Текст книги "Загадка Фестского диска и змеепоклонники"

Автор книги: Мачей Кучиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

ГОРА

была еще одним символом, заслуживающим особого изучения. Ее в принципе, хоть и не без оговорок, считают иероглифом слова «местность», «город» или «поселок». В пользу такого прочтения говорит несколько подобных наименований. Например, в районе Монте-Альбана еще и по сей день существуют две местности: одна – Тутутепек, раньше, по-видимому, называвшаяся Тототепек, что на ацтекском языке означало «Гора Птицы», и вторая – Окелотепек (Гора Ягуара). Для этих названий нашлись аналоги в виде сапотекских глифов, выбитых на камне в Монте-Альбане, а также подобные им глифы в одном из ацтекских кодексов. Поэтому полагают, и не без оснований, что ацтеки, завоевав эту территорию, перевели сапотекские названия на свой язык, и в таком звучании они дошли до наших дней.

Но, помнится, удалось растолковать не более двадцати из нескольких сотен символов горы, известных по кодексам, и это несмотря на то что с приходом испанцев местные народы не перестали говорить, говорят и сейчас на своих исконных языках, а местности в огромном большинстве сохранили прежние названия.

Существеннейшим аргументом в пользу биологического значения символа горы, который я мог привести, было наблюдение, опирающееся на кодекс Нутталь: ни одно из изображений горы в нем не повторяется. Хотя и бывают в чем-то похожие, но везде «горы» нарисованы в сопровождении различных знаков, иначе стилизованными или композиционно расположенными. Да и названия так не пишут! А поскольку кодекс касался генеалогии царствующих семей и охватывал большой промежуток времени, то трудно представить, чтобы в хронике событий не повторялись названия местностей. Ведь с одних и тех же деревушек собирали дань, одни и те же города захватывали – причем делали это одни и те же люди, – а знаки почему-то менялись. Неужто князья то и дело меняли свои резиденции и ленников, союзные города и места жертвоприношений?

Мне это казалось странным. Поэтому я проверил, нельзя ли шире использовать примененный мною метод прочтения символа горы, изображенной на 16-й странице кодекса Нутталь, где она однозначно уподоблялась телу княжны 3-Кремень, и тем самым подтвердить правильность избранного мною пути.

Но для начала я установил, что неисчислимые горы древнего мира Мексики были резиденциями богов, носили их имена, были даже в буквальном смысле слова их воплощениями и в такой ипостаси жили рядом со своими народами, покровительствуя им, поставляя им воду не без помощи Тлалока или Чальчиутлике – богини «драгоценной воды», живой субстанции мира. Наверняка многие пиктограммы относятся именно к этим богам, воплощенным в формы рельефа местности. Однако это не объясняло всех знаков – в частности, тех, рисунки которых были особым образом составлены из символов, имеющих биологическое значение. А еще и потому, что с недрами гор у мексиканцев были связаны и божества – змеи, ленточные создания, зародыши жизни, в том числе и человеческого тела.

Поэтому, решил я, гора, возможно, имеет еще и это значение. От безотказного Зелера я узнал, что было известно и употреблялось понятие: «гора драгоценных камней», означавшее, как полагал исследователь, место жертвоприношений. Конечно, при многозначности древней символики такой вывод сделать было нетрудно. Однако не думаю, чтобы подобное объяснение исчерпывало все значения иероглифа слова «гора». Жертвы приносили прежде всего в храмах, а многие – возможно и большинство их – на платформах, стилобатах, вознесенных над местностью, и на верхних площадках пирамид: жертвы приносили также на вершинах гор и других возвышенностях. Значит, первая часть понятия подтверждалась. Но почему это была гора именно «драгоценных камней», а не, скажем, «сердец» или «крови», хотя именно они-то и были истинным объектом жертвоприношений. И даже напротив, драгоценные камни были всегда даром богов, ниспосылаемым с неба, явленным ими во чреве женщины, дабы они развивались в ребенке, а иероглифом слова «ребенок» было как раз изображение ожерелья драгоценных камней.

