Текст книги "Кровавый срок"

Автор книги: Макс Аллан Коллинз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Думаю, такой лживой стерве, как ты, это должно понравиться. Дэниел чуть не выпрыгнул из своей черной кожи, когда увидел меня подходящим к его катеру после того, как я пережил нападение двух посланных тобой убийц. Ведь они прибыли в Шангри-Ла не на лодке, не правда ли? Они приплыли в Нассау, откуда Дэниел доставил их на катере на остров Хог! Он сделал это по твоему поручению, как и то, что он рассказал мне историю о золотых монетах. – Ее взгляд стал еще тверже, но я знал, что снова угодил в больное место.

– Должно быть, ты приказала Дэниелу оставаться у пристани несмотря на звуки, которые он мог бы услышать со стороны поместья, заниматься своим делом и не беспокоиться, если мистер Геллер вдруг исчезнет. А может быть, он должен был помочь избавиться от тела. Однако спустя час я появился на пристани – белое привидение, желающее прокатиться на лодке. А когда он вез меня обратно сюда, он все еще продолжал что-то бормотать! Готов поспорить, что он теперь на полпути к одному из самых дальних островов. – Я рассмеялся. – Единственный темнокожий слуга, которого ты когда-либо нанимала за всю твою жизнь, выдает тебя. Это роскошно!

– Роскошно, – повторила она. Затем, словно пробуя слово на вкус, она снова произнесла: – Роскошно. Именно так ты мог бы жить. Именно так мы могли бы жить...

– Да брось ты! Из всех один только Мейер Лански смог открыть мне правду. Я еврей, леди. Твои друзья считают, что из меня получился бы шикарный абажур.

Ди нахмурилась.

– Я не проститутка, – произнесла она.

– Верно! Ты гораздо хуже, ты и твой босс Аксель Веннер-Грен. Нацисты – больные подонки, но они хотя бы во что-то верят. А вы ввязались в эту игру только из-за денег.

Правда моих слов заставила ее на мгновенье замолчать. Затем она печально улыбнулась, и я не мог понять, насколько искренней была эта улыбка.

– Я была добра к тебе, Геллер. Нам было хорошо вместе.

Ди сбросила свой гонкий халатик. Расправив плечи, она выпятила вперед два своих, давно переставших быть для меня секретными, орудия. На ней осталась лишь тончайшая шелковая ночнушка.

– Да, ты была очень добра ко мне, – признал я.

Она склонилась вперед, нависнув над кофейным столиком; казалось, что она собирается влезть на него. Ее груди гипнотически раскачивались из стороны в сторону, крохотные соски затвердели под тонкой шелковой тканью.

– Я владею тобой, помнишь? – произнесла Ди, облизывая языком свою верхнюю губу, словно ребенок, снимающий молочные «усики».

– Это был, скорее, договор аренды, – возразил я.

– Брось, Геллер! Я думаю, ты даже немного любил меня...

– А я думаю, что иногда серая амбра оказывается всего-навсего протухшим маслом...

Она фыркнула.

– Это еще, черт возьми, как следует понимать?

– Все то золото, которое сэр Гарри так долго и с таким трудом искал, оказалось не более чем обыкновенной глыбой протухшего масла, разве нет?

– Да что это значит?

– Это значит, леди, что торг окончен.

Ее рука скользнула в ведерко, где стояла бутылка шампанского, и принялась рыться в кусочках льда. Я подумал тогда, что она собиралась налить себе шампанского. Вместо этого в руке ее появился маленький блестящий пистолет, и я нырнул с дивана куда-то в сторону, но, прицелившись мне в живот, Ди спустила курок... Меня словно толкнули, после чего я ощутил жгучую боль...

Я выхватил свой девятимиллиметровый пистолет прежде, чем она успела сделать второй выстрел; лежа боком на полу, я выстрелил, и моя пуля пробила стеклянную поверхность кофейного столика, покрыв ее паутиной трещин, и угодила ей примерно туда же, куда и мне. Но моя пушка была мощнее, и Ди согнулась пополам от боли, а ее рука обагрилась кровью. Револьвер выскользнул из ее пальцев и ударился об пол.

