Текст книги "Дочки-матери"
Автор книги: Максим Далин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Я почти рассердилась и говорю:
– Ты что, ты гонишь! Никогда я так не думала!
И тут он рассмеялся, и я поняла, что на самом деле он обо мне совсем не такого мнения. Просто хочет дать понять, что сам выбрал и мое общество, и приключения, с ним связанные. И что намерен со мной все поделить. И тогда мы стали целоваться, потому что были совсем не уверены, что у нас будет другое время на любовь. И получилось, что мы действительно сначала думали – только не о бое, а потом спали. И проснулись только следующим утром, перед самым стартом.
Мы с ним совершенно себя вручили Праматери, на ее милость.
Я все время старалась думать, что это – симулятор. Симулятор и все. Ни мы тут никого не можем убить, ни нас никто не убьет. Просто симулятор. Если облажаемся – нас просто выкинет из программы, а потом инструктор скажет, что мы огребли пересдачу.
Только внутри меня все равно кто-то твердил, что они – на государственной службе, а я бандитка, уголовный элемент. Что у них дети, мужья… а может, они мужчины и у них жены – я тогда ничего не знала о Хитше. Но что смешно – мне было не столько страшно, сколько стыдно. До того самого момента, как я выпала из «прыжка» в расчетном месте, и Котик развернулся раньше, чем я сообразила, что этот караван у нас в оптике – тот самый – мне было стыдно до ужаса.
А потом понеслось – и я про все забыла. Это уж была не пальба по астероидам. Они перестроились, так чисто и красиво, как танцоры в балете – и нас контратаковали двое, а остальные прошли сгруппированным строем. И я увидела, как ближайший грузовик дрейфует без огней, а уже потом поняла, что сама же и накрыла его электромагнитным импульсом – просто на автомате нажала – и что это правильно.
А двое скользнули мимо – и у борта разорвалась ракета, и нас отшвырнуло так, что секунду дышать было нельзя, а потом Котик очень здорово выровнялся, и я смогла стрелять, и я все ловила патрульного в прицел, а он выскальзывал, и я выстрелила, а Котик вывернул нас прямо из-под ракеты, и я успела удивиться, что мы еще живы, а потом нам в оптику плеснуло огнем – прямо в глаза – и я сообразила, что попала, и тут кто-то свалился на нас непонятно откуда.
Мне уже казалось, что прошел час, а не минута. У нас на хвосте висели трое, и Котику было от них никак не отцепиться, и тогда он развернулся и мы их встретили в лоб, и один куда-то провалился, и тут раздался грохот, от которого заложило уши, и стало тяжело и душно, но я догадалась, что зацепили по касательной и броня выдержала, и нас развернуло очень удачно, а он попал в прицел, как раз, когда атаковал, и перед тем, как он разлетелся в клочья, я очень-очень четко видела какую-то черную закорючку в красном круге у него на борту. Как мишень.
Может быть, название или номер.
А потом что-то оглушительно треснуло, и врубились аварийная регенерация и система пожаротушения, и на пульте что-то закоротило и искры посыпались, и я увидела, как патрульный разворачивается и даже как ракеты у него на консоли движутся, то есть он наводит их на нас, и это было жутко долго, Котик даже успел сказать, что нет связи с двигателями, или как-то короче сказал, но я поняла, и поняла, что это смерть, и это было ужасно медленно, и все клавиши западали под пальцами – и тут наш соперник превратился в огненную кашу, а нас развернуло и понесло, и выровняться уже не было возможности.
И я, кажется, отключилась на мгновение.
А пришла в себя оттого, что Козерог орал на связи:
– Луис, мать вашу, вы еще живы?!
Я хотела сказать, что мне больно дышать, что наши чудесные крылья превратились в жестянку, набитую мертвой электроникой, что Котик лежит в кресле, мокрый насквозь и белый, как бумага, что они потерялись, по моему хронометру, на две минуты десять секунд. И сказала:
– Живы.
И Козерог заорал:
– Вот и по кайфу! – и я почувствовала, как нас плавно тряхнуло, и стало легко.
Я поняла, что нас тормознули силовым полем, и что на борту, можно сказать, невесомость, потому что искусственная гравитация приказала долго жить. А Котик кашлял и держался за грудь, и улыбался, и показывал в оптику, но не мог ничего сказать из-за кашля. Я посмотрела и увидела, что бой еще вовсю идет, но мы в нем уже не участвуем.
