Текст книги "Дочки-матери"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

У Фэнси оказался старый вездеход. Такая большая тяжелая штуковина, склепанная из листов брони, с обыкновенным двигателем внутреннего сгорания. И этот двигатель завелся. И вокруг распространился отвратительный запах и синий дым, а вездеход затрясся и зарычал, как хищник перед атакой.

Стаю это привело в восторг. Гад сказал:

– Мужики, вот клево, что Фэнси такой барахольщик. Вот выбросил бы он этот хлам – и пришлось бы идти пешком.

Фэнси говорит:

– Это тебе не хлам, это очень хорошая машина. Она мне осталась от отца. Он говорил, что она страшно надежная.

Гад ухмыльнулся располосованным лицом и говорит:

– А отец тебе не говорил, чтоб ты ее берег хорошенько, потому что ему она досталась от деда?

И я подумала, что Гад уже хорошо себя чувствует. Но ехать ему с нами все равно пока не надо. И говорю:

– Наверное, кто-то должен остаться охранять крылья, да?

Козерог говорит:

– Правильно, – и косится на звездолет Чамли.

Я говорю:

– Тогда давайте останутся Гад и Дождь. Гаду лучше не трястись на этой машине, чтоб швы не разошлись, а Дождь может получить солнечный удар. А тут, в тишине и в тени, они от кого хочешь отобьются.

Дождь говорит:

– Мы тут пока посмотрим, че там с грузовиком.

Козерог говорит:

– Ну, ты, Луис, дипломат.

А я говорю:

– Поехали, пока не началось самое пекло.

И мы отправились на разведку, куда глаза глядят.

На самом деле принадлежащая Фэнси семейная реликвия для путешествий по пустыне очень неважно подходила. Уже минут через десять машина нагрелась, как печка, а через полчаса Котик обжег сквозь рукав локоть, когда случайно прислонился к металлу. И еще от нее несло самым мерзким запахом, который можно себе представить, так что всех тошнило от сочетания жары и вонищи, и Бриллианта вырвало, в конце концов, и потом он минут пять увеличивал моему дешифратору обсценный словарный запас.

Зато когда мы отъехали километров на десять, на горизонте замаячило что-то, неопределенно большое и блестящее металлическим блеском. Мы немножко поспорили об этой вещи: Козерог говорил, что это здесь такие скалы, а Котик с Рыжим – что это какая-то постройка. Но что бы это ни было, мы могли узнать точно, только подобравшись поближе. И Фэнси сказал, что это вполне возможно, потому что у него с собой есть несколько канистр с топливом для этой машины, про запас, а Козерог сказал, что при такой жаре все это вонючее хозяйство может взорваться, и они начали пререкаться по поводу техники безопасности впервые за все время, которое я с ними была знакома.

А тем временем эта блестящая громада на горизонте определилась по форме.

Это был большой пассажирский лайнер. Он, как и наши звездолеты, лежал на песке, наполовину в него зарывшись. И когда я это поняла, меня начало мелко трясти, несмотря на горячий ветер в лицо.

А Козерог говорит:

– Вот, они так и не смогли взлететь.

А Котик говорит:

– Может они не смогли, потому что умерли еще в космосе?

И Бриллиант говорит мне:

– Луис, ты к ним ближе, дай им в глаз, чтоб не каркали.

Фэнси никого не слушал и вел свой тяжелый драндулет вперед. Мы проехали мимо куска радара, который торчал из песка, как ажурная калитка без забора. Потом – мимо чего-то неопределенного, блестящего, неправильной формы. И Череп хихикнул и говорит:

– Да они просто по частям разваливались.

А Козерог говорит:

– Это у нас не мир, нах, а какой-то остров погибших кораблей. Такие штуки просто так не происходят.

Я говорю:

– Какая-то космическая аномалия. Вы помните, как нас затянуло?

Рыжий говорит:

– Тогда бы сюда и астероиды затягивало. А так выходит, что только звездолеты.

И тут мы увидали, как на фоне лайнера что-то тихонько шевелится. Охотники сразу схватились за пистолеты, а я подумала, что та сила, которая нас сюда принесла, вряд ли побоится даже ракетной установки. И то, что там движется, слишком маленькое и слабое, чтобы иметь к ней отношение.

