Текст книги "Обманная весна (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Предатель! – взвизгнула вампирша, пытаясь подняться. Черная кровь текла у нее изо рта между оскаленных клыков, рыжие кудряшки на глазах обернулись седой пыльной паклей – и лицо, уже совсем не детское, а, скорее, старческое, лицо молодящейся карлицы, исказилось свирепой злобой. Грин подошел на шаг, всадил пулю в ее оскаленную кошачью пасть – и резко обернулся.

Ствол пистолета ткнулся в грудь высокого парня в темном плаще. Иван смотрел в лицо тихого демона, белое и точное, как у статуи, с красными огнями глаз – и не мог уложить происходящее в голове.

– Ты – вампир, – сказал Грин незнакомцу. Видимо, ему тоже было не уловить логики событий, оттого он не спешил нажимать на курок.

– Искал меня, Ван Хельсинг? – прорычал бледный демон с печальной усмешкой, казавшейся невозможно живой. – Я звал тебя.

– Ты – вампир, – повторил Грин с некоторым даже сочувствием. – Я тебя убью. Сейчас.

Вампир кивнул и улыбнулся.

– Сначала закончите с ней. Я никуда не денусь.

– Иван, добей ее, – приказал Грин, не оборачиваясь и не опуская пистолета.

Иван с опаской приблизился к издыхающей вампирше – и увидел, что тут ему уже нечего делать. Она горела; непонятно откуда взявшийся внутренний жар уже превратил в обугленный дымящийся череп ее обманчиво детское лицо, руки тлели, как головни в костре, пальцы скрючились – и в швы комбинезончика просачивались струйки дыма.

– Она, похоже, готова, – пробормотал Иван, которого так и не отпускал холодный озноб. Один вампир больше не существовал, но другой так и стоял, подставляя себя под выстрел, и его доверительный тон был хуже, чем звериный рык сгоревшей вампирши. Этот бес притворялся человеческим существом искуснее, чем все, которых Иван видел раньше – поэтому, очевидно, представлял большую опасность.

Ивану хотелось трясти головой, чтобы очнуться от кошмара. Он помимо воли ждал, что печальный мертвец повернется к нему и дружески скажет: «Я пришел отпустить тебя, брат» – и тогда, как бы все это не закончилось, эти слова будут всю жизнь преследовать Ивана в снах.

Но Грин выглядел совершенно спокойно. Впрочем, он уже пережил подобное.

– Ты, значит, ее вломил, – задумчиво сказал Грин, разглядывая своего визави удивленно и оценивающе. – Ты и себя вломил… Не понимаю…

– Она – моя дочь во Тьме, – сказал вампир. – Мы долго не виделись, но нынче мне удалось ее найти. Когда-то я нарушил Кодекс, Ван Хельсинг. Теперь настал удачный момент за это заплатить.

– Офигеть… – протянул Грин, качая головой. – Приступ совести, что ли?

– Я устал от долгой вины, Илья, – сказал вампир. Его улыбка, грустная и дружеская, не открывающая клыков, выглядела все более и более человеческой. – Нам с тобой удалось отчасти исправить мою ошибку. Теперь опусти меня в небытие – это будет доброе дело.

– Я все равно не понимаю, – сказал Грин.

– Наверное, тебе и не надо. Ты вершишь Предопределенность – это хорошо. Стреляй, – сказал вампир, чуть подавшись навстречу выстрелу, как кошка подается навстречу ласкающей руке.

Иван наблюдал за этой безумной сценой, содрогаясь от ужаса. Он не верил ни единому слову мертвеца именно из-за того, что тот говорил страшно убедительно – и больше всего боялся, что Грин не выстрелит. Но Грин кивнул – и нажал на курок.

Тело вампира грохнулось навзничь. Грин присел рядом на корточки, глядя в потускневшие вишневые глаза мертвеца, посидел несколько секунд – и обернулся к Ивану:

– Дай мне заступ на минутку. Надо как следует – чтобы не встал.

– Я и сам могу, – вырвалось у Ивана, но Грин поднялся и взял заступ у него из рук.

– Не спорь, салага, – сказал он так весело, что в голове у Ивана все пошло враздрай. – Тебе же противно их трогать лишний раз? Ну так мне вот не противно, – и, нагнувшись к трупу, опустил его веки. – Ну… покойся. Дай тебе Бог твоего небытия, старина. Ад гораздо неприятнее.

