Текст книги "Чур, не игра!"

Автор книги: Макс Бременер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

IV

Вера, как и в первый раз, соединила меня с Лодкиным, и я услышал громкий, очень довольный Лешкин голос:

– Анна Аркадьевна, это вы, да?

– Я, – ответил я.

– У меня дела лучше, Анна Аркадьевна! – крикнул Лодкин.

– Очень рада, – сказал я. – Надеюсь, Леша, ты занимаешься все время?

– Всё время… то есть последнее время я… а так все время, Анна Аркадьевна.

– Прекрасно, – сказал я. – Может быть, у тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы? Я готова ответить.

Мне очень хотелось показать свои знания. Ведь я не только повторил все, что мы прошли за год по синтаксису и грамматике, но и прочитал брошюру (ее где-то достал Владик) «Преподавание синтаксиса», изданную «в помощь учителю». Было бы просто обидно, если бы теперь Лешка не задал мне какого-нибудь подходящего вопроса.

– Анна Аркадьевна, я правда хочу спросить… – начал Лешка.

– Пожалуйста, Леша, – откликнулся я, на всякий случай раскрывая учебник русского языка на оглавлении.

– Вам Казбек оттуда виден? – спросил Лешка с любопытством.

– Казбек? – переспросил я.

Владик и Вера смотрели на меня непонимающими глазами и ничего не подсказывали. Не могли сообразить, в чем дело!

– Нет, не виден, – ответил я наугад, чувствуя, что помощи не дождешься. – Горная вершина Казбек, Лодкин, отсюда не видна.

– А у Лермонтова написано, Анна Аркадьевна, – сказал Лешка смущенно, – что Печорин из Кисловодска Казбек видел. Я подумал, раз Печорин…

– А, Печорин, один из тех, кого Белинский называл «лишними людьми»?.. – пробормотал я, решительно не зная, как выбраться из положения.

– Ага, «лишний человек», – подтвердил Лешка.

Разговор становился дурацким. Нужно было что-то немедленно ответить.

– Надо учесть, Лодкин, – произнес я размеренным голосом, – что Печорин видел из Кисловодска Казбек в первой половине девятнадцатого века, не так ли? А сейчас у нас…

– Вторая половина двадцатого, – поспешно подсказала Вера ни к селу ни к городу.

– Вторая половина двадцатого века, Лодкин, – сказал я в трубку.

– Ах, вот что, Анна Аркадьевна… – Лешка, видимо, ничего не понимал, но старался не показать этого.

– Я желаю тебе успеха, – торопился я закончить разговор. – Ты, конечно, выдержишь переэкзаменовку. Будь только внимателен, когда сядешь писать диктант. Не спеши, как это с тобой бывает. До свиданья!

– Спасибо, до свиданья! – крикнул Лешка. – Вам еще что-то мама моя сказать хочет.

Не успел я возразить, как мать Лодкина в самом деле взяла трубку и, называя меня «голубушкой», «милой девушкой» и «светлой головушкой», принялась благодарить за внимание к Лешке. Когда я положил наконец трубку, мне стало очень не по себе. Но Владик начал убеждать меня, что ничего дурного не произошло. По его словам, расстраиваться мы могли бы, если бы после моего звонка Лодкин с матерью подумали об Анне Аркадьевне плохо. А раз они, наоборот, думают о ней лучше прежнего, то все в порядке.

– А с Казбеком как же? – спросил я удрученно.

– С Казбеком – пустяки, – ответил Владик. – Может быть, Анна Аркадьевна близорукая – откуда Лешке знать?

Я немного успокоился.

– Хотя, – заметил Владик, подумав, – с девятнадцатым веком у тебя получилось неудачно и даже, знаешь ли, странно. Да-а… Когда в следующий раз будешь говорить с Лешкой, знай о Кавказе побольше, а не то…

– Не будет следующего раза! – заорал я возмущенно. – Этого не хватало – «в следующий раз»!..

– Ну чего ты раскричался? – миролюбиво спросил Владик. – Это и понадобиться-то может только раз: накануне переэкзаменовки. Если я увижу, что у Лешки душа в пятки ушла, пожелаешь ему успеха, несколько слов, таких уверенных… Да что тебя учить!