Наша машина дрейфовала с астероидной скоростью, а вокруг была жуткая мясорубка. Рядом с нами плыли куски оплавленного металла, какие-то черные лохмотья, почему-то – совершенно целая и чистая панель воздухозаборников, только с бахромой из проводов с двух сторон, чей-то скафандр – но без тела в нем… Страшненькое было зрелище. И на нас никто не обращал внимания, из чего я заключила, что выглядим мы со стороны так же, как этот батальный мусор. И мне стало ужасно жаль машину, которая нам по крайней мере три раза жизнь спасла.
А Котик говорит:
– Плохо, что рули не фурычат. Нас могут случайно добить – и сказке конец. Обидно будет.
– Ну, так, – говорю. – Обидно.
Но до нас совершенно никому не было дела. Бой уже сместился от этой Надежды тыщи на полторы километров, и все были заняты тем, что тянули дрейфующие грузовики с убитой электроникой в разные стороны. А я все считала наших и патрульных, и никак не могла сосчитать, потому что скорости все еще были очень большие. Я не выключала передатчик, но в эфире только матерились, и если Котик и понимал что-нибудь, то мне было совершенно непонятно, о чем идет речь.
И тут вокруг начало происходить нечто очень странное.
В нашем бедном корабле начала медленно появляться тяжесть, и нас нежно прижало к креслам. Я подумала, что кто-то подцепил нас силовым буксиром вместе с грузовиком, но увидела, как Котик жмет на все подряд, сначала – подушечками пальцев, потом – кулаком – и поняла, что это не наши нас тащат.
А скорость все увеличивалась – и я увидала в оптике, как нас несет по спирали в какую-то чудную воронку – в этакий черный беззвездный провал в Просторе – а вместе с нами закручивает и бандитов, и грузовики, и патрульных. И что у всех двигатели работают по полной, но не справляются – а закручивает все быстрее и быстрее. И что траектория у нас – как у чаинок в чашке, когда размешиваешь сахар.
А скорость тем временем так возросла, что тело будто свинцом налилось, уже дышать тяжело и шевельнуться трудно. И у меня не хватает воображения представить себе, куда это мы дружно влипли, но я понимаю, что это очень и очень серьезная неприятность – но додумать до конца я не успела.
Тяжесть сначала выключила мне зрение, а потом – разум.
Первое, что мне в голову приходит, почему-то: «Стану поливать я цветик голубой, чтоб он рос в подарок маме дорогой». И эта глупость у меня в голове вертится и вертится в каком-то кровавом тумане, пока я не вспоминаю, что эти стишки я в детском саду учила. Двадцать лет назад. А сейчас я уже не там.
Но я не помню, где тогда.
Мне было больно везде. Меня будто били палками по ребрам. Но все-таки я сообразила, что живая, раз что-то чувствую, и очень осторожно открыла глаза. И увидела, что вокруг все красно. И сообразила, что это я в рубке нашего с Котиком многострадального кораблика, и что горит аварийный свет. И тихо так.
И я, конечно, первым делом посмотрела, как там Котик. А он лежал в кресле, как спящий, спокойно-спокойно, и из уголка рта у него стекала струйка крови, совсем черная в этом свете.
Я тогда забыла про все свои болячки, просто мигом излечилась. У меня теперь была самая чудесная аптечка из всех, какие я могла достать на Мейне – и я тут же ею воспользовалась. Я не помню, сколько у меня ушло времени, на то, чтобы запустить Котику сердце и помочь ему самостоятельно дышать – я только осознала, что он, по датчикам, не совсем мертвый, а после этого уж действовала по инструкции, как машина, очень быстро и очень четко.
И когда мой друг замечательный пришел в себя, я разревелась от счастья и почему-то начала его ругать:
– Вот, – говорю, – смотри, ты на Аллариа собирался, а тебе от ускорения худо. Просто от ускорения – как же мы бы стали жить, когда вокруг постоянно тяжело, а?
Котик чуть-чуть улыбнулся и шепчет:
– Луис, не нуди.
Я говорю:
– У нас все прекрасно, кислород идет. И мы сели. Куда-то.
