Текст книги "Мумия"
Автор книги: Макс Аллан Коллинз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Часть вторая
ВОЗВРАЩЕНИЕ МУМИЙ
Сахара, 1925 год
Глава 3 «Легион пропащих»
Усилия яростной песчаной бури обнажили среди барханов развалины Хамунаптры, словно то были выбеленные солнцем кости заблудившегося в бесплодной пустыне путника, погибшего от жажды. Когда-то гордые, в ныне полуобвалившиеся пилоны древних храмов все еще хранили на своей поверхности резные изображения богов и царей. Некоторые колонны и остатки некогда величественных стен кое-где еще сохраняли вертикальное положение, в то время как другие были безжалостно повержены временем. Искусно вырезанные древними мастерами фигуры богов с головами львов и козерогов местами пообломались и были выветрены свирепыми бурями Сахары. Посреди обнажившегося из-под песка места поклонения одиноко возвышалась статуя шакалоголового бога Анубиса. Она вынырнула из безбрежных волн пустыни и казалась осиротевшей без своих когда-то многочисленных почитателей. Давным-давно величественные руины являлись основой жизни древнего могущественного народа, чьи религиозные воззрения сейчас могли бы показаться странными и даже варварскими.
Но даже теперь, когда телефонный провод соединил пирамиды Гизы с Каиром и богатые туристы могли поиграть в теннис на лужайке корта возле отеля, построенного буквально у подножья усыпальницы самого Хеопса, окружающий мир не скрывал присущего ему древнего духа варварства. И так же, как много веков назад, в то золотое и обагренное кровью время, поили измученного страданиями Имхотепа оглашали тишину Хамунаптры. Сейчас безмолвие песков нарушали пронзительные крики воинов-туарегов.
Словно играющие в песок детишки, среди руин и барханов перебегали, стараясь занять более выгодные позиции, солдаты маршевого батальона французского Иностранного Легиона численностью в двести человек. Впрочем, слово «численность» звучало весьма условно, так как реальное соотношение с силами диких пленен представлялось как один к десяти. Используя веками отработанную тактику, свирепые воины пустыни преследовали идущих к фортам или временным базам легионеров, соблюдая некоторую дистанцию. Дождавшись, когда солдаты, изнуренные длинными переходами под палящими лучами солнца, уставали и теряли должную бдительность, туареги внезапно нападали. Они возникали из глубины пустыни, подобно миражу, размахивая саблями, паля из винтовок, и их длинные одежды. словно знамена, развевались над песками, когда туареги бешеным галопом неслись на врага.
Легионеры же двигались крайне неуклюже, в своем обтягивающем пехотном обмундировании, отягощенные вещевыми мешками с запасами продовольствия, боеприпасов и сменной амуницией. Из всего этого огромного количества вещей ценность здесь, среди песков, представляли разве что крепкие кожаные сапоги. Вуали, защищавшие головы солдат от солнца, крепились к круглым, с козырьками, кепи, и когда легионеры бежали, эти куски ткани предательски напоминали белые флаги капитуляции.
Вот в такие-то моменты Ричард О'Коннелл, уроженец города Чикаго, штат Иллинойс, и задавался вопросом о правильности выбранной им карьеры.
Обладавший внешностью лихого школяра, О'Коннелл, или Рик, как называли его друзья, или капрал, как обращались к нему рядовые, отличался стройной фигурой, лучистыми голубыми глазами и непослушной копной каштановых волос, носил форменную фуражку, легкомысленно заломленную набекрень.
Единственный из окружавших его солдат – разного отребья, набранного со всего западного мира, – Рик выглядел превосходно. В своем хорошо подогнанном снаряжении, подчеркивающем его ладно скроенное тело, с портупеями, отягощенными двумя револьверами, он мог послужить идеальным образцом воина для плаката. Такие, как правило, украшали вербовочные пункты Легиона.
Впрочем, в настоящий момент О'Коннелл больше подумывал о дезертирстве, и его останавливал лишь могучий инстинкт самосохранения.