Подтверждением тому, что я нахожусь на верном пути, стал для меня рисунок, полностью соответствующий рассмотренному выше представлению древних о горе. Это был рисунок горы, усеянной круглыми знаками драгоценных камней – как я считал, клеток с ядрами – и с характерной «лесенкой» в основании. Если такое изображение означало, что эта гора – многоклеточный организм, тогда все становилось совершенно ясным!

И еще один рисунок, взятый из Ватиканского кодекса, почти буквально показывает, как драгоценный сосуд – клетка преобразуется в гору. За этим актом присматривает бог с двумя именами: Тонакатекутли, Господин Жизни, которому, как утверждал один из комментаторов кодекса, Педро де Риос, «никогда не приносили жертв, ибо он их не желал». (Таким образом, была исключена связь «горы драгоценных камней» с местом жертвоприношений.) «Его также называли Господином Наших Тел». Первая часть имени, Тонака, как раз и означала «наше тело», «наше мясо»…

Принимая во внимание все сказанное, я имел основание считать структуру, на которую указывал пальцем этот бог, символом организма – тела. Возникающая гора, заполненная «драгоценной водой», полна плавающих в ней клеток, складывающихся в ожерелье – символ ребенка.

Все в целом составляло как бы рисунок на грубоватом одеяле, за которым в сидячем положении, обратившись лицами друг к другу, скрывалась первая пара людей, изображенных, как полагает Зелер, во время соития. А изображенная между их головами трость с погремушками ко всему была у древних символом плодовитости. Следовательно, изображенная тут «гора», дитя этой пары – живое существо.

О том, что такого рода «горы» возникают из яйца, недвусмысленно говорит та пиктограмма из кодекса Виндобоненси, где из драгоценного сосуда выглядывает гора. И действительно, сказал я себе, вряд ли этот рисунок можно объяснить как «остров на озере», как, например, поступили в отношении похожей пиктограммы, взятой из кодекса Нутталь, где этот якобы «остров», плавающий в «драгоценной воде», был помечен, однако, подобием хромосомы с полосками, а также ступенчатым узором – символом белка. Все это вкупе гораздо логичнее объяснялось как символ организма, нежели форма, рельеф.

Другим указанием на биологическое значение «горы» являются два рисунка из кодекса Виндобоненси. На первом изображение гор с «драгоценным камнем» внутри по абрису оплетают шнуры, выражая тем мысль, что форма горы-тела «записана» в этих «скрученных шнурах». На втором рисунке вещество горы изображено цветными полосками, чтобы дать понять, что она возникла из этих полосок, «записанных» на «лентах». А в ней головою вниз, то есть в известной из кодексов позиции нисхождения к земле, а в данном случае – рождения, висит «человек в полоску» – по мнению Зелера, «душа того, что должно родиться». Одним словом, рисунок однозначно говорил, что в определенном смысле человека можно представлять как гору– гору клеток, возведенную генами.

Подобные же значения приписывает горе другая пиктограмма из того же кодекса. Здесь она в сочетании со знаками бивалента и пучка палочек, поскольку созидателями таких «гор» являются именно хромосомы. А тот, кто этого еще не понимает, рядом может найти повторение: такой же бивалент и пучок опираются на знак Тамоанчана – мест рождений, – в виде перьев пернатого змея – хромосомы. Связка листьев малиналли сообщает, что в этих перьях содержится нечто «скрученное» – «шнуры». И наконец, третий рисунок в этом ряду показывает врисованный в делящуюся надвое гору (!) шагающий бивалент. Именно так! Ибо тело-гора размножается благодаря хромосомам, перемещающимся из тела в тело.

Возможные возражения, думал я, относительно правомерности сравнения столь массивного, мертвого, безжизненного объекта, как гора, с таким живым, теплым и подвижным телом организма. Однако следует помнить, что Мезоамерика была страной вулканов, многие местности Мексики ну прямо усеяны вулканическими конусами; уже не говоря о самых больших, всемирно известных вулканах, таких как Попокатепетль или Оризаба, надо помнить о тысячах меньших, даже ста– или двухсотметровых…

В 1943 году в селе Парикутин, в горной долине, после резкого толчка разверзлась щель и из нее вырвались клубы дыма. В течение первых суток пепел, песок и камни насыпали конус высотой в семь метров. Потом потекла лава.