– Почем, – говорит, – ты знаешь?
– Тяжесть постоянная, – говорю. – И направлена так, будто машина на амортизаторах стоит. Чувствуешь?
– Точно, – говорит, – не искусственная гравитация?
– Ну что ты, – отвечаю, – солнышко, тяжеловато для искусственной, и потом, она же убилась еще до того, как нас потянуло в эту штуку.
Котик оживился и приподнял спинку кресла почти до позы «сидя».
– Луис, – говорит, – а ты помнишь эту штуку?
– Ну, – говорю, – так.
– А ты не знаешь, где все? – говорит.
И меня бросило в стыд, потому что я еще ни разу не подумала обо всех, но тут же отпустило – я была занята, моему другу было плохо. И я сказала:
– Давай свяжемся.
Но передатчик был мертвый, как полено. И Котик сказал:
– Можно, я тогда посплю минуточку? – и отключился раньше, чем я среагировала.
А я вдруг вспомнила, что мне нехорошо. И тогда я почитала инструкцию, и выпила из трех бутылочек по очереди, как там было написано, и меня тоже очень чисто срубило.
Без всяких бредовых стишков.
Проснулась я от звона колоколов. Просто подскочила, потому что звук этот, по уму, мог мне только присниться, но я его абсолютно отчетливо услыхала наяву.
А в рубке уже совсем другое освещение, потому что в оптике не такая тьма кромешная, как раньше: в оптике – чужое белое небо, и ярко-белое солнце чужого мира. И из-за УФ-фильтров такое чувство, будто ты в отеле у моря на шикарном курорте. И раздается этот странный звук: «Бан-н-н! Бан-н-н!» И я спросонок совершенно не понимаю, как на это реагировать.
А Котик улыбнулся и говорит:
– Стучат, блин.
И я сообразила, что это за звук: это некто снаружи стучит по нашей обшивке чем-то тяжелым. А я-то думала, что в люк боевого звездолета, так, чтобы услыхали хозяева, можно постучаться только ракетой.
Котик говорит:
– Мы, наверное, сели ночью. А сейчас день. И кто-то из наших тоже здесь, жив и стучит.
Я говорю:
– Котик, я – глупая женщина, но я не понимаю, нафига стучать-то? Почему они тогда люк не вырежут?
Котик в ответ очень весело смеется и говорит:
– Ну да, ну да. Они вырежут, а тут – живые мы, которые тут же им наподдают, чтоб не портили чужую броню. Сначала надо убедиться, что мы не можем сами открыть.
Умно.
Мы оба влезли в скафандры и шлемы пристегнули. А потом пошли к люку и принялись его отдраивать. Это оказалось очень непросто, потому что электронная система контроля умерла бесповоротно. А кинематический привод заело, как всегда заедает, когда про него вспомнишь.
Но зато снаружи услыхали, что мы ковыряем кинематику, и перестали звенеть.
Минут через пять механизм сработал все-таки. Мы увидали наш дивный новый мир. И посреди нового мира стояли Фэнси и Козерог. Они были без скафандров и в очень странном виде.
На них были только штаны, сапоги и пояса с оружием и аптечками. И у них в руках были железяки металлоломного вида, а плазменный резак лежал в узенькой тени рядом с нашим бортом. И вид был такой, будто они стучались в дверь, потому что наша машина ушла в грунт метров на восемь, и люк теперь оказался очень и очень невысоко. И физиономии у наших боевых товарищей были очень приветливые.
Мы сняли шлемы, и сразу стало, как в духовке.
Козерог бросил железяку и радостно сказал:
– Так вы еще не сдохли, уроды!
А я спрашиваю:
– Вы атмосферу проверяли?
Фэнси говорит:
– А как же! Смотрю – Козерог сошел на берег и не окочурился. Значит, думаю, кислород тут есть. Народная примета такая.
Я говорю:
– А серьезно?
Козерог говорит:
– А серьезно, мой анализатор показывал кислорода сорок процентов. Пока не сдох.
Я говорю:
– А больше он тебе ничего не показал, пока не сдох?
Козерог говорит:
– Очень хорошую погоду. Кислорода много, вредных примесей нет, приятная теплая температура. Вокруг огромный классный пляж, и мы с Фэнси уж собрались идти купаться, только решили сперва зайти за вами.
