Текст книги "Bang-bang"

Автор книги: Мацуо Монро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 19

– Ты знаешь, что люди научились убивать себя задолго до того, как покорили огонь? – спрашивает Такэо.

Снова дежа вю. Однажды виденное. Ничего не меняется, все идет по кругу. Та же машина, тот же сизый дым от короткой толстой сигареты Camel в зубах Такэо, те же разговоры. Муцуми с Юрико дремлют на заднем сидении. Я им завидую, они не слышат разглагольствования этого парня.

– На самом деле. Поначалу самоубийство не одобрялось – этот поступок наносил ущерб общине. Потом стало проще. Самураи вспарывали себе животы, поспорив о том, у кого красивее меч… После того, как мы стали оглядываться на Европу и принялись вкалывать, как одержимые, на благо страны, количество самоубийств свелось к минимуму. Сейчас мы снова переживаем эру суицидов. По статистике, самоубийство почти во всех развитых странах стоит на третьем месте после смерти от старости и смерти от несчастного случая. Как тебе такое? Войны, эпидемии – все то, что в прошлом, являлось основными причинами гибели людей теперь не попадают даже на призовое место.

Он открывает окно и выбрасывает окурок. В салон врывается свежий ночной воздух, пахнущий морем. Мы огибаем справа город Хатинохе. Океан совсем близко, если остановиться и заглушить двигатель, можно будет услышать его рокот…

– Каждый год двадцать пять тысяч японцев убивают себя. Количество попыток – в семь раз больше. Кроме того, как правило, статистика самоубийств сильно занижена. Считаются только явные случаи…

– Вроде Рэя? – спрашиваю я.

– Да, – кивает Такэо. Лицо у него абсолютно серьезное. – Так что можно смело умножить двадцать пять тысяч на два. Это эпидемия. Даже больше – тенденция… Знаешь, почему так происходит?

Вопрос риторический. Я демонстративно зеваю.

– Мир стал слишком большим для человека. Нам кажется, что мы его контролируем благодаря атомной энергии, электричеству, беспроводным сетям и прочей чепухе. Но, на самом деле, все наоборот. Мы всего лишь винтики гигантской машины… Несмотря на крики борцов за права человека, человеческая жизнь обесценивается с каждым днем. Нас слишком много, мы все почти одинаковы… Исчезновение одного винтика никого не волнует, потому что на его место тут же встанет десять. И каждый винтик постепенно начинает по-настоящему в это верить и переосмысливать ценность собственного существования.

Все это я слышал уже не раз. И был с этим согласен. Не будь Такэо таким мерзавцем, мы могли бы славно поболтать на эту тему. Но оправдывать обыкновенное убийство такими вот объяснениями – занятие бесполезное. Грязная правда лезет изо всех щелей…

А он продолжает:

– Мы живем слишком легко. Раньше при родах выживала в лучшем случае половина младенцев. А до возраста, когда парню завязывали самурайский узел, добиралось процентов тридцать… За жизнь приходилось постоянно бороться, потому она казалась более ценной. Тем, что дается тебе даром, ты вряд ли будешь дорожить. Так и получается с нами. Жизнь обесценилась и в этом смысле. Или, если сказать иначе, спокойная безопасная жизнь привела к тому, что у современных людей подавлен инстинкт выживания…

– Тебе еще не надоело? – спрашиваю я.

– Просто хочу, чтобы ты понял одну важную вещь, которая позволит тебе иначе взглянуть на то, что происходит между мной и теми, кого ты называешь моими клиентами.

– Ты их просто убиваешь, вот и все. Как видишь, ничего сложного нет.

– Слушай дальше, – невозмутимо говорит этот сукин сын. – Но и девальвация жизни – еще не все. Средства массовой информации – самый главный враг современного человека – навязывают нам некий стандарт жизненного успеха, и несоответствие такому стандарту воспринимается каждым придурком как трагедия. Теперь вспомни про дешевизну отдельной человеческой жизни как в обществе, так и в сознании конкретного человека. И ты получишь девчонку, которая вешается из-за плохих оценок в школе.

– Девчонка вешается не из-за плохих оценок, а из-за того, что рядом вертятся такие сволочи, как ты…

– Ну-ну… Между прочим, я такой же продукт нашего общества, как и ты. Винтик, который выполняет свою функцию. Если принять идею, что в нашем прекрасно устроенном мире не бывает ничего лишнего, я – необходимая деталь.