Рик стоял на развалинах того, что когда-то являлось верхней защитной стеной Хамунаптры – Города Мертвых. Он прислушивался к приглушенному песком топоту копыт и леденящим душу воинственным выкрикам диких всадников.
Сначала Рик пользовался биноклем, но сейчас отбросил его за ненадобностью.
– Знавал я и лучшие деньки, – ни к кому конкретно не обращаясь, пробормотал он, вскидывая винтовку. О'Коннелл, как и его солдаты, был вооружен устаревшей моделью «Лебо».
Возможно, их ожидает вполне заслуженный конец. В пески их призвала не честь, а жадность. К их полковнику попала карта, указывающая путь к легендарной Хамунаптре, и весь гарнизон охватила жажда обладания древними сокровищами. А чего еще ожидать от сборища воров, убийц, беспринципных наемников и авантюристов?
Нынче же, во время атаки туарегов, развалины, скрывающие несметные сокровища, послужат им лишь временным убежищем.
– Есть кое-какие тактические соображения, капрал, – раздался позади Рика противный, словно у Хорька, писклявый голосок.
Обернувшись, О'Коннелл увидел рядовою второго класса Бени Габора. Он был родом из Будапешта, и одним своим видом доказывал, что дерьма хватает не только в Италии, Англия, Норвегии, России и Испании. Узкоплечий, с впалой грудью и глубоко посаженными глазками на вытянутом, с тонкой полоской усиков лице, этот изобретательный мерзавец более всех в Легионе сблизился с Риком. Скорее всего, потому, что среди этой кучи человеческих отбросов выбирать было не из чего.
– Единственная тактика, – ответил ему О'Коннелл, оглядывая усеявших горизонт арабских всадников, – эго стрелять, пока они держатся кучей.
– Согласен, есть и такой вариант, – кивнул Бени. – Но я предпочел бы сдаться.
– Отдавай свой патронташ.
Бени, выпутываясь из ремней и передавая снаряжение капралу, добавил:
– Можно и просто убежать. А есть и другие возможности. Держу пари, что развалины вокруг изрыты подземными ходами. Чем мы, собственно, обязаны Легиону? Благодарностью за черствые бисквиты и жестокость?
– Возможно, ты и прав, – рассеянно ответил Рик, надевая патронташ Бени поверх своего собственного.
Пытаясь перекричать нарастающий шум от криков туарегов и топота их коней. О'Коннелл рявкнул:
– Револьвер тоже отдавай. Как я понимаю, пользоваться им ты не собираешься.
– Бери. – Бени безоговорочно протянул Рику оружие, как привязанный, последовал за капралом вдоль стены. – Ты знаешь, как давно не поступали на войне? С этими тупыми дикарями вполне может пройти. Прикинемся мертвыми.
О'Коннелл тяжело вздохнул и на ходу откинул барабан револьвера, проверяя, есть ли в нем патроны:
– Эти, как ты выразился, «тупые дикари» поставили нас в безвыходное положение. А впрочем, можешь попробовать все свои приемы. Уверен, что закончится это печально. Тебя сначала хорошенько помучат, а потом посадят на кол. Ты сдохнешь здесь от солнечного удара.
– Но это было всего лишь предложение...
– Черт возьми, и как тебя вообще занесло в Легион?
Такие вопросы, по этике, принятой среди наемников, задавать не полагалось. Большинство легионеров следовало лозунгу «Наша Родина – Легион!», так как в своих странах их разыскивала полиция. Правда, сейчас, когда приближающиеся туареги готовились всех их прикончить, такая оговорка была простительна.
Бени пожал плечами:
– Меня разыскивают по всей Венгрии за ограбление синагоги. Синагоги – это моя слабость, а иврит, кстати, один из моих семи языков.
– Грабить церкви... – покачал головой О'Коннелл, засовывая револьвер Бени за пояс. – Да ты еще хуже, чем я предполагал.
– Святые места обеспечивают самую богатую поживу, – певучим тоном школьного учителя поведал Бени. – Храмы, мечети, соборы... Да и кто их охраняет?
– Практически никто.