Грин занес заступ – но тело вампира вдруг вспыхнуло бездымным синеватым пламенем, высоким и неярким, и за несколько секунд превратилось в кучку серого пепла. В пепле тускло блеснули цепочка какого-то темного металла и что-то, напоминающее оплавленный циферблат наручных часов.

– Вот и чудно, – удовлетворенно сказал Грин и улыбнулся. – Пошли к машине, Ванюха. Утро скоро.

Потом вампиры были еще, но, благодарение Богу, обычно у них не хватало времени на разговоры.

После той ночи, когда вампир подставился под выстрел, Грин здорово не поладил с отцом Николаем. Боевые товарищи гостили у бати, и Грину, пожалуй, не стоило распространяться о совести бесов.

– Ты не находишь, что это звучит, как компромисс? – спросил отец Николай.

– Ничего я не нахожу, – сказал Грин. – Это вамп выдал, что его мучает совесть, а я просто повторяю. Он сказал, что устал от вины, потому что та, вторая… Он ее… ну как сказать… укусил? Обратил? Короче она вышла какая-то не такая – и это его мучает. Не то, что он убивал людей, а то, что его… эта самая… ученица…

– Илья, ты хорошо понимаешь, что говоришь? – спросил отец Николай. – Ты сам сказал: ему наплевать на то, что он убивал. Какая совесть?

– Не такая, как у людей. Другие принципы. И он совершенно не боялся умереть… в смысле – лечь не боялся. Я среди тварей такого раньше не видел.

– А тебе не кажется, что это соблазн? – сердито сказал отец Николай. – Раньше ты их истреблял и об нравственных муках нечисти не задумывался. Все было чисто и просто, правда? Ты сражаешься за престол Света – а они враги. Они не должны существовать…

– А если существуют? – спросил Грин с досадой. – А вообще, отец Николай, почему те, кто не должен существовать, существуют? Вот – изначально? Зачем они рождаются? Кому нужна эта война между Светом и Тьмой? Тьме? Или Свету?

– То, что ты говоришь – на грани, – на щеке отца Николая дернулся мускул, а Иван толкнул Грина в бок. – Ты читал о том, с чего началась это война. И мы с тобой это уже обсуждали. Ты снова начинаешь?

– Я не понимаю, – сказал Грин, мрачнея. – Я, чч-ч… простите, батя, я – солдат. И я сейчас это так вижу: если враг был изначально слабее, так почему ж его не уничтожили сразу? Почему оставили у себя в тылу целое гнездо недобитков, откуда ползут диверсанты? А если враг сильнее, то на фига нужна эта деза?.. Нет, дайте мне сказать! Зачем все время твердить, что у наших больше возможностей? Чтобы сторонников вербовать? Так вот я и так на светлой стороне – я и буду на светлой стороне, хоть если бы мы даже проигрывали! Потому что это правильно! Но вранье меня оскорбляет.

– Илья, то, что ты наговорил, оскорбляет меня, – Иван чувствовал, что отцу Николаю стоит большого труда сдерживаться, и ему самому тоже было тяжело сдерживаться. Грина понесло. – Разве истинно верующий может сомневаться в силе Отца Небесного? – спросил батя весомо и хмуро. – Ты можешь только служить и благодарить, служить и благодарить – тебе дарована жизнь, тебе дарованы возможности делать жизнь лучше, у тебя дар видеть то, чего не видят другие, ты по натуре праведник… и ты готов вот так легко все это отмести?

Грин выслушал, окаменев лицом.

– Я не отметаю, – сказал он тихо, когда отец Николай высказался. – Я готов драться с нечистью хоть у них в тылу. Я вообще на все готов. Но я хочу знать правду.

– Господь сказал: «Я есть Истина».

– Да понимаю я! И не спорю! Я вообще не так глобально, я хочу только конкретного ответа на конкретный вопрос: почему тут, на Земле, творится чч… всякая фигня, а на небе и не почешутся? Я не себе помощи прошу. Я солдат. Я про других. Про тех, кто сам защититься не может.

Отец Николай вздохнул.

– Начинается… Илья, не стоит уподобляться самовлюбленным щенкам, которые думают, что небеса должны все за них решить.

– Батя, за что мы бьемся? За добро тут, у нас дома, или – за царствие небесное?

