Текст книги "Пастырь пустыни"

Автор книги: Макс Брэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

3. Слезы в ее глазах

Женщины? Ингрэм и не догадывался, что их так много в городе, в той его части, которая была отделена от мексиканских районов небольшой речушкой. Они заполнили больше половины передних скамеек в церкви, шептались и жужжали, а потом дружно принялись разглядывать священника с настойчивым любопытством, пока у него не возникло ощущение, что они не слышат ни слова.

Тогда он отвел от них взгляд и обратил всю силу своей небольшой речи в адрес дюжины мужчины, которые расположились на скамьях как можно дальше, прячась в затененных углах.

Они-то как раз слушали, и, судя по всему, им не казались убедительными рассуждения о мире. Мужчины то и дело обменивались мрачными взглядами. Пару раз преподобному Реджинальду Ингрэму показалось, что он видел слабую улыбку. Впрочем, он не мог сказать это с уверенностью. Он знал только, что церковь вдруг стала очень маленькой и что солнце нагревает ее с ужасающей силой. Было жарко, очень жарко; и священник отчаянно желал, чтобы через приоткрытое окно залетел прохладный ветерок и принес ему облегчение.

Увы, даже в таком маленьком чуде ему было отказано, и Ингрэм яростно сосредоточил свое внимание на проповеди – пробиваясь сквозь нее, как он часто делал на футбольном поле. Поверхность футбольного поля, однако, удобно расчерчена белыми линиями. Церковь – совсем другое дело. Ты можешь стоять у штанги, а в следующий момент вынужден бороться за право остаться в игре.

Однако юный священник прокладывал свои параллели. Желтый жучок и пестрый маленький вьюрок стали метафорой каждый по отдельности. Безжалостный ястреб не был упомянут вообще. И постепенно Реджинальд с уверенностью нарисовал свою картину, которую себе представлял: мир на земле и добрая воля, присущая всем живущим на ней людям. Ингрэм решил, что немного сплотил свою аудиторию. Что касается неучей на задних рядах – пусть себе поднимаются и пробираются бочком, скрипя туфлями, к выходу. Ни одна из женских головок не повернулась, чтобы посмотреть им вслед. Напротив, все они отчаянно внимали священнику. Среди них были и коричневые лица – несомненно англо-саксонского происхождения, несмотря на их цвет. И глаза, по контрасту, были до странности синими и яркими. Священнику начало казаться, что никогда прежде не видел он такое множество умных женщин в одном месте. Потому что, если хотите знать правду, мистер Ингрэм смотрел на противоположный пол сверху вниз. Женщины редко волновали его. Ни с одной женщиной не поговоришь о футболе, и лишь единицы могут рассуждать о религии с истинной убежденностью.

Священник закончил свою проповедь, и орган разразился пронзительным стоном, протестуя органисту, который поторопился обозначить музыкой окончание службы. Однако небольшая толпа не разошлась, и Ингрэм, сойдя с амвона, был мягко окутан волнами из тонкой кисеи органди и батиста, принесшими с собой свежий и бодрящий запах прачечной.

Леди представились; он серьезно и с важным видом выслушал их имена. Если уж ему придется работать с таким материалом, как этот, то следует любыми средствами как можно быстрее узнать его.

Как оказалось, женщины получили удовольствие от его проповеди. Ах, они получили большое удовольствие! Все, что говорил преподобный, было так верно! Если бы люди только остановились и подумали! Как хорошо он понял пустыню и их проблемы!.. Кто-то пригласил Ингрэма к себе домой на ланч. Затем предложения посыпались одно за другим.

Невысокая девушка со светлыми, почти белыми волосами и очень голубыми глазами оттеснила остальных, казалось, одним только жестом и, улыбаясь, встала прямо перед священником.

– Они не имеют на вас прав, – сказала она. – Моя бедная матушка не смогла прийти на службу, и она хотела, чтобы я запомнила каждое ваше слово. Как будто моя глупая голова на это способна! Поэтому вы просто обязаны пойти на ланч к нам домой… Отойди, Шарлотта! Не глупи! Конечно, мистер Ингрэм пойдет со мной!