Вот именно! А как насчет тебя, Рик? – Бени продолжал идти за капралом, чтобы с высоты стены обозреть позиции, занятые легионерами. За линией вставших на колено и изготовившихся к стрельбе солдат расхаживал полковник Гуизо, очевидно, обдумывая план сражения. – Что же ты натворил такого, чтобы записаться в Легион пропащих?
О'Коннелл повернулся, чтобы ответить, но маленький мадьяр оказался настолько близко к нему, что они столкнулись носами. В попытке удержаться на ногах Бени судорожно вцепился в мундир Рика. Однако это привело лишь к тому, что они оба свалились с развалин стены вниз, взметнув облако песка.
– Итак, – продолжал как ни в чем не бывало Бени, поднимаясь на ноги и отряхиваясь, – что же ты натворил? Неужели пришил кого-нибудь?
– Пока еще нет, – сузив глаза, ответил О'Коннелл, проверяя, в порядке ли его оружие.
– В чем же тогда дело? Грабеж? Вымогательство? А, кажется, я понял! Слышал о последнем американском достижении, Киднэппинг?
– Да заткнись ты наконец! – Рик шел по песчаной дюне с обратной стороны стены, пока не добрался до разрушенных ворот. Здесь он остановился возле обвалившихся пилонов арки, через которую когда-то въезжала колесница Верховного жреца Осириса.
Бели нахмурился:
– Я же рассказал тебе свою чертову историю. Теперь твоя очередь!
Атакующие всадники находились уже в полумиле от позиций легионеров, и производимый туарегами шум постепенно нарастал, грозя превратиться в оглушительный. Если бы не сложившиеся обстоятельства, как отметил про себя О'Коннелл, его голос прозвучал бы сейчас мягко и мелодично:
– Была весна. Париж. Мне так хотелось произвести должное впечатление на одну молодую очаровательную леди... И еще моя душа жаждала приключений.
То, что он жаждал приключений напившись как свинья, О'Коннелл решил опустить.
– Думаю, теперь приключения не за горами. – Бени указал в сторону позиций, где полковник Гуизо по всем признакам впал в панику.
Со странным безразличием и отрешенностью О'Коннелл и Бени увидели, как их командир бросился наутек.
Поздравляю с повышением в чине, – расплылся в издевательской улыбке мадьяр.
Теперь четкая линия горизонта превратилась в туманную мглу, в которой скакали, размахивая кривыми саблями и вопя, сотни всадников. Многие из них были вооружены винтовками, добытыми у погибших ранее легионеров.
– Проклятье! – пробормотал себе под нос О'Коннелл, Затем, придав своему голосу, насколько возможно, командные интонации, он закричал: – Берегитесь, ребята! Не стреляйте, пока не будете различать белки их глаз!
– Не могу поверить, что это сказал ты! – буркнул Бени, стоявший позади капрала.
Копыта взметали песок. Крики прорезали воздух. Туареги тоже понимали, что входят в зону поражения. Они вскидывали на скаку винтовки и прицеливались...
– Так ты со мной, парень, да? – О'Коннелл посмотрел на стоящего за ним Бени.
– Твоя сила передается и мне, – ответил Бени, сжимая винтовку обеими руками.
Воинственные вопли туарегов превратились в какое-то птичье улюлюканье.
– Вот и все, братишка, – промолвил Бени и пустился прочь так, что его ноги, казалось, едва касались песка.
О'Коннелл позволил себе сухо улыбнуться, вздохнул, наскоро помолился про себя и крикнул солдатам:
– Берегитесь. ребята! Берегитесь!
Рик держал винтовку, но пока не прицеливался. В ушах у него гудело от топота и несмолкаемых криков. Выждав еще некоторое время, он наконец скомандовал:
– Огонь!
Стоявшие на коленях легионеры дали дружный залп. Слитный выстрел множества стволов прозвучал как взрыв. Сила залпа оказалась убийственной, десятки атакующих всадников разом вылетели из седел. Некоторые умерли раньше чем коснулись песка. Их трупы и трупы коней образовали настоящую баррикаду, о которую спотыкались следующие всадники.
