Текст книги "Принцесса мафии (ЛП)"
Автор книги: М. Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Я провожу руками по своим грудям, пытаясь представить, каково это, когда к ним прикасается кто-то другой. Они заполняют мои руки, но у Луки они шире...
Медленно я провожу кончиками пальцев по соскам. Покалывание распространяется по моей коже, согревая ее, и мои губы раздвигаются, когда я слегка сжимаю их, чувствуя, как они напрягаются.
Сделает ли это Лука? И каково это будет?
Я осторожно пощипываю их чуть сильнее и задыхаюсь, чувствуя мягкий толчок ощущений от груди вниз, к вершине бедер. Я завороженно наблюдаю, как румянец начинает распространяться по моей груди, вверх по шее и к щекам, слегка розовея на коже, пока я перебираю и играю со своими грудями, перекатывая соски между пальцами и дразня их твердыми пиками. Я отпускаю один из них и медленно скольжу рукой по изгибу талии и плоскому животу, останавливаясь только тогда, когда звук в коридоре заставляет меня подпрыгнуть.
Я виновато опускаю руки, чувствуя, как еще больше краснеют мои щеки, и спешу к двери, чтобы запереть ее. Мысль о том, что кто-то может вот так войти ко мне... Мысль о том, что кто-то из моих родителей зайдет ко мне, приводит меня в ужас. Но что, если это был бы Лука? Глубокое, извилистое смущение проникает в меня и нагревает мою кожу при этой мысли, но в то же время я чувствую ответное тепло между бедер и чувствую, как кружево влажно прилипает к моей коже.
О боже. Я тяжело сглатываю и возвращаюсь к зеркалу, привлеченная идеей понаблюдать за собой. Кружевная ткань слишком светлая, чтобы на ней была видна влага, но, когда я сдвигаю ее вниз по стройным бедрам, обнажая пучок темных волос и мягкие складки, я слабо вижу, как они блестят на свету.
Захочет ли он, чтобы я побрилась? Я слышала, что мужчинам нравятся обнаженные женщины, но никогда не пробовала, полагая, что мой муж сам скажет мне о своих предпочтениях. Я провожу пальцами по темным влажным кудрям, слегка раздвигаю себя перед зеркалом, чувствуя стыд и возбуждение одновременно.
Возбуждение нарастало и пульсировало в моих венах, напоминая о словах Луки на вечеринке: когда ты остаешься одна ночью и чувствуешь этот пульс желания...
Я ответила, что никогда не чувствовала ничего похожего, но теперь я чувствую. Я чувствую, как желание нарастает, как ноющая потребность, подобная той, что он описал. И если он тоже это чувствует...
Я не дура. Я знаю, как выглядит обнаженный мужчина, даже если никогда не видела его вживую. Я знаю, что мы с Лукой будем делать в постели. Но если моя мама говорит об этом как о чем-то, что я должна буду сделать, то Лука говорит об этом как об ужасающе разрушительном удовольствии. Как о чем-то, что я сделаю все, чтобы насытиться. Как будто это нечто большее, чем то, что он уже заставил меня почувствовать.
Именно этого я всегда и боялась, поэтому так старалась никогда не позволять себе ничего подобного.
Я провожу пальцем между мягкими, набухающими складками своей киски, чувствуя, как меня пронзают ощущения, когда я прикасаюсь к своей самой интимной, чувствительной плоти. Покалывание усиливается, мышцы бедер и живота напрягаются, когда я чувствую электрические пульсации удовольствия, скользя пальцем выше, по твердому, тугому месту на вершине.
Когда я впервые касаюсь своего клитора, мне кажется, что колени могут подкоситься. Ощущения очень приятные, дыхание перехватывает в горле, возбуждение только усиливается, когда я наблюдаю за собой в зеркале, когда начинаю тереть. Я представляю, как Лука делает то же самое, лежит в постели и думает обо мне, проводит рукой вверх и вниз по той жесткой, огромной эрекции, которую я почувствовала, когда он поцеловал меня, и стонет от удовольствия, приближая себя к интенсивной кульминации.
