Текст книги "На цыпочках через тюльпаны (СИ)"

Автор книги: Максим Кутуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Пухлые пальцы Вероники познали горе. Они ощутили, как человека покидает душа и обмякает его тело.

– Перед смертью он сказал мне…

Про цитату

«Умирать не страшно, не видеть тебя страшнее».

Пополнит коллекцию цитат на стене, среди черных точек.

Может Вероника права? Бог – это любовь?

Только больно черствая любовь.

Про прощение

– Эй, Феликс. Феликс Грин! – чей-то звучный голос окликает меня. Настолько знакомый, что становится немного страшно. – Феликс!

Ушел из дома побродить по украшенным под рождество залам торгового центра, учуять запах праздника. Здесь я тоже часто бывал, но в основном, почему-то один. Приятно осознавать себя в шумной обстановке. Толпы людей приходят, чтобы отдать целую кучу денег, отравиться фаст-фудом, назначают встречи и многое другое, но я в основном преследовал другую цель. Просто уйти от всего, что может связывать с реальной жизнью и ходить-ходить до бесконечности долго по этим тупиковым залам, встречать на пути разных людей, спускаться и поднимать по эскалатору, будто я герой фильма и это мой мир. Но в мой фильм, мою историю проникает неизвестный раздражитель.

– Как я рада тебя, – раздражитель подбегает и останавливается напротив меня.

Не могу поверить глазам.

– Бэтти Даггер?

Вот так встреча, уж кого-кого, а Бэтти в новом виде я вовсе не ожидал увидеть.

Окидываю ее взглядом и все равно не узнаю. Вместо той рыжей толстушки передо мной худенькая огненная симпатяга.

– Как ты… – начинаю, но тут же нелепо краснею.

– … похудела? – заканчивает она и смеется.

– Нет, похорошела, – исправляюсь.

– Спасибо, у тебя как дела?

Она натягивает модные очки на голову, как ободок. Внимательно смотрит на меня и ждет ответа. Знает ли?

– Как у ребят дела? – делает новую попытку завязать разговор.

Я понимаю, что стою, все это время с раскрытым ртом и молчу. Просто слова не лезут в голову.

– Хочешь кофе или перекусить? Пошли, угощаю, – смиряется она.

Поплелся как верный пес.

Мы садимся за круглый стол какой-то безымянной кафешки, Бэтти заказывает нам капучино и чизкейки.

– Я заплачу, – спохватываюсь так, будто током ударило и сразу прихожу в себя, немного отпускает. Просто передо мной Бэтти Даггер новая и чертовски хорошая.

– Да, – она махнула рукой. – Не страшно.

– Уже года два тебя не видел, – признаюсь так, будто в чем-то провинился

– Угу, а вот Трой у нас постоянно ошивается. Жаловался, что ты не хотел с ним идти на хэллоуин.

В ее жестах и интонации видится враждебность. Не могу понять она решила мне отомстить за то, что я с ней творил и какую боль причинял?

– Правильно говорит. Не очень хотелось.

Официантка расставляет напитки и спрашивает, чем еще может помочь.

– А что так? – усмехается она и подносит чашку ко рту. Точно неопытная актриса пытается сделать глоток, чтобы влага напитка заиграла на губах.

– Эй, может, хватит меня взглядом пилить? – добавляет Бэтти, помахав у меня перед глазами рукой.

– Извини, просто…

– Да, понимаю. Сама не верю, что получилось. Помнишь, какой жирной коровой была?

– Да коровой… в смысле не коровой. Я… – запинаюсь.

– Ой, да, будто это была неправда. Ладно, так чем занимаешься? Как жизнь? – Бэтти говорит с таким лицом, будто сидит в неудобной одежде и от того ее постоянно что-то тревожит, выдает беглый взгляд по сторонам. – Майк Вилсон сказал, что ты заболел и ушел из школы, почти сразу после меня. Что случилось?

Майк Вилсон, самый, что ни на есть, ботаник, с которым никто не разговаривал, разве что кроме самой Бэтти. Еще не хватало сейчас его увидеть в новом амплуа какого-нибудь миллионера качка.

– Э… – я краснею как помидор, но почему-то говорю правду. – У меня рак.

Бэтти быстро меняется в лице. Она молчит. Делает глоток кофе и со страхом в голосе переспрашивает, будто не расслышала с первого раза.

– Что?