Котик говорит:
– А где море?
Эти двое сложились пополам от смеха, а Фэнси простонал сквозь зубы:
– Вот ты, сладенький, и поищешь.
А я тем временем огляделась вокруг. И увидела, что все наши машины в сборе.
Они все лежали в белом горячем песке, кто – кормой, кто – боком, как игрушки, которые кто-то в песочницу из корзинки высыпал. А еще я увидела патрульный звездолет с Хитши, который закопался в песок носом. И в стороне от нас, в километре примерно, валялся хитшанский грузовик, разбитый почти вдребезги. И с моей точки зрения весь обозримый мир был – белесое небо, белый песок, над которым дрожал раскаленный воздух без вредных примесей с большим процентом кислорода, и белое солнце, ослепительно яркое. И яркий белый свет лез в глаза, как дым.
Фэнси говорит:
– Правда, тут клево?
Мы с Котиком переглянулись, потом – с Козерогом. И я сказала:
– Не нахожу.
Козерог говорит:
– Последний бой у нас был около Надежды. А это, получается, Безнадега. Правда, стильное название для базы? Теперь мы будем тут жить, если только у кого-нибудь электроника не уцелела.
Я говорю:
– Вот здорово. А что, у вас что-то с машинами?
И они опять начали смеяться, и я поняла, что это у них нервное, и решила пока к ним не приставать. И тут мы услыхали, как кричит Рыжий, откуда-то сверху, будто с неба:
– Эй, мужики!
Мы посмотрели. Он отдраил люк и стоял в проеме. И до песка было метров шесть, потому что его машина завалилась на правый борт.
Козерог кричит:
– Ты веревку какую-нибудь поищи или трос!
Рыжий кричит:
– Зачем?
Козерог:
– Удавиться, амеба! Если тебе не додуматься, как спуститься!
Рыжий исчез в люке. Из-за его корабля вышли Чамли, пилот Чамли и Череп. И пилот Чамли был совершенно зеленый, не землистого, к примеру, цвета, а нежно-салатового, какими обычные антропоиды никогда не бывают. И он сел на полоску тени и стал мотать головой.
Я присела рядом с ним на корточки и говорю:
– Тебе от жары плохо или ты ушибся? Ты отвечай быстренько, потому что стимуляторы на эти случаи разные нужны.
Не успел он мне ответить, как Чамли говорит у меня из-за спины:
– Наш Луис – ко всякой дырке затычка. И неустраним, как вирус. Круто.
Козерог говорит:
– Уймись уже, а?
А пилот Чамли говорит:
– Я не знаю, меня тошнит. У нас в мире так жарко ваще не бывает никогда. У нас всегда дождь.
Тогда я задрала ему рукав и вколола климатический стимулятор. А потом говорю:
– Надо проверить, как там Бриллиант и Гад. Может, они ранены и выйти не могут.
А Череп хохотнул и говорит:
– Вспомнил! Гад еще в бою накрылся. И Бриллиант, надо думать, с ним заодно – потому что его уже давно не слышно.
Я посмотрела на машину Гада, всю черную от копоти. И на крылья Бриллианта, в песке по самую корму. И подумала – неужели внутри звездолетов их трупы? И мы даже не посмотрим?
И говорю:
– Чамли, надо проверить, как хочешь.
Чамли смерил меня взглядом и говорит:
– Что надо проверить, дак это можно ли воскресить электронику хоть у кого-то. Потому что лично я тут гнить не собираюсь. Может, придется из всех колымаг собирать пару годных в дело. А те две жестянки явно мертвые, невооруженным взглядом видно.
Я говорю:
– Козерог, это твой резак?
Козерог поднял резак и говорит:
– Пойдем, поглядим. Ты, похоже, прав.
Чамли говорит:
– Пойдете целые машины проверять.
А его пилот, еще бледный, но уже не такой зеленый, говорит:
– Брось, Чамли, тебе что, задницу напекло? Воздух есть, хавка есть, времени много – пусть они проверяют.
Чамли скрипнул зубами и пнул его в бок ногой. И говорит:
– А ты, Дождь, сиди и молчи, если, типа, самый немощный. Знал бы я, что ты так расклеиваешься, хрен бы я тебя взял, урод.