Я отказался наотрез, но на следующий день Владик притащил мне все-таки справочник «Курорты Кавказа», ветхую какую-то брошюрку «Целебные источники Минеральных Вод» и открытку, на которой был изображен Казбек.

– Изучай, – сказал он.

Я послал его к чертям. Он ушел, однако оставил мне все, что принес. Само собой получилось, что я прочитал обе книжицы. И так как у меня хорошая память, то я запомнил и туристские маршруты, которые в них рекомендовались, и названия санаториев, и даже почти все болезни, какие лечат минеральной водой. Теперь уж Лешке ни за что не удалось бы поставить меня в тупик!..

Но больше я с Лодкиным по телефону не разговаривал. Видно, Владик в канун переэкзаменовки решил, что обойдется и без меня. И действительно, Лешка написал диктант на четверку. То есть он получил бы даже пятерку, если бы не ошибка, которую, правда, я уверен, кроме него, никто не догадался бы сделать: он само слово «диктант» через «е» написал.

Несмотря на эту нелепую ошибку, Лешка, конечно, был счастлив. Его перевели в седьмой класс, и он, едва об этом узнал, бросился покупать все необходимое для нового учебного года. Мы долго ходили с ним по магазинам школьных и канцелярских товаров, по книжным магазинам, не спеша запасались карандашами, тетрадями, перьями и вместе радовались, что скоро в школу.

В тот день мне как-то не пришло на ум сказать Лешке, что по телефону ему звонил я, а не Анна Аркадьевна. Уже расставшись с ним, я решил, что непременно сделаю это до первого сентября.

И как-то Владик, Вера и я отправились к Лодкину, чтобы позвать его в кино на новую картину, а по дороге в кино рассказать ему все и посмотреть, как он будет изумляться.

V

Мы столкнулись с Лешкой и его матерью в дверях: они уходили. Лешка был принаряжен и осторожно держал обеими руками, как спеленатого младенца, огромный букет, завернутый в бумагу.

– Анну Аркадьевну встречать едем! – пояснила Лешкина мать. – Как раз поспеем!

Тут мы трое переглянулись и подумали все об одном: о том, что Лешка прямо на вокзале заговорит с Анной Аркадьевной про ее звонки из Кисловодска и случится что-то жуткое. Надо было спасать положение, но у меня прилип язык к гортани, так что я, даже если бы и придумал что-нибудь, все равно не смог бы ничего сказать. Между прочим, это у меня впервые так язык приклеился. Я раньше считал, что «прилип язык к гортани» – это метафора, и даже, по-моему, на экзамене по литературе привел это выражение как пример метафоры. Но, видно, оно – не всегда метафора.

Владик тоже стоял и молчал, загораживая выход на лестницу. И в эту минуту Вера сказала:

– Это вы какую Анну Аркадьевну встречаете: которая их учительница?

– Её, – ответила Лешкина мать. – Так что вы, ребятки…

– Так её же поезд на четыре с половиной часа опаздывает! – сказала Вера.

– На четыре с половиной?.. – И Лешка с матерью даже отошли немного от двери в глубь коридора. – А что случилось?

– Рельсы немножко… – начала было Вера.

Но тут вмешался Владик.

– Их продержали у разъезда около Лозовой, – объяснил он уверенно. – Я только что звонил на вокзал.

– Ага… такой же случай был с моим отцом, – подтвердил я, отклеив наконец свой язык. С моим отцом и правда был такой случай.

– А вы тоже хотели Анну Аркадьевну встретить? – спросил Лешка.

– Хотели. Да только теперь… – Владик развел руками.

– Вечером её родные все встречать будут, – добавила Вера, – нам как-то… – Она замялась.

– Да, – сказала Лешкина мать. – Я все-таки на вокзал позвоню, справлюсь.

– А мы, пожалуй, пойдем. Верно, ребята? – сказал Владик и побледнел.

– Пойдем! – откликнулись мы с Верой очень дружно.

– Постойте! – остановила нас Лешкина мать, не отнимая трубки от уха. – Куда же вы? Вы ведь, должно быть, пришли зачем-нибудь? Садитесь!