«Неплохо!» – подумал О'Коннелл, в свою очередь припадая на колено. Легионеры быстро перезаряжали винтовки, но краем глаза Рик видел, как то один, то другой солдат падают, сраженные пулями туарегов.
– Огонь! – снова скомандовал капрал.
На этот раз О'Коннелл присоединился к стреляющим, Следующий залп показался ему еще более оглушительным. Кони и люди беспорядочно валились на песок, создавая настоящий хаос из тел.
«Очень неплохо», – подумал Рик, хотя и понимал, что положение отряда безнадежно.
Легионеров оставалось двести человек, но что такое двести, какими бы храбрыми и меткими они ни были, против двух тысяч противников?..
Теперь принялись стрелять туареги. В отличие от дружных залпов легионеров их пальба представляла собой беспорядочную трескотню. Свинцовый град, сопровождающий движение туарегов в развевающихся одеждах, делал их похожими на всадников Апокалипсиса, мчащихся через облака дыма от собственных выстрелов.
Примерно треть солдат О'Коннелла в результате этой атаки оказалась поверженной. Люди задыхались от пыли и крови, бились и в предсмертных конвульсиях катались по песку.
– Стреляйте не дожидаясь команды! – выкрикнул О'Коннелл, пятясь к развалинам храма. – Ищите убежище!
Отстреливаясь, солдаты отступали, но теперь их огонь наносил противнику еще больший урон, так как стал прицельный. Одна за другой небольшие победы на фоне общего сокрушительного поражения. Натиск воинов пустыни на легионеров оставался неудержимым. Стрельба со стороны кочевников поутихла: теперь они принялись размахивать своими страшными кривыми клинками. Отовсюду слышались крики, но то был не боевой клич, а вопли отчаяния и агонии. Неверные падали в песок, который пропитывался их кровью. Так и не найдя счастья у себя дома, теперь легионеры теряли еще и саму родину. Они гибли среди песков, без всякой надежды ни возвращение.
Среди стен и развалин, куда спешили укрыться уцелевшие, повсюду кишели всадники. Их кони рвались к воротам, перепрыгивали через остатки построек и колонн Хамунаптры. Иногда клинок туарега не встречал на своем пути живой плоти, а всадник вылета из седла от выстрела легионера.
О'Коннелл, находящийся пока вне стен Хамунаптры, отбросил винтовку, так как патронов к ней не осталось. Сознавая, что это конец и он уже не встретится ни с семьей, ни с родиной, он все же выхватил из кобуры оба револьвера. Правда, сейчас Рик был слишком занят, стреляя по проклятым арабам на их проклятых лошадях, чтобы задумываться о высоких материях.
Кроме того, он искал убежище. О'Коннелл вскоре отбросил револьверы с расстрелянными барабанами и вытащил из-за пояса оружие, оставленное Бени, и свой пистолет. В этот момент Рик заметил венгра. Тот полз но песку среди развалин, извиваясь, будто змея, каковой он, собственно, и был на самом деле. Очевидно, Бени направлялся к входу одного из уцелевших, полузасыпанных песком зданий.
Внимание О'Коннелла отвлекли две напавших на него туарега, и он не видел‚ как Бени снял часы с одного из убитых легионеров, а потом встал на ноги и бросился к темному проему входа.
Еще с дюжину воинов рассталось с жизнью, но у Рика опять кончились патроны. Оглянувшись, он увидел, что его окружают одни мертвецы. О'Коннелл бросился к развалинам и заметил, как Бени, прилагая огромные усилия, закрывает за собой тяжелую каменную плиту входа в храм.
О'Коннелл усмехнулся. Итак, его друг нашел где спрятаться, руководствуясь своими тактическими соображениями.
– Бени! – закричит Рик. – Подожди, приятель! Эй!
Но Бени, казалось, не слышал его, а если и слышал, то не подал виду.
Капрал перемахнул через рухнувшую когда-то колонну. Его уши разрывались от криков настигавших его туарегов.
– Не закрывай эту проклятую дверь! – изо всей мочи заорал Рик, но Бени остался глух к его призывам. О'Коннелл готов был поручиться, что бывший друг прекрасно слышал его.