Вулкан замер спустя девять лет, достигнув высоты в семьсот метров.

Если в Древней Мексике видели – а такие случаи можно считать несомненными, – как вулканы вырастают буквально на глазах у тысяч людей, то это могло, думал я, ассоциироваться в сознании с процессом роста тела. Ведь тело – носитель жизненных процессов, а увеличение его размеров происходит благодаря каким-то невидимым в нем внутренним действиям.

Я понимал, что можно отыскать уйму таких примеров – столько их было на всех раскрашенных страницах кодексов. Например, гора из кодекса Ботурини, описываемая как символ «пещеры, из которой мы происходим», или другая, известная по Хроникам из Куаукечоллана, в виде туловища орла. Я помнил, что орел был у мексиканцев носителем двойной спирали, а также клетки (см. фото 7), так что у меня были основания путем своеобразной интерполяции считать эту «гору» тоже живой – организмом.

Но неужели создатели этой пиктограммы считали человека колонией клеток? Неужели они думали, что именно клетки, а не хромосомы или гены были истинным объектом творения, его целью и причиной? Пупом жизни? Мы – ходячие города клеток?..

Мне пришло в голову, что миштекские мудрецы развенчали человека. Да что там – развенчали! Они сбросили его со всех пьедесталов, отказав в славе, исключительности и привилегированном положении меж всех творений великой природы. Даже его ум низведен до сравнения со сновидениями:

«Все – только сон,

никто не говорит здесь правды…»

Если же где-нибудь в кодексах какой-нибудь князь 8-Олень или княжна З-Кремень кем-то прославлялись, то этому они были обязаны не лично себе, а орлам, ягуарам, змеям и лентам, неким скрученным объектам и разноцветным полоскам. Стало быть, кодексы по их значимости для рода человеческого могли выполнять такую же историческую роль, какую в отношении Солнечной системы, а особенно – Земли, сыграл в Европе труд Коперника, отобравший у нашей планеты статус центра, пупа Вселенной.

Точно так же кодексы трактовали и человека, но с той единственной разницей, что если труд Коперника для его современников стал бы верстовым столбом истории науки, поворотом, переломом в мышлении, то рисованные тексты миштеков фиксировали истины, до них давно и хорошо известные посвященным этой земли, ну а простому люду выдавалось кое-что по мере потребностей, в силу «текущего момента»…

Такое прочтение кодексов только для меня могло быть потрясением, откровением: человек, разделанный на кусочки, человек-маска, человек, не являющийся самим собою…

Для читателя XX века – и не только в силу специальности посвященного в новейшие достижения естественных наук, а хотя бы просто знакомого с книгами генетика Дж. Монода «Неизбежность и случайность», зоолога Десмонда Морриса «Нагая обезьяна», биолога Р. Доукинса «Эгоистичный ген» или физика Ф. Капры «Дао физики» и уже поэтому одному думающего, что сенсаций Дарвина отнюдь не достаточно для описания места человека в природе, – тем не менее должно было стать поразительным открытием то, что он, современник многих открытий, еще только проникает в те сферы, в которых уже тысячу лет назад свободно ориентировались индейские ученые, сообщая о них в своих рисованных книгах…

Не было, как мне казалось, даже и нужды доказывать, что их видение человека, отраженное в кодексах, было близким, а по своей последовательности даже опережало самые смелые взгляды передового поколения современных биологов. Человек был для них динамическим явлениям, процессом, происходящим в пространстве и времени. В этом непрекращающемся процессе развития, роста, изменения, разложения он был результирующей разнообразнейших воздействий.

Именно в связи с таким особым видением его – человека – рисовали не в привычной, обыкновенной манере, а изобразительным языком, наподобие мозаики, собранной из знаков, символов, передающих особенности всех тех процессов, которые творят тела и сознание.

Среди этих поразительных изображений я искал ту пиктограмму, которая бы выражала наиболее обобщенную истину, являла бы собою какое-то элементарное, но основополагающее значение, сжато и точно определяющее человека. Я поочередно обращался к клеткам, хромосомам, генам, пока наконец не понял, что иду не тем путем. Человек миштеков не был колонией клеток– во всяком случае, не только ею. Правда, тело считалось горой клеток, но это было слишком упрощенное объяснение, и такой концепции недоставало широты, чтобы вместить в себя все то, что кодексы связывали с человеком. По той же причине и то, что тело древние мексиканцы представляли в виде скопища или храма хромосом, можно было считать лишь еще одним относительным приближением к ясности.

