Текст книги "Не закрывай дверь (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Да… Я подумаю, – уверенно сказал Грейвз. – Благодарю вас.

Разговоры в основном вращались вокруг событий в Америке. Грейвз послушал их, покружил по курительной комнате, обмениваясь приветствиями и короткими фразами с другими волшебниками. Поскольку он был непосредственным участником недавних событий, его мнение было интересно каждому. Его останавливали, расспрашивали, переманивали от одной группы к другой, на него смотрели, к нему прислушивались. Он выпил три или четыре бокала шампанского, немного охрип от долгих разговоров и сигарет, чуть-чуть расслабился. Пустая болтовня этих встреч порой изрядно раздражала его, но сейчас все обсуждали нападение на Серафину и планы Гриндевальда, и он чувствовал, что жизнь, как поток, снова подхватывает его и собирается вынести на стремнину из тихой болотистой заводи. К полуночи он уже шутил и смеялся над нелепыми анекдотами.

В какой-то момент поймал жадный взгляд Эйвери.

И подумал – а почему нет?..

Он был свободен. Он никому ничего не обещал. Он не был связан никакими обязательствами. Если Криденс не желал больше отвечать на его ухаживания – в конце концов, не надо долго искать того, кому они точно будут приятны.

Он ответил Эйвери долгим пристальным взглядом. Тот вспыхнул, едва улыбнулся, потупился, продолжая краснеть. Грейвз снял новый бокал с подлетевшего к нему подноса, извинился перед кем-то из Блэков, что временно покидает приятную компанию, и вышел из курительной комнаты. Услышал, как Талиесин выскользнул почти сразу за ним.

Грейвз шёл по тихим пустым галереям комнат, шаги гулко отражались от стен. Талиесин следовал за ним, не догоняя и не отставая, Персиваль слышал его сдержанно-возбуждённое дыхание. Эйвери был полностью в его вкусе. Хорошо сложенный, высокий, с гладко зачёсанными на пробор светлыми волосами. Умные зелёные глаза, чувственные яркие губы, сильная шея, широкий разворот плеч. Он одевался дорого, в светлые песочные тона и лёгкие ткани.

В пустой музыкальной комнате, где молчал рояль, Грейвз толкнул его за портьеру у окна. Талиесин с готовностью опустился на колени, вскинул глаза, провёл языком по верхней губе:

– Вы позволите, сэр?..

– Быстро, – приказал тот.

Эйвери взялся расстёгивать ему ширинку, добавил с хищной улыбкой:

– Мне нравятся мужчины пожёстче…

Грейвз ударил его по щеке твёрдой ладонью:

– Я не разрешал тебе разговаривать.

У Эйвери вспыхнули глаза, он покраснел от возбуждения, прошептал, глядя вверх:

– Да, сэр…

– Руки за спину, – приказал Грейвз, высвободив из белья член. – Открой рот.

Тот послушался, глаза у него потемнели. Ноздри нетерпеливо вздрогнули. Он жадно смотрел вверх, стоя на коленях и подняв лицо. Грейвз положил ему руку на голову, придержал член рукой и толкнул Эйвери к себе за затылок. Тот наделся на член ртом, сходу взяв до основания, с коротким стоном сомкнул губы, прикрыл глаза.

Он был умелым и превосходно знал, что надо делать. Грейвз позволил ему несколько минут знакомства, лишь направляя и придерживая за волосы. Эйвери ловил каждое нажатие пальцев, подчиняясь мгновенно и пылко. С наслаждением брал член за щёку, постанывал, роняя капли слюны, сглатывал, пропуская член в горло. Он старался, как человек, который делает это исключительно для себя. Это даже завораживало – прикрытые дрожащими веками глаза, покрасневшие крылья носа, влажные всхлипы, когда он выпускал член и ловил его языком, снова направляя в рот, изгибаясь, держа руки за спиной.

Талиесина не надо было учить, за ним не надо было следить, ему ничего не надо было подсказывать – он знал всё сам и откровенно обожал держать член во рту. Грейвз медленно выдыхал, расслабляясь, пил шампанское из ледяного бокала, поглаживал Эйвери по уху, прислонившись затылком и лопатками к стене.

Тот громко и длинно застонал, взяв член так глубоко, что коснулся губами коротких жёстких волос в паху, заметных над приспущенным бельём.