Со всех ног Рик устремился к закрывающейся двери. Обернувшись, он увидел, что четверка улюлюкающих всадников уже перемахнула через лежащую колонну.
– Ты, мелкий ублюдок! Не смей закрывать дверь!
Однако каменная плита задвинулась и темнота поглотила бесстыжие глаза Бени в тот самый момент, когда О'Коннелл всем телом ударился о возникшую преграду.
Мелкому ублюдку все же удалось запереться!
Потирая ушибленное плечо, О'Коннелл неловко развернулся в поисках еще какого-нибудь укрытия, тем временем всадники неумолимо приближались к нему. В другой стороне небольшого мощенного двора высились колонны полуразвалившейся усыпальницы. Перед ней валялось несколько трупов легионеров, у которых можно было разжиться оружием.
Рик бросился туда как раз вовремя: улюлюканье разделилось почти у него над головой. Он бежал, спасая свою жизнь и петляя, как заяц. Стук копыт становился все громче и громче, а туареги все ближе и ближе. На бегу О'Коннелл успел склониться к трупу одного из солдат и выхватить из его безвольной руки револьвер. Обернувшись, Рик нажал на спуск. Патронов в револьвере не оказалось.
Туареги, натягивая поводья, осадили коней, взметнувших копытами клубы пыли. О'Коннелл – безоружный и беспомощный – замер перед четверкой свирепых воинов пустыни.
Арабы вскинули сверкающие кривые мечи, и Рику, простому чикагскому парню, ничего не оставалось, как напоследок криво усмехнуться своим палачам и «показать им нос».
Неожиданно ближайший к О'Коннеллу конь попятился, храпя, раздувая ноздри и вращая глазами. Три оставшиеся лошади повели себя столь же непонятно. Вымуштрованные арабские скакуны словно посходили с ума, уподобившись полудиким американским мустангам.
Кони фыркали, ржали, придали ушами и наконец встали на дыбы, развернулись и поскакали прочь! Они напоминали лошадей на скачках, услышавших звук стартового пистолета. Не менее перепуганные всадники даже не пытались остановить своих скакунов: будто бы сам дьявол прогонял их с этого места.
Обескураженный, О'Коннелл взглянул на свои руки. Неужели его жест презрения и насмешки мог вызвать такую реакцию?
И тут он почувствовал, как все вокруг него пришло в движение.
Позже он будет долго размышлять не стал ли он жертвой галлюцинации. А еще позже убедится, что нет.
Но сейчас и песок, и земля под его ногами перемещались, управляемые какой-то, без сомнения, зловещей и вполне ощущаемой силой. Это вовсе не походило на землетрясение и выглядело более чем странно.
Оглядевшись вокруг, Рик увидел, что стоит спиной к статуе, скрывавшейся в усыпальнице, послужившей ему убежищем. Капрал достаточно хорошо знал Египет и его историю, чтобы безошибочно определить в монументе изображение бога Анубиса.
Неужели лошади испугались именно его? Или же своим обостренным инстинктом животные раньше, чем О'Коннелл, почувствовали, что происходит с песком?
Хотя некоторые фрагменты статуи отсутствовали и сама она была наполовину занесена песком, ее шакалья морда взирала на Рика со зловещим безразличием. Создавалось впечатление, что Анубису занятно наблюдать за испугом капрала, вокруг которого пески‚ двигались будто под ними вползали огромные змеи.
Поверхность песка все время изменялась, пока не вытолкнула из себя загадочный артефакт: блеснувшую золотом золотую шкатулку. Чисто автоматически О'Коннелл нагнулся, подхватил ее и сунул в карман.
Тут он осознал, что его напугало нечто большее, ощущение призрачной угрозы. Песок менял свою форму не бессистемно. Словно невидимый палец вычерчивал на его поверхности рисунок.
Однако Рику уже хватило испытаний и переживаний в этом жутком месте. Даже если под песками скрываются и другие богатства, кроме этой золотой безделушки, пусть себе остаются там навсегда.