– Это называется избегать ответственности.

– Называй как хочешь, – он пожимает плечами. – Вряд ли твои ярлыки что-то изменят в сути вещи. Если назовешь чашку цветком лотоса, из нее все равно можно будет пить чай. Вернемся к самоубийствам. Все, что я тебе рассказал, – это мнение психологов и социологов. Хочешь знать мое?

– Нет.

– Мы просто таким образом пытаемся избежать перенаселения и последующего вымирания всего вида. Развитие медицины, пацифизм, права человека – все это путь в бездну. Человек убивает себя, чтобы спасти вид, Котаро… Хотя сам думает, что это из-за несчастной любви. Просто работает механизм регуляции численности. Сознательно мы подавляем его работу. Новые вакцины, антивоенные демонстрации, армии психологов, законодательство, в котором уже плохо разбираются даже профессионалы… Все это существует для того, чтобы приостановить работу механизма регуляции численности особей в стае. Но этот механизм не такая штука, которую можно включать и выключать, когда вздумается. Он все равно действует… Не надо забывать, что мы обыкновенные животные, хотя и летаем в космос. Не надо думать, что если мы научились лечить грипп, инстинкты перестают руководить нами. Да, с точки зрения отдельного индивида, я, возможно, поступаю не очень хорошо. Но если говорить о человеке как виде, я вношу свой скромный вклад в спасение человечества от демографической и экологической катастрофы.

Я оборачиваюсь и вижу, что Юрико уже не спит. Она невидящим взглядом смотрит куда-то вперед. Не знаю, слышит она философствования Такэо или нет, но лицо у нее такое, будто она увидела Кролика.

Мы летим вдоль берега. Ночной океан равнодушно плещется в километре от нас. Какое ему дело до четырех высокоразвитых обезьян, засунутых в металлическую коробку, сделанную другими высокоразвитыми обезьянами.

Я постигаю смысл слова «разочарование».

Города мелькают один за другим. Аомори, Госёгавара, Хиросаки, Носиро. Мы огибаем Хонсю и возвращаемся на восток. Но направление движения не меняет ничего. Разве что теперь хребет Оу – слева, а справа – Японское море. Большим разнообразием я бы это не назвал.

Я снова начинаю пить. В каждом городе покупаю большую бутылку виски, даже не обращая внимания на марку, и молча напиваюсь во время очередного перегона. Такэо ругается, что у него запотевают стекла. Он предлагает мне перейти на таблетки, которые глотает Муцуми. Один раз в знак протеста я заблевываю пол в машине. Запросто мог бы сдержаться, но мне хочется хоть как-то выразить свое несогласие с ним. Заканчивается все тем, что он моет машину, остановившись около речушки, а я сплю в стельку пьяный прямо на траве, положив под голову пустую бутылку.

После этого случая никто не хочет сидеть вместе со мной. Я предлагаю высадить меня из машины, а самим отправляться ко всем чертям.

– Так и будет, – холодно отвечает Такэо. – Но не сейчас. Потерпи немного.

Я для чего-то им нужен, это ясно. И они мне нужны. Во всяком случае до тех пор, пока я не придумал, как быть с Юрико и с полицией. Мысль о господине Мураками удерживает меня рядом с этой компанией. Мысль о Юрико заставляет меня спокойно пить виски, пока Такэо уговаривает какого-нибудь парня покончить с собой. Надежда, на то, что мой брат, наконец, позвонит и скажет, что кавалерия спешит на помощь, придает мне сил смириться с моим положением.

После господина Рэя следуют Ватанабэ Масафуми, Куроки Сатору и Кудо Тецунори. Все они – преуспевающие бизнесмены. Более чем… Каждый из них далеко не последний человек в своем городе. Понятия не имею, что заставило их связаться с таким человеком, как Такэо. Когда я их видел, у меня не создавалось впечатления, что они люди с проблемами. Иногда я думаю, что Такэо вовсе необязательно, чтобы к нему обращались за психологической помощью. Он может прийти и сам. А после пары разговоров с ним, ни у кого не возникнет желания попробовать обратиться к другому психологу. Все будет кончено. Осталось выяснить, по какому принципу он сам выбирает себе клиентов.

Однажды, когда мы выезжаем на рассвете из города, в котором только что стало одним бизнесменом меньше, я сворачиваю пробку и говорю:

– Расскажи, как ты это делаешь?