– Что касается лично тебя, Илья, – сказал отец Николай, – то тебе неплохо бы подумать о своей душе.

– А если я не хочу воевать за зарплату? – спросил Грин безнадежно. – А если любая корысть, даже такая, мне противна, что тогда? И еще – если тот вамп при жизни был хорошим парнем, который не смог сопротивляться? Как вы, отец Николай, и как мой Ванька, а? И рядом человека со стволом не нашлось?

– Как легко этот бес заставил тебя сомневаться, – усмехнулся батя. – А ведь ты сам сказал, что он вовсе не пытался раскаиваться в убийствах. Мало же тебе надо, чтобы сломаться, Илья.

Грин встал. Его запал уже прошел, он погас, его лицо уже выражало привычное терпение – обыкновенную реакцию на невозможность объяснить. Иван, уверенный, что отцу Николаю можно объяснить все, потянул его за рукав обратно на стул, но Грин только чуть усмехнулся.

– Я не сломался, батя, – сказал он уже очень спокойно, без тени запальчивости. – Я хочу кое-что для себя решить, а вы меня даже не слушаете. Все общие слова, общие слова… А Евангелие я и сам перечитаю, если что. Ванюха, ты со мной?

– До свидания, отец Николай, – пробормотал Иван, краснея. – Вы меня простите, я с ним по дороге поговорю. Он устал до смерти – днем работает, ночью воюет…

– Приходи, когда отдохнешь, Илья, – сказал батя. – И постарайся не прислушиваться к лжи.

– Я видел очень немного таких, которые врут под дулом, – сказал Грин холодно. – До свидания, отец Николай. Простите.

Иван догнал его уже на лестничной площадке; матушка закрыла за Иваном дверь и вид при этом имела огорченный.

Грин спускался по лестнице, насвистывая «Прощание славянки», но казался, скорее, злым, чем веселым.

– Грин, – сказал Иван обиженно, – ты что, с цепи сорвался?

– Не виси на ушах, – сказал Грин. – Мои уши могут не выдержать такого количества лапши.

– Ты что, Грин! Ведь батя прав!

Грин вышел из подъезда. День был совершенно сер, сер целиком, серое небо отражалось в сером осевшем снегу, зажатое серыми стенами – и не виделось в этой серой мути никакого просвета. По сравнению с ночью чуть потеплело – но теплом влажным и гнилым, и промозглая сырость, осенняя сырость в марте, пронизывала до костей. Грин остановился, вдыхая тяжелый сырой воздух, постоял с минуту, глубоко дыша, и принялся чиркать дешевенькой зажигалкой, пытаясь прикурить. Ивану хотелось заглянуть ему в глаза, но взгляд Грина скользил по мокрым черным ветвям, не останавливаясь на лице друга.

– Батя прав, – повторил Иван. – Им нельзя доверять. Это – провокация, это поддельное все. Это специально, чтобы задурить тебе голову, как ты не понимаешь!

Грин смерил его медленным взглядом.

– Ну ты-то откуда знаешь, Ванька? – спросил он с досадой. – Что ты о вампах знаешь, и что ты вообще знаешь? Ты же ничего не чувствуешь.

– Если ты пожалел того… беса… – еле выдавил Иван, – то что ж стрелял?

– А вот это – правильный вопрос, инспектор! – сообщил Грин тоном Уилла Смита и неожиданно улыбнулся. – Только это ужасно трудно объяснить. Даже тебе – а уж бате и подавно.

И больше он ничего на эту тему не сказал, хотя Иван и пытался расспрашивать.

Восьмого марта Грин сидел в комнате Ивана, пил мартини и скучал.

Грин выглядел в комнате Ивана совершенно неестественно, как выглядел бы гранатомет посреди праздничного стола, на крахмальной скатерти, в окружении фарфоровых тарелок с деликатесами. Такое сочетание вызовет у любого более-менее здравомыслящего человека нервозность и тревогу.

Комната была убрана мамой Ивана в высшей степени тщательно; Иван всегда чувствовал себя в ней очень комфортно, но когда рассеянный взгляд Грина останавливался на атласных шторках с фестончиками или на мамином покрывале цвета английского флага – Иван краснел и делал вид, что в комнате слишком жарко.