Убежден, что миштекские жрецы очень легко показали бы относительную ценность модели Доукинса с ее человеком как «машиной для существования генов», и вовсе ограниченной представилась бы им модель «нагой обезьяны» Морриса…

Я открыл суть концепции миштеков, нашел ключ к ней далеко от их собственной земли, и этим ключом была

ДРАГОЦЕННАЯ ВОДА

Чичен-Ица лежала в центре раскаленной плиты Юкатана. Словно недостаточно было жара, льющегося с неба, кто-то еще поджег – а может, она загорелась сама – низкую, плотную, игольчатую сельву по сторонам шоссе. Километр за километром я ехал, овеваемый дымом, грязно-голубым или рыжим, вдыхая его горький запах. Порой обзор сокращался до нескольких метров – тогда я тормозил: дым, казалось, прилипал к шоссе, сплавлялся с мягким асфальтом, а я дышал взвесью копоти. Пепел истлевших листьев сыпался, касаясь рук и лица. Невидимые языки пламени источали потоки дрожащего жара. Я закрывал окно, но спустя минуту поспешно вновь отворял его.

Пожар вскрывал скалы. Белые известняковые чешуйки лежали у их оснований. Гигантская плита прикрывала» весь безводный полуостров. Воду поглотил известняк, вернее, она растворяла эти камни и пробуравливала сеть подземных проходов, чтобы спрятаться в них. Любой дождь, даже самый обильный, в разгар сезона дождей, по тысячам щелей проникал в глубь известняка И скрытыми каналами стекал в море. Только иногда обвалившиеся кровли туннелей или размытые расщелины раскрывали в двадцати – тридцати метрах ниже черный, как ночь, поток. Там была страна Тлалока, хозяина вод разместившегося там мира, дарителя жизненной влаги; там скрывался он, в пещерах подземелий.

Я уехал именно на Юкатан и прежде всего к нему. В его святилища, укрытые под землей индейцами майя, так отличающиеся от храмов остальных богов. По пути – Чичен-Ица, знаменитые, особенно посещаемые руины. С ними я не связывал больших надежд. Уже на фотографиях я изучил каждый квадратный метр их стен. Прекрасно знакомая символика по сути, повторяла, хоть и условно, стилистически иначе, сущность сообщений «народов науатль. Змеи, Древа Жизни; ленты, сплетенные шнуры… Большинство из них композиционно больше похожи на аллегории, свод священных символов, нежели на записи, которые могли бы помочь открыть что-то новое…

Несколько домов у шоссе, торговцы сувенирами и напитками, современный отель под пальмами; другой, старый, вроде колониальной резиденции в большом саду; ряды автобусов. Над их крышами по одну сторону шоссе вздымалась пирамида с храмом на вершине, по другую, в просвете между деревьями, знаменитый Каракол-Улитка, храм, своей круговой проекцией – необычной для майя – свидетельствующий о том, что его создали тольтеки, точнее, только тольтекские строители.

Купив билет, я пошел туда, где, как мне казалось, будет меньше народу. Люди толпились на пирамиде и между высокими стенами арены для игры в каучуковый мяч. Я пошел напрямик по просторной площади к дорожке, ведущей через кусты к священному колодцу – сеноту. Все еще думая о Тлалоке, я хотел увидеть это творение природы, некогда почитаемое на территории всей Мезоамерики. Доказано, что к этому священному месту стекались с дарами пилигримы из самых отдаленных земель. А привлекали их вовсе не пирамиды, арены и храмы, возведенные людьми, а именно то, что создала сама природа.

Я уже приближался к провалу, когда какая – то экскурсия с гидом показалась из зарослей кустарника и, перейдя мне дорогу, облепила край колодца. Правда, я мог пройти дальше по гигантскому обводу, но решил дождаться своей очереди в скудной тени деревьев. Я глядел на красные, словно лишенные кожи, спины и такие же, слишком быстро загоревшие ноги. T-shirtsи hot– pants [12]12
  Тенниски и плотно прилегающие брючки.