И остальные приняли как должное, что мистер Ингрэм, разумеется, пойдет с этим существом с белыми волосами и невероятно голубыми глазами. Они сдались. А девушка увела Реджинальда из церкви.

У священника и в самом деле возникло четкое ощущение, что его увели. Приложив небольшое усилие, он вспомнил ее имя; оно было довольно необычное. Ее звали Астрид Васа.

Когда они вышли из церкви, к ним приблизился высокий мужчина, сдавленный тесным костюмом, явно купленным в магазине готового платья, и почти задушенный своим галстуком. Ухмылка на его красном лице явно адресовалась девушке.

– Иди сюда, Рыжий, – сказала она. – Мистер Ингрэм, это Рыжий Моффет. Рыжий, это мистер Ингрэм. Ну, ты знаешь – он работает в церкви и все такое. Правильно, мистер Ингрэм?

Задавая этот детский вопрос, девушка подняла на Реджинальда глаза и заслонила Рыжего Моффета изящным зонтиком от солнца, который она крутила на плече своей маленькой ручкой. Ингрэм хотел было насупить брови, но не удержался от улыбки, отчего исполнился еще большей решимости нахмуриться. Но его улыбка стала только шире.

– Рыжий работает на руднике, или что-то в этом роде, – объяснила Астрид Васа, пожимая плечиком в сторону мистера Моффета.

– Я владею рудником, – сказал Рыжий. – Это совсем другое.

Конечно, он был оскорблен. У Ингрэма возникло смутное ощущение, что мистер Моффет был очень оскорблен. Что касается его самого, Реджинальд задумался, как ему следует относиться к человеку, застрелившему основателя церкви, которой он теперь руководил. Но ведь сказано в Писании: подставь свою вторую щеку. Ингрэм, стиснув зубы, сосредоточился на этой мысли.

Они подошли к маленькому неокрашенному дому, окруженному частоколом. Впрочем, в Биллмэне очень мало домов было окрашено.

– Не знаю, стоит ли мне входить, – угрюмо сказал Моффет.

– Лучше пойдем, – сказала Астрид. – На обед у нас парочка отличных петухов – таких ты еще не пробовал.

– Я вообще-то занят, – сказал Рыжий, помрачнев еще больше. – Пока!

И он побрел вниз по улице, неуклюже переставляя ноги. Его походка напомнила Ингрэму одного нападающего из футбольной команды в колледже – этот парень невероятно искусно уходил на поле из-под удара и мастерски проводил интерференцию. С этого момента Ингрэм всерьез заинтересовался Рыжим Моффетом.

– Он не в духе, – поведала Астрид. – Он всегда хочет быть в центре внимания, с тех пор как купил этот дурацкий рудник. Входите!

Решетчатая дверь, пронзительно скрипнув, открылась. Перед ними стоял дородный мужчина в одной рубашке.

– Привет. А где Рыжий? – спросил он веселым голосом.

– Пап, это мистер Ингрэм, священник, я его только что уговорила…

– Привет, Ингрэм! Рад вас видеть. А где Рыжий, малышка?

– Не знаю. Он был не в духе и свалил. Что я могла сделать? Опять напридумывал себе…

– Ты, маленькая простофиля, – с грубоватой лаской сказал мистер Васа, – вот увидишь, однажды он ускользнет у тебя между пальцев.

– Пап, о чем ты говоришь! – воскликнула Астрид, сильно покраснев.

Родитель перевел взгляд на ее спутника и крякнул.

– Хм… – сказал он. – Значит, вот так.

– «Значит вот» как? – свирепо спросила Астрид.

– Да так. Заходи, садись, дай ногам отдохнуть. Послушай… ну не дурочка ли, а? Вытирать ноги о такого парня, как Рыжий… Знаешь Рыжего?