Грин оживился, когда по радио запели в маршевом ритме под довольно-таки неприятную музыку:

 
– …Как будто с экрана косится луна на нас мокрой совой!
И ангел мой бешеный, и звезды повешены вниз головой!
Взгляни, а под тем ли ты солнцем стоишь —
Клянись же, ешь землю, что вместе со мною сгоришь! —
 

он даже улыбнулся и начал постукивать по столу костяшками пальцев в такт, но тут пришли девушки, и Иван поспешно выключил радио.

Музыка такого рода раздражала и маму Ивана, и девушек; как только появились гости, хозяин тут же запустил музыкальный центр – у него были записи современной танцевальной музыки, куда веселее, чем мрачные марши с сомнительными словами. Но Грин отсел от колонок подальше.

Иван видел, что Грин скучает, но не мог изменить этого положения вещей. Вроде бы, он организовал решительно все, что необходимо для веселья: девушек, музыку, мамину роскошную стряпню, столько спиртного, чтобы дойти до нужной кондиции самим и угостить девушек до теплого молочного свечения и расслабленной мягкости… Пришла, наконец, даже Лидочкина подруга, Мариша, улыбчивая брюнеточка, сдобная, как булочка, вся в маковых точечках родинок.

А Грин принес охапку роз – и подарил их маме Ивана, с нахальной и галантной миной. Мама растаяла, как девочка, порозовела и выскочила в кухню – зато Лидочка и Мариша хихикали на диване, пожирая Грина глазами. Он и не подумал привести себя в праздничный вид – а возможно, у него просто не было подходящих для этого вещей; но в неизменной тельняшке и камуфляжных штанах Грин ухитрялся выглядеть блестяще, как тореадор на арене. От него несло резвящимся хищником. В его глазах, в усмешке, в ободранных и обожженных руках с обломанными ногтями и аристократически узкой и длинной кистью, в его веселом спокойствии доминанта явно содержался какой-то афродизиак, на расстоянии убивающий женскую волю. Иван здорово нервничал бы, если бы Лидочка рассматривала так кого-нибудь другого… но на Грина она могла глазеть совершенно свободно. Это казалось безопасным.

Грин скользил по телам девушек рассеянным взглядом, как по потолку и по стенам. Сперва он ел; это выглядело не как праздничное обжорство, а как обычное утоление голода привычно полуголодным человеком. Потом он взял бокал с мартини и уселся в кресло, задумчиво рассматривая мокрый тополь и серое небо в окне. И все.

Девушки без конца меняли записи. Музыка гремела так, что, очевидно, на лестнице можно было различить слова песенок. Им хотелось танцевать; Лидочка вытащила Ивана на середину комнаты, Грин наблюдал за ними с веселым изумлением, от которого у Ивана горели уши. Мариша пристроилась на подлокотнике кресла; расстегнутых пуговиц на блузке постепенно становилось все больше.

– Говорят, вы с Ваней вместе воевали? – мурлыкнула она, обещая тоном все, что можно.

Грин молча кивнул, заставив бедную девушку тщетно придумывать следующий вопрос. На придумывание ушло минуты полторы. Грин смотрел на облака; его взгляд уходил в небеса на два сантиметра выше Маришиной груди.

– Ты танцевать не любишь? – придумала Мариша.

Грин пожал плечами. Иван испытал приступ острой жалости к девушке.

– Он такую музыку не любит, – сказал Иван. – И вообще музыку не особенно любит.

– А что ты любишь? – радостно спросила Мариша, одарив Ивана благодарным взглядом.

– Тишину и одиночество, – так же радостно сообщил Грин.

– Может, погуляем? – тут же спросила Мариша.

– Вдвоем – это уже не одиночество, – сказал Грин. – Вдвоем – это ты у меня будешь брать интервью всю дорогу. Да?

– А «Грин» – это «зеленый» по-английски, – заметила Лидочка булавочным тоном. – Как бакс?

– Шикарная женщина, – сказал Грин в пространство. – Из всего зеленого в мире ее интересуют только баксы…

Мариша хихикнула и ёрзнула на неудобном подлокотнике, приподнявшись на два недостающих сантиметра. Грин с комическим удивлением уставился на ее бюст:

– Ух ты!

Лидочка прыснула. Иван секунду пытался подавить смешок, но все же не удержался и хохотнул. Мариша ядовито спросила:

– Точно зеленый, Лида? Может, какого другого цвета?

