворец. Окончательно оклемавшийся сотник вторил ему басовитым хохотком. Император внезапно бросил в Марка комочек песка, и тот молниеносно поймал его у самого кончика носа. Хубилая обуял новый приступ хохота, терзавший его, пока он не зашёлся глухим гавкающим кашлем.

Хубилая унёс паланкин, а Марко всё сидел на облицованном камушками берегу пруда, тупо глядя в воду. Он ничего не чувствовал, кроме сумасшедшей усталости. Вода немного посветлела за последние дни, и косые зелёные колонны солнечных лучей, терявшиеся в глубине водорослей, играли всеми оттенками самоцветов от насыщенного изумруда до слабого зелёно‑голубого берилла. Марко бросил в воду камушек, и огромный старый карп поднёс усатую коричневую морду к самой поверхности воды, приподняв её, но так и не прорвав гибкую водяную плёнку. Суетливая водомерка соскользнула с водяной горки и запрыгала по разбегающимся от камушка кругам. Карп нечеловечески холодно смотрел на Марка, и от этого взгляда по коже побежали мурашки. Марко потянулся за другим камушком, и карп плавно скрылся в глубине, погрузившись спиной в тень, но так и не отведя взгляда.

Ощущение туманане проходило, точнее, Марку не составило труда вызвать его в себе снова, таким ярким запомнился ему полёт между двумя океанами сна. Стоило лишь вызвать в памяти голоса, влажное ощущение горячего ветряного потока на лице, и вот уже белый солнечный свет прогнал тени, окрасив всё окружающее пространство в оттенки лимонного и нежно‑кремового, а там, где тени казались особенно густыми, теперь лежали прозрачные янтарные мазки. Демоны,сказал Марко.

Они пришли внезапно. Точнее, они не пришли. Они возникли, словно проступив сквозь привычные очертания двора. Возникли так же, как тени незаметно появляются после полудня, накладывая на окружающие предметы свои очертания, такие легкие вначале и такие резкие под вечер. Они пришли мягко, но неудержимо, подобные наступлению сумерек, но не синие, как вечерний воздух, а пурпурные, как обратная сторона век, когда слишком сильно зажмуришься.

Они оказались совсем рядом. Так близко, что Марко захотелось спрятаться от ужаса хоть куда‑нибудь, он готов был забиться в любую, пусть даже самую маленькую щёлочку. Но когда они пришли, он понял, что прятаться некуда. Они не пришли.Они были.Везде. Они были всегда. Здесь. Там. Повсюду. И слово, камушком брошенное Марком на поверхность мира, заставило их подплыть ближе к той незримой границе, что отделяла нашу повседневность от их адского мира, мира криков, мира чудовищных страстей, мира непереносимой боли.

Он видел их. И он знал, что сейчас не спит. Это не сон. Ощущение тумана, характерное для сна, ушло, и в беззвучно повисшей кристальной чистоте он видел их ворочающиеся расплывчатые формы, с каждым мгновением приобретавшие всё более жуткий облик.

Демоны.

Он заворожённо смотрел на то, как проявляются их стонущие от иссушающих страстей тела, дикие, нелепые, неестественные, страшные, неистовые, полные такой силы, какая, наверное, движет планеты.

Не кричи. Шепнул глубоко внутри смутно знакомый голос.

Только не кричи.

Воздух сипло рвался сквозь голосовые связки сумасшедшим визгом, но Марко в ужасе давил его, глотая, как подступающую блевотину.

Не кричи.

Кто это говорит? Мама?

МааааамааааааааааааааААААААААА !

Сухое, раздирающее горло сипение вырвалось наружу из пересохшего рта, и в ответ вся пурпурная масса сплетённых тел пришла в движение. Звук, начинавшийся как шипение, перешёл в визг. И они слышали его. Марко отчётливо увидел тонкую, совершенно прозрачную плёнку, чуть радужную, слабенькую и похожую на пузырёк слюны. Он видел, как напряглась эта невыносимо тонкая, почти несуществующая мембрана, а они давили на неё, давили так, как могли бы давить тектонические плиты, давили, как могла бы давить магма, взрывающая земляную твердь вулканами‑убийцами. Плёнка таяла на глазах, и отдельные фрагменты длинных чужеродных этому миру тел почти прорывались сквозь неё, словно только что родившиеся младенцы, измазанные кровью и не освободившиеся от пузыря плаценты.

Марко боялся шевельнуться. Его тело дрожало, и, казалось, каждый стук сердца, колебания каждого волоска на теле отзываются в биении тех, кто стремился увидеть его, прорвав воздушную пелену.