– Я редко с ним встречался, – осторожно сказал Ингрэм.

– Правда? Ну, нормальный парень. Иногда, правда, бывает зол. Да, зол, словно сам дьявол. Но честный. Ужасно честный. Знаешь, этот паренек купил шахту стоимостью в полмиллиона долларов там, в Сан-Хоакине. А глядя на него не подумаешь, да? Но я ее видел. Прямо слюнки текут. Бог знает, насколько глубоко уходит жила! Может, сотню лет будет приносить в год по сто тысяч, кто знает… А тут наша Асти – такой джентльмен у нее, можно сказать, в кармане, а она плюет на него через плечо. Дают – бери… Сестренка, ты точно простофиля, вот и все!

– Папа! – воскликнула Астрид, разделив слово на две части, каждая из которых несла в себе бездну смысла. – Ты ведь знаешь, что разговариваешь со священником – и сквернословишь, и говоришь глупости о Рыжем Моффете! Кто сказал, что он у меня в кармане? Кто вообще захочет иметь его в кармане? Уж точно не я. И зачем ты говоришь все это человеку, который здесь совершенный новичок?

– Ой, не заводись – все равно не получится подколоть меня, глупышка, – ухмыльнулся ее отец. – Кроме того, может быть, Ингрэм не собирается долго оставаться здесь в новичках. Что скажешь?

Эта бесхитростная прямота привела Ингрэма в замешательство. Не найдя, что ответить, он выдавил из себя улыбку, которую можно было истолковать по-разному. Астрид удалилась, чтобы скрыть румянец и вернуть своему лицу прежнюю бледность.

– Хорошая малышка, – произнес мистер Васа, – но легкомысленная. Чертовски легкомысленная! Хотя, если уж на то пошло, эти края сплошь состоят из легкомыслия и случайностей. Биллмэн сам случайность, знаете?

– Случайность? – вежливо переспросил Ингрэм.

– Конечно. Вы знаете, как он возник?

– Возник?

– Ну, конечно. Город должен возникнуть, разве нет? А, ну да, вы же только что прибыли из старых Штатов, где город пускает корни в такое глубокое прошлое, что о нем остаются лишь легенды, которые являются совершенной ложью. Нет, здесь все совсем не так. Мы еще не много царапин наскребли на пустыне, но все они – сплошь новые. Взять хотя бы Биллмэн. Старина Айк Биллмэн отправился к Сан-Хоакинской гряде, когда здесь начали открывать рудники. Тащил за собой обоз из фургонов, груженных разным товаром, который собирался продавать вдесятеро дороже, чем купил, старый негодяй! Но он здесь задержался. Сломал колесо фургона. Пока чинил, ребята толпами повалили по дороге, ведущей к Сан-Хоакину с одной стороны, и к Сьерра-Негра – с другой. Им нужна была еда и прочие мелочи, да так сильно, что цена не имела значения. Ну Айк и выудил свое барахло, и продал его здесь так выгодно, как мог бы продать, если бы пошел туда, в горы. Затем он построил себе здесь хибару, и привез еще больше барахла – не на рудники, а сюда. Другие парни последовали хорошему примеру. А потом некоторые из нас заинтересовались обоими местами – Сан-Хоакином и Сьерра-Негра, – так что мы поселились на этом перевале. Понимаешь? Так возник Биллмэн – благодаря простой случайности.

– Значит, вы тоже владеете рудником? – спросил Ингрэм, из вежливости стараясь проявить интерес к разговору.

В этот момент вернулась Астрид. Она внимательно изучила свою улыбку перед зеркалом и удовлетворилась результатом.

– Конечно, я владелец рудника. В смысле, у меня доли в двух рудниках. Вообще-то я был кузнецом, когда пришел сюда, чтобы…

– Пап, – перебила его Астрид. – По-моему, ни к чему вспоминать эту старую семейную историю. Уверена, мистеру Ингрэму неинтересно.