Ее красивое лицо исказилось.

– О! О!.. Как больно!

Ди упала на колени, прижав руки к животу. Красная струйка текла сквозь ее пальцы.

– Я знаю, малышка, – произнес я. Мне тоже было больно – резкая горячая боль усиливалась, надвигалась темнота.

– Мне... страшно... – прошептала Ди.

– Я знаю. Но ты не волнуйся...

В отчаянии она смотрела на меня; ее широко открытые глаза старались отыскать в выражении моего лица надежду на спасение.

– Через полчаса, – пообещал я, – ты умрешь...

Глава 28

Я был снова на Гуадалканале, в своем окопе, но все было не так, как прежде. Не было никакого дождя и сырости, и повсюду цвели тропические цветы – красные, голубые, желтые, фиолетовые и золотые. Все ребята были в сборе: Монок – этот здоровый индеец из племени могавков, Д'Анджело с обеими ногами – никто не был ранен и не истекал кровью. Побыв с минуту в элегантной армейской форме, они вдруг оказались одетыми в цветастые тропические рубашки, просторные брюки и сандалии; мы сидели на краю окопа и потягивали шампанское, которое на серебряных подносах подносили нам роскошного вида туземки в набедренных повязках и с открытой грудью. Солнечные лучи лились сквозь качающиеся на ветру пальмовые ветки, и Бинг Кросби прервал исполнение своей песни «Лунный свет тебе к лицу», чтобы представить меня Дороти Лямур, которая тут же поинтересовалась, не возражаю ли я, если она снимет свой саронг, потому что он ей слишком тесен; а Боб Хоуп расхаживал тем временем вокруг, рассказывая ребятам сальные анекдоты. Я спросил, куда подевались япошки, все рассмеялись и сказали: «Они все сдохли! И фрицы заодно с ними!» И все смеялись и смеялись, но единственная неприятность состояла в том, что было очень жарко. Дороти Лямур посмотрела на меня с сочувствием в больших прекрасных глазах и сказала: «Я слышу твою боль», а затем провела мне по лбу прохладной тряпочкой...

– Сон, – прошептал я.

– Нет, это больше не сон, – сказала она.

– Марджори?

– Ш-ш! – Ее красивое, цвета кофе с молоком лицо улыбалось мне; прекрасные, как у Дороти Лямур, карие глаза смотрели на меня...

– Тебя все еще лихорадит. Лежи спокойно.

– Марджори... – произнес я, улыбаясь.

Она провела мне по лбу прохладной тряпочкой, и я впал в забытье.

Меня разбудил яркий солнечный свет. Я открыл глаза, попытался сесть, но меня остановила боль во всем теле.

– Натан! Прости, я сейчас закрою ставни...

Раздался шорох закрывающихся ставень. Я был в ее коттедже. Одетый в ночную рубашку, я лежал в маленькой складной кровати. В комнате чувствовался запах цветов, стоявших в вазе на столе; этот запах я ощущал даже во сне.

Затем, придвинув стул, Марджори присела рядом со мной; на ней была белая рубашка с короткими рукавами и цветастая юбка, та же самая, что и в тот день, когда она впервые пригласила меня на чай.

На ее лице сияла улыбка.

– Твоя лихорадка, наконец-то, прошла, – сказала она. – Ты помнишь, как мы с тобой разговаривали?

– Только однажды. Мне казалось, что это было во сне. Ты еще вытирала мне лицо.

– Мы говорили с тобой много раз, но ты был в бреду. Теперь жар спал, и ты знаешь, где находишься.

– Поможешь мне сесть?

Она кивнула, наклонилась вперед и подложила мне за спину подушку. Я нашел положение, в котором боль не ощущалась.

– Как я сюда попал? – поинтересовался я.

– Этот британец, он притащил тебя, – ответила Марджори.

– Флеминг?

– Он не назвался. У него жестокий вид, но на самом деле он очень милый.

– Когда это было?

– Три дня назад. Он приходит каждый день. Позже ты увидишь его. Ты, должно быть, голоден...