– Рак костного мозга. Лейкемия.

С нее слетает улыбка и остается на лице только страх, только трепет и ужас. Она боится, что это заразно. И мне кажется, что она сейчас убежит.

Но не тут-то было, Бэтти сжимает мои руки и заглядывает в глаза.

– Боже… я… я не знала.

– Трой не рассказывал?

– Нет, ни разу, – она отрицательно мотает головой. Горжусь братом, он не болтун.

У Бэтти начинается беготня глаз по сторонам, точно она робот и только что столкнулась с неизвестной ситуацией.

– Черт, – она выдыхает, будто после длительного оргазма. – Но… как так?

Жму плечами, если б я сам знал?

– Вот это да. Честно признаться, я-то хотела тебя проучить сегодня. Выставить полным идиотом. Фильмов глупая насмотрелась. Думала затащить к себе в комнату, соблазнить раздеть и сфотографировать твой позор, – она замалчивает на несколько секунд, что-то обдумывая, а потом с новым вопросом. – Ты же не шутишь? Почему ты не лысый? – она с недоверием, как всегда, смотрит на меня и ждет объяснения.

– Да. У тебя на лице написано, что ты меня не простила. Я не делал химиотерапию и с этим не шутят, – немного обидно доказывать свою болезнь, когда кто-то не верит, но в данном случае у Бэтти есть все основания.

– Не делал? То есть… ты?

– Да.

Ну вот. Еще один человек, которому я говорю это в лицо. Но Бэтти не плачет, как это делали до нее мои родители. Она лишь с каменным лицом допивает свой кофе и тихо шепчет:

– И как ты справляешься? Ребята помогают тебе?

– Я сейчас ни с кем не общаюсь. Ну, разве что встречаюсь с девушкой…

– Ее не смущает? Точнее… это мило.

– Не особо, она тоже болеет. Мы друг друга стоим, – глубоко вздыхая опускаю взгляд в чашку с кофе.

– Ой…

Теперь мне говорить гораздо легче, когда собеседник знает о моих проблемах и я, как не прискорбно, ставлю его в неловкое положение, сразу становится проще.

– Да уж, – пыхтит под нос Бэтти, массируя виски пальцами рук.

Тишина, но я не хочу терять общения.

– Ну, а у тебя как дела? Что делаешь?

– Я то? – она никак не отоходит от шока. – Ну,…я поступила в колледж и сейчас веду колонку городского журнала «советы подросткам». Встречаюсь с парнем и…

Она замалчивает и что-то обдумывает про себя, рассматривая салфетницу, наверное понимает, что не время сейчас хвастаться своим праздником жизни.

– Работа в «Скул Дэйс» не прошла боком? – усмехаюсь я.

– Угу.

– Послушай, Бэтти, – беру ее за руку. – Я бы хотел извиниться за то, что творил в школе.

На этом можно закончить наш диалог. На последних словах и она не выдержала и разревелась в три ручья, прощая меня, прощая официантку, за то, что та нечаянно капнула ей кофе на полосатую черно-красную футболку, прощая весь белый свет и каждое живое существо. В это рыжей красотке есть много благородства, и она умеет прощать людей.

Про тюльпаны

Михаль скинула по скайпу песенку Тайни Тима, известного американского комика еврейского происхождения. У него нереально огромный нос, что делает его похожим на Губку Боба, к тому же тонкий голосок и умение играть на укулеле, ну точно Боб. А с другой стороны Тайни Тим – это точная копия пингвина из бэтмена, ну которого Дэнни Де Вито сыграл. Поэтому кажется, что он жуткий, но милый.

Песенка называется «Tiptoe through the Tulips», что в переводе: «На цыпочках через тюльпаны». Забавно, что Тим умер на сцене, исполняя эту самую песенку… или наоборот грустно.

Мне кажется это тонкий намек на толстое обстоятельство. Надо подарить Михаль букет тюльпанов.

Ну а пока:

"Tiptoe to the window, by the window that is where I'll be

Come tiptoe through the tulips with me

Tiptoe from the garden, to the shadow of a willow tree

And tiptoe through the tulips with me

Knee deep in flowers we'll stray, we'll keep the showers away.

And if I kiss you in the garden, in the moonlight, will you pardon me?

