Текст книги "Океан разбитых надежд"

Автор книги: Макс Уэйд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Вдалеке послышались радостные голоса моих знакомых, в том числе раздражающий смех Джейкоба, возмущения Луиса, тоненькое верещание Луизы и Зои. Я не стану здороваться с ребятами: лучше выйду к ним вечером. Сейчас я точно не готова к встрече, сопровождаемой огромной кучей вопросов, которая свалится на меня, подобно грозной волне, а расхлёбывать их мне, конечно же, никто не поможет.

Джейкоб любит поболтать даже больше меня. Если он замечает меня, то несётся со всех ног, чтобы успеть перекинуться парочкой фраз. Он выполнит свой долг даже тогда, когда ему в голову не взбредёт ничего умного или хотя бы занимающего. Ему просто нравится молоть языком при любых обстоятельствах. Конечно, не одной мне эта черта в нём кажется раздражительной: никто не хочет тратить своё время на пустую болтовню, глупые и зачастую пошлые шутки. Мы с Джейкобом давно знакомы, и знаем друг о друге очень много. Луис – самый старшей из детдомовцев, ему скоро восемнадцать – является полной противоположностью своего тринадцатилетнего дружка. Он едва ли заметит меня, едва ли поздоровается, даже если я встану в центр комнаты и буду прожигать его томным взглядом. Луис неразговорчивый, постоянно занятой и неподступный. Я каждый раз удивляюсь, как же Джейкобу удалось переступить недосягаемую черту доверия Луиса. Честно, эти двое меня выматывают.

Волосы Луиса медового отлива, у него аккуратный нос со вздёрнутым кончиком и ледяные голубые глаза. Он предпочитает носить тёмно-синие мешковатые штаны, которые подходят как для занятия физической культурой, так и для обычной ежедневной носки. Луис часто носит полосатые футболки большого размера, которые визуально вытягивают парня ещё больше.

В общении он обычно холоден, никогда ничего лишнего не говорит. Нам с Луисом удалось бы найти общий язык, если бы не его старые дружки. Ведь человек он, может быть, интересный: и книги может посоветовать, и в тонком юморе смыслит.

Я почти бесшумно поднимаюсь по задней лестнице, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. На втором этаже намного тише: ребята, похоже, весь день проводят внизу. Оно и радует. Шурша мягким ковриком под ногами, я прохожу мимо многочисленных комнат. В этот коридор почти не проникает солнечный свет, поэтому я не могу разглядеть золотистых номеров на дверях.

Только я вхожу внутрь своей комнаты, как пыль моментально забивает нос – кажется, здесь давно никто не убирался. Неудивительно, ведь комната принадлежит мне, а я посещаю её только на летних каникулах. Я открываю окно на проветривание, и свежий воздух вдыхает новую жизнь в забытый уголок детского дома. Затем располагаю одежду из рюкзака на средней полке небольшого шкафа, стоящего у стены рядом с дверью, ставлю на низкую тумбочку, что выкатывается из-под письменного стола, бутылку с газированной водой.

Небольшая комната прямоугольной формы стала моей несколько лет назад, когда Луиза и Зои переехали в соседнюю. Раньше бабушка самостоятельно присматривала за маленькими девочками, и поэтому выбирала для них комнату, которая располагалась бы ближе к её кабинету. Здесь до сих пор находится вторая кровать, предназначенная для Зои, над которой висит фотография девочек, а на нижней полке шкафа всё ещё ютятся старые куклы.

У каждого ребёнка в детском доме есть своя история, как я уже говорила. Современные технологии позволяют нам не только держать её в голове, но и запечатлеть на фотографиях. Луизе восемь, мы с ней знакомы не так давно, но её скромная улыбка моментально меня покорила. Она не была фальшивой или натянутой, нет. Луиза улыбается очень редко, и видеть её, когда она расцветает, приравнивается к настоящему чуду. Луиза необщительна и скрытна – наверное, поэтому она была мне изначально интересна. Но интерес быстро иссяк, когда я узнала, что скрывается за ясным детским взглядом, молчанием и чрезмерной скованностью. Луиза – как чистый сосуд для старших детдомовцев. Они знали, что он была не такой, как все, поэтому взялись за дело основательно и уже через пару лет повлияли на формирование характера девочки. Это дело разбило детскую невинность, запечатленную на фотографии. Со мной же вышло чуть иначе – мою невинность разбивают раз за разом, всё сильнее и сильнее, превращая сердца осколки в мелкую крошку, а душу в труху.