И тут случилось чудо. Низкий вибрирующий звук волной пронёсся по поверхности плёнки, и она постепенно стала густеть и уплотняться, как яичный белок на сковороде. Длинная, смутно знакомая тень широким мазком пронеслась вдоль прозрачной стены, демоны забились ещё сильнее, но мембрана всё крепла, пока не сгустилась до обычного воздуха, из которого постепенно проступили знакомые очертания прудов.

Марко сидел на земле. Вокруг медленно опускалась пыль, мелкие камушки, случайные засохшие листья. Он сидел на земле, удивлённо глядя на круг вытоптанного до земли песка, обычно равномерно покрывавшего двор. Марко сидел прямо в центре круга, по‑прежнему не шевелясь. Морок нехотя отпускал его. Он ожидал увидеть испуганные лица, охрану, горящие постройки, следы немыслимых разрушений, но ничего подобного не произошло. За исключением ровной окружности, словно кистью очерченной по земле вокруг него, ничего необыч‑ного не было. Где ‑то порванной струной тетенькнула дура‑ птица. Пробежал суетливый раб с тюком на спине. Брякнули в отдалении ножны. Стайкой вспорхнули и растворились в небе детские голоса.

И от этой обыденности Марку стало особенно страшно. Он вдруг осознал близость тех существ, что только что привиделись ему так же ясно, как эти мохнатые ивы и горбатые мостики. Он знал, что они и сейчас здесь, и только тонкая, непостижимая разуму плёнка милосердно отделяет его мир от ревущего ада. Он осторожно протянул вперёд руку. Ничего не произошло. Но страх, всё ещё копошащийся где‑то в глубине сведённого судорогой тела, заставил Марка отнять руку от пустоты. Где‑то снова тетенькнула дура‑птица.

*****Девять.

Марко бесцельно брёл по бескрайнему саду дворца, вдыхая свежий весенний воздух, уже напоённый предчувствием скорого цветения. Где‑то рядом квакнула рано отогревшаяся лягушка, и этот простой земной звук музыкой отозвался в груди Марка. Он подошёл к ручью, осторожно взял в руки склонившуюся к воде тяжёлую ивовую ветвь с набухшими почками и полной грудью втянул горьковатый сочный запах. Боль понемногу отпускала его, растворялась, спускаясь по спине и бесследно уходя в землю. Лягушка снова квакнула, на этот раз гораздо смелее. Марко присел и вгляделся в её янтарные глаза, блестевшие на сером тельце, словно зёрнышки слюды на камне. Лягушка квакнула на прощание и, почувствовав приближение ещё кого‑то, молниеносно прыгнула, растаяв в зеленоватой толще воды. Поворачиваясь навстречу подошедшему и вынимая из ножен меч, он вспоминал знакомые строки из наставления по искусству меча: «Бей без замаха, подобно прыгающей лягушке».

Сзади стоял пожилой сотник, Кончак‑мерген. Мунгал стоял просто, опустив руки, не кланяясь. Стоял как дерево, без ложного подобострастия, без суеты во взгляде, без лисьих льстивых уловок, свойственных катайцам.

– Спасибо, молодой мастер, что пожалели меня.

– Пожалел?

– Там, во сне… Вы ведь могли сделать что угодно… Спасибо.

Марко посмотрел на его лицо, покрытое мелкой‑мелкой сетью

почти невидимых морщинок.

– Если тебя кличут мергеном ⁸, почему ты до сих пор простой сотник? Ты ведь не молод?

– Я не гонюсь за славой. Как и вы, насколько я помню вас по аннамскому походу.

– Зачем ты шёл за мной?

– Хотел рассказать вам кое‑что, молодой мастер.

– Я слушаю.

– Возможно, вы не заметили, но я сегодня всё время был подле вас и случайно услышал весь ваш разговор с Великим ханом от начала и до конца. Я не хотел ничего подслушать, клянусь, но так случилось, что я слышал всю беседу. Из разговора я понял, что сегодня вы попытались войти в сон Великого хана и не смогли этого сделать?

– Да. Ты всё верно понял, – сказал Марко. Потом, видя, что сотник замялся, что‑то не решаясь сказать, добавил: – Неужели ты думаешь, что если бы Великий хан усомнился в моей верности или в своей силе, то я стоял бы здесь?