– Красно-коричневый, – ухмыльнулся Грин. Будь у него вампирские клыки – он показал бы их в подробностях. – Не наживите врага, фройляйн. Были бы диссиденты – а крематорий найдется… Кстати о сиськах. Полагается только смотреть, или потрогать тоже позволяют?

Мариша вспыхнула, а Грин лапнул ее с вивисекторски-бесстрастной, почти издевательской миной и презрительно констатировал:

– Так себе. Разве что в праздник и спьяну… Есть что совать под нос!

Краска слетела с Маришиного лица. Она наотмашь врезала Грину по скуле и выскочила из комнаты. Лидочка выскочила за ней – утешать в кухне рыдающую подругу. Напоследок она успела одарить Грина уничтожающим взглядом.

Иван, так и не успевший никак отреагировать на действо, занявшее, от силы, секунд пять, стоял посреди комнаты, чувствуя на лице идиотскую улыбку, а глубже – крайнюю досаду.

– Ванюха, я, пожалуй, пойду, – безмятежно сказал Грин, даже не стирая с лица отпечатка Маришиных пальцев. – Скоро стемнеет, хочу пройтись. Ты со мной?

– Грин, ты что творишь? Не чересчур?

Грин пожал плечами, встал и вышел в коридор. Иван выскочил за ним, думая, что выглядит точно так же, как Лидочка.

– Грин… ты чего бесишься?

Взгляд Грина снова стал веселым и удивленным.

– Я бешусь? Я никому грубого слова не сказал.

– Ты ее обидел…

– Иван, я не терплю блудливых сучек, в течке не соображающих, что они несут. Если твою Лидочку задело рикошетом – прости.

Иван замолчал. Дождался, пока Грин закончит зашнуровывать ботинки.

– Жаль, что уходишь.

– Прости. Душно.

Это «душно» вдруг все перевернуло, осветило другим светом.

– Погоди, я с тобой все-таки.

Вечер, бурый и ледяной, с пустым слепым небом без луны, источал тревожный резкий запах. Дынная зимняя свежесть ушла, дымный аромат весны еще даже не угадывался; пахло больным снегом, бензином и догоревшей, умирающей мимозой. Этот запах, холод и мрак оживили Грина; в его глазах появился блеск, а в движениях – звериная настороженность. При Грине не было ни пистолета, ни заступа, ни автомобиля – но он охотился, и холодная сила, как статическое электричество, окружала его вполне осязаемым коконом.

Грин обмакнул пальцы в холодный ветер, как в воду, и поднес к лицу.

– Вань, ты замечал когда-нибудь, что воздух на вкус разный? Когда тварь рядом, ветер отдает ладаном и ванилью…

Иван зябко передернул плечами.

– Слушай, сегодня восьмое марта… Может, без вампиров обойдемся?

– Праздник не церковный, – возразил Грин. – И я тебя не тянул.

Иван остановился.

– Грин, я не понимаю! Уходить от девушек, чтобы гоняться за нечистью?! За ходячими трупами? Грин, ты отдыхаешь когда-нибудь?

Улыбка Грина стала опасной.

– От охоты? Нет.

– Тебе не кажется, что это ненормально? Грин, у тебя девушка есть?

– Не нуждаюсь… – Грин вдруг приподнял бровь. – Ой, Ванечка! Никак, ты меня сосватать хочешь? Как я тронут…

– Да не сосватать, а вообще… Ну что ты так Маришку? Допустим, она потаскушка, но ведь милая же…

– Иван, ты пошел со мной, чтобы учить меня жить? – Грин по-прежнему не повышал тона, но звук его голоса Ивану совсем не нравился. – Напрасно. Я не терплю, когда на меня давят. И не считаю чем-то соблазнительным грязную возню, вокруг которой поднимают столько шума.

Иван слегка опешил.

– Ты про секс вообще, что ли? – спросил он потрясенно.

– Да. Удовлетворен?

– Как же ты живешь? – Иван постарался, чтобы сочувствия было незаметно. – Порнуху смотришь?

Грин скривился.

– То есть, своих случек не хочу, но подглядываю за чужими? Иван, прекрати. Мне уже противно. Мы с тобой друзья, но всему есть предел. Не лезь ты в мою личную жизнь, Бога ради!