– С тебя хватит, – сказал Грейвз и крепко взял его рукой за затылок. Талиесин застонал ещё громче, кивнул, пытаясь взять глубже. – Я сказал – хватит! – Грейвз прижался лобком к его зубам, Эйвери судорожно выдохнул через нос, едва не обмякнув. У него по щекам текли невольные слёзы, он мелко дрожал и дышал часто, со всхлипами, сдерживая рефлекс. Жалобно поскуливал от нетерпения и послушно ждал.

– Спрячь зубы, – приказал Грейвз.

Тот развёл челюсть шире, не размыкая губ, приласкал ствол языком.

– Смотри на меня.

Глаза у Эйвери были огромные, голодные, мутные от слёз. Грейвз покрепче взял его под затылок.

Первый толчок был медленным, длинным, скользящим. Эйвери плотно сжал губы, не опуская глаз.

– Не шевелись, – приказал Грейвз.

Он трахал его быстро, резко и глубоко, нависая над ним, заставляя отклоняться назад. Дёрнув за волосы, прижимал лицом к ширинке, приказывал вылизать основание члена и яйца. Эйвери ласкал их языком, полностью забирая в рот, перекатывал там, посасывал, слизывал с них собственную слюну. Грейвз держал его за волосы, направляя голову, шлёпал членом по лицу и по губам, постукивал головкой по высунутому дрожащему языку и снова трахал – глубоко, резко, жёстко, не давая даже вдохнуть, загоняя член прямо в горло. Эйвери давился, сдерживал кашель, мычал. Его лицо было мокрым от слёз.

Грейвз кончил ему в глотку размашисто и сильно, ни на секунду не позволив отстраниться и передохнуть. Эйвери жадно сглотнул, вздохнул судорожно, покачнувшись на коленях. Потом тщательно и аккуратно вылизал член.

Грейвз стоял, закрыв глаза, поглаживая его лицо костяшками пальцев. На ладони осталось жирное средство для укладки волос, причёска у Эйвери была в полном беспорядке.

– Я давно не встречал такого, как вы, мистер Грейвз, – выдохнул Талиесин, поднявшись на ноги. Вынув платок из рукава, он промокнул пылающие губы, языком потрогал трещинку в углу рта и улыбнулся.

– Благодарю вас, – негромко сказал Грейвз и улыбнулся в ответ, приводя свой костюм в порядок.

Эйвери вышел из-за портьеры, подошёл к зеркалу на стене.

– Большинство англичан очень чопорны, – сказал он, маленьким гребнем причесывая густые золотистые волосы, чуть вьющиеся на концах. – Связаны вежливостью по рукам и ногам. Очень трудно… найти понимающего человека, – он посмотрел на отражение Грейвза, который следил за ним от окна, сунув руки в карманы. – Мне было очевидно, что вам ничего не придётся объяснять.

– Спасибо, Эйвери, – спокойно сказал Грейвз. – Мне сейчас очень не хватало такого, как вы.

– Рад это слышать, – тот озорно улыбнулся и показался совсем мальчишкой. – Вы любите театр, сэр?.. Я часто бываю в Ковент-Гарден. На следующей неделе дают «Аполлона и Гиацинта» Моцарта.

– С удовольствием, – сказал Грейвз, подходя ближе. Добавил, глядя, как тот приглаживает волосы: – И приведите с собой друга.

– О, – Эйвери игриво поднял бровь, – у вас высокая планка…

– У меня давно никого не было, – пояснил Грейвз, усмехнувшись.

Вернувшись, остаток вечера они провели порознь – не для того, чтобы что-то скрыть, а потому что ещё остались незаконченные разговоры, и потому что вокруг было множество других приятных людей.

Собственно, почему нет?.. – думал Грейвз, улыбаясь в ответ на какую-то нелепую идею Мабона Флинта о том, как помешать Гриндевальду прийти к власти в Германии. – Почему нет?.. Он займётся привычным делом. Заведёт постоянного любовника. Перестанет пускать слюни на Криденса, будет ему внимательным, заботливым наставником. Найдёт ему дополнительных учителей. А потом, когда тот вырастет и оперится, отпустит его с лёгким сердцем. Надо просто взять себя в руки, и всё наладится…

Было два часа ночи, но в окнах горел свет. Грейвз был немного пьян и полон надежды. Надо поговорить с мальчишкой. Хватит угрюмо молчать, от этого никому не станет легче. Вот сейчас Криденс ждёт его, и это отличный момент для разговора. И надо ещё прояснить этот странный эпизод… с полотенцем.