– Нет‑нет, что вы… Я хотел поговорить с вами вовсе не об этом… – сотник замялся, тщательно подбирая катайские слова. – Мне доложили о вашем приезде ночью. И… вскоре после него… произошла цепь очень странных событий, которые наверняка имеют отношение к вам. Когда вы вошли в Павильон снов, сначала всё было спокойно. Я дал команду нухурам охранять вас «от себя самого», как это велено Великим ханом, и пошёл к своему посту. Сегодня ночью мне выпало стоять у Главных ворот. С того момента, как я оставил вас, прошло совсем немного времени, может быть, час. Не более. Ночь стояла тихая‑тихая, и с каждым часом воздух всё теплел. Я ещё подумал, что весна приходит в этот раз как‑то слишком поспешно. Звёзды горели ровным сиянием, ветер утих, и воздух стал спокоен, как дыхание ребёнка. Вдруг из‑под ворот заструился какой‑то странный туман, словно кто‑то нарочно жёг листья за воротами и вдувал дым к нам, сюда, под створки. Но это не был дым. Это был именно туман, горячий и влажный, как будто боги кипятили огромный чан с водой. Он заполнил все небольшие выбоины в дороге, маленькие овражки и застыл над землёй. Просто застыл. Почти неподвижно. Вдруг кованые ворота затрещали так, будто кто‑то бил в них тараном. Человек не может обладать такой силищей, подумал я и, честно говоря, ощутил лёгкий приступ страха. Вы ведь уже видели новые ворота, которые навесили на прошлой неделе? Помните, какого они размера? Я думаю, они могут выдержать довольно долгую осаду. Но сегодня ночью я явственно почувствовал, что сейчас они должны пасть. Отвратительное чувство. Чувство полной беспомощности. Нами овладела паника. Удар за ударом сотрясал вздрагивающие створки ворот так, словно бы они были дешёвой ширмой. Я точно знал, что никаких войск в Тайду вообще не может быть, а вокруг дворца уж тем более. Наш корпус, корпус Тогана, стоит внутри дворца, а не снаружи. Это бред – никакая армия не могла бы подойти к столице незамеченной. Но чтобы хотя бы поколебать ворота, нужно не менее четырёх сотен бойцов с тараном, а лучше ещё стенобитную машину. Это невозможно. C башни непременно подали бы сигнал. Но тревожного сигнала не было, ворота тем не менее содрогались, трещали и еле держались на петлях. Потом удары прекратились так же внезапно, как начались. И тишина обрушилась на нас, как могильный камень. Я взобрался на стену и глянул наружу. Никого не было. Я спустился, чтобы осмотреть следы. И знаете, что я нашёл? Следы ребёнка, лет шести. Представляете?! Только эти следы, ничего более.

– Но ведь за день через ворота проходит великое множество народу?

– Вы ещё не слышали последнего указа нового начальника ночной стражи. Каждый вечер вокруг всего дворца восьмёрка лошадей оставляет полосу рыхлой земли. Утром мы проверяем, кто подходил к дворцовой стене, в каком месте нашли следы, докладываем, осматриваем стену на предмет подкопа, выводим собак. Я клянусь вам, молодой мастер, за воротами были только следы маленького ребёнка и ничьи больше. Страх, который, казалось, ушёл без следа, вернулся. И хоть я и не верю в то, чего нельзя пощупать рукой, или, точнее, в то, что не может быть пронзено стрелой, я снова почувствовал, как холодный ручеёк пота заскользил у меня между лопаток.

– Ты нашёл ребёнка?

– Нет. Ребёнка не было. Я дал приказ обыскать прилегающие кварталы. Через четверть часа воины доложили, что все ставни наглухо заперты, как велит приказ о спящей зоне вокруг стены, и улицы пусты. Но я решил проверить всё лично. Как чувствовал. Совсем недалеко я нашел старуху из катайцев. От неё разило дешёвым вином, она тряслась от страха и казалась совершенно трезвой. Хотя в руке держала пустой кувшин из‑под вина. «Таким количеством вина можно молодого кузнеца уложить», – сказал я. «Хотела бы опьянеть и забыть то, что видела», – ответила старуха, совершенно не выражая нам ни страха, ни какого‑либо почтения. А ведь знала, что грозит ей за появление у ворот в ночное время. Я удивился такой смелости. Она сказала, что торгует рыбой недалеко от ворот и нарочно спряталась, чтобы первой с утра раскинуть тут свой рыбный ларёк. Завтра большой базарный день, она надеялась удачно поторговать, опередив товарок. Устроившись под навесом, она только успела открыть вино, припасённое ею для сугрева, но тут, по её словам, произошло нечто, что заставило её пожалеть о своей хитрости.

– Что же это было?

– Лунный человек.

– Кто ?

– Вы, – потупившись, сказал сотник. Он нервно куснул длинный седеющий ус и быстро сделал полузаметный жест от сглаза.