[Закрыть]плотно облегали тела.

Совсем иных паломников, размышлял я, видела эта вода. Накидки из перьев, воздушные туники, венки, ожерелья, золотые украшения, шлемы с султанами, тотемы, трости с погремушками, священные луки и церемониальные стрелы, головы орлов и шкуры ягуаров на плечах рыцарей…

И юные девы, сталкиваемые в воду…

Наконец я увидел его. Непрозрачное, гигантского диаметра изумрудное зеркало, запавшее неожиданно глубоко, окруженное цилиндром стен. С них свисали лианы и корни сельвы, доходящие до воды. Поверхность воды была неподвижной, с островками листьев, культями торчащих из нее прутьев. Вода, очень глубокая – это было известно от ныряльщиков, казалась каким-то стеклянным зрачком, взирающим на небо из чрева земли.

Я сразу понял, что мои ожидания не оправдались. Это не владения Тлалока – он правил иными водами: холодными, свежими, ревущими в расщелинах, грохочущими водопадами, низвергающимися с неба, испаряющимися млечными клубами, тучами, блуждающими над вершинами гор.

Здешняя вода принадлежала другому божеству – Чальчиутлике, «богине живой, драгоценной воды и драгоценного сосуда». Прямо само собой напрашивалось такое представление. Разве этот естественный колодец не был идеально округлым, как и драгоценный камень на рисунках в кодексах, и не был заполнен изумрудной, драгоценной жидкостью? Разве не окружали его высокие, недоступные своды «сосуда», защищающие воду от жаждущих животных и людей? Она предназначалась не для питья – не для этого приоткрыли ее боги здесь, на безводных равнинах Юкатана. Она была изображением, огромным, могучим, священным изображением чего-то, что обычно сокрыто от глаз человеческих. Изображением драгоценного сосуда, из которого исходит каждое живое существо, изображением первой делящейся клетки – яйца.

Эта изумрудная жидкость, в которую сбрасывались жертвы, не могла быть водой! Я начинал понимать истинный смысл жертвоприношений…

«Господин был у колодца запада. Там были боги…» – неожиданно вспомнились мне слова из короткого текста, озаглавленного «Происхождение ица» (ица – это те, кто дал название: Чичен-ица), текста, входящего в состав книги «Чилам-Балам» из Чумайеля, записанной на языке майя Хуаном Хосе Хойлем в селении Чумайель в 1782 году, и столь необычайного, что стоило его прочесть несколько раз, и фразы его навсегда оставались в памяти. Его считают переполненным символикой, с трудом поддающимся переводу и объяснению. И однако в тот день, там, над сенотом, я попытался сделать это сам.

«Тринадцать раз восемь тысяч катунов отдыхали на своем камне. Тогда задвигалось семя Унак Кеел Аауа. Вот его песня: «Гей! Это люди как Солнце? Из камня, из которого состоит Желтизна?»»

Это поразительное утверждение! Ведь оно, сказал я себе, равнозначно научному открытию! Оно констатирует: человек создан из той же материи, что и мир неодушевленных предметов. Желтизна – излучение Солнца – возникает благодаря соединению атомов водорода в атомы гелия, и человек состоит из атомов… Тут открывался широкий простор для размышлений, на этот раз над состоянием в той древности физических знаний. Но это была уже особая тема…

«Из камня, из которого состоит Желтизна? Гей, отсюда хорошие люди? Моя одежда, мой убор, сказали боги» [13]13
  3десь и ниже перевод с испанского сделан С. В. Мироновой (помечены знаком поскольку М. Кучиньский в ряде случаев дал лишь пересказ соответствующих текстов


[Закрыть].

Раньше я уже комментировал эти слова как убедительное указание на то, что боги для индейцев ица были процессами, протекающими внутри тела. После такого двойного вступления, рисующего биологическую и космическую подоплеку истории, излагались события не столь глобального, а малого – исторического – масштаба.

«На ласковую землю, что на берегу колодца, на мягкую землю пришли, завоевывая, воюя. В Чичен были ицы, еретики. Там они были и в день 1-Имиш достигли неба. Господин был здесь у колодца запада. Там были боги. Так было сказано, в день -1-Имиш»*.