Да! Боль в животе у меня была не только следствием ранения.

– Думаю, да. Я что-нибудь ел?

– Лишь немного бульона. Хочешь еще? У меня есть похлебка из мидий!

– Как насчет банановых оладьев?

– О да!..

Марджори принесла мне еду на маленьком подносе и принялась кормить меня с ложечки, словно ребенка; я был слишком слаб, чтобы противиться этому.

– Марджори... ты такая... такая красивая, – запинаясь, произнес я.

– Поспи еще немного, – сказала она в ответ. – Врач говорит, что тебе нужен покой.

Врачом оказался приятель де Мариньи Рикки Оберуорт, который потерял свое место в тюремной больнице Нассау, так как его медицинское освидетельствование Фредди не подтвердило версию Мелчена и Баркера об опаленных волосах. Оберуорт – худой темнокожий мужчина сорока с лишним лет, в очках с черной оправой – заглянул ближе к полудню, осмотрел мою рану и сделал перевязку.

– Что ж, дело пошло на поправку, – объявил он. Рикки говорил с тевтонским акцентом, и это напомнило мне о том, что он был беженцем из Германии и одним из многочисленных евреев, которых уважали в Нассау из-за их медицинских навыков.

– Боль совершенно пустяковая, – сказал я. – Не тратьте на меня болеутоляющее.

– Это требовалось вам лишь в первый день. А начиная с сегодняшнего утра вы будете принимать обезболивающее в таблетках, – произнес врач, и, помедлив, добавил: – Знаете, мистер Геллер, вы везучий человек!

– Почему это врачи всегда говорят именно таким невезучим ребятам как я, что они счастливчики? – поинтересовался я.

– Пуля прошла навылет, – принялся объяснять доктор Оберуорт, – и не нанесла никаких повреждений, так что не пришлось даже ничего зашивать. И все-таки, я хотел положить вас в госпиталь, но ваш ангел-хранитель из британской военно-морской разведки мне этого не позволил. Он считал, что вам лучше находиться в каком-нибудь укромном местечке, и, поскольку вы потеряли не много крови и переливание вам не требовалось, я согласился.

– А как он догадался принести меня именно сюда?

Закончив перевязку, врач натянул на меня ночную рубашку и, словно заботливый отец, накрыл одеялом.

– Не знаю, – ответил Рикки. – Ваш друг Флеминг весьма неохотно делится информацией...

Когда врач ушел, я спросил Марджори, не возражала ли леди Оукс против моего присутствия здесь?

Она улыбнулась озорной улыбкой.

– А леди Оукс не знает о том, что ты здесь. Она сейчас в Бар-Харбор.

– А как насчет Нэнси?

– Она тоже не в курсе.

Помолчав, я произнес:

– Я убил женщину.

Она моргнула.

– Что?

– О Господи! Я убил женщину, – повторил я. – Боже мой!..

С горестным выражением на лице она присела на краешек постели и обняла меня, словно большого ребенка. Впрочем, я действительно плакал как младенец. Сам не знаю почему, ведь потом, оглядываясь назад, убийство леди Дианы Медкалф казалось мне не только логичным, но и необходимым, и даже желательным. В конец концов, она была одним из самых коварных гангстеров из всех, что встречались на моем пути.

Но теперь я плакал. Думаю, я был расстроен не столько смертью девушки, которая из самых трущоб пробила себе путь в круги общества, приближенные к королевской семье, хотя, возможно, она и заслуживала этого. Скорее всего, я оплакивал гибель забавной плутоватой дамы из высшего света. Марджори так и не спросила меня, что я имел в виду; она не стала расспрашивать меня о женщине, которую я убил. Конечно, это не могло не заинтересовать ее, но она знала, что мне нужен покой, а никак не расспросы и тем более не воспоминания.

Она была особенной, моя Марджори, и теперь, глядя в прошлое, я не могу взять в толк, почему я не увез ее с собой на какой-нибудь далекий остров, не стал выращивать урожай и не завел детей – чернокожих, белых или пятнистых. Ведь, когда с тобой рядом такая женщина, о чем еще можно мечтать?