– Почему? – спросил Васа. – Разве это зазорно – быть кузнецом? Я никогда не сидел в тюрьме… дольше, чем одну ночь. Мне нечего стыдиться. Это крайне почтенное занятие, Ингрэм, кузнечное дело. Деньги, которые я на нем сделал, были честными. А эта игра с рудниками – просто удача! Я купил пару акций. И обе попали прямо в яблочко. Вот так-то! Теперь я разбогател. Могу продать их сейчас за сотню тысяч. А может, и больше. Неплохо, а? Но знаешь, я точно также был счастлив, когда колотил по железу, холодному и горячему. Есть вещи, для которых ты просто создан. Удача не сделает тебя счастливым, Ингрэм. Рудники мне всегда были до лампочки. Но зато я могу подковать лошадь так, что у тебя глаза на лоб полезут от удивления. Приходи как-нибудь посмотреть, как я работаю. Я до сих иногда заглядываю в свою старую мастерскую на пару часов – просто чтобы не терять форму.

Миссис Васа, настолько же маленькая, насколько огромен был ее муж, уже постаревшая, но выглядевшая по-прежнему неплохо, встала в дверях. Видимо, она оторвалась от работы на кухне и сейчас вытирала руки о передник, чтобы поприветствовать священника.

– Асти говорит, что проповедь была просто замечательная. Уверена, так оно и было, – сказала миссис Васа. – Входите же и перекусите с нами. Чрезвычайно рада, что вы пришли, мистер Ингрэм! Я была слишком занята, чтобы пойти сегодня в церковь. Знаете, церковь слегка внове для Биллмэна. Нужно время, чтобы привыкнуть ходить туда. Но мои дармоеды ужасно правильные; они почти никогда не пропускают воскресную проповедь. Я считаю, что ходить в церковь – это полезно. Успокаивает душу и утихомиривает. Как вы думаете, вам понравится Биллмэн, мистер Ингрэм?

Все это было выплеснуто без видимых усилий, пока все подходили к столу и рассаживались. Ингрэм мог бы попытаться быстро ответить на последний вопрос, но в этом доме не было нужды отвечать на вопросы. Вклиниться между главой дома и его женой было невозможно.

Потом была музыка. Ингрэм остался до ужина – и слушал в восхищении.

– Асти поет как птичка; будь я проклят, если это не так! – сказал отец девушки.

И это была истинная правда. Астрид аккомпанировала себе на пианино. Так же легко, как речь слетала с губ миссис Васа, так и песня лилась из уст ее дочери под чарующие звуки музыки.

– Тащил это проклятое пианино из самого Перевала Команчей, – сообщил Васа. – И никогда не жалел заплаченных денег, будь я проклят. Ну не здорово ли иметь девчонку, которая так поет? Ей следовало бы пойти на сцену, где ее пением наслаждались бы тысячи. Нет, честно, ей стоит петь на сцене! Но она никогда туда не попадет.

– Почему ты так говоришь, отец? – спросила миссис Васа.

– Потому что ее карьера уже спланирована и лежит перед ней здесь, в Биллмэне, – сказал глава дома.

– Карьера? – переспросила Астрид. – Что за карьера?

– Хм! – сказал бывший кузнец. – Разбивать сердца или по крайней мере пытаться!

– Папа, ты просто… – воскликнула Астрид.

– Из-за тебя бедная девочка может… – начала миссис Васа.

– А, замолчите! – сказал Васа. – Ингрэм узнает о тебе довольно быстро, Асти, если уже не узнал. Вот что я тебе скажу, Ингрэм. Если бы этой девочке не досталось при рождении такое смазливое личико, она могла бы добиться чего-нибудь в жизни. Но ее испортили восхищенные взгляды, которых она получает предостаточно. Сердце у нее доброе. Но зеркало постоянно твердит ей, что она Клеопатра.

– Надеюсь, вы не обращаете внимания на то, как он отзывается о своей плоти и крови, – обратилась миссис Васа к гостю.