Как это выглядит для него? Что он чувствует? Я даже не знаю, каково это для меня, но знаю, что скоро узнаю. Ничто не могло бы убедить меня отдернуть руку сейчас, когда я трусь сильнее, другой рукой обхватывая и сжимая грудь, щипая сосок и прикусывая губу, чтобы не застонать.
Я смотрю на себя в зеркало: волосы в беспорядке разметались по лицу и плечам, щеки, горло и грудь розовеют, покрасневшая губа зажата между зубами, когда я лепечу от удовольствия, одной рукой сжимая грудь, а другой судорожно двигая между ног.
Я чувствую, как в животе завязывается узел удовольствия, как твердеет и набухает мой клитор под кончиками пальцев, и это ощущение переполняет меня. Я упаду, если буду так кончать, с отчаянием думаю я, но не могу заставить себя остановиться настолько, чтобы лечь в кресло или на кровать. Это слишком хорошо, и я боюсь, что если позволю себе остановиться, то приду в себя и буду слишком смущена, чтобы продолжать.
Мне нужно кончить. Мне это необходимо. Я понимаю, что имел в виду Лука, и опускаюсь на колени на ковер, развратно раздвигая бедра перед зеркалом, наблюдая, как я тереблю свой клитор двумя первыми пальцами, мои внутренние бедра липкие и блестят от возбуждения, и я задыхаюсь, чувствуя, как начинаю развязывать себе руки.
Мне страшно. Ощущения ужасающие, всепоглощающие, и я зажимаю рот рукой, боясь закричать от их интенсивности, когда оргазм начинает обрушиваться на меня, заставляя мои бедра раздвигаться, а спину выгибаться, все тело вздрагивать и дергаться, когда удовольствие накатывает на меня волнами, начиная с тугого узелочка плоти под моими пальцами и каскадом разливаясь по всему телу, пока я не прихожу в себя, задыхаясь от дрожи. Я чувствую, как все еще трепещет мое ядро, как набухли и подергиваются складочки моей киски, как пульсирует мой клитор под легкими поглаживаниями пальцев. Мне никогда не было так хорошо, и я уже хочу этого снова, чтобы почувствовать прилив дикого освобождающего удовольствия, охватывающего все мое тело.
И если это так приятно, то...
Многие мужчины должно быть не очень хороши в сексе, решила я, пытаясь перевести дыхание, отдергивая липкие пальцы и чувствуя, как сердцебиение медленно приходит в норму. Иначе я не могу представить, чтобы кто-то хотел заниматься чем-то другим, или почему моя мама говорит об этом как о такой рутине.
Будет ли Лука хорош в этом? Передо мной словно открылся новый мир возможностей, новые представления о том, каким может быть брак. Если да, то...
Это может быть лучше, чем я думала. Но это значит, что и я должна быть хороша в этом деле. Я вспоминаю неуклюжий поцелуй на крыше и краснею, смущаясь при воспоминании о том, какой наивной и непросвещенной я, должно быть, выглядела.
Может быть, он научит меня.
При этой мысли меня охватывает еще одна волна возбуждения, и я поднимаюсь с ковра, все еще чувствуя слабость в коленях и дрожь.
Моя свадьба с Лукой состоится только через шесть месяцев. Мы должны потратить это время на то, чтобы узнать друг друга получше, и не только физически. На самом деле я должна сделать все возможное, чтобы он не лез ко мне, потому что после того, что я только что пережила, если я позволю ему зайти слишком далеко, мы не дотянем до брачной ночи.
Это и так будет нелегко, особенно если учесть, что он, похоже, настроен на то, чтобы все пошло совсем по-другому.
6
ЛУКА
– Блядь!
Все мое тело вздрагивает, рука сжимает пульсирующий член, горячая вода брызжет на плечи, пальцы ног упираются в кафельный пол. Передо мной нет ничего, кроме мраморной стены моей душевой, но в моем воображении вместо нее – Катерина, повернувшая голову, чтобы посмотреть на меня, и ее мокрые темные волосы, рассыпающиеся по спине, когда я кончаю на ее идеальную попку.