– Ты не помнишь, зачем мы пришли? – спросил меня Владик, садясь на букет.

– Я не помню что-то… – сказал я, не отрывая взгляда от Лешкиной матери. (Она вновь и вновь набирала один и тот же номер, но, к счастью, он пока был занят.) – По-моему… нет, не помню… Хотя вспомнил: мы пришли просто так. Совершенно верно… Конечно… Теперь я припоминаю.

– У вас с Лешей секреты, вероятно, – проговорила Лешкина мать, поняв по-своему мое бормотанье. – Пожалуйста, я не допытываюсь. Эх, – добавила она, с сердцем бросив трубку на рычаг, – на этот Курский вокзал, наверно, за сутки не дозвонишься!

– Да, досадно. Туда действительно невозможно дозвониться, – заметил Владик повеселев, – на редкость трудно. Очень досадно!

– Ну, мы пойдем все-таки, – сказал я.

Лешка вышел нас проводить. На лестнице Владик шепнул Вере:

– Ты иди с ним в кино, а мы с Володей – на вокзал.

– Пойдем сейчас в кино, Леша, – предложила Вера.

– Так вы за этим и пришли? – обрадовался Лешка.

– Ну да!

– И билеты есть?

– Ага, – сказала Вера.

– А чего же вы при маме не сказали?

– Боялись – она тебя не отпустит, – не задумываясь, ответил Владик.

– Почему? Она меня днем отпускает, – возразил Лешка.

– Видишь ли, картина очень взрослая, – сказал Владик.

– Там арии… арии такие, понимаешь, что только после шестнадцати лет, вот в чем дело, – поспешно поддержал я.

Только бы Лешку отправить в кино, а нам попасть на вокзал вовремя! Только бы все объяснить Анне Аркадьевне раньше, чем Лешка с матерью явятся ее благодарить! Но Лешка не отпускал нас – он не торопился.

– Это что за картина, «Алеко»? – спросил он.

– «Алеко».

– Интересно, тут «Алеко», а у Пушкина «Цыганы» называется, да?

– А у Пушкина «Цыганы», – повторили мы, переминаясь с ноги на ногу.

– Может, еще не пустят из-за арий этих? – усомнился Лешка.

– Пустят, – сказал я. – Эти арии только вечером… а так, днем, и тебе и Вере можно… Вот мы с Владиком уже были – пустили.

– Так, значит, мне одному с Верой идти? – Видно было, что Лешка заколебался. – Я думал, всем вместе…

– Билеты хорошие, самая середина, – сказала Вера жалобно. – Пора уж идти, а то пропадут…

Наконец Вера с Лешкой ушли в одну сторону, а мы с Владиком помчались в другую – к метро. Сбежав вниз по эскалатору, вскочили в поезд и выбрались из-под земли у Курского вокзала, когда до прибытия кисловодского поезда оставалось пять минут.

– Живо брать перронные билеты! Успеем! – сказал Владик. – Плохо, что номера вагона не знаем. Но на платформе так сделаем: ты станешь у входа в туннель, а я пойду вдоль вагонов. Анну Аркадьевну не пропустим.

Мне это понравилось. Я просто мечтал, чтобы Анне Аркадьевне попался на глаза первым Владик, а не я. Он найдет что сказать. Что касается меня, то мне и представить себе было трудно, как я начну что-нибудь объяснять.

– У тебя есть деньги? – спросил Владик, когда несколько человек, стоявших впереди нас в короткой очереди, получили билеты.

В кармане у меня оказался один рубль.

У Владика нашлось пятьдесят копеек. Перронный билет стоил рубль.

– Так, – сказал Владик, – на два билета не хватает. Купим один, ты пойдешь на платформу, а мне придется подождать здесь.

– Почему я пойду на платформу? – спросил я.

– Рубль твой, – ответил он.

– Я дам тебе пятьдесят копеек, – сказал я.

– Не в этом дело, – ответил он, подумав мгновение, – ведь говорил с Лешкой за Анну Аркадьевну все-таки ты!