Иван понял, что еще одно слово может спровоцировать серьезную ссору, но ссориться с Грином совершенно не хотелось. Он уже чувствовал себя виноватым, но кое-что выяснить страшно хотелось, и с языка сорвалось-таки:

– Так ты живешь только ради отстрела вампиров, что ли? Работаешь на пули и бензин для тачки, живешь, как в казарме, питаешься одноразовыми макаронами – только для того, чтобы охотиться на нечисть? Это у тебя хобби такое?

Грин с любопытством наблюдал за ним. Выслушав все, неожиданно дружески улыбнулся.

– Видишь ли, это называется не «хобби», а «смысл». Смысл жизни. И он заключается не в валянии с девкой и не в зашибании бабла, а в уничтожении тварей, убивающих людей. Что бы ни говорил батя насчет того, что я сломался – это, имей в виду, лажа. Понятно? Ради этого я выжил, Иван. И я ловлю вышесредний кайф, если мне удается завалить какую-нибудь старую тварь, которая столетиями сосала кровь – это тебе понятно? И, что показательно, даже некоторые твари считают меня правым.

– Что ж ссорился с отцом Николаем? – спросил Иван не без яда.

Грин пожал плечами.

– Батя… он – мужик правильный, Ванюха, но он не думает. Совсем. Он только повторяет то, чему его научили – и некоторых вещей в упор не видит. И он думает, что веру можно доказать, и что Бог будет ему помогать только за то, что он – священник. Ага. Уже. Я, понимаешь, точно знаю, что помощь высших сил – это сказка для дураков, а вера, которой нужны доказательства – не вера, а пошлятина. Мне доказательств не нужно – я чувствую, что все правильно. И я люблю Богородицу – просто так, не важно, сможет она мне помочь или нет. Просто люблю, как свою маму. И ничего мне за это не надо, ни спасения души, ни рая, ни другой премии. Просто не могу по-другому.

Иван чувствовал себя так, будто к его щекам приложили два основательно нагретых утюга. Он отвернулся, надеясь, что в темноте не видно, как горит его лицо, и сказал:

– Считаешь меня пошлым быдлом, да? У которого на уме только девки и бабло?

Грин, улыбаясь, хлопнул его по спине.

– Считаю, что у тебя есть неплохой шанс. Ты ведь все-таки пошел со мной, значит, в тебе есть что-то… Вот батя меня благословляет, святой воды всегда нальет, исповедь выслушает – но ни за что не пойдет со мной ночью их выслеживать. Духу не хватает. А ты ходишь. Ликвиднул вот одного.

У Ивана слегка отлегло от сердца. Он уже хотел сказать, что страшно рад доверию, что на него всегда можно положиться – но тут лицо Грина изменилось. Он мгновенно подобрался и даже принюхался, как пес, взявший след.

– Что случилось? – прошептал Иван, холодея.

– Гад рядом, – ответил Грин, не шевеля губами. – А я без пистолета.

Иван хотел уже сказать, что ничего не чувствует – но темная волна нестерпимого ужаса накрыла его с головой. Смерть дохнула в лицо, и дыхание смерти было ледяным и ванильным.

– Бежим?! – шепнул Иван отчаянно, еле удерживаясь от падения в панику – и поразился выражению хищного наслаждения на лице своего друга.

В руке Грина фокусным образом появился нож. Грин выщелкнул лезвие и медленно повернулся.

Из сумрака и света фонарей собралась высокая и тонкая призрачная фигура. Вампир без возраста, снежный эльф с жестоким белым лицом, темноволосый, темноглазый, в длинном темно-зеленом пальто, скользнул по грязной бугристой наледи, словно поземка, гонимая ветром – и остановился в трех шагах от Грина.

Грин смерил его взглядом с явственным выражением злобного ликования на лице. Вампир улыбнулся, открыв клыки.

– Я без пистолета, сука, – сказал Грин нежно, – но лезвие ножа посеребрено. У меня есть настроение содрать шкуру с твоей трупной морды и забрать ее на память, так что подходи, моя радость.

– У тебя очаровательная претензия быть современным Ван Хельсингом, Илья, – прорычал вампир низко и так же издевательски-ласково, как Грин; его голос словно вынул из Ивана кости. – Милый сумасброд, видишь ли, мне лично ты глубоко симпатичен, но твоя бесцеремонная манера красть силу не всем по вкусу. Я знаю многих, кто желал бы наказать тебя за это.

– Пусть рискнут, – предложил Грин, безмятежно улыбаясь.