Зои намного общительнее своей подруги. Зои на несколько лет младше Луизы, но она быстро нашла общий язык практически со всеми ребятами в детском доме. Она является обладательницей по-настоящему заразительного смеха. Прошлым летом парни, Луис и Джейкоб, пытались подражать маленькой девочке, а затем сами вошли во вкус, как это зачастую и происходит. Зои приняли быстро: все полюбили её заливистый смех и доверчивость.

Я оставляю туфли при входе и снимаю с себя комбинезон. Сегодня я решаю нарядиться в нежно-голубое платье и кеды, в которых ходила на вечеринку. Я просовываю ладони через рукава, завязываю на талии тканевый ремешок и ныряю в белые кеды. Затем, взяв с собой бутылку воды и связку ключей от некоторых дверей детского дома, выхожу в тёмный коридор.

Тут всё так же безлюдно: ни единой души. Лишь отголоски разговоров долетают откуда-то снизу и часы под потолком тихо-тихо отбивают секунды.

Меня совсем не радует перспектива проводить три месяца лета вместе с матерью: она затаскает меня по спортивным центрам, посадит на новые диеты, ограничит моё свободное время и карманные деньги – она пойдет на всё, лишь бы агентство, с которым у нас сейчас заключён договор, продлило контракт. Для мамы я не была кем-то особенным – просто кукла, за которую хорошо платят. Деньги за мои фотографии для журналов и показы являются для мамой приятным бонусом. Моя слава играет маме на руку, улучшая её же имидж. Меня же никогда не тянуло на модные показы. Я была готова носить дешёвый, но удобный сарафанчик, ходить в кедах круглый год и не тратить час утреннего времени на макияж. Зато у меня получалось хорошо стоять и ходить на каблуках. Вообще я считаю, что нет в жизни такого дела, которому нельзя обучиться. Будь то математические расчёты или выступления на подиуме. Вы можете усердно заниматься, и в один прекрасный день разгадаете тайну появления числа «пи» или встанете на самые высокие в мире каблуки. Но к делу обязательно должна лежать душа, а во время выполнения сердце не должно вырываться вон от волнения. Любимое дело – это отдых, отдых уставшей души. Я никогда не отдыхала, поэтому считаю, что время настало.

В темноте я на ощупь нахожу нужный ключ из связки, после чего вставляю его в замочную скважину двери в кабинет. Несколько аккуратных поворотов ключа, и я толкаю дверь от себя. Бабушкин кабинет с годами не меняется: старые стеллажи с книгами в кожаных обложках всё так же ютятся друг напротив друга, большой дубовый стол со временем не теряет своего шоколадного оттенка, тёмно-зелёное кожаное кресло всё такое же большое для меня. И, на удивление, всё такое же скрипучее. Старые короткие ножки его в дождливые периоды разбухают от влажности, а затем становятся достаточно хрупкими. Поэтому даже в кресло я присаживаюсь осторожно, с излишним трепетом. Я смотрю на противоположную стену, в которой расположился вход в кабинет – она вся занавешена старыми фотографиями в выпиленных из древесины рамках, а местами на них виднелись потёртости.

На одной из фотографий изображён совсем ещё маленький Билли. Русые вьющиеся волосики покрывают его белую черепушку, маленькие ручки держат три наливных яблока, а на лице красуется лучезарная улыбка.

Билли Акерс – мой ровесник. Его нельзя назвать красивым или хотя бы приятным глазу: огромный нос больше похож на клюв, впавших глаз почти не видно, а с толстых губ всегда слетают всякие пошлости. Природа наделила парня широкой спиной, рельефным прессом и большими кулаками. Да, он любит поколотить не только младших. Я стараюсь не думать об этом.

Мои пальцы сначала начинают стучать по обтянутым кожей подлокотникам кресла, а затем ладони вовсе сжимаются в кулаки. Эту привычку я переняла у мамы.