Я ничего не ответил, только посмотрел на Владика. Он быстро сказал:

– Ладно, попробуем пройти вместе.

Мы скорым шагом спустились в туннель. Рядом с нами шло много встречающих с букетами. Были и люди без цветов, но с чемоданами – эти уезжали сами. Мимо контролерш все проходили, не останавливаясь, не замедляя шага. Некоторые на ходу показывали свои билеты, другие проходили просто так.

– Надо только иметь уверенный вид, – прошептал Владик, когда мы приблизились к контролершам, – и ничего не спросят даже…

У него был и на самом деле уверенный вид. В толпе мы оба прошли мимо контроля без всякой задержки. На мой билет ни одна из железнодорожниц даже не взглянула.

– В порядке… – произнес Владик облегченно.

И сразу мы услышали за спиной окрик:

– Мальчик, вернись!

– Мне вернуться? – спросил я с надеждой и остановился.

– Нет, ему. Он вот без билета. – Контролерша указала на Владика.

Владик пошел назад. Не знаю, почему его не пропустили. У него был очень спокойный вид, а у меня, по-моему, наоборот, подозрительный. Как догадались, что именно у него нет перронного билета, я не представляю. Так или иначе, Владик остался где-то на площади, а я вышел на платформу, к которой уже подкатывал не спеша поезд Кисловодск – Москва.

Поезд остановился, и сразу стало на платформе шумно, суматошно: вокруг меня обнимались, целовались, искали и находили друг друга приехавшие и встречающие, только я стоял на одном месте, у входа в туннель, искал глазами Анну Аркадьевну и боялся, что сейчас увижу ее. Но мимо меня прошло уже много людей, на перроне стало просторно, однако Анны Аркадьевны все не было. У меня мелькнула мысль, что, может быть, я нечаянно пропустил Анну Аркадьевну, а Владик на другом конце туннеля, при выходе на площадь, ее встретил и сейчас уже обо всем ей рассказывает. Как бы это было здорово!

Мечтая, я, наверно, не очень внимательно глядел по сторонам. Когда мечтаешь, то видишь уже только то, что тебе хочется, а не то, что делается вокруг. Так что я прямо вздрогнул, когда передо мной в нескольких шагах очутилась вдруг Анна Аркадьевна. Она была загоревшая, в широкополой соломенной шляпе, светло-зеленом платье и босоножках. Рядом с ней шел бледный, сразу видно, что не с юга, парень в черном костюме и нес, слегка клонясь в одну сторону, большой чемодан. Он называл Анну Аркадьевну Анечкой и на весь перрон говорил о том, что ее телеграмма пришла только утром и поэтому ее родители, которым он звонил, не сумели выбраться на вокзал.

– Так и получилось, что я один тебя встретил, – сказал он потише и взял Анну Аркадьевну под руку.

Они поравнялись со мной.

– С приездом! – сказал я хриплым голосом и загородил им дорогу. – Это я…

– Шатилов? – изумилась Анна Аркадьевна. – Здравствуй! Что ты здесь делаешь? Встречаешь кого-нибудь?

– Да, я встречаю, – сказал я и с трудом добавил: – Вас.

– Меня? – Анна Аркадьевна была, как говорится, поражена. – Меньше всего ожидала сейчас увидеть тебя, Шатилов…

– На площади еще Горяев ждет, – предупредил я, – Владик.

– Что-нибудь случилось? – спросила Анна Аркадьевна.

– Случилось, – сказал я.

– Так что ж ты? Ну?.. – Анна Аркадьевна испуганно смотрела на меня, остановившись как вкопанная посреди перрона.

– Случилось, но не очень страшное, – сказал я, чтобы ее успокоить.

– Так что же?

– Я потом, – сказал я и покосился на парня с чемоданом. – Можно потом?..

– А-а, – сказала Анна Аркадьевна с облегчением. – Так, может, мы потолкуем с тобой завтра? Раз ничего страшного…

– Ничего очень страшного, – сказал я спокойно, – но через два часа будет уже поздно.

После этого Анна Аркадьевна почему-то опять сильно встревожилась.

– Что же, – заторопилась она, – тогда скорее поедем ко мне. Где же Владик?