На самом деле, если бы мы действительно трахались в душе, я бы кончил в нее, потому что это лучший способ обеспечить будущее наших объединенных семей. Хотя в этой идее есть свои плюсы, это моя фантазия, и сейчас я думаю только о том, как будут выглядеть полоски моей спермы, разбрызганные по ее идеальной оливковой коже.
Господи, как же мне не терпится трахнуть ее.
Шесть месяцев никогда не казались такими долгими. И я никогда не дрочил так много раз за неделю, как с тех пор, как прижал Катерину Росси к стене и впервые поцеловал ее, шепча ей на ухо всякие гадости.
Чаще всего я представляю, как она прикасается к себе. Изучает себя, преодолевая свою стеснительность с помощью потребности, которую я помог в ней пробудить. Большую часть времени. Но сегодня я думаю только о том, чтобы трахнуть ее, потому что сегодня я снова увижу ее впервые после вечеринки по случаю помолвки. Сегодня мы идем в оркестр, и именно поэтому я провел последние пятнадцать минут, отбиваясь в душе.
Весь вечер я буду рядом с Катериной и обеими нашими семьями, а это значит, что я должен держать себя в руках и вести себя как джентльмен. Я не могу делать это, когда у меня бушует стояк на мою невесту, поэтому я... принял меры.
Понятия не имею, насколько успешными они окажутся, но это точно не повредит.
Выйдя из душа и высушившись, я надеваю свой вечерний костюм, сшитый на заказ, один из моих любимых темно-синих, с шелковым галстуком и изящными итальянскими туфлями, чтобы завершить образ.
Моя машина уже ждет меня на улице, когда я спускаюсь на лифте из своего пентхауса. Вечер в оркестре, это не новость, но сегодня – грандиозное событие: София Ферретти, дочь нашего консильери и лучшего друга моего отца Джованни Ферретти, играет сегодня свой первый концерт в филармонии в качестве скрипачки первого состава после окончания Джульярда. После концерта будет вечеринка, и я приглашу Катерину туда же и повторю данное себе обещание не пытаться затащить ее в темные углы.
Обещание, которое я теряю из виду, как только вижу ее.
Боже, как она прекрасна. Сегодня на ней лавандовое атласное платье с драпированным декольте и тонкими бретельками, облегающее все ее изгибы, с разрезом с одной стороны до середины бедра, и босоножки на высоком каблуке, из-за которых ее ноги кажутся еще длиннее, чем обычно. Ее волосы распущены, немного откинуты назад с одной стороны и украшены бриллиантовым зажимом в тон бриллиантовым и аметистовым украшениям, и мне сразу же хочется провести по ним руками, снять с нее это платье и исследовать каждый сантиметр ее тела. Когда она выскользнула из машины, юбка немного приподнялась, а лиф затянулся, показав мне и бедра, и форму груди сквозь атлас – очевидно, что лифчика на ней нет.
Может, на ней нет и трусиков? Мысль направляется прямо к моему члену, и я рычу от досады. Конечно, на ней есть, ты, озабоченный идиот, – говорю я себе, шагая ей навстречу с улыбкой на лице. Она девственница, которая в последний раз, когда вы были вместе, сказала тебе, что никогда не мастурбировала. Она определенно не пришла на важное мероприятие без трусиков.
На этом следовало бы закончить, но все, что я сделал, это направил свои мысли по другому пути, где я приказываю Катерине, как своей жене, пойти со мной на ужин без трусиков и провожу вечер, лаская ее пальцами под столом, пока она не разрыдается от желания кончить.
Черт, мне нужен секс. А поскольку мне категорически запретили под страхом потери наследства трахать других женщин до дня свадьбы, это значит, что мне нужно соблазнить будущую жену. Но не здесь, не сегодня, что добавляет еще один слой разочарования.
– Лука. – Катерина одаривает меня приятной улыбкой, переплетая свою руку с моей, пока я киваю Витто Росси и его жене, ожидая, пока они пройдут вперед, прежде чем подняться по ступенькам вместе с Катериной. – Прекрасный вечер, не так ли?