Грейвз нахмурился. Воспоминание кольнуло его неожиданно остро.

Он зашёл в дом. Заглянул в гостиную. Криденс лежал на ковре возле едва тлеющего камина, положив голову на раскрытую книгу. Он спал.

Грейвз остановился на пороге, тихо размотал шарф, снял пальто и аккуратно опустил на спинку кресла.

– Криденс, – негромко позвал он.

Тот пошевелился, открыл глаза. Резко выпрямился, моргая сонно и хмуро.

– Иди ко мне, – Грейвз раскрыл руки.

Криденс подскочил, почти всхлипнув, бросился к Грейвзу, ударившись коленом о кресло и не заметив этого. Ударился в его грудь своим немаленьким весом, так что Грейвз едва не покачнулся, обнял обеими руками, вжался носом в шею. Персиваль обнял его в ответ, погладил между лопаток. Глубоко вздохнул.

– Я дома, Криденс, – тихо улыбнулся он, будто это было не очевидно.

Тот вдруг напрягся. Медленно поднял голову с плеча. Отодвинулся, взглянул в лицо Грейвзу. Радость у него в глазах потускнела и погасла, сменившись угрюмым недоверием, в котором сквозила боль.

– Спокойной ночи, мистер Грейвз, – сказал он странным дрогнувшим голосом и отступил на шаг.

– Криденс?.. – тот нахмурился.

Криденс опустил руки, повесил голову. Обогнул Грейвза и вышел из комнаты. Персиваль последовал за ним.

– Криденс, – позвал он.

Не оборачиваясь, тот поднялся по лестнице, зашёл в свою комнату и закрыл дверь. Щёлкнул замок.

– Криденс, – сказал Персиваль, подойдя к двери. – Я хочу поговорить с тобой.

– Я не хочу разговаривать, мистер Грейвз, – услышал он спустя короткое время.

Грейвз постоял возле двери, провёл по ней пальцами. Направился к себе, завернул в ванную комнату, чтобы выключить свет. Задумался. Взял своё полотенце – оно слабо пахло душистым мылом, лосьоном после бритья, ветивером и розовым перцем. Он повесил его обратно, расправил, чтобы не осталось складок. Что Криденс хотел от этих запахов?.. Чего ему не хватало?..

Грейвз помедлил, потрогал белое полотенце Криденса рядом. Оно было едва влажным. Он снял его с кольца, поднёс к носу, глубоко вдохнул. Его как будто ударило.

Никакой Талиесин Эйвери со всеми его умениями, со всей его добровольной и жадной покорностью, со всей его элегантной ухоженной изысканностью – никогда не заменит и не сможет заменить Криденса, потому что от его запаха по крови бежит огонь, потому что он пахнет резковатой и острой пряностью, расцветающей молодостью, затаённым солнечным жаром, кровью, потом, чёрным туманом, холодным солёным ветром и яростной нежностью. Есть сотни таких, как Талиесин Эйвери и его друзья, но никогда и нигде больше не будет второго такого, как Криденс.

И всё стало ещё хуже.

Криденс ушёл в себя так глубоко, что перестал отвечать, даже если Грейвз повторял вопрос дважды и трижды. Он сидел в своей комнате, закрыв дверь, спускаясь только к столу. Он смотрел на Грейвза угрюмо, как его филин, уклонялся от прикосновений или замирал, пережидая их, как букашка, которая притворяется мёртвой, чтобы её не склевала птица. Грейвз слышал от него только враждебное «доброе утро, сэр» и «спокойной ночи, сэр».

По ночам Грейвзу казалось, что в его спальне из стен сочится густой плотный дым. Он поднимался клубами к потолку, перетекал с места на место, как рой едва слышимой мошкары, стекал по обоям на пол.

– Пожалуйста, мистер Грейвз, – каждую ночь с надеждой шептал Криденс, прильнув к его ногам, – пожалуйста, убейте меня…

Грейвз очнулся и резко сел. Закрыл руками лицо. Когда сердце чуть-чуть успокоилось, встал, снял пижаму. Оделся, не зная, зачем. Спустился вниз – портсигар остался в столовой.