– Ты рискуешь, – возразил вампир. – О тебе говорят в «Лунном Бархате». Не стоит перегибать, Илья. Ты вот-вот нарушишь равновесие.

– Офигеть! – насмешливо протянул Грин. Его глаза горели. – Бесы прислали парламентера!

Вампир провел пальцами по воздуху рядом с его лицом – и облизал пальцы. Грин усмехнулся.

– Сладко, – голос вампира ушел в инфразвуковые низы. – Мы могли бы познакомиться поближе, Илья. Я попытаюсь тебя убить, ты попытаешься меня убить… этот стиль восхитителен на вкус…

Грин сделал приглашающий жест свободной рукой:

– Начинай. Развлечемся.

Смех вампира отдался эхом где-то в темных дворах.

– Сегодня у тебя нет шансов, Илья. Я подожду момента, когда мы будем на равных. Кстати, «Грин» означает «зеленый», да? Зеленый всегда был цветом Инобытия, мистер Ван Хельсинг!

Потусторонняя фигура нырнула во мрак, как в воду. Грин сплюнул.

– Кто на кого охотится, чч-ч…

Иван потихоньку опомнился. Вампир вызвал у него приступ ужаса, нестерпимого, как ожог. Ах, если бы сила воли и тревога за Грина удержали Ивана на месте – но, в действительности, нерассуждающий парализующий страх был так силен, что он просто не мог ни сопротивляться, ни бежать. Оставалось только радоваться, что Грин озирается по сторонам, кажется, ничего не заметив.

– Я рискую, слыхал? – говорил Грин, морща нос и щурясь. – Они бы меня наказать хотели. Сс-суки трепаные, твари. Я им еще объясню, кто кого будет наказывать. Обо мне говорят в «Лунном Бархате». Ладно. Узнаем, где этот поганый бархат.

– Как? – спросил Иван, наконец, справившийся с виной и стыдом.

Грин сморщил нос и прищурился.

– Как на войне, – сказал он, достал сигареты с зажигалкой и принялся прикуривать. – Ветер, чч…. Неважно. Мы с тобой, Ванюха, подстрелим одного из них, но не станем отрубать ему башку, пока не поговорим. А разговор у нас будет третьей степени – и мы посмотрим, сколько времени такая тварь будет молчать с серебром под шкурой. Славно бы именно с этим потолковать… гаденыш. Милый сумасброд. Гнида гнилая.

– Хорошая идея, – сказал Иван, который ни одной секунды так не думал.

Грин выдохнул дым и затянулся ветром, как сигаретой:

– Дергаем по домам, Ванек. Завтра поохотимся, – и его лицо снова выражало жестокое наслаждение.

В этот раз Грин решил не ехать в центр.

– Центр – отличное место для охоты на старых, – пояснил он Ивану, хмуро его слушающему. – Молодняк живет в новостройках. Старые гады, правда, тоже любят тут побродить, но в основном – малолетки. Сам знаешь.

– Я знаю, – отозвался Иван. – Грин, я хотел попросить кой о чем.

– Валяй.

– Чтобы не женщина.

– А разница?

Иван замялся.

– Ну?

– Как-то не по себе пытать женщину, даже если она тварь. Одно дело – застрелить и все…

Грин усмехнулся.

– Ах, рыцарь… якорь печального образа! Ты до сих пор не понял, что вампир есть вампир, оно, без пола – все равно, как оно выглядит? Вы с батей так славно спелись: «Видимость! Иллюзия!» – а теперь тебе жаль девочку?

Иван помотал головой. Он бы ни за что не признался в своих подлинных резонах. Ему было страшно заговаривать с вампиром, с пленным, предположим, с раненым, дело не в этом – разговаривать с монстром и все. Неизвестно, как это будет. А если он скажет, как Грину: «Потерпи, я пришел тебя отпустить»? Или: «Я устал от долгой вины», – или еще что-нибудь, разумное, грустное, что не ассоциируется с нечистью, трупом, адом? Это и так ударит по нервам до сильной боли… а если вампир, кроме прочего, будет девушкой? Очень красивой, хоть и иллюзорно, хрупкой, хоть и опасной… «Дии-нкаа!!»

Иван встряхнулся.

– Ну тебе что, трудно?

– Да мне все равно, – сказал Грин с довольной усмешкой. – Ты что, боишься, что гадина тебя обольстит?

– Глупо.