Come tiptoe through the tulips with me"

Про людей

Сегодня в «Маленькой Франции» много смеха. Откровенного и игривого, но уставшего. Такое ощущение, что это последний искренний смех в наших с Михаль жизнях. На улице, тем временем, воют ветры, и наш городок утопает в белых кружевах снега, а мы сидим в тепле и хохочем во все горло. А в вазочке на столе пестрят фиолетовые тюльпаны, согревая наши леденеющие души.

Игра в дедукцию.

Правила просты. Рассказываем и говорим о жизнях посетителей кафе. Предполагаем, какой будет сегодняшний день и что их может ждать в будущем, почистили ли они сегодня зубы, что посмотрели. Доходим с Михаль вплоть до цвета нижнего белья.

Например, та молодая парочка. У девушки ярке рыжие волосы и как это водится зеленые глаза. Линзы. Прямо закономерность – волосы рыжие, глаза зеленые. Она миленькая. Парень в очках с тонкой черной оправой и трехдневной щетиной.

– Его зовут Алекс, – утверждает Михаль. – Двадцать шесть лет, он журналист, судя по очкам – часто сидит около компа.

– Она Кристина, – шепчу я, наблюдая за, поглощенной друг другом, парочкой. – Ей двадцать четыре года и она работает в компании Avon.

– На нем красные боксеры с изображением Статуи Свободы на заднице, – Михаль облизывает губы.

На мне трусы с Микки Маусом на заднице.

– На ней нет белья, – шепчу.

– Как думаешь, у них что-то будет сегодня? Смотри, как Алекс смотрит на Кристину.

– Надеюсь, – отвечаю я. – Они превосходно смотрятся вместе.

Молодые люди о чем-то переговариваются. Мы не слышим, но сами продолжаем играть и нашептываем за них.

– О, Кристина! Свет очков моих. Меня повысили на работе.

– Как это здорово. Я тоже хочу поделиться радостным событием. Я бросила Майкла, чтобы навсегда остаться с тобой.

– Кто такой Майкл? – озадачиваюсь.

– Теперь уже никто.

– Отлично! Возможно нам… ну, вот, – досадно мычу. – Они уходят.

Мы провожаем их взглядом. По-моему они брат и сестра.

Еще сегодня в «Маленькой Франции» кроме сотрудницы Avon Кристины и журналиста Алекса мы повидали тучную женщину Грегориану Гардемарину, поедавшую два пончика одновременно, от чего весь нос Грегорианы был в сахарной пудре. Подружились с семьей Стоунхилл, брутальным папашкой из каменного века по имени Адольф и его златокудрыми дочурками Муси и Пуси, двумя подростками Николасом и Клаусом ребята кидались едой, а также с мистером Харди, который вызывал подозрение своими озабоченными взглядами и кушал сдобную булочку около пятнадцати минут.

Вообще, мы часто так играем. Придумываем людям несуществующие болезни, описываем их будущую смерть или рассказываем историю жизни, от момента рождения до сегодняшних дней. И все они, марионетки, предстают в новом свете. Яркими и безграничными, будто смотришь в колодец и видишь там размазанную палитру. Они становятся масляными всплесками, размытыми на старом холсте.

Глупо… на грани смерти, раз в жизни ощутить себя чем-то большим. Творцом, вершителям судьбы. Ведь кто знает? Может прямо сейчас где-то в параллельной вселенной, все прямо так и происходит?

И может быть там, болеем не мы с Михаль, а кто-то другой?

Про ссору

Мама долго ругалась с отцом.

Или отец с мамой.

Они оба срывали голос.

Трой прятался в моей комнате.

В последнее время крепкая семья рушится и причина тому одна. Я.

Лишние проблемы, достало уже. Неужели они не понимают, что не это мне нужно? Не поиск виноватого в случившемся, а другое. Быть ближе. Рядом… держать меня за руку… и обещать, что все будет хорошо, как они делали это раньше.

Хлопок дверью. Отец вышел на улицу. Слышу дребезжание мотора японочки Хонды. Вообще шуму от нее столько же, как и от любой другой хорошей иномарки, но сегодня я разаобрал отчетливый всхлип механической красавицы. Она разрывалась на части, так ей не хотелось отъезжать от родимого дома.

Шаги по ступенькам, Трой залез на кровать под одеяло, тут он в безопасности рядом со мной.

– Не умирай, пожалуйста, – скулит братик.

Он так и не понял, что значит смерть. А понял ли я? Ты есть – тебя нет. Параллели тоже нет.