Три коротких удара по двери раздаются в пустой комнате так неожиданно, что я подпрыгиваю на скрипучем стуле, а в груди что-то передёргивает. На секунду я даже подумала, что за дверью никто другой, как сам Билли. Я точно увидела, как он ногой выламывает старую дверь, с какой яростью выдёргивает меня из бабушкиного кресла и швыряет в сторону большого книжного стеллажа. В ушах раздаётся пронзительный звон, тяжёлые книги с грохотом рассыпаются вокруг меня, поднимая в воздух непроглядную пыльную тучу. Внутри всё сжимается, лёгкие впиваются в острые кости, и я больше не могу дышать. Моя шея, щёки, лоб – всё в миг вспыхивает холодными языками пламени, и лицо бледнеет, будто бы только что умылась ледяной водой.

Но это лишь мимолётный страх – или отличная завязка нового романа Стивена Кинга, как знать. Пока я уязвима перед Билли Акерсом, мне будет страшно, страшно до головокружения, до потери сознания. Тяжёлым трудом мне удаётся развеять ужасные картины, вспыхнувшие перед глазами, и сосредоточиться на глухом размеренном стуке. Я встаю на ноги и тихо, почти на носочках подхожу к двери. Дрожащей рукой берусь за ручку, а потом нерешительно нажимаю предплечьем и тяну дверь на себя. Скрип пронзает окружение, и мои мышцы содрогаются. В груди будто пулемёт, а горло распирает металлическим привкусом.

– Миссис Лонг, – слышу я юный мужской лепет, после чего теряю и без того заплутавший дар речи.

Он прост и мелодичен, непримечательный, но кажется мне таким редким. Это лепет Люка.

Его рост намного больше моего. Мне приходится приподнимать голову, чтобы посмотреть в глаза парню, чтобы почувствовать его аромат, чтобы разгадать очередную тайну. Он – настоящая тайна. Тайна, которую мне поручено разгадать.

Я теряюсь, начинаю бегать глазами по сторонам, словно пытаясь смахнуть пыль с мебели одним только взглядом. Люк то пятится назад, скрепя половицами под ногами, то ступает чуть ближе. Тикание часов, далёкий ребяческий смех и журчание Ривер Фосс за окном – звуки смешиваются в оркестр, сбивающий с толку. Но главным инструментом всё равно остаётся голос парня, стоящего напротив. Он как протяжная виолончель, как фортепианное арпеджио. Люк дурманит меня всё сильнее, а я не могу с этим справиться.

– Бабушка скоро подойдёт, – Я открываю дверь шире, попутно отходя вглубь комнаты, – Можешь пройти. Что-то серьёзное? – заканчиваю я, как ни в чём не бывало.

Мы снова встречаемся друг с другом. Его чуть печальный взгляд, кажется, навсегда застывший в глубине глаз, длинное тело, каштановые волосы, ещё нетронутая, почти белая кожа. Всё в нём для меня новое, неизведанное, таинственное. На вытянутом лице изредка играют эмоции: то еле уловимое смущение, то дикий страх, заставляющий парня напрячь тонкие губы. Его одежда достаточно скудная по сравнению с моей. Рваные синие брюки и однотонная серая футболка даже вместе будут стоить дешевле моего платья. Но они всё равно привлекают меня. Под тонкой тканью скрываются нежные, словно обрисованные кистью художника ключицы и неширокие плечи.

Он смотрит на меня с чрезмерным интересом. Его отчего-то привлекают мои яркие глаза, впалые румяные щёки, вьющиеся локоны, которые расположились на моих плечах, и тонкие запястья, которые он обводит своим взглядом каждые несколько секунд.

– Ничего серьёзного, мисс Лонг, – Люк опускает голову и разворачивается в дверном проёме.

Я срываюсь с места и вновь оказываюсь около двери.

– Зови меня Кэтрин, – кричу я парню, который уже скрывается во тьме коридора.

На секунду он останавливается и будто бы задумывается, что бы мне ответить. Люк разворачивается и говорит:

– Хорошо, Кэтрин, – медленно обращается он ко мне, в первый раз выговаривая имя. – Я не видел, как Вы приехали.