На площади Владика не было. Анна Аркадьевна и ее знакомый немного постояли, а я побегал взад-вперед по тротуару от вокзала до метро, но Владика не нашел.

– Придется ехать без него, – решил я.

Мы сели в троллейбус и поехали. Конечно, вдвоем с Владиком мне теперь было бы легче. Но об этом не стоило думать. В троллейбусе мы сначала не разговаривали. Нарушил молчание Виктор – так звали парня, который нес чемодан.

– Как ты все-таки отдыхала, Анечка? – спросил он.

– Отдыхала?.. – переспросила Анна Аркадьевна, словно очнувшись. – Чудесно! Там были замечательные прогулки – например, от Храма воздуха к Красному Солнышку…

– …откуда открывается вид на вершину Эльбруса, а также на живописно раскинувшийся внизу Кисловодск, – вступил я в разговор, вдруг вспомнив Владикину брошюру.

Анна Аркадьевна и Виктор внимательно на меня посмотрели.

– И само восхождение удивительное! – продолжала Анна Аркадьевна. – Воздух все время такой, что совершенно не чувствуешь крутизны…

– Незабываемая прогулка, которая, однако, не рекомендуется при пороке сердца, – быстро добавил я, очень довольный, что мои знания пригодились.

– Ты побывал в Кисловодске? Да, Шатилов? – спросила Анна Аркадьевна.

– Нет, что вы, я никогда там не был!

Мне показалось, что этот мой ответ Анне Аркадьевне чем-то очень не понравился, и я не вымолвил больше ни слова, пока мы не пришли к Анне Аркадьевне домой.

Анна Аркадьевна усадила меня в кресло, а сама села напротив на ручку другого кресла. Потом она взглянула на Виктора и сказала:

– У нас с Володей дела.

Виктор с огорченным лицом отправился в другую комнату. В дверях он остановился и спросил:

– Разговор будет большой?

Я подумал и ответил:

– Длинный.

Тогда Виктор огорчился еще сильнее и закрыл за собой дверь. А я без всякой утайки рассказал все с самого начала: как позвонил Лешке в первый, а потом во второй раз, как сегодня мы пошли к Лешке, чтобы все ему растолковать, а вместо этого его обманули.

Анна Аркадьевна слушала меня очень внимательно. Сначала у нее было такое лицо, как будто я ей отвечаю у доски и она не хочет, чтобы я знал, правильно отвечаю или нет. Но скоро лицо у нее стало такое, какое было на вокзале, когда я с ней поздоровался и сказал, что Владик ждет на площади.

Не знаю почему, но больше всего удивилась Анна Аркадьевна, когда узнала, что Лешка сдал на четверку. Она даже вскрикнула и переспросила:

– На четверку? Не может быть! Но это точно, что он сдал, ты не путаешь?

Я сказал, что знаю наверняка.

– Непонятно! – Анна Аркадьевна перестала вдруг говорить голосом, который был взрослее ее, а начала говорить со мной так, как с Виктором. – Представляешь, я совершенно… ну ни капельки не верила, что Лодкин может выдержать! Как это произошло, трудно представить!..

– Очень просто, – попытался я объяснить, – ваши звонки имели огромное воспитательное значение! То есть… я говорю, что когда я звонил, то… то помогало все-таки, – спохватился я.

Анна Аркадьевна нахмурилась.

– Так, – сказала она. – А чего же ты теперь хотел бы?

Я ответил, что хочу, чтобы Лешка по-прежнему думал, будто ему правда звонила Анна Аркадьевна. Я сказал, что знаю, что я виноват, и прошу, чтобы тайну не открывали не из-за себя, а только из-за Лешки и его матери. И, пока я это говорил, Анна Аркадьевна молчала и смотрела мне прямо в глаза так, что я не мог их опустить, и мне все казалось, что надо еще что-то сказать – важное-важное.

– Если бы Лешка с матерью после этих звонков подумали о вас плохо, – сказал я, – тогда бы обязательно пришлось им все рассказать. А раз они теперь о вас думают даже гораздо лучше, чем раньше, то, по-моему…

И я замолчал, потому что Анна Аркадьевна покраснела так, как никогда при мне не краснел ни один учитель. По-моему, так человек может покраснеть, только если ему станет не по себе.