И я говорю:

– Только не стреляйте. Мне кажется, это кто-то выживший с лайнера.

А это существо встало на ноги. И мы все увидели, что это человек, причем – ребенок. Не то, чтобы совсем кроха, но и не подросток, а лет так пяти, много – семи.

Он стоял и смотрел на нас, опустив руки. На нем был белый комбинезон с зеленой веточкой на груди, а личико и руки у него оказались совсем черные – я не поняла, от здешнего солнца или он такой расы.

Я перескочила через борт, хотя кто-то попытался меня остановить, и побежала к нему. Наверное, он мог оказаться чем-то опасным, каким-нибудь подлым местным обманом – но не оказался.

Он поднял на меня круглые глаза, слишком яркие и слишком голубые, как у куклы, улыбнулся растерянной улыбкой и говорит:

– Тетя, мне пить хочется.

У меня руки дрожали, когда я флягу отстегивала. Я просто не могла себе представить, каково-то ему тут было, бедному. Но он спокойно попил и вернул мне флягу, так что я поняла, что от жажды он вовсе не умирает. А потом он повернулся к охотникам, которые остановили машину и подошли поближе.

– А дяденьки, – говорит, – с тобой, да? Вы из города?

Я говорю:

– Из какого города, малыш? Тут есть город?

А он странно улыбается, не по-детски, рассеянно, но при этом почти надменно как-то, и говорит:

– Город золотого размера. Там тени живут, а главный у них – золотой король. Город по ночам появляется, он летает на зеленых бусинках, а под домами там солнышко светит. Ты разве не знаешь? Хотя, вы, наверное, не из города. Вы из космоса. А город – вот он.

И тут я несколько секунд ясно-ясно вижу что-то вроде дворца из сплошного сияния, а потом – темноту, зеленые сполохи и какие-то темные крылатые силуэты. И чувствую совершенно безнадежный ужас – и вдруг понимаю, что ужас этот – не мой.

И пока со мной это творилось, мне было дико холодно, хотя вокруг стояла обыкновенная дневная жара.

Меня Козерог привел в себя. Тряхнул за плечо и говорит:

– Это уж точно нездешний парнишка. Я таких уже видел. Он – парапсихик. Но – сумасшедший. Дар не контролирует и бредит. Чувствуешь?

А малыш говорит Козерогу:

– Дядя, ты только не стреляй в теней. Они рассердятся и пожалуются золотому королю. А потом ты в город улетишь. Там солнышко плачет, а они бегают и смеются.

Козерог только головой мотнул. А я говорю:

– Ну что ты, милый, он не будет ни в кого стрелять. А как тебя зовут?

– Раньше, – говорит, – звали Дзерлинг. А теперь – Подарок. Так золотой король велел.

Я видела, что бойцам, даже Котику, очень сильно не по себе. Что этот зайчик их напугал больше, чем все мертвецы и космические аномалии вместе взятые. Но мне было не страшно и не казалось, что он – сумасшедший. Я чувствовала, что он видит что-то необычное – но почему это непременно безумие?

Фэнси говорит:

– Слушай, Подарок, или Дзерлинг, как там тебя, ты сказал – в вашем корабле кто-нибудь живой остался?

Подарок на него глаза поднял – удивленные безмерно:

– В нашем?

А Фэнси:

– Ну в вашем, – говорит, – в вашем! Вот в этом, – и показывает пальцем.

Подарок улыбается, и опять с таким же странным выражением:

– Это, – говорит, – не наш корабль. Этот здесь недавно. А я тут сто миллионов лет. Я видел, как он падал. На нем была сеточка из солнца и тени вытекали. Его золотой король себе забрал.

Бриллиант говорит:

– Ну хорошо, не ваш. Но живые там есть?

А Подарок:

– А тени живые или нет?

Тогда Козерог говорит:

– Ничего мы от него не добьемся. Все это бред. Возьми его в машину, он, вроде бы, пойдет к тебе – а мы сами посмотрим, как там и что.

Охотники пошли к лайнеру, со мной остался только Котик, но не подходил близко. Я присела рядом с Подарком на корточки и говорю:

– Хочешь с нами поехать? Наверное, за сто миллионов лет ты соскучился один, а?