– Ладно, не психуй. Мужик так мужик, договорились, – сказал Грин и включил зажигание.

Выехали со двора.

Весенняя ночь снова была холодна безжалостным декабрьским холодом. Вдоль пустынных улиц между голых деревьев, похожих на схемы человеческих легких, нарисованные тушью на грязно-бурой бумаге, гулял ветер. Город был пропитан лиловым искусственным светом и казался оцепеневшим или неживым. Ни одного случайного прохожего на улицах – а окна гасли и гасли на глазах…

Весна все лгала и не приходила. Крохотная оттепель тоже была обманом, цинично данной фальшивой надеждой. Едва появившись, лужи схватились льдом, в них вмерзла городская дрянь. Плоская белесая луна неподвижно стояла в мутном растрепанном небе – ветер не трогал облака, ему хватало веселья внизу, на земле. Он раскачивал ветви, раскачивал дорожные знаки, свистел в проводах, выл в лестничных клетках…

Грин бросил машину у супермаркета.

– Что за фигня? Не чувствую ни чч-ч… ни пса не чувствую, машина мешает. Пройдемся?

Иван кивнул. Ему не очень хотелось вылезать из машины, бродить по темному парку, состоящему из голых деревьев и обледенелой грязи, но его грела надежда. Возьмем «языка», думал он страстно, выясним, где их штаб-квартира, уничтожим – и любимый город сможет спать спокойно. Охота прекратится, хочется думать…

Если раньше не убьют. Вампиры уже знают про Грина. Они знают его имя, знают, где его найти. Ивану очень хотелось верить, что спокойная сила Грина хотя бы уравнивает шансы – но тело знало, что все это чушь. Зло – сильнее. Зло – ужасно. Грин, пожалуй, отчасти прав, когда говорит, что светлым силам нет до человека дела. Люди такие уязвимые… Нельзя быть чересчур самоуверенным, нельзя, нельзя.

Иначе не доживем до Армагеддона.

Грин прошел через парк до высоток. Вид у него был небрежный, прогулочный, он только что не насвистывал своих маршей – Иван просто шел рядом и тихо молился, чтобы нынче ночью никто не встретился. Было совершенно очевидно, что их пространство, как говорил Грин, в этот раз так и не дало о себе знать.

Иван уже надеялся, что встречи с вампиром удастся избежать, но у высоток Грин неожиданно сделал стойку.

Серебряная «тойота», хорошенькая, как игрушка, плавно, с чуть слышным урчанием и шелестом, въехала на площадку между домами, где стояли автомобили жильцов, замерла и погасила фары.

– Шикарная машина, – небрежно сказал Иван, и тут же приступ холодного ужаса ударил под дых.

– Шикарный хозяин, – снизив голос, пробормотал Грин. – Обратил внимание? У него под зеркалом летучая мышь висит игрушечная. Шутка юмора…

Иван вдохнул и резко выдохнул. Страх отпустил вместе со столбняком, оставшись только в виде озноба. Это было приятно.

Владелец машины вышел и захлопнул дверь.

– Подходящий экземпляр? – спросил Грин вполголоса. – Как для твоих нежных нервов?

– Женщина! – прошептал Иван с досадой. – Ты же обещал, Грин!

Грин взглянул на него смеющимися яростными глазами:

– Ты, наверное, ошалел, Иван. Я что, сортировать их подрядился для твоего удовольствия? Полночи бродили без толку, наконец, нашлось хоть что-то – и я должен ее отпустить, потому что у тебя рыцарство в заднице взыграло?

– Грин…

– Все. Хватит сопли мотать. Работаем.

Девушка-вампир заперла машину, тряхнула головой, сбрасывая с лица челку, засунула руки в карманы куртки и, не торопясь, пошла по улице в сторону от наблюдавших.

– Вроде не слишком старая, – сказал Грин.

– Как ты определяешь? – спросил Иван. – У меня до сих пор не получается. Разве что, вроде, не очень сильная гадина…

– Не знаю, – сказал Грин и усмехнулся, вытаскивая пистолет. – Чую. Давай за ней.

Иван пошел. Ему было очень неспокойно. Он уже очень хорошо знал, что чутье вампиров тоньше, чем у псов, и был уверен, что девка их чует и играет, как кошка с мышью. Грин же, судя по лицу, как всегда, чувствовал только охотничий азарт.