Ярешил, что первая фраза касается прибытия испанцев. На это указывал и другой текст, записанный в той же Чумайели и говорящий о нашествии чужаков и необходимости «шнурам и лентам, упавшим с неба» покориться Господину христиан. Таким образом, здесь, у священного сенота, конкистадоры застали ица, еретиков, – это подчеркнуто особой, поскольку новой веры, как гласит дальнейший текст, они не приняли и предпочли уйти всем племенем «со своими богами спереди и сзади» в глубь страны. Так испанцы в день 1-Имиш достигли «неба», то есть колодца. Это Господь Бог христиан оказался «у колодца», а в нем были боги ица.

Небо – колодец – боги. Три понятия в идеальном согласии с гипотезой неба клеток, изображением которого, моделью, ковчегом был священный круговой сенот, разверзающийся в камне.

«Дух человеческий говорит: кто мы? Вот слово духа человеческого. Разгадай его, мудрец. Я зачат в темноте, откуда народился. Или это тоже неправда? Меня породил Мицита Аауа. И до конца я был надтреснутым. Огорчил ли я кого-нибудь своей песней?»И эти слова автора текста, поэта, певца, а может и пророка народа ица, прекрасно согласовывались с тем видением мира, которое пронизывало и рисованные тексты, и все произведения искусства тех земель в те времена. Совершенно отчетливо увидел я здесь связь с уже известной мне идеей о человеке, который является не собой, а лишь маской для сокрытых от него самого явлений, лишь формой, им служащей. Формой, которая изначально, уже по самой идее, была чем-то преходящим, «сломанным», «надтреснутым», как ствол дерева из Тамоанчана, или чем-то «развратным», «испорченным», ибо так можно было понять слово roto. в испанском переводе текста. Однако я считал, что эта «сломанность» лучше всего выражает судьбу человека: он побег, отросток, ветвь Древа Жизни, не имеющая никакой возможности выйти за назначенные ей природою пределы.

«Они там были Я мертв, сказал жрец селения, я укрыт, сказал тот, кто теряет селение… Мудрец тот, кто теряет селение, наполняется горечью от моей песни. Там были!»*

Смысл этих фраз напомнил мне другие строки: из легенды об изгнании Кецалькоатля. Там Тескатлипока сказал: «необходимо, чтобы ты покинул свое селение» (puebloв испанском переводе с науатль). А Кецалькоатля он, обращаясь к нему, назвал «сыном моим, жрецом». В результате оговора богов наш герой – человек, – стеная покинул свое селение.

И вот здесь, на территории майя, отозвалось эхо тех слов. К тому же эхо своеобразно усиленное. Тогда я считал, что Кецалькоатль, на языке науки, покидает уединение клетки, чтобы обрести тело, преобразовать в него свою генетическую «запись». И здесь – если действительно речь шла о нем, – он снова повторял, что сокрыт, существует и, однако, не живет, а пребывает в виде духа. Иначе говоря, он выступал точно в том же значении, хорошо передающем сущность процесса, в котором «информация» в яйцеклетке имеет целью создание тела, развитие в нем потенции сознания 'и вывод из яйца во внешний мир. Он разрывает свои путы в «драгоценном камне», покидает это ограниченное «селение», выходя в необъятный простор жизни.

«Это пение, все это пение служит истинному восхвалению Господа Бога». Последней фразой поэт, пророк признает, что возлюбил Бога испанцев и почтил его песней о побежденных родных богах…

Я смотрел в глубину сенота, на его живую воду, в которую сбрасывали девушек в расчете на то, что одна из них вынырнет с посланием от богов… Я думал, что церемония эта не казалась тогда столь жестокой, как теперь она представляется нам. Тот, кто хоть раз в жизни видел процессию, направляющуюся к вратам церкви, или странную фигуру со стертой на локтях й коленях кожей; фанатиков, истекающих кровью, разрезающих перочинными ножичками или расцарапывающих английскими булавками свои руки, чтобы этими кровоточащими стигмами подражать ранам Господа на кресте; слышал, как они при этом поют, с каким рвением стараются перещеголять друг друга, в причинении себе все больших страданий, видел, как готовы они увеличивать свои раны, язвы или уродства, лишь бы толпа смотрела на них, – тот поймет, что принесение в жертву себя, собственной жизни тогда не обязательно, было вынужденным, а могло быть – по порыву – и добровольным.