Я не успела уследить, когда Дождь вытащил пистолет. Я только услышала, как хлопнул выстрел. И Чамли схватился руками за грудь, и посмотрел на Дождя, и глаза у него были совсем детские – удивленные безмерно. А Дождь отвел со лба мокрые волосы рукой с пистолетом и говорит:
– Меня, Чамли, ни одна падла ногами не била. И не будет.
И Чамли упал в песок рядом с ним. А все стояли и смотрели.
Я его перевернула на спину и вытащила диагност из аптечки. А у него кровь текла сквозь пальцы, а потом потекла изо рта. И он сказал:
– Луис, я… – и замолчал. А через минуту диагност запищал.
Выстрел Дождя его так ранил, что надо было в клинику. Наверное, там сделали бы операцию, или заменили бы его сердце синтетикой. Но тут я ничего не могла поделать. И он сначала умер клинически, а потом умер совсем. И я стояла рядом с ним на коленях, в песке, как в горячей каше, и мне ужасно хотелось плакать над ним, хотя он был моим врагом.
А все охотники стояли вокруг и смотрели. Рыжий спустился, и ему Фэнси шепотом рассказал, в чем дело. А Козерог сказал, в конце концов:
– Ну че, Луис, тут уже ловить нечего. Его надо закопать и идти смотреть, как там Гад с Бриллиантом, да?
И я сказала – да.
Череп и Фэнси начали копать в песке могилу, около его звездолета. Дождь остался сидеть в тени и приходить в себя, а мы, все остальные, пошли смотреть.
Мы вырезали в броне у Гадовых крыльев маленькую дыру, чтобы ее легко было заварить, если что. И мы с Котиком пролезли в эту дыру, а резак отдали Козерогу, чтобы он пока открыл машину Бриллианта. И Козерог с Рыжим ушли.
В машине у Гада было прохладнее, чем снаружи, но пахло горелой изоляцией и было почти совсем темно. Мы разыскали фонарь и включили. И сразу стало видно и пробитые щиты, и сгоревшие ячейки. И пробираться вдоль отсека было неприятно, как внутри мертвого зверя.
Потом мы вошли в рубку. Там было светло из-за экранов обзора, и мы увидели Гада. Он ничком лежал на пульте управления, и весь пульт был залит кровью. Кресло висело под каким-то странным углом, а привязные ремни с одной стороны вырвало напрочь.
Когда мы переворачивали Гада, то почти не сомневались, что он необратимо мертвый. Но он матюгнулся сквозь зубы даже раньше, чем что-то высветилось на диагносте.
С Гадом вообще все было гораздо лучше, чем я думала. Его поранили осколки стекла, когда один дисплей разлетелся, и на ускорении он оказался в очень неудачной позе, поэтому его, конечно, помяло сильнее, чем могло бы. Но хватило стандартной аптечки, чтобы зашить раны у него на лице и вправить сломанные ребра. Поэтому мы просто накачали его стимуляторами и уложили поудобнее, чтобы он поспал, пока будет восстанавливаться.
Мы с Котиком уже выбирались наружу, когда услышали, как меня зовет Фэнси. Голос у него, почему-то, был панический, и мне это ужасно не понравилось, потому что ни трусом, ни истериком он не был совершенно точно.
И мы побежали, хотя это было очень непросто, потому что ноги вязли в песке. И еще издали увидали всю нашу компанию, которая собралась вместе и что-то рассматривала. Среди охотников был совершенно целый Бриллиант, который явно пришел туда своими ногами – а у них под ногами лежал мертвый Чамли, которого они так и не похоронили.
Я подошла и говорю:
– Что-то случилось, да?
А Фэнси говорит:
– Мы хотели выкопать поглубже, и наткнулись вот, – и показывает пальцем.
Песок осыпался, но яма у них, действительно, получилась глубокая. А на дне ямы я увидела мумию.
Мне никогда раньше не случалось видеть мумии не в кино, но я догадалась. Это был очень старый труп, который высох в горячем сухом песке до совершенно деревянного состояния. Это был труп антропоида, в черном мундире, черных узких штанах и магнитных ботинках. На рукавах мундира и на груди слева у него были нашивки в виде красного круга с черной загогулиной. Он при портупее, с пистолетом на поясе, с примкнутой аптечкой и с портативным передатчиком в нарукавном чехле. И все это мне что-то напомнило, но я никак не могла уловить, что именно. Но мне тоже стало очень серьезно не по себе.