Все туареги покинули разрушенный город, оставив после себя следы резни, которая впоследствии приведет к еще более кровавым побоищам. Вот только О'Коннелл дал себе зарок, что больше участвовать в них не будет. Рик тоже стал выбираться из руин, зная, что в Легион, где его наверняка посчитают погибшим, он не вернется. Но он и подумать не мог, что ему еще предстоит побывать в этом проклятом месте.
Бывший капрал бежал прочь и не видел, как на песке образовались контуры лица с распахнутым в безмолвном крике ртом. Впрочем, его черты для Рика были незнакомыми. А вот всадники, стоявшие на окружающей развалины возвышенности легко узнали бы в изображении лицо... Имхотепа.
Но ничего подобного не случилось. Оставшиеся на возвышенности всадники наблюдали за бегущим О'Коннеллом, и им этого было достаточно. Они не были туарегами, хотя и принадлежали к одному из племен пустыни.
Он нашел Хамунаптру, – обратился один из них к предводителю, Ардет-бею. – Теперь он должен умереть.
Пустыня убьет его – ответил Ардет-бей. высокий, мускулистый, одетый во все черное вождь. За его поясом блестели золотом перекрещенные меч и длинный, как сабля, кинжал.
Темное мужественное лицо Ардет-бея со сверкающими глазами могло бы показаться красивым, если бы не украшавшая его татуировка. Сейчас же эти жестокие глаза смотрели в спину бредущему шатающейся походкой легионеру.
Глава 4 «Очередная никчемная безделушка»
Каир. Столица мусульманского мира. Величественные минареты мечетей вонзаются в небо, паря над сбившимися в кучу нищими кварталами. Самый большой город африканского континента и один из самых древних. Сами звезды изменили свое положение на небосклоне, с тех пор как он зародился. За это время осталось неизменным лишь одно: пропасть между богатством и бедностью. Именно из этих двух крайностей состоит восьмитысячное население Каира.
Огромный, расползшийся во все стороны город, где множество ослов и верблюдов, где мужчины ходят в тюрбанах, а женщины носят паранджу. Здесь улицы базаров настолько узки, что на автомобиле по ним не проехать, и пешеходу приходится уступать дорогу ослам, везущим зерно, кирпичи, а то и знатную даму, жену какого-нибудь местного богача. Сама дама живет за высокими каменными стенами дворца. Его ворота охраняют евнухи, а весь остальной гарем хозяина неспешно прогуливается по разбитому за стенами тенистому тропическому саду.
Но существовала и другая часть Каира. Своими широкими асфальтированными улицами, проспектами и ландшафтными парками она не уступала Парижу. Здесь ходили электрические трамваи, выдавались напрокат автомобили, высились вполне современные жилые дома и отели. По обеим сторонам Моуски, главной деловой артерии, сверкали витринами роскошные магазины, ничуть не хуже европейских.
Эвелин Карнахэн получила образование у себя на Родине, в Англии, однако свое детство провела именно здесь. Несмотря на все перемены, она ничуть не заблуждалась по поводу внешнего превращения Каира в христианский город. Эвелин более чем любая другая белая девушка ее возраста, живущая в Каире (да и вообще где бы то ни было, раз на то пошло), понимала, что город остается таким же древним. как вся человеческая цивилизация.
Родители Эвелин несколько лет назад погибли в авиакатастрофе. Они не были чересчур богаты, как полагали некоторые их знакомые, но все же оставили значительную часть своего состояния каирскому музею древностей. Сама же Эвелин и ее брат Джонатан получил и в наследство дом и ежегодное содержание в несколько сот фунтов. Джонатан был возмущен такой несправедливостью в отличии от Эвелин‚ страстно увлекавшейся историей этой древней страны. Свою любовь к ней она переняла от покойного отца-археолога, Говарда Карнахэна, сына известного художника-орнитолога. Говард и сам прекрасно владел акварелью.
Работая на рубеже веков вместе с сэром Гастоном Масперо в египетском отделе по изучению древностей, он прославился своими талантливыми рисунками. Его работы скрупулезно копировали настенную живопись и барельефы, открытые экспедициями в Долине Царей. И самым, конечно, большим его достижением было участие в знаменитых раскопках гробницы Тутанхамона в 1922 году.