Потому-то я и ревел так долго. Временами чувство печали или вины, или Бог знает чего еще, поднималось во мне по отношению к Ди. Это чувство было сродни всепоглощающей горечи, которую я ощущал от сознания того, что милая женщина, обнимавшая, утешавшая и выхаживавшая меня, была так же утрачена мной, как и та, что умерла.

Я плакал не только из-за Ди. Я плакал из-за обеих женщин, которых потерял на Карибах.

В тот вечер Флеминг возник на пороге, словно призрак. На нем была голубая спортивная куртка, бледно-желтая рубашка и белые брюки. Он был похож на экстравагантно одетого туриста.

– Я вижу, ты снова вернулся в мир живых, – вяло улыбаясь, произнес он.

В комнате горела лишь маленькая лампа и в полумраке на его скуластом лице лежало множество теней.

Марджори остановилась в дверях, застенчиво глядя на нас.

– Я пойду погуляю, пока вы будете здесь беседовать, – сказала она.

Флеминг улыбнулся ей, окончательно смутив девушку.

– Спасибо, милая.

Просияв, Марджори скрылась за входной дверью.

Улыбка Флеминга съехала куда-то в сторону.

– Приятная девушка, – проговорил англичанин. – Тебе повезло, что у твоей сиделки оказались такие выдающиеся качества.

– Похоже, ты ей тоже понравился, – сказал я.

Он извлек сигарету из своего золотого портсигара.

– Я нравлюсь многим женщинам, – заметил Флеминг. – Хочешь закурить?

– Нет, спасибо. Я не в настроении.

– А как ты себя чувствуешь?

– В порядке, более или менее. Немного больно.

– Где – в боку или в душе? – спросил Флеминг.

– Будь поразборчивей в средствах. – Произнес я и добавил: – Зачем ты принес меня сюда, Флеминг? Откуда ты знал, что нужно нести меня именно к Марджори?

– Ты что, действительно ничего не помнишь? – удивился британский агент.

– О чем именно?

Его губы изогнулись в улыбке.

– О том, что ты сам попросил меня об этом. Ты был почти без сознания, но отчетливо произнес: «Марджори Бристол», а когда я спросил, где найти ее, ты сказал: «Коттедж для гостей в „Вестбурне“ 383». А затем закончил свою речь, отхаркиваясь кровью.

– А что произошло с Дианой? Она ведь умерла, не так ли?

Англичанин кивнул.

– Заупокойный молебен назначен на завтра. Нэнси в полном отчаянии, бедняжка. Ты знаешь, ведь Диана погибла при шторме – пошла ко дну вместе с яхтой, которая носила ее имя. Тело так и не нашли; должно быть, его поглотила морская пучина.

Я грустно усмехнулся.

– Вы, секретные агенты, действительно неплохо умеете «наводить порядок», так ведь?

– Мы вынуждены это делать, особенно, когда такие, как вы, вносят беспорядок в дела. Кроме того, вам же на руку, что мы настолько разборчивы. Если бы я не вернулся снова в Шангри-Ла, чтобы закончить «уборку», твое тело также затерялось бы где-то в море.

– Так значит, ты случайно наткнулся на меня.

– Верно. А теперь расскажи-ка мне, как все произошло.

– Ты имеешь в виду, как я убил ее?

Флеминг закивал головой, словно дракон, выпуская из ноздрей дым.

– И о том, что привело к этому, если, конечно, ты не против.

Я рассказал ему обо всем, включая мой визит к Лански и Кристи и мою теорию о том, что «Банко Континенталь» является нацистским денежным хранилищем.

– Весьма проницательно, Геллер, – похвалил меня британец. – В «Банко Континенталь» действительно хранится огромное количество денег, выкачанных нацистами из Европы. Но, конечно, банк занимается не только этим.

– А разве этого мало?

Он пожал плечами.

– Среди других важных инвестиций «Банко Континенталь» – финансирование синдиката, снабжающего Японию нефтью, платиной и другими редкими металлами. Тот же самый синдикат скупает на рынке пеньку, медь и ртуть – важнейшие стратегические материалы для США.