Но я взяла себя в руки и говорю:
– Надо же. Тут уже кого-то когда-то хоронили. И он был вполне таким цивилизованным человеком.
А Козерог говорит:
– Луис, ты не дорубаешь. Это хитшанский патрульный, а не туземец. И я не удивлюсь, если он, гадюка, с того самого корыта, которое сюда навернулось вместе с нами.
Я говорю:
– А так вообще может быть?
А Котик говорит:
– Ребята, посмотрите вон туда.
Все очень резко обернулись, и мы увидели над хитшанским звездолетом, метрах в ста, я думаю, в небе – второй такой же звездолет, только перевернутый, как отражение в зеркале. И это отражение чуть-чуть дрожало в воздухе.
Я говорю:
– Это, наверно, мираж. Тут же пустыня, а в пустынях бывают миражи.
Рыжий говорит:
– Да, похоже.
А Фэнси:
– Тогда этот мусор – тоже мираж, – и показывает на мумию носком башмака.
Череп нервно хохотнул. Бриллиант говорит:
– А давайте ту колымагу откроем и поглядим, там жмурик или не там.
И Рыжий говорит:
– Вы как хотите, но лично я туда не полезу ни за что. Мне пофиг все живое, но если этот мертвяк там окажется, разинет хлебало и скажет чего-нибудь, то у нас будет третий жмур.
Череп опять расхохотался, а Бриллиант говорит:
– Как же он скажет, мертвый?
А Рыжий:
– А вот так же, как вылез из своей жестянки и в песок закопался.
Тогда я говорю:
– Мы все сюда свалились ночью, верно? – все покивали. – Ночью, – говорю, – никто не выходил, да? – все снова покивали и слушали внимательно. – Ну вот, – говорю. – Никто из наших не выходил, отлеживались, а этот бедолага вышел. И умер. А потом началась, например, песчаная буря. И его засыпало песком. А мы на него случайно наткнулись. А мертвые, конечно, не могут ходить. Это правда, Рыжий.
Я видела, что охотники хотят поаплодировать. Объяснение им понравилось, потому что в нем была, конечно, трагедия, но не было ничего из ряда вон выходящего. Им понравилось, даже если это была и неправда.
Я говорю:
– Давайте доделаем могилу и их все-таки похороним. А потом подумаем, что делать дальше.
Так они и сделали. А я сказала Чамли на ухо, что мне очень грустно и что я надеюсь на его легкую дорогу в чертоги Праматери, хотя я и не заложилась бы, что Чамли был верующий. И когда Фэнси с Черепом засыпали их с патрульным песком, я помолилась за них обоих. И на всякий случай нарисовала маркером на броне звездолета Чамли старинный знак, отгоняющий выходцев с того света и успокаивающий грешные души, которым нет покоя.
Мои товарищи все это видели, но никто ничего не сказал.
Потом мы до сумерек пытались привести в чувство хоть какую-нибудь навигационную систему. Мы замучились до полусмерти, жара и злость утомляли ужасно – но все, что помогло бы нам поднять хоть одну машину на орбиту и проложить курс меж звезд, безнадежно сломалось.
И мы никак не могли понять, почему. Все наши крылья будто попали под электромагнитный импульс – но тогда непонятно, почему везде работали системы жизнеобеспечения. Мы наперебой придумывали разные причины – но это ни к чему не вело. Какая-то непонятная сила просто привязала наши машины к этой раскаленной земле – и все.
И к тому же, хоть мы и были ужасно заняты, я думаю, у всех не шел из ума этот мертвый хитшанин. Наверное, поэтому вечером никто не торопился расходиться по своим машинам. Тем более что сутки тут оказались короче мейнских и вечер наступил очень быстро и довольно неприятный: белое солнце побагровело, белесый пейзаж сделался темно-красным, как ведро с кровью. И само собой думалось о Чамли, как он лежит в остывающем песке чужого мира, рядом с патрульным, который был ему врагом при жизни, и уже не понимает и никогда не поймет, как это печально и страшно.