Люк никогда не обращался ко мне по имени. Он уважает меня точно так же, как и уважает мою бабушку, но сейчас мне кажется, что нет необходимости общаться формально.

Я выхожу в коридор и подхожу к парню:

– Вообще-то, никто не видел, – смеюсь я. – И ты первый, кто узнал о моём приезде. Так, всё же зачем ты пришёл?

Люк неуверенно произносит:

– Хотел взять книгу у миссис Лонг.

– Что же ты сразу не сказал? – изображаю крайнее удивление. – У бабушки много книг, какую именно ты хочешь?

Это правда – у бабули все шкафы забиты самыми разными книгами. Когда-то давно она коллекционировала издания, поэтому некоторые романы стоят на полках сразу в нескольких экземплярах. Особенно много классических произведений: от русских трагедий до пьес Уильяма Шекспира.

Я жестом подзываю Люка в кабинет, и тот медленно плетётся мне навстречу. Я заставляю себя оторваться от юноши – что даётся мне сложнее, чем я ожидала – и прохожу внутрь кабинета.

– Что-нибудь от Николаса Спаркса.

Я подхожу к рабочему столу со стороны кресла и выдвигаю нижний шкафчик, где хранится связка ключей от книжных полок.

– Любишь романтику? – интересуюсь я, подходя к нужно у шкафу.

Книги закрыты резными деревянными дверцами со стеклянными вставками. Бабушка собственноручно полирует их раз в несколько месяцев, поэтому витражи блестят, несмотря на возраст.

Люк чуть оживляется:

– Да, а Вы?

Вставив ключ в старую замочную скважину, я поворачиваю его несколько раз, а затем осторожно открываю стеклянную дверцу шкафа.

– Моё сердце навеки принадлежит детективам и ужасам. У меня целая полка книг Агаты Кристи и Стивена Кинга, – с воодушевлением произношу я.

В детстве я обожала читать книги. Я помню, как быстро бежала после занятий в книжный магазин, если узнавала о недавней поставке, и буквально сбивала с ног всех прохожих.

Люк отвечает слишком сухо:

– Здорово.

Повисает неловкое молчание. Я перебираю корешки один за другим, выискивая Николаса Спаркса. Они шуршат под подушечками пальцев, и один только их шелест нарушает тишину.

– Я отыскала нужную полку, – сообщаю я Люку, бросая на него взгляд через плечо. – Какую книгу хочешь?

– «Спеши любить».

Он не слишком разговорчив. Нервно выдохнув, я одним взмахом достаю ту самую книгу и, развернувшись, протягиваю её Люку.

– Приятного чтения, – говорю я с улыбкой.

Я успеваю прочитать аннотацию прежде, чем Люк забирает книгу из моих рук. Кажется, когда-то давно я смотрел фильм, снятый по этой книге. Не могу сказать, что мне нравится романтика, но эта история определённа заслуживает внимания.

– Спасибо, мисс Лонг, – скромничает Люк. – Я пойду вниз. Сообщите, пожалуйста, миссис Лонг, что я взял её книгу.

Формальности начинают раздражать, но я не подаю вида.

– Обязательно, – я закрываю шкаф. – До встречи!

Просидев в кабинете ещё двадцать минут, я поднимаюсь с кресла и подхожу к книжным шкафам. Проверив, закрыты ли дверцы, я оставляю ключи на бабушкином столе и покидаю кабинет.

Моя бабушка никогда не прочь поговорить час-другой. Ей доставляет удовольствие делиться с малознакомыми людьми забавными историями из своей жизни. Если к ней приезжают семьи, которые собираются пожертвовать детскому дому имущество, то она может разговаривать с ними долгими часами. Моя бабушка хороша абсолютно во всех сферах и может поддержать практически любой разговор, если таковой намечается на горизонте. Конечно, она предпочитает выступать в роли повествователя, ведь роль слушателя даётся ей с большим трудом. Её старческая жизнь будет понасыщеннее многих молодых, поэтому бабушка просто не нуждается в чужих интересных историях – ей вполне хватает своих. И, конечно, она ни за что не упустит возможности доложить о них любому, кто попадётся на её пути.