– Значит, ты согласен со мной, что Гарри по-королевски напустил в штаны, когда пронюхал обо всем этом?

– Не только я с этим согласен, – проговорил британский агент, – но также и ваше ФБР. Я проверил. Сэр Гарри налаживал с вами предварительные контакты.

– О Боже! Должно быть, я влез в крупное дело...

– Или шпионскую игру, – добавил Флеминг. – Позапрошлой ночью я наблюдал впечатляющее представление – похоже, за твоей цивилизованной внешностью таится настоящий хищник.

– Благодарю за комплимент, – сказал я. – А как ты считаешь, герцог знал о том, что его любимый банк вовлечен в операции держав оси?

– Насколько я знаю, нет. По крайней мере, надеюсь на это. Я полагаю, что Веннер-Грен держал некоторых членов консорциума в неведении относительно многих направлений деятельности «Банко Континенталь». Поверь мне, герцога скоро поставят на место и предупредят, чтобы впредь он никогда не занимался такими делами.

– Что же мне теперь делать?

– В каком смысле?

– Ну, что касается дела Оукса. Ты ведь знаешь, что Нэнси де Мариньи просила меня продолжить расследование.

– Боюсь, что об этом теперь не может быть и речи. Ни твое, ни мое правительство не желает придавать огласке такую деятельность герцога. Может быть, после окончания войны.

– Что же мне сказать Нэнси?!

– А что конкретно ты ей пообещал?

Я рассказал ему о встрече с Хэллинаном и Пембертоном, а также о письме, которое те от меня потребовали.

– Напиши письмо, – посоветовал Флеминг. – Однако, будь на твоем месте, я не стал бы особенно рьяно разыскивать новые улики... Лучше приберечь их до определенного времени.

– Потому что герцог теперь запретит любое расследование?

– Безусловно. Но, написав это письмо, ты выполнишь свой долг перед миссис де Мариньи. Думаю, что при нынешних обстоятельствах, когда ее муж подлежит немедленной депортации, а лучшая подруга трагически погибает сразу после смерти ее отца, Нэнси смирится со своей судьбой.

Вероятно, он был прав.

– Знаешь, – сказал я, – ведь ничего еще не кончилось.

– Ну, для тебя-то, наверное, все позади.

– Я в этом не уверен. Ведь надо еще разобраться с этим подонком Акселем Веннер-Греном. И даже если мне придется проплыть на каноэ по всей Америке, я найду этого ублюдка и всажу ему пулю в голову.

– С какой стати?

– А потому что именно он стоит за всем этим делом!

– Возможно. А может быть, Диана Медкалф организовала убийство по своей инициативе. Ответ на этот вопрос лежит на дне океана...

– Мне все равно. Так или иначе, во всем виноват этот мерзавец. А как вежливо напомнил мне Мейер Лански, я – еврей. И я не собираюсь умыть руки и позволить этим поганым нацистам остаться безнаказанными за убийства.

Флеминг закурил очередную сигарету. Казалось, что его что-то забавляло, и это начинало меня раздражать.

– Что тут смешного, черт возьми? – раздраженно поинтересовался я.

Взмахом руки англичанин затушил спичку, выдавил из себя улыбку и произнес:

– Прости. Но дело в том, что Веннер-Грен не больше нацист, чем покойная леди Медкалф.

– Ну, а кто же он тогда? – удивился я.

– Кроме всего прочего, он творец шведского нейтралитета, финансовый советник Геринга, доверенное лицо Круппа... и кое-кто еще. Но только не нацист.

Веннер-Грен – один из консорциума нескольких богатейших и могущественнейших людей в мире – тех, что стоят вне политики и над ней.

– Ты хочешь сказать, что Кристи, герцог и Веннер-Грен являются лишь некоторыми из участников мексиканской банковской авантюры?

– Говоря на американском слэнге, ты попал почти в десятку. Кроме нескольких уважаемых европейцев в деле участвуют и наиболее выдающиеся американские бизнесмены.

– Которые поддерживают нацистов?