Его обычный стул был отодвинут, у ножки сидел Криденс, обхватив колени руками и положив на них голову. Услышав шаги, он встрепенулся.

Давай, – сказал себе Грейвз. – Это шанс. Поговори с ним. Выясни, что происходит, хватит молчать. Ты же видишь, что вам обоим не становится легче. Ты же взрослее, ты можешь взять себя в руки…

Он почувствовал физическую тошноту, к горлу подступил ком. Он закрыл глаза, чтобы не видеть виноватого взгляда.

Я больше не могу брать себя в руки, – подумал он. – Больше не могу. У меня больше нет рук, чтобы держать себя. Я не хочу больше. Пусть всё проваливается. Я не могу это удержать. Пусть всё просто закончится… как-нибудь. Надо просто пойти отыскать Гриндевальда… И если он убьёт меня, то мне будет уже всё равно, что будет дальше. С Англией. С Америкой. С миром. Со мной. С Криденсом.

Ему казалось, этот голос давно звучал в его голове, но он заставлял себя затыкать его. А сейчас он был таким ясным, таким отчётливым, будто кто-то другой говорил ему в уши. Тихо и спокойно. Небо голубое. Море солёное. Я больше так не могу.

Он прошёл мимо столовой, набросил пальто, отпер входную дверь. Не закрывая её за собой, вышел из дома и аппарировал.

========== 03 ==========

Грейвз вдруг понял, зачем люди заводят детей или собак. Раньше он думал: какая странная прихоть – добровольно впускать в свой дом что-то чужое, громкое, требующее внимания и времени. Собаки гавкают, грызут мебель и воняют шерстью. Дети отвратительно громко плачут, разбрасывают еду, портят обои, выносить их можно лишь ради одной цели: для продолжения рода.

Если бы у Грейвза была возможность завести наследника, он бы ограничился только одним ребёнком. В молодости, когда он ещё надеялся, что можно найти какой-нибудь способ, он водил на свидания красивых женщин, перебирая их, как запонки для званого вечера: может быть, рыженькая… или брюнетка. Или блондинка? Все блондинки казались хорошенькими. Синеглазая?.. С пухлыми губами?.. Нет, не потому, что он собирался найти этим губам определённое применение – боже упаси, ей потом целовать сына. Просто потому что пухлые губы чудесно выглядят. Он смотрел на возможных избранниц внимательно, изучая черты лица, они розовели и улыбались, думая, что он безумно влюблён. А он представлял: понравится ли ему, если у мальчика будут эти глаза или нос такой формы?.. Если он будет похож на мать?.. Грейвз был достаточно либерален, чтобы позволить сыну не быть своей точной копией.

Если бы магия могла создавать жизнь…

Если бы существовал ритуал, пусть даже сложный, опасный, требующий сил и времени… Но даже Тёмные искусства, позволяющие воздвигнуть голема из чужой плоти, не способны были вдохнуть в него душу. Существовал лишь один долгий и трудный ритуал, и как назло, именно он был совершенно недоступен Грейвзу. Он длился девять месяцев, начинался с оргазма и назывался беременностью.

Если бы у него был наследник…

Если бы только был самый главный человек в его жизни.

Это был бы серьёзный, спокойный, очень понятливый мальчик, с хорошими манерами, ясными глазами и правильной речью. Как только мать или няни справились бы с его обучением естественным вещам – стоять на ногах, сидеть за столом, разговаривать – Грейвз отдал бы все силы, чтобы сделать из него человека. Он бы поощрял мальчика иметь собственное мнение и уметь внятно излагать его. Он бы научил его вести долгие споры. Он занимался бы его всесторонним образованием. Он бывал бы с ним в театре и опере, он учил бы его понимать живопись, литературу и музыку. Он был бы с ним и ласков, и строг. Прощал бы мелкие шалости, обращал бы внимание лишь на серьёзные проступки. Каждый из них разбирал бы детально, доискиваясь до сути: почему ты так сделал? Нет, это не было бы холодным допросом или экзаменом, где есть лишь один верный ответ. Нет, он не стыдил бы его, не пытался бы бездумно подчинить своей воле. Грейвз сидел бы с ним рядом и спокойно и мягко спрашивал, обнимая за плечи: почему? Не бойся. Ты можешь мне рассказать.