И как-то само собой все собрались в нашем с Котиком разбитом корабле. У нас только два звездолета были рассчитаны на двоих – мой и Чамлин. У Чамли был имперский, тот самый «Стерегущий», который в деле скрипка и реагирует на каждый чих и пук – конечно, более просторный в смысле жилого пространства, чем наш, но туда все равно никто не пошел.
Даже Дождь. Он вел себя вовсе не как победитель.
Так что ребята принесли из своих машин спальные мешки и кое-как устроились в каюте и в ближайшем к ней отсеке. Бриллиант и Череп привели сюда Гада, Гада знобило, он дремал на ходу – и мы его устроили на моей койке.
А мы с Котиком устроились под распределительным щитом. Мы думали, никому до нас дела не будет, потому что никому нас отсюда не видно – но мы только один раз поцеловались, и на нас сразу зашипели из всех углов, что мы – извращенцы несчастные, сами не спим и другим не даем.
Целоваться мы перестали, но спать все равно не выходило. Котик мне сказал на ухо:
– Знаешь, что я думаю? Если в мире есть кислород и водород, значит, и вода должна быть.
– Хорошо, – говорю тихонько. – Вода – это хорошо.
– Луис, – шепчет, – я не об этом. В мирах, где есть вода, есть и жизнь. Закон.
– Здорово, – говорю.
– Луис, – шепчет, – я тебя умоляю! Какая это жизнь, а? Ты можешь себе представить?
– Мы, – говорю, – пока ничего не видели. Бактерий – вирусы засечь нечем, а больше ничего в этом пекле нет. Даже насекомых. Может, тут дальше вирусов и не идет.
– Угу, – шепчет. – Тех самых, которые превратили мусора в мумию.
– Ладно, – говорю. – Давай спать.
Котик меня обнял, уже не для поцелуев, а как человека рядом, когда кругом для людей все очень плохо, и я обняла его в ответ, и мы задремали.
Сквозь сон я услышала, как Череп пошел в гальюн.
И потом – как в отсеке около гальюна что-то грохнулось. Да так, что я испугалась за Черепа. Если это он упал в темноте, так и покалечиться недолго.
Я тихонько встала и включила аварийный свет. И увидела, что Череп сидит на полу и нервно хихикает, а лицо у него белое-белое, без кровинки, и зрачки широкие.
Я к нему подошла и подала руку. Он за нее уцепился и встал.
Я говорю:
– Ты не ушибся?
А он так и держит меня за руку. И говорит:
– Ты, Луис, нормальный парень. Я всегда знал, что ты – нормальный парень. Ты же веришь, что я ничем не закидывался сегодня, да?
– Да, – говорю. – Никто не пил, не курил, жвачки из мира Бриллианта не жевал и уколов себе не делал, кроме лекарств без побочных эффектов. А что?
Он захихикал, а глаза по-прежнему испуганные – и говорит:
– Вот видишь, я сухой, мозги в порядке. Я же не сумасшедший, правда, Луис?
Я говорю:
– Конечно, нет. Череп. Сумасшедший никогда не будет в себе сомневаться. Ты в порядке.
Тогда он взял меня за другую руку и говорит шепотом, как умеет только он – с невеселой такой улыбочкой:
– Луис, я только что вроде как Чамли видел.
Меня как током ударило. Я глажу его руки и говорю:
– Тебе показалось. Ты в порядке, но мы устали. Ты просто дремал на ходу. Бывает, знаешь.
А он улыбается и мотает головой.
– Нет, Луис, – говорит. – Я не спал. Я очень хорошо видел. Он из вашей рубки вышел, прошел вдоль всего отсека и вышел сквозь стену.
– Конечно, – говорю. – Конечно, тебе показалось. Люди сквозь стены не ходят.
Он хотел засмеяться, но удержался и фыркнул. Наверное, он понимал, что смеяться, в сущности, тут не над чем, но у него была привычка смеяться по всякому поводу, и он ничего с собой сделать не мог.
И он говорит:
– Люди-то не ходят, Луис. А привидения – еще как. Чамли же мертвый – тело у него в песке лежит закопанное, а душа бродит повсюду. Вот найдет Дождя и покажет ему козью морду.