Ингрэм улыбнулся – не без усилия.

– Запевай, дочурка, – скомандовал Васа. – Давай запевай, будь добра, и прекрати трясти передо мной своей головой. Меня уже не изменишь. Я слишком стар, чтобы меняться. Принимай меня таким, какой я есть – или иди прочь. Вот мой девиз. Может быть, на меня наложил отпечаток мой тяжелый молот, но, думаю, я сделан из правильного железа. Иди и спой, будь добра! Спой мне что-нибудь старенькое, что не требует излишней серьезности. «Анни Лори» – это как раз по мне. Что-нибудь милое и грустное. Или «Бен Болт». Будь я проклят, если это не шикарная песня, мистер Ингрэм. Что скажешь? «Бен Болт», малышка! И спой ее как следует, чтобы душу защипало!

Им был спет «Бен Болт», и потом «Анни Лори».

А потом мистер Васа заснул в кресле и захрапел. А миссис Васа объявила, что пойдет и приляжет на минутку. Какой теплый вечер! Мистер Ингрэм с готовностью извинил ее. Они с Астрид уселись в тени дома.

– Уверена, вы считаете нас ужасными людьми, – печально сказала Астрид, – из-за того, как ведет себя папа.

– Нет, – серьезно ответил Ингрэм. – Я совсем так не считаю. Он мне нравится. Он не притворяется. Он искренний. Знаете, по правде говоря, он мне ужасно понравился.

Было приятно смотреть, как засветилось ее лицо. Улыбка девушки была такой же, как ее пение – она несла в себе очарование, не передаваемое словами. Как такой прекрасный цветок мог вырасти на такой каменистой почве, подумал Ингрэм. А еще он высоко оценил основы этой культуры, в которой с такой легкостью сочетается великое и простое, сложное и безыскусное.

– Он считает, что мне нужно пойти на сцену, – сказала Астрид. – Но я никогда туда не попаду. Нет, мне придется остаться здесь, в пустыне.

– А вы хотите уехать?

– Не знаю, – сказала она. – Только… мне здесь так одиноко.

Девушка подняла на него печальные глаза.

– Бедное дитя! – Ингрэм был тронут. – Неужели вам одиноко?

Он придвинулся к ней чуть ближе, готовый утешить ее с искренней сердечностью.

– Ах, одиноко, одиноко! – вздохнула Астрид, продолжая глядеть на него страдающими глазами. – Знаете… нет, вы не захотите, чтобы я вам говорила…

– Почему же, захочу, – сказал вежливый священник.

– Вы знаете так много, и вы такой мудрый, и умный, – сказала Астрид. – Вы будете смеяться надо мной!

– Я совсем не такой, как вы говорите. И я не буду смеяться.

– Правда не будете?

– Нет.

– Ну, понимаете… конечно, у меня здесь много знакомых. Но хотя тут есть с кем поболтать – нет, вы, наверное, меня не поймете – здесь не с кем поговорить по душам.

– Бедное дитя! – сказал мистер Ингрэм. Ему показалось, что он уже говорил эти слова, но в них была такая правда, что он не смог удержаться от повтора. – Бедное дитя, конечно, я понимаю!

– Так было, пока вы не приехали, мистер Ингрэм. И я правда думаю, что с вами я смогу поговорить по душам!

– Сможете, моя дорогая! Конечно, сможете – в любое время, когда пожелаете.

– И вы не будете надо мной смеяться?

– Разумеется, нет.

– А когда вы устанете от меня, вы просто отошлете меня?

– Посмотрим, – сказал он дипломатично.

– О, вы сможете понять! – воскликнула Астрид. – Остальные – они просто думают, что я сама беспечность. Они и не догадываются, мистер Ингрэм, как близко иногда подбираются слезы!

Да, да! Но он может догадаться! Он может увидеть эти слезы прямо сейчас, просто заглянув в ее бездонные глаза.

Священник положил свою большую сильную руку на маленькую ладонь девушки.