Эвелин до сих пор остро переживала потерю родителей. Пресса в то время усердно муссировала слухи о так называемом «проклятье» Тутанхамона, которое настигало всех, кто потревожил покой его гробницы. Девушка скромно надеялась, что когда-нибудь последует по стопам своего знаменитого отца, но пока предпочитала тихую архивную работу. Да Эвелин и не испытывала горячего желания заниматься раскопками, так как была библиотекарем, а не египтологом. Как можно было бы предположить, она разрывалась между любовью к истории и уважением к людям, творившим ее.
Открытие гробницы Тутанхамона заставило отца Эвелин терзаться угрызениями совести. Он прекрасно понимал, что подобная находка распахнет двери для обыкновенных расхитителей могил. За год до своей смерти Говард уволил хранителя каирского музея, который чуть ли не в открытую торговал мумиями, найденными в долине Нила. Он отдавал их по сто долларов за штуку (наличными), снабжая «товар» сертификатом подлинности находки, с указанием возраста мумии и степени знатности «покойного». Эвелин находилась в тени славы своего знаменитого отца, и можно было подумать, что новый хранитель музея предоставил ей работу исключительно из уважения к его заслугам. Однако девушка обладала замечательными способностями: она великолепно читала и писала на древнеегипетском. Мало кто мог соперничать с ней и искусстве расшифровки иероглифов и тайных знаков жрецов. И уж, конечно, никто бы не смог столь тщательно составлять каталоги огромного количества хранящихся а библиотеке музея книг и документов.
Однако как бы сильно ни была привязана Эвелин к этому месту, она не собиралась останавливаться на достигнутом. Правда, сейчас у нее было плохое настроение. Именно сегодня, через месяц и три дня после истребления легионеров (событие, о котором Эвелин, кстати, ничего не слышала), она получила отказ на свое заявление о вступлении в научное общество Бембриджа. Между прочим, это был уже второй отказ.
Безупречную, как у Нефертити, фигуру молодой стройной женщины скрывала бесформенная одежда: длинная бежевая юбка, мужская, белая в полоску, рубашка и просторный кардиган. Длинные темные волосы девушки были собраны в пучок, а миндалевидные глаза скрывались за стеклами очков, которыми она пользовалась для чтения. Ничто из перечисленного выше не добавляло Эвелин привлекательности, но и не могло скрыть ее очевидной миловидности. Любовь к египетской древности она унаследовала от отца, но внешностью была целиком обязана своей матери.
Эвелин стояла на самом верху высокой лестницы между книжными шкафами, где на огромных стеллажах хранились бесчисленные тома, посвященные истории и культуре Древнего Египта. Из-за стекол очков расстояния воспринимались девушкой не совсем верно, как это скоро выяснится. Только что на полке перед собой она обнаружила книгу о Тутмосе ошибочно поставленную на стеллаж под литерой «С», и попыталась вернуть книгу на законное место – на полку, расположенную у нее за спиной.
Чтобы достать книгу, Эвелин, ухватившись за верхнюю перекладину лестницы, потянулась через проход между стеллажами. Ей казалось, что еще чуть-чуть и она справится с задачей...
Неожиданно лестница оттолкнулась от полки, на которую прежде опиралась, Эвелин, гордившаяся своим самообладанием и способностью хладнокровно решать любые проблемы, вскрикнула и выронила книгу, словно ту объяло пламя. Тяжелый том ударился об пол. Очень уж далеко он отлетел, как показалось Эвелин.
Судорожно ухватившись за верхнюю перекладину лестницы обеими руками, девушка обнаружила, что стоит между стеллажами, балансируя, как на одной ходуле. Чуть пошатываясь на лестнице, Эвелин осторожно выдохнула. Больше она не позволит себе кричать словно истеричка... И в этот момент она потеряла равновесие.
Все еще держась за лестницу, Эвелин сделала несколько «шагов» на ней по проходу. Сейчас она уже не кричала, но про себя отчаянно взывала к Богу.