– Что?

– Заставляешь людей убивать себя.

– Я никого не заставляю. Это было бы убийством.

– Хорошо. Как ты добиваешься того, что у человека возникает желание убить себя?

– Вера в свою исключительность – вот в чем штука. Краеугольный камень человеческой личности. Ощущение, что ты особенный и уникальный – основа нашего самосознания. Часть инстинкта выживания, если хочешь. Очередная иллюзия… Если убедить человека в том, что он ничем не примечательная биологическая масса, инстинкт к жизни мигом слабеет. Зато стремление к смерти, заложенное в каждом из нас набирает обороты. Потом достаточно небольшого толчка. Главное, заставить человека поверить, что он никакой не особенный и не единственный в своем роде. Это сложнее всего. Знал бы ты, как люди цепляются за эту идею…

Я подумываю, не заблевать ли ему еще раз машину?

– Как твой страх? Ты продолжаешь анализировать себя? Тогда, в парке, ты ведь кое-что понял, да? Не хочешь рассказать мне об этом?

– Веди лучше машину, – говорю я и отворачиваюсь. Блевать мне не хочется.

– Такэо, останови, – подает голос Муцуми. – У меня начались месячные.

Это – моя жизнь в настоящий момент.

Если верить философам, которые утверждают, что мы существуем лишь в данный конкретный отрезок времени, который называется настоящим, а все остальное – либо воспоминания, либо перспектива, если поверить им, то…

…Это и есть вся моя жизнь. И если кто-то скажет, что она похожа на дерьмо, я с ним соглашусь.

В городе Акита мы планируем задержаться на два дня. Останавливаемся в доме одного из многочисленных поклонников теории Такэо. На глаз я определяю, что жить этому добровольцу осталось совсем недолго. Он уже не верит в свою исключительность. Он уже постиг, что своей смертью поможет будущим поколениям. Он знает, что просто следует естественному ходу вещей и зову природы, засовывая голову в петлю.

Когда он кланяется мне, приглашая войти в дом, я просто делаю глоток прямо из бутылки и протискиваюсь в дверь, толкнув его плечом. Если считаешь себя никчемным куском мяса, приятель, я так и буду к тебе относиться. Такэо сокрушенно качает головой. Да, я трудновоспитуемый тип. И мне это начинает нравиться. Раньше я думал, что настоящая свобода – это возможность жить, сообразуясь исключительно со своими принципами, желаниями и потребностями. Но общение с Такэо позволило мне сделать открытие. Свобода – это полное отсутствие принципов, желаний и потребностей. Если ничего этого у тебя нет – ты можешь плевать на все, в том числе и на самого себя.

Все-таки что-то есть в теории этого психа. Предложи мне кто-нибудь сейчас сыграть в русскую рулетку, рука у меня не дрогнет. Особенно если в другой будет бутылка виски.

Я подхожу к зеркалу в ванной, смотрю на ставшее совершенно чужим лицо и говорю ему:

– Посылай ты все к черту, парень! Никто не стоит того, чтобы быть спасенным. Даже ты…

Я постигаю смысл слова «отрицание».

А вечером Такэо проводит собрание группы суицидоголиков города Акита. Мы с Юрико присутствуем на нем. Муцуми сейчас ловит кайф от своих «колес», сидя в горячей ванне в трех кварталах от того места, где мы сидим на пластмассовых стульчиках и слушаем откровения парня с обожженным лицом. Номер Девяносто Семь. Впрочем, лицом эту маску ужаса назвать сложно. Что-то розово-коричнево-белое с узкой щелью рта и крошечным бугорком носа.

Еще месяц назад я бы посочувствовал ему. Он из тех ребят, которых меньше всего хочется встретить в ночном парке, возвращаясь из кинотеатра с последнего вечернего сеанса. Да, месяц назад я бы с горечью думал о его поломанной в результате идиотского случая судьбе, о грызущем чувстве одиночества, на которое он обречен до конца жизни, о том, что вряд ли можно привыкнуть к тому, что каждый встречный опускает глаза, увидев этот кошмар. Месяц назад я бы рассвирепел, услышав обычное для Такэо:

– Знаешь, все мы, сидящие здесь, органическая масса, стремящаяся к разложению. Почему ты думаешь, что твое уродство делает тебя каким-то особенным? Такое страшилище тоже никому не нужно. Как и мы все. Не строй иллюзий.