– Да. – Слова выходят неловкими, но я уже который раз чувствую себя не в своей тарелке. Я не хочу говорить с ней о погоде. Я хочу...
Я хочу так много чертовых вещей, и ни одна из них не подходит для публики.
У нас места в ложе, где сидят семья Катерины и моя, и я веду ее к одной стороне, желая, чтобы она была по другую сторону от меня, чтобы я мог хоть немного прикоснуться к ней. Она безропотно занимает место на внешней стороне ложа, и когда я опускаюсь рядом с ней и касаюсь пальцами ее обнаженного бедра, я слышу, как она вздыхает.
Она впивается зубами в нижнюю губу, когда я смотрю на нее, мышцы ее бедра напрягаются, а руки сжимаются, и я все понимаю.
Я не должен ничего говорить. Но я не могу удержаться, чтобы не поддразнить ее, хотя бы немного.
– Ты сделала это, не так ли? – Я шепчу, мои пальцы все еще касаются ее бедра, когда я наклоняюсь к ее уху. – После вечеринки. Ты пошла домой и подарила себе свой самый первый оргазм, не так ли?
– Лука! – Катерина выкрикивает мое имя, и у меня такое чувство, что до конца жизни я буду слышать, как она выкрикивает мое имя по разным причинам.
Со временем это надоест, я уверен, но сейчас я чертовски не могу дождаться.
– Мы на людях, – процедила она между зубами низким тоном. – И мои родители здесь. Как и твои, если уж на то пошло.
– То есть ты хочешь сказать, что тебе не нравится немного эксгибиционизма? – Я позволил своим пальцам скользнуть под разрез ее платья, не настолько, чтобы встревожить ее, но достаточно, чтобы подразнить. – Тебе не нравится, когда за тобой наблюдают?
Ее румянец мгновенно становится еще глубже, настолько тревожно, что мне требуется все, чтобы не заставить ее сказать мне почему. Здесь определенно есть какая-то история, что-то, в чем моя милая принцесса мафии не хочет мне признаваться.
Но рано или поздно она это сделает. Но я знаю, что лучше не давить на нее слишком сильно сегодня.
– Не волнуйся, – шепчу я ей на ухо. – Сегодня я не собираюсь делать с тобой ничего плохого. Но однажды ты расскажешь мне о своем первом оргазме, о том, почему ты покраснела до цвета этих сидений... и ты будешь делать это с моими пальцами у тебя между ног, я буду мучить тебя, пока ты не расскажешь мне все.
Катерина почти задыхается, когда я заканчиваю, ее грудь быстро поднимается и опускается, она сжимает губы, чтобы не выглядеть так, будто она сильно возбуждена, а я прекрасно знаю, что так оно и есть. Все, что я могу сделать, это не прокомментировать состояние ее трусиков или не поддразнить ее за то, что она промочила платье, в основном потому, что в этот момент свет начинает мерцать, давая нам понять, что концерт вот-вот начнется.
Я изо всех сил сосредоточен на музыке, чтобы не касаться своей невесты, что еще более соблазнительно в относительной темноте ложи, когда на сцене загорается свет. Конечно, все сыграно великолепно, особенно партия Софии, когда свет прожекторов падает на нее во время соло. Она прекрасная девушка, темноволосая, стройная и настолько сосредоточенная на своей музыке и инструменте, что кажется, будто весь ее мир сосредоточен на этом. Изящество, с которым она играет, поражает воображение, и хотя я никогда не видел ее игры раньше, я вижу, что Джованни не был просто типичным отцом, когда он с такой гордостью говорил о ней и ее талантах на протяжении многих лет.
– Надеюсь, мафия оставит ее в покое, – пробормотала рядом со мной Катерина, и я удивленно взглянул на нее. Я никогда раньше не слышал, чтобы она говорила что-то негативное о жизни мафии или ее семьях, да и вообще не уверен, что когда-либо слышал, чтобы она говорила что-то настолько негативное, и это немного шокирует, это другая сторона ее личности.
– Что ты имеешь в виду? – С любопытством спрашиваю я тем же низким тоном, когда свет снова переключается на остальных участников оркестра, а музыка все нарастает и нарастает.