Некоторое время они сидели в молчании. Ингрэм ощущал в себе готовность встретиться с миром лицом к лицу. Он чувствовал, что способен переживать и сострадать. И он был уверен, что однажды, когда у него появятся дети, из него получится любящий и нежный отец.

4. Вдруг ни с того ни с сего

Для Ингрэма наступили дни тяжелого труда, поскольку он был занят созданием своего прихода, пытаясь соблюсти интересы различных людей и принимая всевозможные вклады, которые посыпались с потрясающей скоростью, когда он взялся за свою первую общественную работу – учреждение небольшой больницы.

Рудники Сан-Хоакина и Сьерра-Негра бесперебойно поставляли больных; из Биллмэна им обычно приходилось предпринимать длительное путешествие в дилижансе по выжженной равнине до Перевала Команчей, где они могли получить хоть какую-то медицинскую помощь. Ингрэм счел возможным основать в городе нечто большее, чем промежуточную станцию для больных людей. Его идею восприняли с энтузиазмом. Рабочие-мексиканцы быстро налепили глиняных кирпичей на берегу ручья, а беспощадное солнце высушило их до нужной крепости; после этого рабочие умело и ловко возвели стены больницы. В ней было три главные комнаты – изрядного размера, с высокими потолками и толстыми стенами, чтобы солнечный жар не превратил помещение в печку. К созданию внутренней обстановки подошли творчески – после того, как Ингрэм первым показал пример, отдав для больницы свою собственную койку, последовало множество пожертвований. Узнав, что священник добровольно решил спать на полу, некоторые жители проявили равную ему отвагу, лишив себя комфорта и коротая ночи на голых досках. В персонале недостатка не было, поскольку среди тех людей, которые рискнули попытать удачу в золотой лихорадке и лишились всех средств, были и врачи. Они вернулись в свою профессию и тем самым обеспечили больницу компетентным персоналом. Из мексиканок получились отличные медицинские сестры; время от времени им помогали добровольцы из женщин-прихожанок Ингрэма. Что касается средств на зарплату труда сотрудников и на разнообразные расходы, жители Биллмэна с готовностью порылись в своих кошельках; к тому же вскоре в больницу стали поступать отчисления со всех рудников.

Работа над больницей заняла Ингрэма на некоторое время и завоевала ему большое признание со стороны жителей города. Одновременно близилось к завершению строительство другого здания – верный признак того, что старые дни Биллмэна сочтены и цивилизация наконец взяла этот дикий городок в свои руки. Однажды к Ингрэму пришел худой маленький мужчина, такой иссохший и сгорбленный, что казался типичным порождением пустыни, созданным природой, чтобы жить долго безо всякой влаги. Его обтянутая кожей шея торчала из воротничка, окружности которого хватило бы, чтобы с удобством вместить шею великана. Его обувь нельзя было назвать опрятной. И когда он остановил свой меланхоличный взгляд на священнике, тот не сомневался, что визитер является очередным представителем племени бродяжек, докучавших ему время от времени.

И тогда маленький человечек сказал:

– Я шериф Тед Коннорс. Давно решил основать в городе тюрьму, потому что, сдается мне, удобнее места для тюрьмы не найти. Она никогда не будет пустовать. И я хотел бы узнать, как вам удалось заставить здешний народ раскошелиться на благое дело?

Они проговорили целый час, обсуждая всевозможные пути и средства. А уже на следующий день в верхнем слое песка была вырыта неглубокая траншея, ознаменовавшая собой начало строительства тюрьмы. Тюрьма была готова в течение всего лишь нескольких дней. А иссохший маленький шериф побрел из города, переложив свою работу на плечи более молодого, более крупного и более внушительного заместителя Дика Бинни.

– Теперь, когда у нас есть церковь и тюрьма, – сказал мистер Васа, – можно сказать, что Биллмэн как следует захомутали. А?