Раскачиваясь в проходе, девушка тщетно пыталась вернуть лестницу в прежнее положение. Наконец проклятая «ходуля» оперлась на ближайший стеллаж и замерла.
Эвелин снова, на этот раз с облегчением, перевела дух.
Но этим дело не закончилось. Шкаф, о который она оперлась, медленно кренился, пока не ударился о соседний. Это действие привело к двум результатам. Одному положительному: лестница приобрела вполне приемлемый наклон для спуска, и Эвелин, соскользнув по ней, довольно удачно шлепнулась (куда бы еще?) на пол.
Второй результат оказался не из приятных. Происходившее далее лучше всего характеризуется так называемым «эффектом домино». Эвелин закрыла глаза‚ чтобы не видеть, как очередной падающий шкаф толкает следующий за ним. Правда, ей не пришло в голову заткнуть уши, и она прекрасно слышала, как бесценные тома с грохотом валятся на пол. Когда же последний шкаф, вытряхивая с полок содержимое с той небрежностью, с какой вагон ссыпает в бункер уголь, ударился о дальнюю стену, все наконец было позади.
Ну, почти позади.
Эвелин открыла глаза (сначала один, и только потом другой, как будто это могло уменьшить количество упавших стеллажей), и увидела не только то, что может пригрезиться библиотекарю лишь в кошмарном сне, то есть нагромождение упавших шкафов и разбросанные по всему залу книги. Здесь же, испуганно выпучив глаза, уже находился прибывший на шум ее непосредственный начальник и хранитель музея доктор Бей.
Эвелин скромно взглянула на него, позволив себе едва заметно улыбнуться.
– Опаньки! – негромко произнесла она.
Хранитель музея был маленьким пухлым мужчиной с небольшим круглым лицом. Он носил черный костюм и такой же галстук. Волосы на его макушке напоминали по форме паука, растопырившего лапы во все стороны.
– Опаньки? – ошеломленно переспросил он, и его брови поползли куда-то вверх, чуть ли не за пределы лба. Одновременно он оскалился и завернутая верхняя губа полностью скрыла его черные усики.
– А я и не слышала, как вы подошли, доктор Бей.
– Наверное, из-за грохота падающих шкафов, – понимающе кивнул босс.
Девушка тут же вскочила на ноги, одернула юбку и поправила шарфик у воротника рубашки. Затем она нагнулась и принялась поднимать книги, как бы давая понять доктору Бею, что исправить случившееся для нее – сущие пустяки. Разумеется, она прекрасно понимала, что на восстановление в библиотеке порядка у нее уйдет несколько месяцев.
Доктор Бей отчаянно замотал головой:
– Запустите сюда мух, лягушек или полчища саранчи! По сравнению с вами, мисс Карнахэн, все другие бедствия покажутся мне детской забавой.
– Простите, сэр. Это просто несчастный случай, какое-то недоразумение.
– Нет. Когда Рамзес уничтожил Сирию, вот это действительно было недоразумение. А это – настоящая катастрофа. – Он погрозил ей толстым пальцем. – Я терплю вас здесь только потому, что ваши родители были нашими лучшими покровителями и спонсорами... Да упокоит Аллах их души.
Эвелин давно подозревала, что хранитель музея недолюбливает ее. Она раздражала его хотя бы тем, что постоянно пыталась всучить ему какую-нибудь подделку, выдавая ее за «ценнейший артефакт». Эти «древности» добывал ее брат Джонатан, чаше всего покупая их по дешевке у археологов, проводящих свободное от раскопок время в местных барах.
– Доктор Бей, – выдохнула Эвелин. – Любой человек может устроить подобный беспорядок. Но далеко не каждый в состоянии снова поставить все книги на их места.
Толстячок притих и сразу остыл.
– Если вы готовы принять мое заявление об уходе, – продолжала девушка, – то я не стану здесь задерживаться... хотя я сильно сомневаюсь, что вы найдете кого-нибудь другого в радиусе тысячи миль, кто смог бы грамотно ликвидировать этот кавардак.