А он обнял меня за шею – оказалось, что ручки у него совсем холодные – и говорит мне на ухо:

– Я с тобой поехать не могу. Золотой король огорчится. Но ты – хорошая тетя, ты не бойся. Они тебе верят. А пока они тебе верят, птички-глазки ничего вам не сделают.

Я его на руки взяла. Он был совсем легонький, он был похож на одуванчик – личико черное, а волосы белые и пушистые. И он прижался ко мне и говорит:

– Моя мама – с другой стороны бесконечности. Я скучаю. Я бы тебя с собой позвал, но им тоже будет плохо без мамы. Они начнут себя плохо вести, и песок их скушает. А я с золотым королем буду играть.

Я говорю:

– Ты ведь дружишь с золотым королем, да?

Он улыбнулся совсем победно и говорит:

– Мы играем. Только он занят иногда. У него такая клетка, тяжелого цвета, из песочных волос, он туда тени собирает, а еще он играет с корабликами и птички-глазки пускает. Тогда я один остаюсь.

Я говорю:

– А может, съездим к нам в гости? Хочешь?

Тогда он ерзнул у меня на руках, чтобы я его отпустила – и я его поставила на песок.

И он сказал:

– Нет, у вас игрушек нет. И дяденьки меня боятся, и золотого короля боятся, и боятся, что я буду плохо себя вести. Знаешь, те, кто тут оказывается, не любят, когда я им в головы смотрю. А если мы играем, кто-нибудь обычно умирает. А тебе жалко будет. Так что я лучше пойду, хорошо?

И я поняла, что ни в коем случае нельзя его силой тащить, и поэтому кивнула. И говорю:

– Иди, если хочешь, конечно. А если все-таки надумаешь прийти…

Я ему хотела отдать маленький пеленгатор и объяснить, как он включается. Но Подарок рассмеялся и говорит:

– Мне эту игрушку не хочется. Я и так приду. Смотри.

И протянул ко мне ладошки, сложенные лодочкой. А в них появилась крохотная, очень яркая искорка и стала расти. И я несколько мгновений совершенно отчетливо видела, что это – маленькая-маленькая моделька нашего с Котиком звездолета, сделанная будто из расплавленного зеркала. А потом Подарок дунул на нее – и она взлетела из его пригоршни и прямо-таки растворилась в здешнем белом свете.

А Подарок помахал мне рукой и побежал по песку прочь от мертвого лайнера – легко, как никто из нас тут не передвигался. А от песка поднялось дрожащее сияние – и Подарок нырнул в него, как в воду. Я еще услышала, как он крикнул: «До свидания!» – а потом сияние спалось и все исчезло.

Я обернулась к Котику и увидела, что Котик спит.

То есть, он стоял в трех шагах от меня, с открытыми глазами, но лицо у него было отрешенное, как у загипнотизированного. И он не моргал и не шевелился, и поэтому был похож на выключенного киборга.

Я перепугалась до смерти, подбежала и принялась его тормошить. Но все обошлось – стоило мне до него дотронуться, как он сразу проснулся. И говорит:

– Луис, у меня голова болит что-то. И тошно. Тут так жарко…

Я облила его водой из фляги, и глаза у него стали немного поживее. И он спросил:

– А где тот мальчик?

Я говорю:

– Пойдем в этот корабль, там сейчас все наши. Там тень, рассказывать будет легче.

Тогда Котик взял меня за руку и пошел рядом. Рука у него была горячая и влажная – и я поняла, что для человека в здешнем пекле это совершенно правильно, а вот холодные пальчики у Подарка – это очень странно. И мы, держась за руки, подошли к люку, который оказался приоткрыт, и пассажирский трап был спущен.

Мы поднялись наверх и вошли в салон.

А в салоне был такой вид, будто тут сражались средневековые варвары. Все кругом покрывали пятна крови, которая засохла до почти зеленого цвета, все, что можно было разбить, разбилось, и на полу лежали мумии людей в форме и людей в гражданской одежде, причем – в таких позах, что было видно, отчего они умерли.

В основном, от огнестрельных ран. Но некоторых убили ножом.

В кресле около иллюминатора сидела стюардесса-киборг. Рядом с ней на коленях стоял Бриллиант и что-то рассматривал. И вздрогнул, когда услышал наши шаги.