Ингрэм согласился. Он считал, что нужно подождать лишь несколько недель, пока беззаконие и грубость, имевшие место в городе, пойдут на убыль. Ему представилась возможность лично вкусить это беззаконие. Однажды ночью (накануне в городе открылась больница и в ней разместились первые пациенты, жертвы взрыва в шахте) в лачугу Ингрэма вошли люди в масках и пригласили его пойти с ними.

Они привели священника на главную улицу, которая в этот час была особенно пустынна, а затем вывели из города. Под одиноким деревом неподалеку собралась небольшая толпа. Там же стоял мужчина со связанными за спиной руками; на его шею была накинута веревочная петля; другой конец веревки был переброшен через сук над его головой.

Ингрэм понял, что оказался перед отрядом так называемого «комитета бдительности».

– Это вот Чак Лэйн, – сказал священнику хриплый голос. – Он хочет поговорить с тобой, парень, прежде чем будет повешен. Приступай и заканчивай поскорее. Спать хочется!

– Вы намереваетесь повесить этого человека? – спросил Ингрэм. – Без судебного процесса?

– Уф! – сказал предводитель толпы. – Разве тебя это касается? Послушай-ка, парень, если ты собираешь спорить, можешь поворачиваться и топать домой. Чак украл лошадь, он – подлец, и его за это повесят. Хватит с нас «заимствований» лошадей – в последнее время их было слишком много. И Чак будет примером номер один. Если тебе есть что сказать, скажи это Чаку, ладно?

Ингрэм размышлял недолго. В конце концов он был совершенно беспомощен перед этими вооруженными парнями. Протест не принесет пользы; он просто лишит жертву того душевного покоя, которого она желала.

Когда священник подошел к человеку с петлей на шее, остальные, с неожиданной любезностью, отступили назад, образов широкий круг.

– Все в порядке, ребята, – бодро сказал Чак Лэйн, заметив это движение. – Все, что я собираюсь сказать, может быть услышано и вами, джентльмены.

– Чак, – начал священник, – вы признаете себя виновным в преступлении, в котором вас обвиняют?

– Преступлении? – переспросил Чак. – Если позаимствовать лошадь, когда человек очень спешит, является преступлением – тогда, конечно, я виновен! Слушай, парень, разве за тобой ради этого послали? На самом деле я хочу узнать у тебя кое-что.

– Очень хорошо, – сказал Ингрэм, – если вы принадлежите какой-нибудь церкви…

– В церковь меня приводили однажды, когда я был ребенком, – сказал вор. – Больше она меня не интересовала. Но сейчас, когда я оказался здесь, вдруг ни с того ни с сего мне подумалось, что это подходящий момент выяснить, что там, на другой стороне. Что скажешь, Ингрэм?

– Вы хотите сказать, что находитесь в раздумьях? – спросил Ингрэм.

– Ну да, в раздумьях. Это будет конец – вроде как заснешь и никогда не проснешься? Слушай, ты умный парень. Неважно, что вы там болтаете, когда торчите в церкви, – я хочу, чтобы ты выложил мне сейчас всю правду. Я никому не расскажу, можешь быть уверен.

– Разумеется, будущая жизнь существует, – сказал Ингрэм.

– Можешь доказать?

– Да. У животных есть плоть и разум. У человека есть нечто большее. Он рождается, имея плоть, разум и дух. Плоть и разум умирают, но дух – нетленен.

– Говоришь ты довольно убедительно и уверенно, – заметил Чак Лэйн. – Ты и впрямь так думаешь?

– Да.

– Ага, ладно. Тогда вот что: какие у меня шансы попасть туда без… без…

– Какие у вас шансы на счастье? – мягко спросил священник. – Этого я не могу сказать. Только вы знаете, как жили и что думали.

– А причем тут моя жизнь? – удивился конокрад. – Разве то, что в голове, не важнее?

– Да, – сказал Ингрэм. – Грех скорее порождение ума, чем тела. У вас есть что-нибудь на совести?