Он бы терпеливо рассказывал о том, как устроена жизнь и что принято делать среди людей, а что считается некрасивым поступком. И почему. Сотни, тысячи «почему» и «потому что». Грейвз бы даже позволил ему проявлять бунтарство. В разумных пределах, конечно же, но позволил бы. Он бы выстроил их отношения так, что для мальчика худшим наказанием были бы нахмуренные брови отца. Он, конечно, прощал бы его, потому что любил бы больше всего на свете. Гордился бы им. Хвалил бы за каждый успех.

А мальчик?.. Конечно, любил бы его в ответ.

Грейвз вдруг понял, зачем люди заводят детей и собак.

Чтобы кто-то любил тебя.

Чтобы ты возвращался к тем, кто тебя ждёт. Чтобы кто-то ждал. Чтобы бессловесная тварь или едва вставшее на ноги существо бежали к тебе, услышав твои шаги, и радовались тому, что ты вернулся. Чтобы можно было потрепать кого-то по голове и получить в ответ сияющий взгляд. Чтобы кто-то хотел тебя рядом.

В прежней жизни, когда Грейвз возвращался в аврорат после очередной поездки или пары дней в госпитале, его всегда встречали сдержанные улыбки и опущенные глаза. Он проходил коридорами, слыша за спиной шепотки и радостное оживление. Нет, дела без него не вставали, и работа кипела в его отсутствие, но он вносил в рутину что-то такое, что заставляло всех подтягиваться и держать голову выше.

Он чувствовал направленные на себя взгляды десятков людей. Взгляды, полные надежды, восхищения, уважения, обожания. По отделам ползали слухи, что кто-то был в него тайно влюблён. Кто-то из мужчин, кто-то из женщин. В середине февраля он получал дюжину-другую анонимных валентинок с пылкими или невинными признаниями, но всегда считал это забавной шуткой или безобидной попыткой польстить. На Рождество над его дверью кто-то обязательно наколдовывал омелу, и мимо кабинета, стуча каблучками, начинали носиться девушки – быстро и часто, как подземные поезда не-магов. Ни в один другой день у них не находилось столько срочных и важных дел, которые требовали шастать туда-сюда мимо кабинета Грейвза.

Он находил это трогательным. Раз в полчаса изобретал предлог, чтобы выйти из кабинета – и тут же кто-то тормозил рядом, чтобы задать бестолковый вопрос, вроде «Простите, который час, сэр?..» или «Я ищу Анну из отдела артефактов, вы не видели её, сэр?..» – а потом совершенно случайно поднять глаза, натурально вспыхнуть и хихикнуть – «Ой, омела…» Грейвз тоже смотрел на омелу, удивлялся, говорил «Да, в самом деле». Сдержанно вздыхал, мол, ничего не поделаешь. Целовал пунцовую девушку в щёку, говорил «Половина двенадцатого, мисс Абердин. Не задерживайтесь сегодня. Весёлого Рождества» или «Она была у меня пятнадцать минут назад, мисс Черриблум, ищите её на сто пятом, в отделе испытаний. Весёлого Рождества и привет вашей матушке».

Иногда встречи под омелой были совершенно случайными. Как, например, с Квини Голдштейн, которую Грейвз пристроил снабжать департамент кофе (а ещё после окончания рабочего дня она пекла фантастические яблочные пироги, ради которых многие оставались сверхурочно. Персиваль считал это своей гениальной идеей, хотя сам яблочные пироги не ел и сверхурочно задерживался совершенно добровольно). Мисс Голдштейн флиртовала со всеми сразу, включая и его самого – хотя Грейвз подозревал, что это был не столько флирт, сколько детская живость характера. Она чуть не окатила его кофе, столкнувшись с ним в коридоре, улыбнулась так, что ямочки зажглись на щеках, увидела омелу, сказала «Ой!», хихикнула, сказала «Простите», поцеловала в уголок губ и упорхнула, звеня чашками и золотыми кудрями. Грейвз задумался на мгновение, вспоминая, куда вообще шёл, улыбнулся сам себе и сунул руки в карманы.