Я говорю:

– Ты ее запустить хочешь?

А Бриллиант:

– Ее, блин, ни за что не запустишь. Ты только приколись, Луис!

Я отпустила Котика и подошла поближе. И увидела, что Бриллиант имел в виду. Он расстегнул на ней китель и рубашку, надрезал пластик и хотел, наверное, проверить аккумулятор – но аккумулятора там не было. Из нее сыпался белый песок. Из надреза на груди, из ушей, изо рта, из глазниц – сыпался и шуршал, сыпался и шуршал.

У нее на коленях, на кресле и вокруг уже целая горка песка насыпалась, а он все шуршал и шуршал, и это было вправду жутко.

Но тут в салон вернулись наши ребята, которые были в рубке, наверное, и в приборных отсеках. И вид у них был хмурый, а Козерог сказал:

– Тут та же самая история, как и у нас – вся электроника мертвая. Только тут еще из всех систем жизнеобеспечения песок сыплется.

Я говорю:

– Если бы мы так же передрались насмерть, как здешние пассажиры с экипажем, у нас тоже отовсюду песок бы посыпался.

Рыжий говорит:

– А где этот мелкий гвоздик?

Я им рассказала все, как сумела. Про город теней, про золотого короля, про птички-глазки и про то, как мелкий гвоздик сделал кораблик из света и растворился в воздухе. И они меня слушали очень внимательно. А потом Фэнси спросил:

– А как ты думаешь, Луис, он ваще настоящий человек? Или видимость?

– Не знаю, – говорю. – По-моему, не совсем человек. Может быть, частичка той силы, которая устроила себе этот… музей… не знаю… зоопарк… Череп, ты, я думаю, видел тень Чамли. Если мальчик это имел в виду. И мне кажется, мы много занятного тут увидим. И еще мне кажется, что можно выжить только одним способом.

Козерог говорит:

– Каким? Ты, похоже, уже эксперт по этому месту, так что выкладывай.

Я говорю:

– К этой силе нужно относиться с уважением. Она разумная и у нее есть какие-то свои резоны. Но самое главное – мы с вами хорошо начали, у нас пока только один мертвец. И ни в коем случае нельзя тут цапаться. Ни ругаться, ни драться, ни хвататься за оружие. Потому что вот они схватились – и смотрите, что вышло.

Они покивали. А Рыжий говорит:

– Нам надо срочно возвращаться. У меня че-то предчувствие паршивое.

И Котик подтвердил, что у него тоже предчувствие паршивое. Больше никто об этом не говорил, но я видела, что все чувствовали то же самое. А я даже знала, почему у них паршивое предчувствие.

Потому что мы могли найти в наших звездолетах песок в системе регенерации в виде наказания за Чамли. И это было бы справедливо.

Я думала, что наши следы пропадут в песке, но они не пропали, только слегка осыпались. Было полное безветрие, полнейшее – ни одна песчинка с места не стронулась. И охотники молчали, теперь даже за оружие никто не хватался. Все так тихо сидели.

Мы ехали не просто той самой дорогой, но и по своим собственным следам, поэтому я думала, что мы не увидим ничего неожиданного. Но мы увидели.

Это была высокая пирамида из черепов. Ее раньше тут не было, но она нарисовалась прямо около нашей дороги, поэтому мы ее очень хорошо рассмотрели, в тонких частностях. Это были, в основном, черепа людей и антропоидов, и они были совершенно чистые, белые и блестящие. Такие чистые и белые, такие блестящие, что я попросила остановить машину и подошла поближе.

А вблизи стало видно, что черепа не настоящие. Они были из чего-то вроде белого стекла, но очень и очень точно скопированы. Не безликая штамповка, а будто бы для каждой конкретной копии была отдельная модель. А вытащить один череп из этой пирамиды оказалось совершенно невозможно, потому что они были так и отлиты, или вырезаны, или я уж не знаю, что – из монолита размером с машину Бриллианта.

И охотники через минуту уже все вместе со мной рассматривали эту странную штуковину. Вдруг Котик сказал:

– Луис, гляди. Или я с ума сошел, или оно растет из песка.

Мы наклонились и увидели, что из самых нижних черепов вырастают тоненькие стеклянные нити, похожие на корни, и уходят куда-то вниз, в глубину.