Только я выхожу в коридор, как тут же встречаюсь взглядом с Билли Акерсом. Он отталкивается от противоположной стены и в два шага оказывается около меня. Над его широкими плечами вьются тёмные волосы, синяя футболка обтягивает мышцы, а широко расставленные ноги говорят о чрезмерной уверенности. Я подаюсь назад и прислоняюсь спиной к двери кабинета.

– Надолго ты останешься? – интересуется Билли, не отстраняясь от меня.

Его грозный голос пугает меня. Сейчас видно, что он крайне недоволен моим таинственным появлением в детском доме, ведь он требует, чтобы я заранее предупреждала его о своём визите через бабушку.

Я поправляю чуть помятое платье и тихо отвечаю:

– Я ещё не в курсе, – не узнаю собственного голоса. Я уже чувствую, как подкашиваются ноги, но продолжаю стоять на месте.

Этим летом не стала просить бабушку передавать Акерсу новость о моём приезде, потому что не посчитала это нужным. Мне всё равно предстоит несколько раз за лето возвращаться в Хантингтон, если агентство продлит контрактный срок, и надеяться на моё постоянное времяпровождение здесь не стоит никому.

От Билли можно ожидать всего. Он может взреветь на меня, как медведь, а может спокойно развернуться и удалиться в игровую. Может без предупреждения притянуть меня к себе, а может толкнуть в плечо. Вспоминая об этом, я сильнее прижимаюсь к стене и стараюсь не скатиться на пол.

– Что насчёт продления контракта?

Билли Акерс, конечно, в курсе моей модельной деятельности.

– Пока не известно, согласятся со мной работать дальше или нет. Но, если согласятся, я буду вынуждена периодически ездить в Хантингтон на фотосессии.

На секунду я замолкаю и прислушиваюсь к своему дыханию. Отдышка не даёт мне набрать полную грудь, и я то и дело хватаю воздух ртом.

Билли продолжает смотреть прямо на меня. Приближаясь всё ближе, он скрывает за своей спиной весь коридор. Только я хочу поднять трясущуюся руку, чтобы оттолкнуть его, как Акерс опережает меня и притягивает к себе. Жжение в моих глазах становится невыносимым, и я почти пускаю слезу, не расторгая объятий с самим дьяволом во плоти.

Глава 3

Утром следующего дня я одеваюсь в простое платье и обуваюсь в кеды, после чего спускаюсь по парадной лестнице вниз. С каждой ступенькой запах чёрного чая с лимоном и недавно приготовленного картофельного пюре усиливается. Живот начинает урчать предательски громко. Спустя некоторое время я проскальзываю в почти опустевший кафетерий детского дома. Запах тут стоит неимоверный, поэтому аппетит разжёгся внутри меня пуще прежнего. Повариха Хью бегает за стойкой, стаскивая в раковину грязную после завтрака посуду.

– Доброе утро, миссис Хью, – кричу я ей вслед.

– Доброе утро, мисс Лонг! – отозвался голос Люка.

Я подскакиваю от неожиданности и поворачиваю голову в сторону. Кудрявые пряди на голове Люка волнообразно расположились под янтарными лучами утреннего солнца. Они отливают таким тёплым медовым оттенком, кончики точно искрятся под лучами. Люк так тихо сидел за столом, мимо которого я только что прошла, что я умудрилась не заметить его.

– Доброе утро, – отвечаю я парню спустя несколько секунд, но мне слишком сложно посмотреть ему в глаза.

Его голос – совсем не похожий на грубый тембр Билли Акерса – продолжает звучать в голове далёким, еле уловимым эхом. Я слышу его, словно находясь на глубине. И, пожалуй, в этом голосе действительно есть что-то завораживающее. Что-то, которое Люк никому не рассказывает. Что-то, о чём он предпочёл бы забыть.

Длинные рукава рубахи Люка закатаны до локтей, а светлые джинсы подобраны точно по размеру. Они идут ему куда больше, чем тёмные классические брюки, которые он никогда не снимал. Люку в принципе идёт светлая одежда: никаких резких изгибов тела, никаких разветвлённых вен или острых губ. Светлые тона подчёркивают его мягкость, замкнутость, и ту самую загадочность, которая не даёт мне покоя. Я скольжу взглядом ниже – в его руках распахнутая книга.