– У меня? Ну, немного. Я получал удовольствие, когда мог, как сказал кто-то вперед меня. Однажды ударил ножом джентльмена из Чихуахуа. Но это был честный бой. Он набросился на меня со стулом. Еще я застрелил парня в Буте. Но этот подлец болтал повсюду, что разделается со мной. Так что это тоже не считается. А больше ничего важного не было. Эта история с лошадью – пустяк, я просто торопился. Ну вот, малыш, я выложил свои карты. Куда я попаду?

– Вы молоды, – сказал Ингрэм. – Вам немногим больше тридцати…

– Мне двадцать два.

Священник уставился на него в изумлении. О, какая долгая жизнь отпечаталась на лице молодого человека всего за несколько лет!

Чак, видимо, понял, потому что продолжил:

– Но морщины не появляются раньше сорока, – заметил он, – а к этому времени все может повернуться на сто восемьдесят градусов. Понимаете?

– Вы намеревались начать другую жизнь…

– Я всегда хотел быть фермером, если бы смог увеличить свои капиталы. Намерения у меня были нормальные, да денег не хватало.

– А как вы пытались их заработать?

– Главным образом картами.

– Азартные игры?

– Да.

– Вы честно играли, Чак?

– У меня никогда рука не поднималась мухлевать, – откровенно признался Чак. – Ну, мог спрятать в ладони пару карт. И все. А мне всегда попадались жулики гораздо ловчее, чем я сам. Так что все мои выигрыши улетали в трубу.

Ингрэм помолчал.

– Это навредит мне? – простодушно спросил Чак.

Настал мрачный момент, когда нужно было вынести приговор; Ингрэм ответил медленно:

– У вас в прошлом убийство, воровство и мошенничество. И, возможно, еще что-нибудь подобное.

– Что ж, – сказал Чак, – видимо, двери для меня закрыты?

– Не знаю, – сказал Ингрэм. – Это прежде всего зависит от вашего раскаяния.

– Раскаяния? – переспросил его собеседник. – Ну, я не могу сказать, что сожалею о том, как жил. Я никогда не выстрелил человеку в спину и никогда не обжуливал в карты пьяного или дурака. Я пытался обыграть шулеров, но шулеры всегда обыгрывали меня.

– Это все? – спросил Ингрэм.

– Почти все. Кроме одного – я хотел бы оказаться в команде нормальных парней на той стороне. Я всегда презирал хвастунов, головорезов и подлецов, которыми, должно быть, ад битком набит, Ингрэм. Но ты считаешь, что шансы у меня ничтожно малы, а?

В его голосе явно слышалась борьба между тоской и храбростью.

– Никто из людей не может быть вам судьей, – сказал молодой священник. – Если вы верите в милость Божью и сосредоточите на этой вере все свои помыслы, вы можете обрести спасение, Чак. Я буду молиться за вас.

– Помолись, старина, – кивнул Чак. – Пара молитв не причинят мне вреда, зато могут сделать много хорошего. И… послушайте… эй, парни!

– Ну? – спросил кто-то, подходя ближе.

– Я хочу, чтобы Ингрэм взял мои пистолеты. Это все, что я могу оставить после себя.

– Разве у вас нет каких-нибудь поручений, которые я мог бы выполнить? – спросил Ингрэм.

– Не хочу думать о людях, которые остаются после меня, – сказал вор. – У меня есть девушка в… а, не важно. Лучше пусть она никогда не услышит обо мне, чем начнет горевать и оплакивать. Пусть думает, что я сбежал и забыл к ней вернуться. Пока, Ингрэм!

– Джентльмены, – сказал Ингрэм, поворачиваясь к толпе, – я возражаю против незаконного…

– Кончайте с ним быстрее, – сказал кто-то, и внезапно три пары сильных рук подняли Чака в воздух.

Ингрэм услышал за спиной скрип, как от сильного трения, и, бросив взгляд назад, увидел, как под деревом что-то раскачивается и корчится в золотистом свете восходящей луны.