Козерог говорит:

– Его вырастили из песка, пока мы ездили. И специально для нас. Чтоб мы знали свое место.

Череп хихикнул и говорит:

– Я б этому золотому королю… – а Рыжий захлопнул ему рот ладонью, чтоб он молчал.

И Бриллиант говорит:

– Правильно, давайте пока не будем распространяться на эту тему.

А в это время вдруг начало темнеть.

Мы, конечно, никак не могли привыкнуть к здешним суткам, в которых было всего-то часов пятнадцать-шестнадцать, к тому же у нас часы не ходили, ни механические, ни электронные. Но все-таки у всех было такое чувство, что вечер даже по здешним меркам наступил очень уж рано.

Прямо день свернуло на глазах, будто кто стал медленно уменьшать напряжение в местном солнце, пока мы рассматривали стеклянную пирамиду.

И тогда мы все бросили, забрались в вездеход, и Фэнси его погнал с самой большой скоростью, какую тут только можно было развить. И включил прожектор дальнего света, потому что у него, как у нас всех, было такое чувство, что не найдем мы больше наши крылья.

Просто не найдем – и все. Приедем на место, где наши следы кончаются – а там груда песка. Мрачная шуточка в духе золотого короля.

Поэтому, когда машины оказались на месте, это всех ужасно обрадовало. Тем более что на нашем с Котиком корабле были включены все прожектора, а Гад с Дождем сидели в проеме открытого люка.

Единственное, что мне не понравилось – это что у них были штурмовые бластеры в руках. И судя по горящим индикаторам – заряженные.

Фэнси с шиком тормознул вездеход и мы выбрались наружу, а Дождь и Гад к нам подбежали. И вид у них был очень радостный, но немного нервный. И Дождь схватил меня за руки, а Гад прямо-таки обнял Бриллианта с Черепом, и я поняла, что они тоже боялись, как бы от нас не остался один песок.

Я говорю:

– Вы почему такие тяжело вооруженные?

И Гад отвечает:

– У нас тут был контакт с местной формой жизни, симпатичной, но агрессивной, как зараза.

Козерог говорит:

– Это с какой?

Тогда Гад сходил в корабль и принес оттуда прозрачный контейнер для образцов. А в контейнере лежало мертвое существо, похожее на воздушного змея из целлофана и тоненьких блестящих реечек. Но когда мы внимательно присмотрелись, то увидали, что оно, точно, раньше было живое – и в прозрачных крыльях усматривались какие-то тоненькие трубочки, вроде жилочек, а то, что казалось рейками – на самом деле оказались косточки.

Будто сделанные из того же белого стекла, как и те черепа.

Гад говорит:

– Смотрите, какая лапушка.

А Дождь говорит:

– Оно сейчас не такое уже интересное. Ему Гад глаз прострелил, глаз и вытек. А в полете выглядело очень круто: как стеклянный такой, будто бы, сканер с золотистым зрачком – а к нему крылышки приделаны.

Козерог говорит:

– Ну и нах вы в него стреляли, чудилы царя небесного? Пострелять захотелось?

А Гад говорит:

– Эта штука хотела, я даже не знаю, как сказать, блин. Ну, наверное, она хотела как-то съесть Дождя.

Череп хохотнул, а Рыжий потыкал контейнер сапогом и говорит:

– Дак у нее не только рта, но и желудка нет ваще.

Гад говорит:

– А она и не ртом. Давайте зайдем в машину и задраим люк, и я там расскажу. А то уже совсем темно, и черт его знает, что тут еще живет.

Это было очень здраво сказано. Мы зашли, и задраились на все задрайки, и ужасно долго пили и умывались, а потом поели холодных консервов, потому что Череп вспомнил, что мы едва ли не со вчерашнего вечера к еде даже не прикасались. Но пить очень хотелось, а есть, можно сказать, совсем не тянуло.

Но все-таки мы перекусили, кто как смог. А потом Гад стал рассказывать.