– Доброе утро, Кэтрин! – наконец, добродушно отозвалась повариха Хью, поправляя свою белую шапочку, – Желаешь пюре? – я одёргиваю голову тогда, когда повариха появляется из-за широкого прилавка.

– Да, пожалуйста.

Но я продолжаю с интересом коситься на Люка. Разглядываю его сдвинутые брови, пульсирующую жилку на шее и не могу оторваться. Но для меня он всё тот же непослушный мальчуган, а не хороший знакомый. Тот самый неприглядный мышонок, за спиной которого тяжёлые годы жизни.

Я завтракаю в пустом кафетерии, где изредка мелькают Зои и Луиза. Девочки любят лакомиться имбирным печеньем, которое находится в вазочках на каждом столике, и я так их понимаю! Хью готовит невероятное печенье. Помню, как она впервые приготовила его на один ирландский праздник. Кажется, это был Вечер Бёрнса11
  вечер 25 января, день рождения шотл. поэта Р. Бёрнса; устраивается торжественный ужин, подают традиционные шотл. Блюда.


[Закрыть]. Тогда Хью подала знаменитую баранину и печенье, приготовлению которому, как она говорила, научила её мама ещё в детстве.

Вскоре моя тарелка пустеет, и я встаю, чтобы отнести её к посудомоечной машине. Я встаю со своего места и направляюсь к Люку.

– Как тебе книга? – интересуюсь я у парня, проходя мимо него на кухню. Он подпёр рукой голову и полностью погрузился в сюжет неизвестной мне книги.

– Очень грустная, – он даже не поднимает на меня глаз, перелистывая страницу. – Хотите почитать?

– Нет, спасибо, – отзываюсь я. – У меня полно дел сегодня.

Это действительно так. На днях бабушке привезли несколько ящиков рассады, и нужно поскорее рассадить цветы по клумбам, иначе они поникнут.

Я люблю помогать бабушке, в чём бы ни заключалась моя помощь. Я могу сортировать бумаги в бухгалтерии, могу ходить на сбор фруктов в наш маленький садик, на который открывается чудесный вид из игровой. Сад хоть и небольшой, но работы там достаточно для всех детдомовских ребят. Кто-то вскапывает чёрствую землю старыми лопатами, кто-то ухаживает за ещё совсем молодыми деревьями, поливая и удобряя их, а кто-то работает над внешним видом, подстригая кусты с ягодами и собирая обломившиеся ветви.

Солнце поднимается всё выше в небо, освещая золотистыми лучами прекрасный сад. Так хорошо идти по улице и наслаждаться красками лета: и зелёной травушкой, поднимающейся вверх, и белыми облаками, проплывающими над головой, и лицами, озарёнными ребяческими улыбками.

Старшие ребята помогают мне перенести ящики с цветами из сарая к клумбам под окнами детского дома, где планирую рассадить цветы. Эти клумбы пустеют с прошлой весны: аномальная для северного Йорка летняя жара сделала своё дело. Ребята ставят три ящика рядом со мной, и я благодарю их за помощь.

Я смотрю на цветы: бутоны нежно-розовых пионов смотрят в небо, многочисленные фиалки ютятся друг с другом в маленьком ящичке, гордые астры широко раскинули свои лепестки. Душистые цветы благоухают, напоминая мне о прошлых годах, проведённых за городом. Каждый год я провожу здесь, набирая полную грудь прелестных запахов скошенной травы и цветущих растений. Каждый год разглядываю поникшие лепестки и стебли, гребу почву и сажаю новые, молодые цветы. Я обожаю цветы – иногда мне хочется, чтобы они были повсюду. Иногда хочется выбежать в поле, полное полевых цветов, и нестись без оглядки, чтобы мои волосы волнообразно развивались позади.

Иоанн Кронштадский, священник, как-то сказал, что цветы – остатки рая на земле. Если они таковыми и являются, то невозможно представить ту красоту, о которой рассказывают старинные писания о небесах.