– Не умру, – обещаю.

Вру.

– Правда? Поклянись!

– Клянусь.

ВРУ!

– Слово пацана?

– Слово…

…вруна.

Шаги приглушает ковер в коридоре. Чувствую, как мама стоит возле двери и ждет.

«Ну же стучи!» – мысленно прошу. – «СТУЧИ».

Слышу, как она заносит руку к двери, и проклинаю эту деревянную преграду. Но скрип половиц говорит об обратном. Эх ты, долбаный скрип. Ты спугнул заветный стук, который мы с Троем так ждали.

Брат уснул в одежде, а я перебирал его волосы и… Странные идеи посещали мою голову. Думал обо всем. Чего хотелось бы свершить. Под светом фонарного столба, который монотонно стучался в окно, я перечитывал пункты своего списка. Глупые несбыточные желания.

Отец вернулся домой уже за полночь. Возможно пьяный или уставший, а с другой стороны протрезвевший и отдохнувший.

Про верность

Это было ужасно.

Случайная встреча с друзьями на улице, подмороженной декабрьской погодой. С Михаль мы гуляли, держась за руки, как молодожены и разговаривали на самые, что ни на есть ванильные темы о любви и смерти, обсуждали многие вещи, которые могут обсуждать влюбленные друг в друга люди. Но как гром среди ясного неба. Из одного магазина неожиданно вышла Хэлен и застыла, завидев меня, смотрящего на нее. Она смущенно улыбнулась, как раз в самый момент подоспела остальная улыбающаяся и счастливая тройка.

– Ребят, – обратилась к ним Хэлен так строго, что они сразу заткнулись и уставились на меня, будто я привидение.

Михаль ничего не поняла, почему мы так резко остановились и замолчали и кто эти люди, ведь я никогда не рассказывал ей о своих друзьях.

Неловкий момент, в котором я чувствовал себя на вершине мира, а вот товарищам было стыдно смотреть. Я бы мог им помочь и пройти мимо, не сказав ни слова. Но я не мог сдвинуться с места.

– Феликс, – пропищала Дина таким тоном, будто ей яйца придавило. Единственное, яиц у нее нет. – К-как дела?

Я молчал.

– Как ты себя чувствуешь, старик? – вклинился Том, он любил перенимать на себя все внимание. Если у нас были проблемы с полицейскими, он всегда за всех отвечал, и каким-то чудом ему удавалось выходить сухим из воды. Но не сегодня Том, не получится.

– Скоро умру, – для меня это сказать, как отрезать. Я уже привык. Каждый день говорю себе это.

Для них слышать такое было страшно. Четверка совсем сникла. Им было стыдно, грустно и кажется, они стали себя ненавидеть.

– Чувак, – протянул Курт. – Нам…

Но я его не слушал.

– Знакомьтесь, это моя девушка Михаль.

– Привет, – улыбнулась Михаль.

Ребята с ней сухо поздоровались.

– Ну, а у вас как дела? Что делали?

– М-мы подарки ходили покупать, – пропыхтела Дина, а Хэлен уже пустила слезу.

– Классно.

– Мы сейчас в кино идем, может, хочешь с нами? Пойдем, посидим, – предложил Том.

– Не, у нас были другие планы, – неожиданно подала голос Михаль и обняла меня таким образом, чтобы показать насколько любит. Она умеет ставить на место неважных людей. – Развлекайтесь.

– Ясно, – Курт шмыгнул носом и кашлянул в кулак. – Э, мы можем, что-то сделать?

Старина Курт, безграничная доброта, смятая под эгоизмом Тома. Как какая-то пустышка или шестерка. Я, наверное, тоже был в его тени.

– Да, – улыбнулась Михаль. – Приходите на похороны.

Это был удар ниже пояса. У кого-то рождество сегодня не удастся.

– Ну, зачем вы так? – не выдержала Хэлен. – Мы же хотим как лучше.

– Почему вы перестали со мной общаться? – спросил я. – Почему бросили?

Они переглянулись. Будто искали друг в друге правильный ответ.

– Нам было страшно, чувак, – ответил Том и положил руку на мое плечо, наверное хотел показать, что несмотря на задницу, мы по-прежнему друзья. Черта с два.

Я ее убрал.

– Прости, – проревела Хэлен.

– А за что? – улыбнулся я. – Вы все сделали правильно.