Но я не свирепею. Я не проникаюсь сочувствием, не сострадаю, не жалею неудачника. Мне все равно, что с ним будет завтра. Мне все равно, что будет завтра со всеми нами. Я просто подношу бутылку к губам и делаю огромный глоток, а потом громко рыгаю, подводя итог под словами Такэо. Он удивленно смотрит в мою сторону.

Ты ведь тоже не особенный, думаю я. Ты такой же как все, только немного психованнее, чем остальные. Потому-то эти обезьяны внимают тебе. Ты сам попал в ловушку чувства собственной исключительности.

Так думаю я, сидя на стуле в спортивном зале какой-то старшей школы и слушая выступления ребят, отрекшихся от себя.

Потом мы возвращаемся домой, где нас встречает Муцуми со стеклянными глазами. Я поражаюсь, сколько в нее влезает этой химии. У нее уже давно должны были отказать почки.

– Ужин готов, – говорит она, встает на цыпочки и целует Такэо в щеку. Коротенький халатик задирается так, что у меня захватывает дух.

– Жалко, что ты лесбиянка, Муцуми, – говорю я, разглядывая ее ноги.

– А мне жалко, что ты такой мудак, – равнодушно отвечает она и уходит на кухню.

Юрико смотрит на меня так, будто я изнасиловал ее мертвую мать, и скрывается в гостиной. В прихожей остаемся мы с Такэо. Он берет меня за воротник и прижимает к стене.

– Даже не думай о том, чтобы трахнуть мою сестру.

То, что я изображаю, в книгах называется презрительной усмешкой. Я отпиваю из бутылки, хотя рука Такэо давит на горло, и глотать трудно. Этим глотком я подчеркиваю презрительность своей усмешки. Во всяком случае, так мною задумано.

Нет, я вовсе не крутой парень. Я парень, которому чихать на все и всех.

– Слишком много пьешь, – отпуская меня, говорит Такэо.

– Тебе-то что? Следи за своей сестренкой. У нее мозги уже в бульон превратились, наверное…

– Не твое дело.

– Ну, конечно… Скажи-ка мне, зачем твоя сестричка режет картины? Не то чтобы я сильно расстраиваюсь… Просто интересно. Что, тоже какая-то глобальная теория спасения человечества? А, псих?

На грохот падающего тела в холл выходит Муцуми.

– Что случилось?

Упавшее тело, понятно, принадлежит мне. Это я создаю столько шума, ударяясь головой о тумбочку в прихожей.

– Ничего, сестренка. Иди, накрывай на стол, – говорит Такэо, потирая кулак. – Мы сейчас подойдем.

Если я еще не сказал – Такэо служил в силах самообороны. В каком-то спецподразделении. Я прикладываю бутылку к горящей скуле и думаю, что готовили их там неплохо. Конечно, не ниндзя из комиксов, но тоже прилично.

– Вставай, – он протягивает мне руку. И кричит: – Муцуми, достань лед, если он есть!

Ужин проходит в молчании, которое трудно назвать дружеским. Или, к примеру, комфортным. Не скажу, что мы раньше болтали без умолку, делясь впечатлениями за день. Но сейчас атмосфера совсем никуда. Каждый из нас странным образом изменился за эти дни.

Юрико после самоубийства, если его можно так назвать, господина Рэя перестала разговаривать. В общем-то, она и до поездки вела себя тихо. Но молчание молчанию рознь. Тогда было молчание человека, который уже все сказал и добавить к сказанному нечего. Оно и понятно, наверняка Такэо хорошенько промыл ей мозги. Для его идей трудно найти более благодатную почву, чем голова девчонки, едва закончившей школу и мечтающей стать художницей. Что у нее есть? Магазинчик отца, в котором она будет работать, пока не выйдет замуж. А тут сплошная романтика… Такэо умеет преподнести свой бред так, что у людей крышу сносит. Даже солидные люди не смогли противостоять. Что говорить о провинциальной соплячке!

Но сейчас она все меньше напоминает обманутую романтической чепухой дурочку. Сейчас ее молчание – это зреющее внутри решение. Затишье перед очень большим взрывом. Граната с выдернутой чекой. От той тоже ничего хорошего ожидать не приходится, хотя лежит она на земле вполне мирно. Вот так и Юрико. У нее чеку выдернули, похоже, в тот день, когда мы убивали старину Рэя.