Вообще-то в Хантингтоне нет проблем с тем, чтобы наслаждаться природой. Никаких скрывающих небо стеклянных высоток – вместо них одноэтажные семейные коттеджи, хаотично разбросанные вдоль Ривер Фосс. В Хантингтоне нет широких трасс – вместо них двухполосные дороги, благодаря которым у каждого дома имеется большая дворовая территория. Весной на них благоухают цветочные насаждения, а шелест листвы разносится по всему району. Машины редко катают по улочкам, поэтому дорожной пыли в Хантингтоне совсем мало. Но мой маленький район всё равно не сравнить с тем, что находится за городом. Здесь я вижу бескрайние зелёные луга как на ладони – особенно мне нравится наблюдать за скачущими по ним лошадьми, которых разводят на недалёкой ферме. В те дни, когда их выводят на прогулку, под ногами словно земля содрогается, ведь десятки тяжёлых копыт одновременно вбивают траву в почву. За городом я наслаждаюсь видами заходящим за горизонт солнцем и плывущими прямо над переплетенными ветвями облаками.

Маме нравится в Хантингтоне по иным причинам. Она обожает быть в центре внимания, а в Лондоне, где каждый третий – турист, а пятый – член английской знати, будет проблематично привлекать к себе внимание. Наш дорого отделанный коттедж создаёт хороший контраст с соседними домами, и мама почему-то наслаждается этим. Я не понимаю, как её может радовать то, что наш семейный доход постоянно обсуждают все вокруг.

Я заранее выкопала лунки на клумбах, чтобы долго не возиться с цветами. Беру в руки маленький пластиковый стаканчик с красивой астрой и аккуратно подцепляю его край, чтобы оголить корни цветка. Когда дело выполнено, я опускаю цветок в неглубокую лунку и досыпаю сверху свежей земли. Вскоре вдоль восточной стены располагается целый ряд пышных астр, от которого никто не может свести глаз.

– Как идёт работа? – Билли подходит ко мне сзади и обнимает за талию, продолжая говорить: – Не хочешь передохнуть?

Я разворачиваюсь к парню. На нём джинсовый рабочий комбинезон, белая футболка и панама, скрывающая голову от палящих солнечных лучей. Руки спрятаны под грязными от глины перчатками.

– Всё хорошо, – активно отзываюсь я. – С астрами уже закончила, остались пионы и фиалки. Только посмотри, какая красота!

Я жестом демонстрирую парню результат моего многочасового труда, правда, Билли никак не реагирует. Мне взаправду нравится новый вид клумбы: она выглядит оживлённой, и я уверена, что она будет ещё красивее, если закончить рассадку цветов в ближайшие дни.

Билли Акерсу мало нравятся цветы. В прошлом году он перетоптал несколько единственных лилий, цветущих у деревянных беседок, резвясь с друзьями. Тогда стебли были переломаны, а нежные лепестки порваны и втоптаны в чёрствую землю.

– Ты даже не обедала, – замечает Акерс.

Я отвечаю:

– Я не голодна.

– Уверена?

Меня начинает напрягать его настойчивость. Я наслаждалась пением птиц, наслаждалась шуршанием длинных стеблей ровно до тех пор, пока он не пришёл. Созданная моими руками идиллия начинает медленно разрушаться.

– Если бы я хотела, то пришла бы на обед, – огрызаюсь я. – И вообще, разве тебе не нужно помогать остальным в саду?

В щеку прилетает тяжёлая ладонь, и моя голова по инерции поворачивается вбок. Теперь щека горит, а на коже появляется покраснение. Я медленно тру рукой место, куда меня только что ударил Билли Акерс, но боль не утихает.

– Пойди умойся, ты вся грязная, – командует он. – И придержи язык за зубами – он тебе ещё понадобится.

Он не раз бил меня раньше, поэтому со временем я привыкла к его пощёчинам. Не могу сказать, что мне нравится боль, которую парень мне причиняет, но и пожаловаться я не могу: ничего не изменится. Да, бабушка сделает ему выговор, да, Билли посадят на домашний арест, но вскоре он всё равно будет прощён. Из-за одного Акерса я не могу ограничить своё времяпровождение с бабушкой, ведь тогда мы перестали бы видеться друг с другом ещё позапрошлым летом.