Они снова переглянулись. Был приятно вводить их в заблуждения и просто мстить. Но с другой стороны жалко, наверное, это правда, очень страшно. Откуда мне знать?

Михаль крепко сжимала мою руку. В зимней одежде моя девушка была похожа на шоколадное мороженое – замерзшая и смуглая, в шапке-носке и перчатках с оголенными пальцами.

Им не терпелось закончить этот разговор, развернуться и уйти, как тогда. И дай им единственный намек на это, они как трусливые псы убежали, но не хотелось их отпускать, хотя, требовать ответа, как какой-то надзиратель, тоже занятие не из приятных.

– Прости нас, – Том опять предпринял попытки. – Мы, правда, были напуганы. Чел, а как бы ты поступил? Тебе бы не страшно было?

– Нет, – уверенно ответил я. – Иначе бы я не называл себя вашим другом.

На то были свои причины, уж что-что, а друзей я не бросал в беде.

Почти каждый из них, хотел что-то сказать. Это можно было понять по резким вздохам, по туповатым взглядам, устремленным куда угодно, но только не в мою сторону.

– Ладненько, мы пойдем? – Михаль решила взять ситуацию в свои руки. Она схватила меня под локоть и потащила. – А то стоять уже холодно. Рада была познакомиться. Пока.

Они промычали что-то неразборчивое, то ли скорейшего выздоровления, то ли просто сказали пока. Уже не важно.

Я не попрощался и даже не обернулся, но в глубине души всех простил. И мне было хреново. Я шел впереди, Михаль торопилась за мной. В груди что-то щемило так, что было сложно дышать.

Оставалось ускорить шаг, перейти на бег и убежать от них навсегда. Пусть их проблемы останутся с ними, и не будут касаться меня. Михаль нагнала меня и развернула, взволнованно посмотрев в глаза, она тихо спросила:

– Как ты?

Я не смог ответить. Я заплакал. Так тупо взял и разревелся как девчонка.

Как мне не хватает моих друзей.

Про субботу

Вечер пятницы. Михаль хочет поделиться со мной одним иудейским обычаем. Мы будем встречать субботу. Еженедельный праздник с заходом солнца в пятницу и до следующего дня. А мне кажется, что это удачный предлог познакомиться с ее родителями.

Звонок, похожий на трель колокольчиков. И спустя несколько мгновений передо мной открывается дверь этого двухэтажного, обитого молочно-розовым сайдингом, дома.

Говорят, если хочешь знать, как будет выглядеть жена в будущем – взгляни на ее мать. Я конечно о свадьбе не задумывался, хотя, что меня останавливает? Женщина, чуть ниже меня ростом, смуглая с черными крашеными кудряшками и улыбающимися глазами, растворяется в премилой улыбке, потирая руки влажной салфеткой. Михаль нас знакомит:

– Мама, это Феликс. Феликс, это мама. Рони.

Странное имя. Я такого никогда не слышал. Хочется прикусить язык, но назвать так парня. Даже Михаль – совсем не женское имя. Тем не менее, смотришь на ее мать и понимаешь, что перед тобой самая настоящая Рони. Наверное, все Рони именно так и должны выглядеть. Я немного сомневаюсь, по поводу своего имени. Скорее всего, Феликс – это такой богатый дедушка, похожий на старичка из монополии.

– Добрый день миссис эм… – замялся, понимая, что не знаю какая у моей девушки фамилия. Сколько мы уже встречаемся? Ого, а я до сих пор не в курсе. Наверное, какая-нибудь Кац или что-нибудь с окончанием –берг, -ман.

– Просто Рони. Проходи. Будь как дома, – она приглашает рукой проследовать в дом.

Гостиная – вазы с цветами, горшки с цветами, минимум мебели, максимум зелени и цветов и лестница на второй этаж. Из холодной зимы я совершил прыжок в лето с лестницей в небо. Наверняка же на втором этаже рай, там комната моей подруги.

– Михаль, будь добра помоги мне накрыть на стол.

Послушная дочь, несмотря на неизлечимую болезнь, ловко расставляет тарелочки. Улыбаясь, посматривает на меня, иногда подмигивает. Предлагаю свою помощь, но Рони советует присесть на стул и рассказать о себе.

Наверняка, Михаль говорила о моем недуге и я думаю, что матери эта информации не придется по душе.