– Она талантлива и влюблена в свое искусство, – говорит Катерина, кивая в сторону сцены. – Было бы жаль, если бы отец выдал ее замуж за какого-нибудь мелкого босса ради союза, и она была бы вынуждена отказаться от всего этого. – В ее тоне нет обиды или ревности, но я вижу нотки тоски в ее взгляде.
– Сомневаюсь, что он это сделает, – пробормотал я. – Джованни всегда баловал ее и давал ей полную свободу, насколько я знаю. Ее не оберегали, как большинство дочерей мафии.
– Я знаю, – сухо говорит Катерина. – Мы же подруги, ты же знаешь, да? Но кто знает, о чем думает ее отец? До сих пор он держал ее подальше от этого, но теперь она закончила школу и созрела для заключения сделок с влиятельными людьми.
На этот раз в ее голосе явно слышится обида.
Лично я не думаю, что у Джованни есть такие планы на свою дочь, и я не могу его в этом винить. Всегда было ясно, что он дорожит своей семьей так, как не дорожит большинство мафиози, а при всем богатстве и гламуре нашей жизни мы живем в опасном мире, особенно мужчины, но также женщины и дети. Росси хорошо сделал, что не стал заводить слишком много врагов, даже Братва, с которой мы постоянно конфликтуем, не представляет такой угрозы, чтобы поджигать наши дома, насиловать наших женщин и убивать детей, расстреливать на улицах наших мужчин и их семьи. Такой войны не было уже несколько десятилетий, и во многом благодаря удушающему страху, который Росси нагнетает на все остальные организации. Ирландцы были уничтожены тридцать лет назад и отступили вплоть до Бостона, даже не пытаясь вернуться за последние три десятилетия с тех пор, как он занял это место. Братва снова и снова наносит удары, убивая горстки наших людей и похищая наши грузы, а Росси жестоко пытает всех, кого ловит, и отправляет Виктору Андрееву обратно их части. Мы, мужчины, можем проявлять осторожность, когда дело касается Братвы, особенно держаться подальше от их территорий в городе, но мы не боимся за свои семьи. Картель не появлялся на Манхэттене с тех пор, как отец Росси был молодым человеком, а якудза...
Ну, якудза всегда держались особняком. Я даже не уверен, что они вообще есть в Штатах.
– Раз уж он держит ее так далеко от этого, вряд ли он сделает разворот и выдаст ее замуж, – говорю я Катерине, когда музыка стихает, переходя к следующей части.
Катерина пожимает плечами.
– Надеюсь, ты прав, – говорит она, поднимая одно изящное плечо, и я тут же замечаю, как она прижимает атлас к груди, позволяя мне увидеть мягкий изгиб сбоку. – Отцам свойственно менять свое мнение, когда их дочери становятся пригодными для замужества.
Она смотрит назад, на сцену, и я не могу не задаться вопросом, есть ли где-то в глубине души у нее тоска по другой жизни. Некоторые жены мафии никогда не желают ничего другого – моя мать всю жизнь процветала в своей роли, – но я не могу представить, чтобы все женщины, выданные замуж за мафиози, начиная с дона и заканчивая мафиози, радовались такой жизни хотя бы потому, что она лишает их выбора.
Катерина никогда не будет работать или делать собственную карьеру, развлекаться, как другие двадцатилетние, ходить на свидания или спать с кем попало. Ей разрешили получить высшее образование, потому что Росси хочет казаться прогрессивным, но с той минуты, как мое кольцо оказалось на ее пальце, ее будущее было предопределено.
Она выйдет за меня замуж, без колебаний ляжет в мою постель, родит мне детей и будет управлять моим домом. Ее верность, ее жизнь теперь принадлежат мне.
Она не выглядит несчастной. Большинство мужчин в моем положении, похоже, не очень-то заботятся о том, счастливы их жены или нет. Мне все равно, или, по крайней мере, я говорю себе это, но странное чувство поднимается в моей груди при мысли о том, что Катерина несчастна. При мысли о том, что она обижается на меня… ну, как я обижаюсь на этот брак.