Ага, я не оговорился. Именно мы и именно убивали. По-другому это назвать может только отморозок вроде Такэо. Мне плевать на все, и я могу называть вещи своими именами.

Словом, после той замечательной ночи в роскошном особняке Юрико уже вовсе не та Юрико, которую я знал, и даже не та, которую понимал в какой-то степени. Одно обнадеживает – обожания в ее глазах, когда она видит Такэо я больше не замечаю. Правда, точно так же она смотрит и на меня. Но тут все ясно. Я сам не в восторге от парня, которого вижу в зеркале.

Про Муцуми даже не хочется говорить. И антидепрессанты, и нейролептики с седативным действием глотаются ею без всякой системы. Иногда она принимает их одновременно. Одну таблетку, чтобы успокоиться, и тут же другую, чтобы взбодриться. Эффект далек от того и от другого. Она просто впадает в какой-то ступор. Может час просидеть, глядя в одну точку оловянными глазами, никак не реагируя на окружающее. А может трещать без умолку, подскакивая от возбуждения и размахивая руками. Причем делать все это, сидя за рулем. Или в ресторане. Или в каком-нибудь магазине. Она тоже граната. Только не такая тихая, как Юрико. Но рвануть может не хуже… Похудевшая, постаревшая, с бледными поджатыми губами и подрагивающим веком она сидит напротив меня, уставившись в свою чашку с рисом. Ничего хорошего от нее ждать не приходится. Когда придет время убить меня, а оно придет, я в этом не сомневаюсь, она первая схватит пистолет. Не потому, что ненавидит меня. Просто ей хочется хоть один раз вышибить мозги человеку самостоятельно. А не ограничиваться уродованием картин или наблюдением за самоубийцами. Тут я ее раскусил.

Даже Такэо неуловимо изменился. Его проповеди, когда ночью он ведет машину, а я сижу рядом, становятся все длиннее и все путанее. Иногда мне кажется, что он говорит все это только для того, чтобы чем-то занять себя, отвлечься от настоящих, всерьез занимающих его, мыслей. Он говорит и говорит, путаясь, сбиваясь, замолкая в самых неожиданных местах… Это все нервы. Что-то должно скоро произойти. Он это знает и волнуется. Нервы. Еще две недели назад он бы не стал распускать руки из-за пустяка. А сегодня – пожалуйста, я сижу, прикладывая к опухшей скуле полотенце, в которое завернуты кубики льда. Он – еще одна граната.

Такая вот компания сидит за столом, в полном молчании поглощая рис и маринованные овощи. Только один человек не представляет большой опасности – это я. Если уж довести до конца аналогию с гранатами – то я граната, из которой выкрутили запал. Мною можно играть в футбол. Меня можно использовать в качестве грузика для чего-нибудь там, требующего грузика. Единственное, чего нельзя делать – взрывать рядом со мной другую гранату. Таким образом, из нашей милой компании я выбиваюсь несильно. В общем-то, свой человек.

Если взорвется один из нас, сдетонируют остальные. И я взорвусь ничуть не хуже.

Я делаю глоток виски и думаю, что в этот момент всем посторонним лучше находится подальше.

Я постигаю смысл слова «ожидание».

От резкого SOS все подпрыгивают. Похоже, дурные предчувствия не только у меня. Я ожидаю услышать еще одно выступление на тему: «Ты и так зажился на этом свете». Но Такэо после минутного молчания говорит в трубку:

– Спасибо.

И смотрит на нас. В его глазах я впервые вижу легкий намек на беспокойство.

– Собирайтесь, нам нужно сматываться.

– А что случилось? – Муцуми отсчитывает таблетки из упаковки. – Я хотела выспаться…

– Полиция разыскивает черный джип Nissan Patrol с двумя мужчинами и двумя женщинами.

Он произносит это спокойно. Уже успел взять себя в руки. Зато Муцуми реагирует достаточно активно. Бросает в рот горсть «колес», одним махом проглатывает, запивает одним глотком минералки и швыряет стакан в стену.

– Дерьмо! Я хочу наконец выспаться!

– Не шуми, сестренка. Иди одевайся и собирай вещи. Юри, Котаро, вы тоже поторопитесь. Я пока решу вопрос с машиной. Нам действительно нужно поскорее убираться отсюда.