– Чем занимаешься Феликс? – спрашивает она, расставляя на столе разнообразные блюда. – Кстати, вот это хумус. Советую попробовать, очень вкусная вещь, – между дела вставляет Рони.

Я начинаю рассказ с Троя.

– У меня есть брат, ему восемь лет, его зовут Трой.

Можно сказать, что у меня есть и мама, и папа и признаться Рони, что с ней я чувствую себя каким-то ребенком, хотя считаюсь парнем ее дочери.

– А почему с собой не взял? – спрашивает она.

– От моего братца бед не оберешься, – глупо улыбаюсь.

– Он врет мам, – встревает Михаль. – Трой, отличный мальчишка.

Только сейчас замечаю, что Рони говорит с акцентом. Мягкая «Л», не там где нужно ударения, но речь внятна и понятна. И Михаль тоже говорит с акцентом.

Я не нашелся ответом, единственное выдавил из себя непонятное и совершенно не к месту «угу».

– Как ты относишься к спиртному? – спрашивает ее мама, ставя передо мной бутылку вина.

Смиренно киваю головой.

– Здоровью не повредит, – подмигивает Рони. – Будь добр, – она протягивает штопор. – В нашей семье так не хватает мужчины.

Дырявлю штопором пробку, стараясь сделать это как можно аккуратно. Хотя зачем оно нужно ума не приложу, чего там стоит открыть бутылку вина? Вкрутил и вытащил. Чем сильнее я его вкручиваю, тем больше понимаю. Меня принимают в семью.

– Это так здорово, что вы дружите, – говорит она. – У Михаль с друзьями тут проблемы, – Рони поглядывает в сторону дочери и кивает ей.

– Ма, перестань, – смущается та.

– Да, уж ладно тебе. В школе так вообще катастрофа была.

– Серьезно? Она не рассказывала, – удивительно, я так мало знаю о своей любимой.

– Ну, еще бы она расскажет. Гордая больно, – она целует дочь, которая пытается от нее вырваться. – Мамино счастье.

На минуту я вспоминаю свою маму. С Михаль я ее еще не знакомил, да и сложно это. Она, почему-то всегда волнуется и кроме жеманных улыбок и расспросов о здоровье бабушек, матушек и тому подобное, больше ничего не может из себя выдавить. А вот Рони совсем другой случай, сама подает тему для разговора и умело его ведет.

Про молитву

Когда стол был накрыт, и мама Михаль выдала мне какую-то вязаную шапочку «кипу» я вдруг, ощутил беготню мурашек по телу. Свет был притушен. В воздухе летало ощущение едва уловимой тайны.

Моя девушка сидела рядом и сжимала ладонь, разделяя оставшееся тепло со мной. У южных людей тепла больше.

– Феликс, – обратилась Рони. – Каждый раз мы встречаем Шаббат молитвой. Я не буду настаивать, – улыбнулась она. – Но мы с Михаль будем рады, если ты прочитаешь ее вместе с нами.

Про предосторожность

Половину вечера мы посвятили всяким развлечениям. Рони с большой гордостью рассказывала про Израиль, наверное, добрую половину всего времени, что я был у них.

Иногда она спрашивала, и ее расспросы вгоняли в краску и меня и ее дочь. Скажем так:

– Ну. Вы предохраняетесь?

– Э! – Михаль даже подавилась, а я почему-то покраснел так сильно, что почувствовал, как загорелись мои уши. – Ма! Хватит. Ты меня смущаешь, – потом быстро перешла на иврит, а он для меня оказался какой-то тарабарщиной.

– Что случилось? Я мать и должна знать все про свою дочь. Не будь глупой, – засмеялась Рони, а потом якобы незаметно пояснила мне. – Стесняется.

– Мама, – моя подруга чуть не завизжала, что меня сильно развеселило. Всегда мечтал увидеть, какого цвета становится смуглая кожа, когда краснеет. Красного.

– Ладно-ладно, не кричи, – Рони хлопает меня по плечу.

Потом был просмотр немереного количества фотографий, маленькой Михаль, целой кучи фотографий… кучи фотографий. И такой же кучи в комнате моей девушки.

– Ты никогда не говорила, что увлекаешься фотографиями, – напомнил, разглядывая работы Михаль.

– Ты никогда не спрашивал, – она замерла, свесив надо мной голову и с нетерпением ожидала, когда я оглашу свое мнение.