– Так тебе не хочется говорить с Лодкиным? – спросила Анна Аркадьевна тихо и медленно. – Ладно. Можешь ему ничего не объяснять. Я поговорю с ним сама. – Анна Аркадьевна остановилась. – Я еще не знаю, что расскажу ему, а чего не расскажу. Надо подумать. Но, в общем, я это беру… да, беру на себя. Вот так, Володя. А пока что…

Анна Аркадьевна быстро подошла к телефону, заглянула в книжечку, висевшую возле аппарата на шнурке, и набрала какой-то номер. Я предполагал, что она звонит отцу или матери, и вдруг услышал:

– Пожалуйста, Лешу Лодкина!

Было интересно, какая у них получится беседа, но почему-то мне стало немного не по себе, и я решил уйти.

– До свиданья. Я пойду.

Попрощавшись с Анной Аркадьевной и Виктором, я быстро пошел ко входной двери. Когда я уже отомкнул замок, до меня донеслось:

– Поздравляю тебя, Леша!

Я сбежал по лестнице и пешком отправился домой, по дороге думая о разном.

Владик ко мне с того дня не приходил. Я у него тоже не был.

А Лешка забегал ко мне на днях за какой-то книжкой. Про что говорила с ним Анна Аркадьевна, он не сказал. Во всяком случае, он не обижен на меня – это точно. Иначе он не позвал бы меня на свой день рождения, на который я пойду сегодня вечером.

Сочинение на вольную тему (Из рассказов Володи Шатилова)

I

Иногда я мечтал о несбыточном. В такие минуты я представлял себе, что затевается новая экспедиция на плоту по Тихому океану и меня включают в её состав; что я знакомлюсь с Зиной Комаровой и она приходит ко мне в гости; что я выхожу на сцену зала имени Чайковского и после церемониального жеста президента Всемирной шахматной федерации (нажатием пальца он включает сдвоенные часы, ради чего как раз и прибыл из Стокгольма) усаживаюсь за столик против чемпиона мира; и, наконец, что Рома Анфёров становится моим другом – всякий день мы вдвоём уходим из школы после уроков.

Всё это было равно недостижимо. Почему – будет ясно, даже если я перечислю причины не по порядку.

Я плохо играл в шахматы (пятое место на чемпионате школы).

Зина Комарова была красивейшая молодая артистка из Театра комедии и водевиля (многие считали, что она даже красивее, чем Изольда Извицкая).

Объяснять, из-за чего я не мог бы поплыть на плоту по океану, по-моему, просто излишне.

А вот почему казалось невероятным, что Рома Анфёров станет моим другом, надо рассказать подробно.

Рома Анфёров был комсоргом нашей школы. Как и я, он учился в десятом классе. Он казался мне самым умным и волевым человеком из всех, кого я знал. Я наблюдал за ним влюблённым взглядом «болельщика». Мне постоянно хотелось на него походить: и когда дельно, без общих слов, он выступал на собраниях; и когда с учтивой сдержанностью он кивал при встрече учителям; и когда, чуть прищурясь, он бросал мимолётно-пристальный взгляд на свои часы.

Если б я мог, выступая, выглядеть таким умным, раскланиваясь с учителями, – таким независимым, а глядя на часы, – таким деловитым!..

Но больше всего меня восхищало умение Ромы спокойно спорить, спокойно настаивать и никогда не ронять своего достоинства.

Однажды он вступил в единоборство с самим Евгением Дмитриевичем.

Это произошло перед зимними каникулами, в день, когда старшая пионервожатая, сокрушаясь, сообщила Роме, что для пятиклассников не запаслись вовремя билетами в цирк.

– А что там, в цирке? – спросил он.

– Новое иллюзионное ревю.

Рома сказал:

– Мы в школе можем, пожалуй, показать ребятам отличное «ревю»…

– Каким образом?

– Взять в физкабинете приборы. Перенести в зал. Продемонстрировать пять-шесть опытов. Для тех, кто не знает физики, это будет, ручаюсь, выглядеть весьма загадочно. А под конец можно пятиклассникам сказать, что разгадки всех тайн они узнают на будущий год, когда начнут изучать физику.