Очень забавно вышло с Абернети, который тогда только стал главой Отдела регистрации. Грейвз запросил у него список сломанных и объявленных потерянными палочек (каждый, утративший палочку по любой причине, обязан был сообщить об этом в семидневный срок), поскольку как раз сидел над расследованием, где грозилось всплыть то ли их подпольное изготовление, то ли кустарная реставрация. Они столкнулись в дверях кабинета. Абернети смутился ещё до того, как Грейвз понял, что происходит. Машинально стрельнул глазами наверх, поправил галстук, выпрямился, покраснел и протянул деревянную ладонь:

– Счастливого Рождества, сэр.

Грейвз пожал ему руку, глядя на него очень серьёзно, дёрнул к себе, так что парень едва не врезался ему носом в грудь, поцеловал в щёку и негромко сказал на ухо:

– Нельзя нарушать рождественские традиции, Грегори.

Чуть не добавил «мой дорогой», но вовремя остановился. Абернети покраснел так, что Грейвз едва не пожалел о своей шалости.

– Да, сэр, – сипло и твёрдо сказал он. – Вы правы, сэр. Нельзя, сэр.

Развернувшись на каблуках, он шагнул в стену, поправился, очень ровно и очень спокойно, прямо подняв голову, дошёл до угла и повернул. Грейвз прислушался, готовясь прийти на помощь, если тот, скрывшись с глаз начальства, упадёт в обморок. Но у Абернети выдержка была что надо. Через пять минут он вернулся, с каменным лицом и пьяными глазами, отдал запрошенный список и извинился за забывчивость. Грейвз посмотрел на него и передумал извиняться за поцелуй – кажется, парень получил свой самый лучший внезапный подарок на Рождество.

Грейвз всегда возвращался в аврорат с радостью. Его там ждали. Он замечал, как вспыхивали глаза у людей, когда он сдержанно говорил: хорошая работа, молодец. Он видел улыбки – радостные, гордые, смущённые.

Он вдруг понял, как он по ним скучает. По этим лицам и рутинной работе. По сотням нитей, которые он держал в руках, по ощущению своей незаменимости. Даже по Серафине.

Она сейчас там одна. Она спасла ему жизнь и осталась там наедине с этой чудовищной махиной, нечеловеческими усилиями наводя порядок в стране. Как же ей должно было быть тяжело.

Он обязан вернуться. Ради неё, ради всех этих людей, ради того, чтобы не дать Гриндевальду сломать себя. Пойти мстить и сложить голову? Погибнуть так глупо, потому что расклеился, потому что тебе снятся дурные сны, потому что устал?..

Ну уж нет, Персиваль Грейвз. Кто угодно может сломаться, но только не ты.

Ты сорвался. Да, будь честен с собой – ты сорвался. Начал думать лишь о себе. Ты привык получать то, что хочешь, а когда не удалось – устроил безобразную сцену. Сбежал. Нет, Персиваль, это тебя недостойно. Не можешь взять себя в руки – возьми себя в зубы. Как щенка, за загривок. Встряхнись. Начни постоянно встречаться с Эйвери, помирись с Криденсом.

О чём ты думал, когда оставлял его одного?.. Даже не сказал, что вернёшься. А если он испугается, что ты его бросил? А если вернёшься и увидишь, что вместо Гленгори – одни руины?

Грейвз бродил по ночному Лондону, не глядя, куда идёт, возвращаясь в памяти к прежним счастливым дням. Напоминая себе – ради чего ему был отпущен второй шанс. Не ради того, чтобы свихнуться в шотландской глуши – а ради того, чтобы зализать раны, набраться сил и вернуть себе свою жизнь. Свой дом. Своё место в мире.

Отчаяние отступало, когда он думал: ты ещё жив. Ещё не всё потеряно, Персиваль. Ты жив. Ты на свободе. Ты ещё всем покажешь.

Он вернулся домой, когда уже было светло, а ноги гудели. На пороге лежал пухлый почтовый конверт из коричневой бумаги, обвязанный бечёвкой. Там стояло его имя, марки были американскими. Обратный адрес не значился. На конверте Грейвз не нашёл никаких чар, внутри не чувствовалось никакой магии. Он почувствовал слабое любопытство, но слишком устал от бессонной ночи и решил разобраться с письмом чуть позже.

– Криденс здесь? – спросил он у Финли, передавая ему пальто.

– Ночью был у себя в комнате, – сказал эльф, тревожно оглядывая Грейвза. – Что-то случилось, сэр?.. Кто-то умер?..