В фотографиях мои познания ничтожно малы, да в принципе, как и в любой другой отрасли, однако, то, что я видел, было превосходно. Пойманная жизнь, переданные чувства и смех, и грусть. Без всякой постановки, без моделей. Никто не старался позировать для Михаль, а занимался своим привычным делом. Например, парень с букетом цветов, ожидающий опаздывающую девушку. На его лице волнение, немного страха вперемежку с легкой влюбленностью. Он еще не знает, что ему ожидать от этого свидания, он еще не решил будет ли встречаться с ней и дальше.

Или играющий на улице ребенок. Счастливый, не имеющий и малейшего понятия о враждебности мира. Ребенок не знает ни о болезнях, ни о лейкемии, просто веселится. И он даже не задумывается насколько это важный момент в его жизни, так спокойно играть.

– Ну, как тебе? – Михаль нависает надо мной, пока я сижу на ее диване и рассматриваю фотографии.

– По-моему, это замечательно, – отвечаю, почему-то затаив дыхание.

Что можно ожидать от такого расклада – ты, молодой парень, дома у своей подруги, вы наедине. Где-то на первом этаже ее мама читает книгу, попивая вино из бокала и ей совсем нет дела до нас. В комнате Михаль много разных подушечек и огромное зеркало, прямо напротив большой кровати. На стене плакаты любимых рок-групп, которым я завидую, потому что они каждый день видят со своих настенных пьедесталов как Михаль просыпается, протирает глаза. Они видели ее в разных позах и настроениях, счастливую и грустную, но главное здоровую.

В ее комнате все пахнет ей. Было бы, конечно, странно пахни тут скипидаром или навозом. Но этот запах меня возбуждает, вокруг летает химия. Чувствую напряжение в штанах. Да что уж, буду говорить прямо: – «У меня встал!» не на шутку. И по всем законам фильмов о любви мы должны уложиться прямо здесь и сейчас, отдаться в руки любви и счастья. Но пора уже привыкнуть, это не фильм, это жизнь. Мы оба очень устали. Обоим больно…

– Феликс я… пока не готова, – говорит Михаль, как бы прочитав мои мысли. – Прости.

Наверное, я глупец. Скажи мне так любая другая девица, давно бы ее послал с замечаниями: «Какого черта ты делаешь? Я уже возбудился, а ты не можешь? Да пошла ты». Или был глупцом, раз так говорил. Скорее всего, очень люблю Михаль раз отвечаю:

– Я подожду, ты не должна отчитываться.

Про праздники

С каждым днем я вижу в себе смерть. Она зарождается внутри и растет ежеминутно. Устанавливает позиции в моем теле, завоевывая отдельные органы и чувства. Вот, например вера уже страдает. А любовь и надежда крепнут.

С каждым днем я становлюсь все слабее. И это раздражает, потому что ощущаешь себя каким-то дураком. Но до сих пор ищу границу, между «хочу» и «не хочу»! Мне так страшно умирать, не поняв до конца жизнь. Не знаю, хочу ли я, что-то делать: прочитать какую-нибудь книгу, а может написать книгу, посмотреть фильм или сняться в кино и так далее. Или же наоборот ничего из перечисленного, только ежедневно увядать.

Нужно ли приниматься за длительную работу, когда понимаешь, что не окончишь ее? Это только великим композиторам или актерам позволительно, когда они умирали, а их недоделанные вещи славились потом на весь мир.

Но я не Моцарт, а мое последнее дело – не «Реквием». Сомневаюсь, что Моцарт вообще подразумевал о своей внезапной кончине, мне же было выделено предостаточно времени, чтобы переосмыслить, взвесить «за» и «против».

Потому и сижу, смотрю в окно на голую ветку и ни о чем кроме нее не думаю. За моей спиной стена истыканная точками, которые лишний раз напоминают о безыдейности моего существования.

Встаю. Спускаюсь вниз, прохожу мимо дремлющего на диване отца, на полу возле него разбросаны газетные листы. «Скончался лидер КНДР Ким Ир Чен» – пестрит заголовок, а под ним фотография вождя корейцев.

Направляюсь прямиком к кухне. Запах горохового супа-пюре, моего любимого, возвращает на мгновение к уюту, но быстро улетучивается, оставляя тело полым.

Мама неторопливо помешивает в кастрюле и смотрит какое-то ток-шоу.