А если такой акт самопожертвования нравственно и духом поддерживался глубоко укоренившейся верой в особое значение этой воды… Тут я подошел к проблеме жертвоприношений вообще. Нe вдаваясь сейчас в подробности, я ограничусь замечанием: боги Мезоамерики, по мифам, не были кровожадными и жертв не требовали. Наоборот, они жертвовали собою ради продолжения жизни. Поэтому и людей именовали макеуалес —те, которые возникли благодаря жертве богов.

Потребность в кровавых жертвах возникла у людей. Люди решили, что надо жертвовать собой, чтобы, во-первых, показать своим богам, что они благодарны им за их жертвы и поэтому тоже способны к самопожертвованию; а во-вторых, во имя… продолжения жизни. Они верили, что «жизненная энергия», сосредоточенная в живых существах, должна вновь поступать во всеобщее, вселенское обращение. Справедливо считалось, что Солнце является средоточием такой энергии. И еще: Солнце связано с драгоценным камнем-символом.

И здесь, в Чичен-Ице, в белой скале открывался глазам всех гигантский драгоценный камень. Невозможно было придумать жертвоприношение более непосредственное и экстатическое, ибо оно воспринималось всеми как действительное, а не символическое возвращение своего тела Драгоценной Живой Воде – все той же жизни…

Я подумал, что вот так замкнулся очередной круг подтверждений, а в результате я получаю ответ на мой вопрос: что же такое в действительности человек?

Итак, о Драгоценной Живой Воде.

У меня перед глазами встали десятки пиктограмм и целые страницы кодексов с изображениями изумрудной жидкости, до этого совершенно невразумительных, а теперь так неожиданно раскрывшихся, ставших понятными… Надо было набраться терпения. Тысячи километров отделяли меня от библиотек и изданных стараниями лорда Кингсборо толстенных многоцветных фолиантов с копиями кодексов – тех, увы, немногих, разворованных, оторванных от своей земли, от своего народа, блуждавших по миру, по Венам, Римам, Мадридам, Лондонам. Да и не совсем еще понятых, но зато уцелевших.

До вечера и весь следующий день я осматривал руины Чичен-ицы, потом двинулся к пещерам Баланканче, к дворцам Тлалока. Понадобился месяц, прежде чем мне удалось разобраться в символических подробностях миштекских Книг Жизни, а тогда…

Кодекс Виндобоненси, страница 47-я, пожалуй, чаще других воспроизводимая в качестве доиспанской еретической диковинки. Мне уже было ясно, что и они, да и весь сложенный гармошкой том, после того как они будут прочитаны, станут в один ряд с величайшими книгами человечества.

Одна из пиктограмм (см. рис. 63 и фото 8) изображала Кецалькоатля, держащего на плечах странное удлиненное сооружение. Я уже толковал его как небо, с коего был изгнан Кецалькоатль, и поинтересовался, проверяя себя, что видит в нем один из проницательнейших умов центральноамериканской археологии, Альфонсо Касо. Вот что говорит ученый: Кецалькоатль держит Небо Воды, упавшее на Землю.

Еще одно слово – и столь неясное утверждение стало бы совершенно понятным. Тут, конечно, ничего общего с библейским потопом. Стоило сказать: Небо Драгоценной Живой Воды! Это же ее изображение в виде текущей в обе стороны реки – не крови, как думал Зелер, не обычной воды, Н ₂О элемента атрибута Тлалока, а клеточной плазмы, живой полужидкой субстанции всех клеток мира. Знаками клеток увенчаны струи этого потока, поскольку их-то и образует цитоплазма: они замыкают ее в себе, окружая пленкой. От момента зарождения жизни на Земле количество живых клеток непрестанно возрастает – увеличивается и объем цитоплазмы. Так что перед нами настоящая река жизни, текущая во времени и в пространстве.