Именно тогда мы начали встречаться, а до этого мне удавалось увиливать от ответов. Когда нам двоим было по одиннадцать лет, мы были ветрены и легкомысленны. Билли клялся в искренности своих чувств. Я видела в нем оскорблённого жизнью мальчишку, чьи голубые глаза засверкали от первой влюблённости. Когда ему исполнилось двенадцать, и в голове у него уже начинали зарождаться первые взрослые мысли, он поклялся добиться моего сердца, а я звонко смеялась ему в ответ. Я видела в нём отважного мужчину, которого не страшат препятствия. Настоящий рыцарь, подумалось мне тем днём. Когда ему исполнилось тринадцать, он впервые в жизни затеял драку. Потом ещё одну. Затем новые ссадины появлялись на хмуром лице Билли Акерса с каждым последующим днём, и в один день всем стало страшно связываться с ним. Я видела в нём сорванца, не достойного звания мужчины. Тогда я сказала Билли, что не хочу встречаться, но он решил, что всё будет иначе.

Я бросаю его на улице и скорым шагом скрываюсь за дверьми детского дома. Внутри нет никого, кроме персонала и нескольких ребят, которые не захотели выходить на работу, поэтому ванная комната оказывается свободной.

Я захожу туда и подхожу к испачканному зеркалу, на поверхности которого можно заметить белые пятна от зубной пасты и разных кремов. Ванная комната редко сияет от чистоты. Красивой мозаикой на полу выложены самые разные узоры, но в последнее время они скрыты под старенькими тряпками, а белые керамические раковины частенько покрываются налётом.

Я начинаю присматриваться к лицу в отражении. На щеке осталась грязь от перчатки Акерса. Внимательно рассматриваю алый след от пощёчины, убеждаясь, что Билли рассёк мне щеку. Включив тёплую воду, я начинаю промывать рану. Благо, на полочке завалялась старенькая бутылочка с перекисью водорода, и я без проблем обеззараживаю небольшую ранку.

Внезапно дверь в ванную комнату широко распахивается, но почти сразу захлопывается. От неожиданности я подпрыгиваю на месте и роняю на пол бутылочку с перекисью.

– Извините, здесь было открыто, – оправдывается Люк, стоящий по ту сторону двери.

Я перекрываю воду, хватаю первое попавшееся полотенце и вытираю щёку.

– Ничего, я почти закончила, – кричу я, поднимая пустую бутылочку от перекиси. – Я уже умылась, дай мне несколько секунд.

Я оставляю мокрое полотенце в корзине для грязного белья, после чего беру половую тряпку и несколько раз прохожусь ею по месту, где разлилась перекись водорода. Сложив её вдвое и оставив рядом с ведром и шваброй, я протираю взмокший лоб тыльной стороной ладони.

Внутри меня назревают страх и паника. Мне бы не хотелось выглядеть несуразно в глазах Люка: отчего-то пне кажется, что он сразу догадается что к чему.

– Можешь входить, – говорю я, и дверь вновь открывается.

Люк появляется в ванной комнате по пояс голый. Я задерживаю взгляд на его оголённой груди дольше, чем положена, но отчего-то не могу оторваться. Через предплечье парень перекинул футболку, а вокруг шеи обвязано белое махровое полотенце.

– Всё в порядке? – осторожно интересуется он, и я выхожу из ступора.

– В полном, – отвожу глаза в ноги и делаю несколько шагов в сторону выхода.

– Что это за царапина?

– Упала, – вру я.

Щеку продолжает щипать перекись, но я не жмурюсь.

– Будьте аккуратнее, – наставляет Люк. – Зовите, если понадобится помощь в саду.

– Хорошо, – коротко киваю я, подходя к двери. – Только я почти закончила. Ты не хочешь присоединиться к остальным ребятам? Мы рассаживаем замечательные фиалки и молодые деревья!

– Вам нравятся фиалки?

– Да, – киваю я. – Так ты пойдешь?

– С радостью, только схожу в душ. Представляете, помогал Хью с готовкой, и не уследил, как убежало молоко, – Люк демонстрирует мне футболку с мокрым пятном.