Глядя на ее лицо, я чувствую боль, которую никогда не испытывал раньше, желание чего-то большего, чем ее тело, и это тревожит меня. Я не хочу, чтобы она жалела, что не может выбраться из этого, понимаю я, сжимаясь в своем нутре. Я хочу, чтобы она пришла в мою постель и захотела остаться там. Я хочу, чтобы она была предана мне. Я хочу, чтобы она хотела меня.
Она выглядит невероятно красивой в отблесках сценических огней, и в этот момент я представляю себе сотню таких ночей, когда она будет рядом со мной на протяжении многих лет, идеальная жена мафиози. Моя жена.
Господи, мужик, ты неделю не был внутри женщины, и уже срываешься с катушек. Нелепо, что я могу хотеть этого, когда всю жизнь у меня была одна цель – трахнуть как можно больше женщин, сохраняя при этом свои банковские счета толстыми. Но в этот момент я инстинктивно тянусь к руке Катерины, а не к какой-то другой, более эрогенной части ее тела.
Я настолько поглощен борьбой с самим собой, попыткой понять, что за хрень происходит в моей голове, что лишь через мгновение замечаю звук выстрелов в зале, и еще через мгновение, когда ложа сотрясается, понимаю, что взорвалась бомба.
Театр атакован.
7
КАТЕРИНА
Я никогда не испытывала такого ужаса, как в этот момент.
В одну секунду я бросаю взгляд на Луку, недоумевая, почему он смотрит на меня со странным выражением лица, а в следующую нашу театральную ложу сотрясает внезапная волна звука, заставляя меня кувыркнуться вперед и закрыть уши руками, где-то в зале раздается странный тусклый треск, который я едва могу разобрать за звоном. Кажется, я слышу и крики, но не могу быть уверена.
Я поворачиваю голову к нему, морщась от боли, и мне кажется, что все вокруг кружится и мерцает. Я вижу маму на полу, лежащую в позе зародыша, и отца, склонившегося над ней, который кричит что-то Луке, что я едва могу разобрать, но могу прочесть по его губам.
– Позови кого-нибудь из мужчин и отвези ее в безопасное место! Уведи мою дочь отсюда!
Лука не теряет времени. Одной рукой он достает пистолет из кобуры куртки, которую я никогда не видела, а другой крепко сжимает мою руку, побуждая меня идти вперед.
– Ползи! – Кажется, я слышу, как он кричит мне в ухо. – Ползи, пока мы не убедимся, что там только наши люди!
Удивительно, что я вообще могу двигаться. Пол твердый под коленями, юбка зацепилась за туфлю и немного порвалась, но сейчас я не могу об этом думать. Взрыв, продолжаю думать я, снова и снова, сердце колотится в груди. Это был взрыв, выстрелы? О Боже, София...
– София! – Кричу я Луке, и он вздрагивает от громкости моего голоса, как будто может слышать немного лучше, чем я. – Мы не можем бросить Софию!
– Ей поможет кто-нибудь другой, – настаивает он. – Мы должны выбраться...
– А что, если она ранена?
Понять, что он говорит, – странная смесь попытки расслышать и попытки прочитать по губам, но мне кажется, он говорит, что ты важнее, и это понятие, против которого я одновременно и решительно восстаю, и испытываю странное, теплое ощущение в груди при одной мысли об этом.
Ты для него не важнее, напоминаю я себе. А если и важнее, то только потому, что он хочет получить наследство. Власть. Это и есть твоя важность.
Если бы я не имела значения, получит он наследство или нет, не уверена, что он не бросил бы меня на полу театральной ложи. Я не должна обманывать себя ни на секунду, думая, что я ему небезразлична, потому что это может привести только к разочарованию и к тому, что Лука возьмет верх.
Он протягивает мне руку, когда мы выскальзываем из ложи через занавес в холл.