Она не задумывается о Киме, потеря лица Северной Кореи ее ничуть не тревожит.

– Феликс, проголодался сынок? – с заботой спрашивает она, обратив на меня внимание.

Я покорно киваю, хотя совершенно не голоден. Мама не жалеет и наливает полную тарелку, достает хлеб и садится рядом.

Глотаю через не хочу, тошноту и слабость.

Мама листает каналы и останавливается на новостях, где ведущая с приятным лицом сообщает:

– Похороны Ким Чен Ира состоятся 28 декабря в Пхеньяне. Пост лидера страны возьмет его сын Ким Чен Ын.

И тут, выносит, примерно так же как в тот день, когда я увидел Троя с гипсом на руке. Будто отстраняюсь от происходящего, потому наблюдаю за собой со стороны. Оцениваю, делаю выводы и неодобрительно качаю головой в разные стороны.

Мама с гордостью, и с плохо скрываемым горем смотрит на меня и то ли плачет, то ли улыбается. Непонятно.

Тишина. Несмотря на разговоры о Киме, храп отца из гостиной. Редкая тишина, она не каждому человеку открывается. Мама ее тоже ощущает, мы с ней на одной волне.

– Мамочка, – чувствую, что к горлу подступил ком. – Я боюсь.

В руке ложка, гороховый суп жадно поедает мои слезы.

Мама обнимает меня, прижимает к груди. Я слышу стук ее сердце, и он меня успокаивает. Это, наверное, первый звук, который я вообще слышал, пока находился в утробе – был стук сердца матери.

– Не бойся, – шепчет она. – Я рядом.

И на этот раз никаких: «Господь не позволит». Мама рядом!

И я вдруг засмеялся. Меня просто пробило на смех… так это все глупо.

Про новое

Рождественские каникулы у Троя в школе. Брат рад до беспамятства.

Я больше не называю праздники «последними». Больше ничего «последнего» в моей жизни. Последнего – не существует в принципе. Нельзя войти в одну реку дважды. Каждое мгновение в жизни отныне Новое, Первое. Мы решили пригласить Михаль с Рони на праздник. Они с радостью согласились встретить Рождество. Надеюсь, что все пройдет нормально. Немного волнуюсь, переживаю за свое состояние.

Сейчас обычные вещи и дела кажутся просто непреодолимой трудностью, но я не сдаюсь. Обещаю это себе.

Про отца

Я не знаю, зачем сейчас это все вспоминаю, но раз уж вспоминается, то значит, имеет место быть.

Дело было так. Однажды всей семьей мы поехали на море. Трой тогда был совсем мелкий, года два, а у мамы еще были длинные волосы и Питер тоже с нами. В общем, приехали в самый штиль. Небо без единого облачка, палящее солнце, синее море, ничто не предвещало того, что случилось в конце нашего путешествия.

Отчетливо помню ту невесомость, когда лежал на воде спиной. Те нечастые волны, то поднимали, то опускали меня. Я нырял, доставая до самого дна, и удерживая дыхание настолько долго, насколько мог. Усаживался на желтый морской песок и смотрел сквозь очки на проплывающих надо мной людей. Мне тогда казалось, что никто меня не замечает, и я могу неожиданно возникнуть перед человеком и напугать его. Сидел бы на дне всю свою жизнь. Мечтал даже, что в будущем ученые сделают возможность наращивать жабры, тогда бы вызвался подопытным. Только Питер знал, где я, в своем мирке. Он гавкал и сновал у берега, дожидаясь, когда, наконец, вынырну. И завидев меня, пес несся навстречу со всех лап, пуская слюни в соленую воду.

Тем не менее, не успев толком отдохнуть, неожиданно налетел шторм. Поднялся такой ветрина, что наш пляжный зонтик откинуло далеко назад, и его потом пришлось искать минут десять, наверное.

Стало резко холодно, и все отдыхающие как один быстренько собрались и уехали. А мы почему-то замешкались и остались. Не помню, по какой причине, единственное, прятались в тени огромного дерева, держась друг за друга. Таких волн я никогда в своей жизни не видел. Папа держал меня за руку и всякий раз, когда на море с шумом обрушивалось на пустынный пляж, он хлопал меня по плечу и восторженно вскрикивал: «Феликс, ты видел? Вот так шибануло!». Он дивился чуду природы, точно ребенок и радовался всякий раз, когда стихия вновь и вновь показывала свою власть.