– А к чему такая спешка? – спрашиваю я. – У тебя ведь полно дружков в полиции…

– Котаро, не будь идиотом, очень тебя прошу. Ты так говоришь, будто все полицейские Японии работают на меня. Все гораздо хуже… Те люди, на которых я могу рассчитывать, ничем нам не помогут. Это всего лишь патрульные. А нас разыскивают по подозрению в убийстве господина Рэя…

– Чертов старикашка! – это снова Муцуми. Муцуми, швыряющая посуду с остатками ужина о стены.

Чашка с рисом, взятая у меня из-под носа, с пушечной силой врезается в шкаф и разлетается вдребезги. За ней следует чайник. Блюдо с баклажанами. Соевый соус в фарфоровой плошке… Хозяину предстоит большая уборка, когда он вернется утром с работы.

Настроение у Муцуми испортилось окончательно. Оно и понятно. Быть подозреваемым в соучастии убийства – это не картины резать.

– Успокойся, сестренка. Все будет хорошо.

Я протягиваю пустую бутылку Муцуми, которая бессмысленно шарит по столу в поисках боеприпасов. Бутылка разбивается об угол тумбочки, стоящей в углу. Икебана, стоящая на ней, превращается в посеченный стеклянными осколками бесформенный куст.

– Так лучше? – спрашиваю я.

Знаю, что нужно бы помолчать. Но поделать с собой ничего не могу. Слова сами слетают с языка. Муцуми смотрит куда-то мимо меня. И вдруг начинает плакать. Антидепрессанты не справляются. Так же, как и нейролептики.

– Хватит! – резко говорит Такэо. – Собирайтесь.

Юрико сидит, ссутулившись, никак не реагируя на происходящее. Она даже не вздрогнула, когда за ее спиной разбилась бутылка. Только сейчас я замечаю, что на лице у нее кровь. Один осколок порезал щеку. Но она не замечает тонкой струйки крови, стекающей со щеки на подбородок и оттуда на стол.

Я встаю, подхожу к ней и обнимаю за плечи.

– Пойдем, Юрико, – как можно мягче говорю я. – Тебе нужно умыться.

В ванной Юрико опускает крышку унитаза и садится, запрокинув голову. Я промываю порез. Он довольно глубокий, кровь долго не останавливается. Юрико сидит спокойно, хотя должно здорово щипать. Но она даже не морщится.

– Это из-за меня, – говорит вдруг она.

– Что?

– Полиция. Они ищут нас из-за меня.

– С чего ты взяла?

– Знаю.

– Что ты сделала?

– Неважно.

– А все-таки?

– Неважно.

– И как давно они нас ищут?

Она пожимает плечами. Разговор не клеится. Хотя и столько мы с ней не разговаривали почти месяц. Так что прогресс чувствуется. Я решаю не давить на нее. Мне нужен союзник… На брата, кажется, особенно надеяться не стоит. У него есть дела поважнее – ожидание наследства, судя по всему, отнимает все свободное время.

В ванную входит Такэо. Он уже одет.

– Давайте быстрее, я жду в машине.

Я торопливо заканчиваю оказание первой медицинской помощи. Заклеиваю щеку Юрико пластырем и бросаю окровавленную ватную подушечку прямо на пол. После того, что Муцуми натворила в комнате, это выглядит слишком безобидно. Даже как-то скучно… Я сгребаю все флакончики, пузырьки, коробочки, бутылочки с полки над раковиной и тоже швыряю на светло-голубую напольную плитку. Часть пузырьков разбивается. Но и этого мне кажется мало. Я беру тюбик зубной пасты и выдавливаю на зеркале надпись: «Никто не заслуживает спасения». Иероглифы получаются неуклюжими.

Напоследок я успеваю прихватить с кухни початую бутылку виски и выбегаю на улицу, когда серебристая тойота хозяина дома, за рулем которой теперь сидит Такэо, уже выворачивает на подъездную дорожку.

Я едва успеваю плюхнуться на заднее сидение, и мой знакомый псих вдавливает педаль газа в пол. Голова Муцуми, сидящей рядом, откидывается назад, как у тряпичной куклы. Присмотревшись, я понимаю, что она крепко спит. Можно только позавидовать. Тогда я принимаюсь за свой собственный антидепрессант крепостью сорок два градуса. Мне необходимо отвлечься от мысли, что очень скоро нас ожидают события, по сравнению с которыми весь прошедший месяц – просто хороший веселый отдых.