Общая биомасса всех организмов Земли, некогда столь ничтожная в первых ее немногочисленных клетках, ныне оценивается в 10' ³килограммов. В основном ее составляют растения, и прежде всего ее три четверти – бактерии. В тысячи раз меньше зооматерия, объем которой не превышает кубического километра, ну а тела людей тут можно было бы уместить в 0,1 кубического километра.

«Именно своему динамизму, согласованности как целое, притоку и аккумуляции энергии обязана биосфера своим существованием в течение миллиарда лет», – писал Влодзимеж Кинастовский, и этой научной мысли вполне соответствует представление жизни во всех ее формах в виде текущей реки. Течет она, как рисовали ее миштеки, многими потоками. При каждом делении клетки капля ее цитоплазмы переходит в подобную же клетку, а из нее, пополненная, передается далее, новому поколению. Так продолжается неустанное движение полужидкой субстанции с ее органеллами, столь необходимыми для поддержания жизни образованиями, как митохондрии, центриоли, хромосомы. Но ни одно из этих удивительных образований природы, взятое порознь, не способно к самостоятельному существованию.

Надо еще добавить, что эта драгоценная вода связывала огромное количество обычной воды. В то время как все реки мира содержат 1,25 тысячи кубических километров жидкости, в растениях и животных организмах ее содержится 6 тысяч кубических километров. Стало быть, в них и течет эта сверхрека – гигантский поток.

Вода является основным по массе элементом живой субстанции, составляя от 60 до 98 процентов живого организма. Первые живые существа возникли в праморях – обширных водных растворах. После сотен миллионов лет эволюции потребный для жизни клетки водный раствор соответствующих солей замкнулся внутри нее. Так возникло одно из условий для выхода жизни на сушу. Организмы прихватили с собой растворы своего окружения; а со временем роль морской воды начали выполнять жидкости организма– такие, как кровь или лимфа. Кинастовский писал:

«Довольно приближенно, хоть и несколько преувеличивая, можно сказать, что в наших телах течет разбавленная морская вода».

Язанялся водой, когда понял, что именно этот ее, биологический аспект был решающим в объяснении могущества культа Тлалока. Я убедился, что Тлалока почитали не только как хозяина обыкновенной жидкости, утоляющей жажду растений, животных, людей, но и прежде всего как дарителя влаги в составе той драгоценной воды, которая внутри живых клеток этих драгоценных камней, где она составляет их основную массу, материю. Отсюда понимание ее значения и изображение гор-организмов с внешностью Тлалока. Отсюда ее связь в мифах со змеем. Ибо «зверь из сосуда бога» был «живым зародышем воды», так что Тлалок, давая воду «драгоценным сосудам», создавал нужную среду их змееобразным созданиям – нитям хромосом. Мифы упоминают о Небе Воды, которое некогда упало на Землю. Я понимал это не только в переносном, но и прямом значении. Земля в ранней фазе своего возникновения, когда образовывалась в пространстве как комок осколков, была сферическим минеральным объектом, который, уменьшаясь в диаметре под влиянием сил тяготения, повышал внутреннее давление, а тем самым и температуру. Высокая температура начала расплавлять первоначальное вещество, из которого через щели в коре вырывались газы, создавая первичную атмосферу. Можно сказать, что это был пот Земли. В полужидкой массе возникли условия для связывания различных элементов в более или менее сложные соединения. В частности, водород соединялся с кислородом, образуя воду в газообразном состоянии. Выделяемая неисчислимыми трещинами, она собиралась в тучи над Землей. Охлаждаясь, конденсировалась и опадала проливными дождями. Но в то время температура Земли была очень высока. Любая капля, коснувшись поверхности раскаленных камней, тотчас превращалась в пар. Небо над Землей тогда почти целиком состояло из водяного пара, оно было «небом воды», и кроме него, не существовало ни одного сборника воды: ни ручейка, ни озерка, ни, тем более, моря. Сотни тысяч лет ушли на охлаждение земной поверхности, и в конце концов вода в жидком состоянии начала заполнять углубления на планете. Вот что это значит: «Небо Воды упало на Землю». Кто знает, не по этой ли причине Тлалока издревле почитали и как бога огня – он даже носил на голове его знак. Почему? Может, ответ скрывается в древнем знании о происхождении воды из раскаленной лавы?