– Нет, – вздохнул Грейвз и потёр покрасневшие глаза. – Пока никто не умер. А если ты сделаешь мне кофе, то и не умрёт. Я буду в гостиной. Если Криденс спросит – скажи, что я вернулся.

Повезло – и дом, и город остались на месте. Криденс не запаниковал, оставшись один. Но второй раз, Персиваль, на это не рассчитывай…

Грейвз взмахом разжёг камин, чтобы было уютнее, потёр проступившую к утру щетину на подбородке. Пальцы неприятно кололо, но он решил, что сначала следует немного прийти в себя, а потом уже заняться ежедневными процедурами. Сел в кресло, пристроил ноги возле каминной решётки. Положил конверт на колени, развязал бечёвку, пришлёпнутую красным сургучом.

– Кофе, сэр, – Финли возник рядом с креслом. Ногой ближе подвинул столик, опустил на него поднос. Из дымящегося кофейника поднимался густой и бодрящий запах. – Добавить вам сахар?.. или сливки?..

– Ничего не надо, спасибо, – Грейвз не глядя взял чашку. Почувствовал ещё один запах, посмотрел на поднос внимательнее. На отдельном блюдце горкой лежали свежие миндальные меренги – идеальной формы, с идеальным хвостиком, такого нежного кремового оттенка, что от одного взгляда на них рот наполнялся слюной.

– Простите, сэр, – смущённо сказал эльф, опуская уши. – Я заметил, что… они вам нравятся…

– Финли… – вздохнул Грейвз, не зная, что на это сказать.

– Я просто… – тот отступил на шаг, спрятал руки за спину, – вы хороший хозяин, сэр. Н-нне…

– Что, Финли?..

– Не грустите, – пискнул тот и пропал, покраснев до кончиков ушей.

Грейвз поставил обратно чашку кофе, чтобы от чувств не пролить на себя, посидел, сцепив пальцы и глядя в огонь. Нежданная забота эльфа ударила его словно ножом, от нее было тепло и больно – точь-в-точь как если бы горячая кровь из собственной раны заливала ему руки. Спать расхотелось.

Грейвз взял одну меренгу, задумался, очнулся только когда она начала подтаивать от тепла рук и липнуть к пальцам. Сосредоточенно съел – тонкая нежная скорлупа снаружи, мягко и сладко внутри. Запил густым чёрным кофе, вспомнил наконец про конверт.

Мистер Г.!

Я очень рада, что вы устроились в Англии. Я не передать как рада, что вы в безопасности. Вас здесь всем не хватает, и если бы я передавала вам привет от каждого, кто думает о вас, список был бы на два листа в четыре колонки. Н. рассказал, что вы заботитесь о К. Пожалуйста, не будьте к мальчику слишком строги – он столько пережил, не требуйте от него слишком многого.

По вашей просьбе я подняла материалы расследования гибели М. Л. Б. Предмет, о котором вы упоминали, не стоит вашего внимания, это сломанная игрушка. Но мы с сестрой навестили несколько приютов и отыскали девочку. Теперь она живёт с приёмным отцом, очень хорошим человеком, которому можно полностью доверять. Пожалуйста, расскажите К., что ему не о чем беспокоиться. Мы часто навещаем её. М. передаёт ему приветы и поцелуи.

P. S. Я никогда не верила, что почта не-магов однажды сможет нам пригодиться. Вы опять оказались правы.

P. P. S. Вы правы и в том, о чём я не могу рассказать в письме. Мы справляемся, но без вас это бег на одном месте.

Берегите себя и мальчика.

Т. Г.

В конверт было вложено несколько фотографий. Обычных, не волшебных фотографий, на которых люди не двигались. Модести, прилично одетая, с нарядными лентами в косах, стояла рядом с весёлым полным мужчиной в пекарском фартуке. За их спинами виднелась витрина булочной, над которой шла вывеска: «КОВАЛЬСКИ». Модести гордо улыбалась во все зубы и держала в руках поднос с горкой выпечки.

Грейвз перебрал фотографии. Девочка, которую он помнил смутно – белёсые, почти невидимые брови, хмурые глаза, сжатый рот, мышиное платье – сейчас казалась маленьким дерзким огоньком. Наверное, ей было там весело – возиться на кухне, объедаться пирожными и вообще вести нормальную детскую жизнь.