– Нет, которые делают деньги. Ваш «Дженерал Моторс» вложил сотню миллионов долларов в гитлеровскую Германию, и это – далеко не единственный пример. Поэтому, на твоем месте, Геллер, я был бы доволен тем, что мне удалось разоблачить хотя бы нескольких негодяев. Вступив в борьбу с этим мощным консорциумом, ты неизбежно проиграешь в самом скором времени.

Резким движением я сел в кровати. Волна боли прокатилась по всему телу, но мне было плевать.

– Значит, пусть Кристи гуляет на свободе, а Аксель Веннер-Грен... проклятье, я даже ни разу не встретился с этим сукиным сыном.

– Лучше оставить все как есть, – затягиваясь сигаретой и пожимая плечами проговорил Флеминг. – Великие негодяи мира сего редко получают по заслугам.

– Муссолини все-таки получил, а скоро придет час расплаты и для Гитлера.

Англичанин выпустил голубое облако дыма.

– Возможно. Но ведь они, в конце концов, всего-навсего политические марионетки. И где гарантии того, что Адольф не укроется где-нибудь в Южной Америке в тропическом раю, созданном с помощью Веннер-Грена?

– А ты веришь в это?

Печальная улыбка Флеминга была наполнена иронией.

– Боюсь, Геллер, справедливое возмездие ждет хозяев зла только в мире фантазий. Лучше предоставить это Саксу Ромеру и Сапперу.

– А кто это? – поинтересовался я.

Британец рассмеялся.

– Да, в общем, никто. Просто приятели.

* * *

Примерно через полторы недели я почти полностью выздоровел. Хотя я постепенно привыкал к тому, что некоторые раны никогда не заживают, я прогуливался по белоснежному песку пляжа в свете ущербной луны, обняв за талию Марджори Бристол, которая была одета в белую блузку с открытым верхом и юбку в белую и синюю полоску. На ее шее красовалось коралловое ожерелье.

– Ты спасла мне жизнь, – сказал я.

– Нет, этот британец, он спас тебе жизнь.

– Он спас мое тело, а мою жизнь спасла ты, – настаивал я.

– Но не твою душу, Натан?

– Слишком поздно для этого...

– И не твое тело?

– А вот оно всегда твое.

Мы прошлись еще немного. На ясном ночном небе виднелся силуэт «Вестбурна». Нас обдувал прохладный бриз, а песок у нас под ногами был теплым.

– Нет, ты больше никогда не будешь моим, – произнесла Марджори.

Мы повернули назад и добрели почти до самого коттеджа. Затем она сняла юбку и выбралась из своего нижнего белья. Я положил руку на манивший меня темный треугольник внизу ее живота. Марджори тем временем стянула через голову блузку.

Совершенно голая, если не считать кораллового ожерелья, блестевшего в лунном свете, она расстегнула мою рубашку, молнию на брюках, принялась стаскивать их с моих ног. Я помог ей. Затем я снял и трусы. На мне оставалась только свежая повязка, которую она поменяла около часа назад.

Мы вошли в воду, но не глубоко, – так, чтобы не намочить повязку. Мы стояли и целовались взасос в полном смысле этого слова, в то время как вода омывала наши ноги. Затем Марджори легла на песок так, что половина ее тела оказалась в воде, а я устроился на ней и продолжал целовать ее губы, глаза, лицо, шею, груди, живот, и мои губы скользили все ниже и ниже, пока не остановились на чем-то влажном и теплом...

Ее милое лицо с отпечатком страсти, белевшее в лунном свете, являло собой зрелище, которое я никогда не забуду. Я знал, что этот образ навсегда останется в моей памяти, и, входя в нее, я знал также, что мы вместе в последний раз.

Мы молча лежали, лаская и целуя друг друга. Затем мы сели и стали смотреть на покрытую рябью поверхность океана и отражавшуюся в нем луну, которая попеременно то ломалась, то разглаживалась.

– Просто летний роман, Марджори?

– Не «просто» летний роман, Натан... а настоящий летний роман.

– Лето кончилось...

– Знаю!

Взявшись за руки, мы вошли в коттедж.