– Подожди, – шипит он, произнося это отчетливо. – На случай, если там есть кто-то еще, кроме наших людей. – Он толкает меня спиной к стене, шатко стоя на ногах, его равновесие явно нарушено так же, как и мое. Каждый инстинкт во мне кричит встать и бежать, особенно когда я слышу еще больше этих трещащих звуков из того, что кажется слишком близким, если это действительно выстрелы. Я хочу выбраться отсюда, хочу найти Софию, и когда несколько фигур в черных ботинках выходят из дверных проемов в конце коридора и направляются к нам, мне приходится зажать рот костяшками пальцев, чтобы подавить крик.
К моему полному шоку, Лука направляет пистолет на людей в черных ботинках, и его взгляд гневно сужается.
– Кто вы такие? – Требует он. – Кто вас послал, и какого хрена вы думаете, что можете напасть на это место и причинить вред Витто Росси и его семье?
О Боже, моя мать. Моя грудь сжимается при мысли о том, в каком состоянии она может быть, что могло произойти, что заставило ее лежать без движения на полу театральной ложи, а моего отца склониться над ней. Мне приходится сильнее прижать кулак ко рту, глубоко дышать, чтобы сдержать порыв броситься вокруг Луки и вернуться в ложу...
Раздается щелчок пистолета, и мое сердце ускоряется в груди, а пульс становится пульсирующим комком в горле. Мне нужно узнать, что случилось с моей матерью, мне нужно найти Софию, и я чувствую, как дрожу всем телом, когда один из мужчин говорит, возвращая мое внимание к их противостоянию с Лукой.
Мужчина, стоящий впереди, тоже поднял пистолет.
– Франко Бьянки передает вам привет, – рычит он, и я чувствую, как Лука напрягается, а давление его руки на мою руку ослабевает, поскольку его внимание переключается.
Именно страх за себя и близких мне людей заставляет меня поступать так необдуманно. Как только рука Луки ослабевает, я бросаюсь прочь от него и бегу обратно к шторам. Я чувствую его руку на своем локте, быстро, как вспышка, он отбрасывает меня к стене, а звук выстрелов раздается так громко, так близко, что я глохну. Я не слышу, что Лука кричит мне вслед, только вижу ярость на его лице, то, как он толкает меня вперед, и вижу, как его рот четко произносит слово "беги".
Один из мужчин в черном лежит на полу. На ковре кровь. Желчь поднимается у меня во рту от этого зрелища: я впервые вижу мертвого человека, и нет никаких сомнений, что он мертв. Часть его челюсти исчезла, видны зубы, некоторые из них треснули и лежат на полу в быстро растекающейся крови. Я чувствую, что бледнею, у меня кружится голова, но тут мне на спину опускается рука, и голос, похожий на эхо голоса Луки, кричит мне в ухо, приказывая бежать к выходу.
– Бруно, мне нужна машина, – слышу я его слова, доносящиеся словно из длинного туннеля. Я пытаюсь повернуться, вернуться назад, но он не дает мне этого сделать. Он заставляет меня идти вперед, к выходу, вниз по металлическим ступенькам, которые подминают мои каблуки и посылают меня вперед, только сильные руки Луки обхватывают меня и не дают упасть головой вперед на землю.
Я мельком вижу его лицо, напряженное, с выражением смешанного беспокойства и гнева, причем первое проступает все отчетливее, когда он смотрит на меня сверху вниз.
– Ты у меня в руках, – кажется, слышу я его слова, но, конечно, это просто обман моих ушей, все еще звенящих от выстрелов? Это не похоже на то, что сказал бы Лука, которого я знаю.
К задней части театра подъезжает черная машина, из нее выпрыгивает человек в форме и распахивает дверь.
– Сюда, сэр! – Кричит он, и Лука подхватывает меня, как будто я ничего не вешу, несет меня на руках до машины и помогает мне забраться внутрь, а затем идет следом за мной и опускается на прохладное кожаное сиденье, когда дверь захлопывается рядом с ним.
– Отправляйся в безопасное место, Бруно, – огрызается Лука. – Как можно быстрее.
– Уже еду, сэр.
Машина отъезжает от театра, и мне кажется, что я все еще слышу стрельбу внутри. Из верхнего окна валит дым, и я бросаюсь к другой двери, думая в безумном страхе за маму и Софию, что успею выбраться из машины, пока она не разогналась еще больше.