– Мы, – говорит, – посмотрели грузовик. Но там, в рубке – два жмура, оба какие-то стеклянные, блин, или деревянные, вощем, нетипичные никаким местом. И из всего песок сыпется, а как он туда попал, мы с Дождем ваще не поняли. Но груз на месте, а больше ничего и не надо. Ну, вышли мы, идем назад. И тут эта штука летит. Вот она, типа, летит и подлетает она к Дождю, и зависает над ним, маша крылышками. А он на нее уставился, как очарованный или притюкнутый, и замер, отвесив хлебало…

И Дождь перебивает:

– А мне было как-то очень странно. Будто падаешь в какую-то пропасть светящуюся – аж глазам больно, а в ушах – как колокольчики, и ни одной мысли в башке.

Череп хихикнул и говорит:

– Ниче странного. Совершенно нормальное твое состояние.

А Рыжий говорит:

– Заткнись, дай людей дослушать.

Тогда Гад рассказывает дальше:

– Я кричу: «Ты че, проснись» – а он уже совершенно какой-то не такой. У него всегда морда лица серая, но тут еще, блин, какая-то прозрачная. А из башки вверх что-то течет и втекает в эту штуку с крыльями.

Козерог говорит:

– Что течет?

А Гад:

– Ну не мозги ж! Вроде, я не знаю, тумана какого-то или ваты какой-то, но жидкой и светящейся. Может, у этого козла душа такая, почем я знаю.

Дождь говорит:

– Легче на поворотах, – но за пистолет хвататься даже не пытается.

А Гад продолжает, будто не слышал:

– И я понял, что он тут сейчас тоже того, мумифицируется, или как там это зовется. И выстрелил в эту штуку. Я, кстати, нефигово стреляю. И она упала вниз, а Дождь брыкнулся с катушек долой и глаза закатил. Как я его в машину пер – сказка, блин. А вас все нет. Я думал, он откинется. На него диагност пищал, как на мертвого. Я его водой поливал и все такое – ну он оклемался постепенно. Вот и все. А эту штуку я спрятал, чтоб вам показать.

Я говорю:

– Эта штука тут называется «птичка-глазка». Я все объясню. Только ты скажи, Гад – ты о чем думал, когда Дождя в машину тащил?

Гад усмехнулся и говорит:

– Да вроде ни о чем конкретно.

Я говорю:

– Не о том, что если мы пропали, то кроме Дождя у тебя никого нет?

Гад фыркнул и говорит:

– Да вывалился он мне.

А я говорю:

– Ты сейчас врешь, но это не важно. Я думаю, иначе он бы действительно мумифицировался, или как ты это назвал, – и говорю остальным, – Все концы сходятся, правда?

Никто спорить не стал. А Котик тихонько сказал:

– Знаешь, Луис, похоже, у этого мира есть какой-то местный бог.

Это немного глупо прозвучало, но даже с этим никто не стал спорить.

Мы потом долго разговаривали. И все мои друзья склонялись к мысли, что положение у нас почти безнадежное. Что в самом лучшем случае, мы можем, если очень постараемся, свести игру со здешним игривым божеством вничью, но мы не знали, во что нам это обойдется.

Ребята очень нервничали, и им приходилось совсем тяжело от того, что надо было сохранять лицо и делать вид, что все фиолетово. Котику, похоже, его бывший статус миньона Чамли и мужчины вовсе не крутого позволял не скрывать то, что чувствуешь – но он этим положением почти не пользовался. Единственное, что он себе позволил в этом смысле – это сидеть со мной в обнимку, но не слишком откровенно, чтобы нас в очередной раз не начали обзывать плохими словами.

Хотя я заметила, что охотники отвлекаются и веселятся, когда думают о чем-то неприличном. Поэтому поцеловала Котика в ухо, когда он зазевался. Гад это тут же заметил и выдал циничную шуточку. Это всем понравилось. Тогда Рыжий рассказал историю про патрульного с Тэффы, который сбился с курса. Байка была просто чудовищная, но ребята совсем развеселились. И Дождь рассказал про змею, которая жила на астероиде, и Козерог рассказал про шийенского жреца и говорящую лошадь, а Череп – про парапсихика и пожилую туристку, но сам смеялся в ответственных местах и испортил впечатление.

Потом они стали вспоминать своих подружек и всякие приключения, случившиеся дома, и Бриллиант расстроился, и я поняла, что эта ностальгия сейчас снова их опечалит, и они будут думать, что заперты в безвыходной ловушке. Тогда я притянула Котика к себе и принялась расчесывать его волосы, а когда они начали хихикать, попросила Козерога еще что-нибудь рассказать.