– Здо́рово, но…

– И ребята с большим нетерпением, чем до того, станут ждать будущего года! – заключил Рома.

– Здорово, но… не обойтись ведь без Евгения Дмитриевича, – опасливо заметила вожатая.

– Само собой.

Евгений Дмитриевич преподавал у нас физику. Он отлично знал свой предмет, но был на редкость раздражителен и резок. Некоторые разговаривали с ним очень предупредительно и кротко, но это не помогало. Отчего он может «взорваться», никто заранее не знал, но всё-таки ему старались не перечить.

Рома заговорил с ним на заседании комитета комсомола, куда вызвали ребят, получивших в последнее время двойки. Больше всего было двоек по физике. Некоторым Евгений Дмитриевич поставил двойки справедливо, некоторым – под настроение (среди вторых был я). Но всё мы одинаково обещали подтянуться.

Когда с этим было покончено, Рома коротко рассказал Евгению Дмитриевичу о своей затее. В то время как он говорил, Евгений Дмитриевич смотрел в сторону. Рома, сидевший за столом учителя, смотрел прямо перед собой. Взгляды их ни разу не скрестились. Тем не менее с первой же Роминой фразы между ними начался поединок. Все почувствовали это гораздо раньше, чем изо рта Евгения Дмитриевича вылетело и разорвалось, как маленькая граната, слово «вздор».

Затем с короткими интервалами раздалось ещё два взрыва:

– Абсурд!.. Ерунда!..

И после этого грозно, однако уже вполне членораздельно, Евгений Дмитриевич произнёс:

– Не намерен тратить время попусту!

Рома не изменился в лице. В продолжение канонады он оставался невозмутимым и неподвижным, как Ботвинник в цейтноте. При последних словах Евгения Дмитриевича он поправил очки и сказал:

– Ответ ваш производит, не скрою, весьма неблагоприятное впечатление. Впрочем, вы вправе располагать своим временем как угодно.

– На кого… неблагоприятное впечатление? – спросил Евгений Дмитриевич, слегка изменив тон.

– На комитет. И – предвижу – на актив.

Не глядя больше на нашего физика, Рома предложил членам комитета перейти к следующему вопросу.

Евгений Дмитриевич направился к двери. На пороге он задержался.

– Если общее мнение сложится… по этому поводу, я не откажусь ещё раз подумать о вашей затее, Анфёров.

– Что ж, это несколько обнадёживает, – спокойно заметил Рома ему вслед.

Как внушительно это прозвучало! Как захотелось мне при первом удобном случае сказать какому-нибудь недоброму человеку, что он производит на меня «неблагоприятное впечатление», увидеть его растерянность и сухо заметить, что это меня «несколько обнадёживает»!

Казалось, я узнал магические слова, которыми отныне всегда смогу защититься от любой грубости.

С того дня я мечтал о дружбе с Ромой даже чаще, чем о знакомстве с Зиной Комаровой или шахматном матче с чемпионом мира.

Но что же мешало мне на самом деле подружиться с Ромой? Почему я лишь мечтал о дружбе с ним?

Рому уважали все, но близких друзей у него не было. Двое или трое ребят, с которыми он в прошлом близко дружил, а потом перестал, говорили, что он предъявляет к дружбе такие высокие требования, которых просто невозможно выдержать. Бывшие друзья очень жалели, что дружба с ним позади, но уверяли, что тут ничего нельзя было поделать.

Слушая их, я всякий раз про себя думал, что уж я-то сумел бы сохранить Ромину дружбу! Я выдержал бы самые высокие требования. Но, уверенный, что сберёг бы дружбу, я вовсе не надеялся её приобрести. Мне казалось, что Ромино превосходство надо мной слишком велико.

К тому же я не славился и особой активностью. Напротив, в докладе Ромы на отчётно-выборном комсомольском собрании, в разделе, начинавшемся словами «Вялое участие в работе принимали», моя фамилия стояла сразу после двоеточия.

Чем же я мог быть интересен Роме Анфёрову?..