Щелчок замков и рука Луки, крепко сжавшая мой локоть, говорят об обратном.
– Нет! – Я качусь к нему, глаза расширены, сердце бьется так сильно, что становится больно. – Ты не можешь забрать меня отсюда! Там моя мама! Она может быть мертва, а София...
– Я поступаю именно так, как хотел бы, чтобы я поступил в этой ситуации твой отец, – резко говорит Лука. – Он хотел бы, чтобы я доставил тебя в безопасное место, что я и собираюсь сделать. Если твоя мать ранена, ее доставят в больницу. Если она мертва, ты ничего не сможешь сделать в любом случае. Что касается Софии, то я понимаю, что ты беспокоишься о своей подруге, но то, что происходит с тобой сейчас, и твоя безопасность гораздо важнее.
– Для тебя, – выплюнула я. – Потому что тебе нужны деньги моего отца и его место. А на меня тебе плевать. Если бы не это, ты бы оставил меня умирать...
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – шипит Лука, его красивое лицо внезапно напрягается. – И когда мы доберемся до убежища я преподам тебе урок непослушания, и вспомню, что ты сейчас сказала.
Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, мой мозг медленно улавливает слова, которые он произносит.
– Преподашь мне урок? Какого хрена...
– Я думал, ты умеешь говорить только как леди. Вижу, я ошибался. – Лука наклоняет голову в сторону от меня, его лицо ожесточается. – Конечно, твоя мать учила тебя, что так нельзя разговаривать с мужем.
– Ты еще не мой муж. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, чем дальше мы отъезжаем. Раньше я считала Луку высокомерным плейбоем, но не ненавидела его. Теперь же я чувствую, как во мне поднимается глубокая, нарастающая обида, хотя я знаю, что он говорит правду. Перевезти меня в безопасное место, подальше от опасности – это именно то, чего хотел бы мой отец.
Но я не хочу, чтобы меня прятали. Я не хочу ждать, ничего не зная, не имея возможности помочь, пока люди, которые мне дороги, находятся в опасности.
Однако, похоже, мне не дадут выбора.
Остаток пути до убежища проходит в холодном молчании. Я держусь как можно дальше в машине, вглядываясь в темноту, пока мы выезжаем из города и направляемся куда-то еще. Возможно, куда-то в сельскую местность на севере штата Нью-Йорк, где находится одна из конспиративных квартир моего отца.
Вдали от мест, где меня никто не достанет.
Только я и Лука.
Как бы я ни злилась на него, эта мысль вызывает дрожь по позвоночнику, и не совсем в плохом смысле.
Он неподвижно сидит на боку, челюсть сжата, взгляд устремлен прямо вперед. Он не двигается и не говорит, и мне интересно, о чем он думает.
Интересно, что он имел в виду, говоря о том, что преподаст мне урок.
Когда мы добираемся до убежища, уже очень поздно. Как я и ожидала, оно находится в роще деревьев, немного в стороне от горы. Мы подъезжаем к двухэтажному деревянному домику с закрытыми ставнями окнами, который выглядит очень грозно.
Бруно открывает дверь, и Лука выскальзывает первым, обходит вокруг, чтобы открыть мою дверь и помочь мне выйти.
– Осторожно, – отрывисто говорит он, когда я ступаю на гравий, и мои каблуки подкашиваются. – Возьми меня за руку.
Мне не нужна его помощь. Я даже не хочу прикасаться к нему. Но было бы еще унизительнее упасть на гравий и заставить его поднимать меня с него, поэтому я жестко беру его за руку и иду за ним по тропинке.
Лука крепче сжимает мою руку, доставая свой телефон, как будто думает, что я могу попытаться сбежать, и подносит его к замку на двери, сканируя его. Как будто здесь есть место, куда я могу убежать, с горечью думаю я. Я не смогу вернуться в город. Я застряла здесь, с ним, нравится мне это или нет.
А мне не нравится, твердо говорю я себе, предпочитая не обращать внимания на то, что я чувствовала раньше при мысли о том, чтобы остаться с ним наедине, вдали от тех, кто мог бы контролировать или осуждать наше поведение.