Откровенно говоря, я думала, что никто не уснет. Тут были слишком короткие сутки, к которым наши организмы никак не могли приноровиться. Но я вдруг поняла, что Котик дремлет у меня на коленях, и Рыжий спит у Козерога на плече, а Дождь – как-то полулежа, свесив с койки ноги. И даже Козерог, рассказывая очередную историю, уже раза три зевнул. И это меня слегка встревожило, но потом я подумала, что жара их утомила, тем более что я сама тоже устала.

И так вышло, что минут за сорок уже все спали, и я почувствовала, что проваливаюсь куда-то – а потом начался сон, такой жутко явственный, будто это все вовсе не во сне и виделось.

Мне приснилось, будто я встаю потихоньку, чтоб никого не разбудить, и выхожу из звездолета. А передо мной – черная темнота, безветренная тишь, слепое небо без лун и звезд и песок, освещенный прожектором. И свет ограничен ровным желтым кругом, а за светом – будто пустое ничто.

И вдруг все озарил какой-то ниоткудашний зеленый полусвет. И песок, который теперь казался зеленоватым, вдруг зашевелился и потек вверх, он тек и стекленел – и вокруг меня сам собой образовался круглый зал с колоннами, и все это было из остекленевшего песка, полупрозрачного, будто какой-то зеленоватый самоцвет. И по кругу стояли стеклянные статуи, а в центре зала была круглая стеклянная чаша, и в ней горело зеленое пламя – длинными медленными языками. И из этой чаши раздался голос, совершенно никакой, не мужской и не женский:

– Ты, кусочек органики, живое ничтожество – приветствуй бога безвременья!

И из этих зеленых языков огня собралось огненное лицо – как лицо Чамли, только огромное и светящееся – передернулось и пропало. А у меня подогнулись ноги – я поняла, что нужно встать на колени, но как-то извернулась и села на пол. И говорю:

– Я тебя приветствую, но у меня другое божество. Мать живого.

Тут голос расхохотался, очень громким смехом, но неживым каким-то, холодным и невеселым. И говорит:

– Ты, белковая молекула, в моем мире и в моей власти. Как и вся эта органика внутри этих контейнеров из сложных сплавов. Ты это осознаешь?

Я говорю:

– Да, это так. Но мы, белковые существа, приспособлены жить в другом мире, нам тут плохо. Я не знаю, зачем мы тебе нужны, но я понимаю, что это по твоей воле мы тут находимся. Пожалуйста, отпусти нас! Если от меня что-то зависит – то я тебе подчиняюсь. Я сделаю все, что могу – только отпусти нас домой, очень тебя прошу.

И тут языки пламени застыли на миг – и собрались в лицо той красавицы-пилота, которая не взяла меня на борт, когда я просила помощи. И голос говорит:

– Вы, живые организмы, пожираете друг друга, надеясь выжить. Но вместо этого вы забавно самоуничтожаетесь.

– Нам, – говорю, – это не забавно.

А голос говорит:

– Ты хочешь выжить?

– Конечно, – говорю. – Этого хочет любое живое существо. А как?

Тогда голос говорит:

– Я тебя отпущу. Но сделай то, что делаете вы все ради выживания – уничтожь остальных. Считай, что это твоя жертва мне, богу этого мира.

Я говорю:

– Это будет совершенно неравноценно. Одна моя жизнь – за восемь других? А почему так? За что? Нет, так быть не должно. Нет.

Он говорит изо рта огненной мортисянки:

– Разве для тебя твое собственное существование не ценнее, чем существования других белковых субстанций? Ведь так у всех тебе подобных.

Я только головой помотала.

Голос говорит:

– Хорошо. Допустим. Но я требую жертвы. Ты не даешь им самоуничтожаться, и из-за тебя они не дают мне забрать то, что мне причитается. Я знаю, что они не могут быть тебе нужны одинаково. Выбери одного и уничтожь. Это будет просто. Тогда остальные покинут мой мир.

И тут я вдруг поняла, что это за статуи по периметру зала.