Криденс будет рад…

Грейвз съел ещё одну меренгу и стряхнул крошки с брюк. Налил ещё одну чашку кофе. Часы тикали, неумолимо приближая время завтрака. Грейвз думал, как начать разговор – и как вообще повести себя после того, как они по очереди отпихивали друг друга. То Криденс вдруг оскорбился на что-то, когда Персиваль поздно вернулся от Малфоя. То Персиваль сам вчера не нашёл в себе сил сесть рядом с ним, хотя тот явно звал, как умел.

Нет, это следовало прекратить. Справился же он один раз, растормошив мальчишку – справится снова. Но хорошие новости ещё следовало заслужить.

Он кинул конверт в огонь, оставил письмо с фотографиями в столовой. Умылся, привёл себя в порядок, переоделся. Когда он спустился к завтраку в пять минут десятого, Криденс сидел над тарелкой с горячим омлетом, сгорбившись и сжав плечи.

– Доброе утро, – Грейвз, проходя мимо, скользнул ладонью по напряжённым плечам. – Выпрямись, пожалуйста.

– Доброе утро, сэр, – быстро выдохнул тот, настороженно следя за тем, как Грейвз усаживается напротив.

– Игра в молчанку закончена? – спросил Грейвз, разворачивая на коленях салфетку, и чуть-чуть улыбнулся.

– Ночью вы где-то были, – с горьким упрёком сказал Криденс.

– Да. Извини, что не предупредил. И спасибо, что дождался меня, – спокойно сказал Грейвз, глядя на него прямо. Тот опустил глаза.

– Вы… говорили, что не уйдёте от меня, – негромко сказал он.

– Я просто гулял. Мне надо было подумать.

– О чём вы думали?.. – спросил Криденс, взявшись за вилку.

– О том, что я собираюсь делать дальше, – ответил тот, посыпая омлет белым перцем. – У меня есть несколько новостей. Я бы рассказал о них раньше, но мне показалось, что тебе это не интересно.

– Мне… интересно, – сказал Криденс, угрюмо и виновато одновременно.

– Это было совсем незаметно, – спокойно сказал Грейвз. – Послушай, мой мальчик. Последние несколько дней мы оба вели себя, как два дурака. Так не должно быть. Я хочу договориться с тобой.

– О чём?.. – после паузы спросил тот.

– Говори мне о том, что с тобой происходит, – попросил Грейвз. – Если тебе грустно, если тебе обидно, если ты злишься – ты можешь об этом сказать.

Криденс вздохнул, хмурясь на него исподлобья.

– Мне не нравится быть с тобой в ссоре, – сказал Грейвз. Омлет был воздушным и таял на языке, так что Грейвз съел почти четверть, прежде чем продолжил: – Мы ничего не добьёмся, если ты будешь на меня дуться и молчать, как рыба. Лучше приходи ко мне и рассказывай, что тебя тревожит.

– Мне было грустно без вас, – тихо сказал тот.

– Мне тоже без тебя было очень грустно, – сказал Грейвз. Криденс недоверчиво вскинул глаза. – Представь себе, как это глупо – сидеть и грустить в разных углах дома, когда можно встретиться и поговорить.

– Я… я не знаю, как сказать, – прошептал Криденс, опустив голову, и медленно покраснел.

– Если ты не знаешь, как сказать – я не знаю, что тебе ответить, – Грейвз пожал плечами. – Если тебе так будет проще – попробуй поговорить с Ньютоном…

– Нет, – Криденс дёрнулся. – Это… не проще. Я…

У него снова появилось то выражение мучительной беспомощности, которое тянуло Грейвза за самое сердце.

– Я никуда не денусь, – сказал он, стараясь не поддаваться жалости. – Подумай об этом завтра… послезавтра. Через неделю. Однажды у тебя появятся нужные слова, тогда ты придёшь ко мне, и мы поговорим.

Криденс глубоко вздохнул, утёр повлажневшие глаза запястьем.

– Рассказать тебе новости?.. – спросил Грейвз, чтобы отвлечь его от терзаний.

– Да, сэр, – сказал тот, снова принимаясь за омлет.

– Я нашёл работу. Два или три дня в неделю я буду отсутствовать по три-четыре часа. Ньютон не сможет приходить к тебе каждый раз, так что тебе придётся оставаться одному. Я могу рассчитывать, что ты с этим справишься?.. – Грейвз внимательно посмотрел на него.