Я про себя говорю: «Мать преблагая, пречистая, заступница, спаси нас и сохрани», – а вслух:
– Слушай, Череп, привидений не бывает. Тут, наверное, все-таки есть в атмосфере какая-нибудь гадость, проверяли-то небрежно… Ты только, – говорю, – никого не суети и не пугай, ладно? Всем и так плохо.
Тут он все-таки хохотнул. И говорит:
– Кого мне пугать! Некого мне пугать! Все и так в курсе.
Я обернулась. Вижу – в дверях отсека Козерог с Дождем стоят, Рыжий сидит на трубопроводе, а под щитом – Котик. И все слушают. И у Дождя лицо серое, шипы в носу – как рожки у улитки, а на виске – капля пота, хотя в звездолете и не жарко.
И я поняла, что Гад и Фэнси с Бриллиантом тоже узнают, только завтра. Кто-нибудь им непременно расскажет. Теперь уж нечестно не рассказывать тем, кто проспал.
Не по-товарищески.
И тогда я говорю:
– Вы что, верите в привидения? Вы, пилоты звездолетов, жители цивилизованного мира, физику знаете, анатомию – и в привидения верите?
Котик кивнул и вздохнул. А Козерог говорит:
– У Черепа с головой все в порядке. Как можно не верить в факт?
Я говорю:
– Это не факт, а галлюцинация. Вот если бы мы все его видели…
Дождь говорит:
– Я бы лично обошелся.
А Череп вскинулся:
– А тебя лично никто не просил стрелять в нашего товарища! Кто ты такой ваще! Он тебя где-то подобрал, блин, взял на дело – а ты, сука, его макнул за это, да?!
Дождь переменился в лице, но я уже знала его приемчик и схватила его за руку с пистолетом. И Козерог с Рыжим тут же взяли его на прицел. И он закричал:
– Вы все тут против меня, да?!
Тогда я говорю:
– Ребята, знаете, что? А если тут есть какая-то неприхотливая жизнь, невидимая простым глазом? И она так защищается: заставляет своих врагов разными способами друг друга убивать?
Эти слова их, как будто, чуть-чуть отрезвили. Лица у них сделались не такие бешеные. И я говорю:
– Ребята, вы же знали Чамли. Он со всеми своими пилотами обращался, как с крепостными. А Дождю и так плохо в этом климате, он сам по себе неадекватен немножко. Он дома не стал бы стрелять, нет. Он бы просто ушел. А тут ему и уйти-то некуда было…
Тут я увидела, что Дождь кивает, и руку он перестал вырывать. И мои старые товарищи убрали пушки.
Я говорю:
– Ребята, нам всем поспать надо. Мы все устали. Завтра будем вообще никакие, а это плохо. Кто знает, что тут завтра может случиться. Давайте поспим, а? Может, травничек заварить, чтоб нервы успокоить?
Рыжий проворчал, что ему лично требуется не травничек, чтоб нервы успокоить, и все с ним согласились, но у них все-таки хватило здравого смысла не пить яда в создавшейся ситуации. А то, как Козерог сказал, в следующий раз кто-нибудь увидит мертвого хитшанина, разгуливающего с маленькой полосатой улыбающейся медузой на поводочке. И мы выпили травника по старому мортисянскому рецепту, благо я еще на Мейне запаслась компонентами. Организмы у нас всех оказались совершенно разные, потому что Козерог с Черепом почти ничего не почувствовали, почти как мортисяне, только полегчало, зато Дождь и Котик уснули, где сидели, даже не допив, а Рыжий еле доплелся до постели. А мы втроем некоторое время сидели без света и пытались рассказывать шепотом забавные истории.
А снаружи по черной пустыне, без луны и почти без звезд, все проходили какие-то зеленоватые отблески, будто кто шарил по песку поисковым прожектором. Это было неприятно и непонятно. Мы тогда включили свои наружные прожектора поярче – и стало ничего не видно. И мы решили, что со всеми здешними нехорошими чудесами завтра разберемся, и тоже легли спать.
На следующее утро мы решили хорошенько осмотреть местность.
У нас, конечно, были и авиетки, и атмосферные модули, но они все были мертвые, и ничего не поднималось в воздух, а в большинстве даже вообще не заводилось. Единственный транспорт, который мы смогли использовать, выглядел совершенно невозможным образом.