Просто стеклянные подобия моих товарищей, очень точные. Восемь статуй. Я уверена – ни один человеческий скульптор не достиг бы такого совершенства: выражение чудесно схвачено, все в мельчайших деталях точно. И все – из полупрозрачного зеленоватого стекла, и у всех – даже ресницы и волоски на бровях различимы. Будто это даже не статуи, а они сами превратились в это стекло. А у меня в руках, непонятно откуда взявшись – пистолет.

И тогда я поняла, что могу просто выстрелить в одну из этих статуй, и не будет никакой крови, стонов и падающего тела. Она просто разлетится стеклянными брызгами – и все. Просто-просто.

И у меня все внутри превратилось в лед. Я еле смогла вдохнуть, чтобы сказать:

– Почему – я?

А голос отвечает:

– Потому что только ты – самка. Я знаю, как вы устроены. Тебе хватило бы одного самца, чтобы иметь потомство. Зачем тебе остальные? В белковых мирах тебе подобные особи принципиально ценнее. Для продолжения существования вида хватило бы одного самца на сотню и даже на тысячу самок. А я даже не прошу, чтобы ты уничтожила семерых ненужных. Только одного, самого лишнего. Для тебя – пустяк.

Я ничего не смогла сказать. Только мотала головой.

А голос говорит:

– Все самки выбирают очень легко. Мне случалось это видеть очень много раз. А ведь ты используешь только одного, я знаю это точно. Другие тебе ни к чему, они даже не понимают, что ты – биологически другая особь. Они не станут тебя оплодотворять, даже если ты попросишь. Так что ж?

Я говорю:

– Я не могу. Они мне верят. Они – мои товарищи. Мне каждый из них верит, понимаешь?

Голос говорит:

– Я могу очень легко уничтожить вас всех.

Тогда у меня в голове что-то забрезжило. И я говорю:

– Ты точно отпустишь остальных? Вот если я выберу одного из нас, ты клянешься, что не станешь развлекаться с другими?

Голос говорит:

– Ложь – свойство белковых созданий. Не мое. Это будет достаточно забавно. Этого хватит за ваши ничтожные существования.

Я кивнула и очень быстро, чтобы не начать колебаться, поднесла пистолет к виску и выстрелила.

И от выстрела проснулась. Сердце колотилось об ребра, так что дышать было больно. Прошло, я думаю, минуты три, прежде чем я отдышалась и сообразила – я сижу на нашем с Котиком надувном матрасе, Котик меня обнимает, а все остальные – вокруг и смотрят.

И Рыжий говорит:

– Луис, ты что, правда девушка?

А Козерог:

– Вот же были у меня какие-то странные импульсы…

А Череп давится смешком и говорит:

– Вот блин! А! – и хватает меня за руку.

А Фэнси:

– Я не пойму, мужики, это что, всем сразу, что ли, снилось, или это ваще был не сон?

Тогда я говорю:

– Почему не сон? Если я не…

А Котик цепляется за меня, как пятилетний малыш, и говорит дрожащим голосом:

– Дура ненормальная. Идиотка. Я тебя сам застрелю потом. Сумасшедшая.

А Дождь говорит:

– Только попробуй! – но Котик не слышит.

А за иллюминатором – утренняя зоря, розовая и золотистая. И все в нашей каюте розовое – стены, вещи, их лица…

И тут нас как будто позвали.

Все это ощутили и поняли совершенно точно – и разом обернулись к двери. Но я поняла, что идти никто особенно не хочет, и заметила, что все схватились за оружие – и испугалась, что они сейчас наделают глупостей. И говорю:

– Пока не надо злиться, ладно? Ведь если это не сон, то все могло быть и по-другому. И если теперь с нами хотят общаться не во сне, то надо сначала послушать, что скажут. А потом посмотрим.

И ребята с неохотой рассовали оружие по местам. А потом мы вышли из звездолета.

И увидели Золотого Короля.

Он спускался по хрустальной лестнице из этого розового рассвета. И был похож на статую из расплавленного золота, только он выглядел куда живее, чем любая статуя. Он был, как статуя бандита с Мейны, не кого-то из наших знакомых, а – вообще одного из нас: такой у него был рабочий комбинезон, и бронежилет, и магнитные башмаки, и волосы, выстриженные клоками. И все из текучего золота. И лицо – как живое золото. И с ним был Подарок – как золотой паж.