Текст книги "Великое зло"

Автор книги: М. Дж. Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В клинике Бликсер Рат Тео постоянно мотало между унынием и бунтарством. Он мог часами просиживать в библиотеке за книгами – а потом бросался нарушать все правила подряд, будто надеясь что-то себе доказать.

Сейчас, разглядывая место, где он вырос, Жас начинала понимать, насколько оно сформировало его личность. Несокрушимые каменные фигуры. Изъязвленные скалы. Полные призраков чащи.

– Ты живешь здесь с детства? Мне почему-то казалось, что ты из Лондона.

– Мы жили в Лондоне, пока был жив отец. Он умер, когда мне было восемь, и мама увезла нас сюда. Здесь вся наша родня; дяди, тети, кузены – большая семья, а раньше еще и с дедушкой во главе.

– Ты сказал: «Мама увезла нас». Нас?

– Меня и брата.

Его голос снова стал звучать иначе. Сейчас в нем не осталось никаких эмоций. Не зная этого взрослого Тео, Жас чувствовала, как он напряжен, и не сомневалась, что между братьями есть проблемы.

– Какой брат? Старший или младший?

– Младший. Он последовал семейным традициям и стал банкиром.

Тео произнес слово «банкир», как будто это ругательство.

– Ну, вот мы и на месте, – сказал он так, что было ясно: разговор о брате ему неприятен.

Он даже по имени его не назвал, с удивлением подумала Жас.

Глава 10

В вечерней дымке проявилось тускло освещенное здание. Света хватало, только лишь чтобы обозначить его присутствие. Не путеводная звезда для усталого путника, не горячее приглашение, но позволение войти и холодноватое любопытство. Почти вызов. Словно головоломка милостиво разрешает тебе поискать решение. Получится? Попробуй.

То, что предстало перед глазами изумленной Жас, нельзя было назвать милым старым домом, уютным кровом нескольких поколений респектабельной семьи. В этом здании все казалось пугающе чрезмерным. В центральной, двухэтажной, части когда-то, вероятно, и располагался монастырь. Она, без сомнения, была самой старой. Два трехэтажных крыла, каждый этаж чуть меньше, чем предыдущий, напоминали поставленные друг на друга коробки. Оба крыла венчали круглые башенки.

Окна в более новых частях здания отличались от сводчатых окон фасада. Здесь был представлен практически полный набор рам и переплетов всех мастей и размеров: высокие арочные проемы на первом этаже, квадратные и овальные – на втором и совсем маленькие круглые – на последнем. На третьем этаже каждого крыла располагался большой балкон-терраса; вокруг башенок шла галерея.

Единственное, что объединяло центральную и боковые части, – серый камень стен и черепичная кровля. Похоже, здание возвели из того материала, что оказался под рукой, – так сильно стены напоминали скальную породу.

Чем дольше Жас рассматривала дом, тем больше ей казалось, что он целиком вырезан из огромного валуна.

– Поразительно.

– Чудовищно.

Тео припарковал автомобиль, обошел его, чтобы подать девушке руку, но она уже сама выбралась наружу.

– Слишком большой. Требует слишком много ухода. Слишком много воспоминаний. Слишком много тайн. Слишком много грехов.

Они подошли к парадной двери. Откуда-то доносился плеск волн.

– Здесь рядом океан?

– На острове Джерси почти везде рядом океан. Пойдем, покажу.

Тео повел ее вокруг дома. Здание было выстроено на самом краю высокого утеса.

Там, над Ла-Маншем, небо было омыто багряными, синими и серыми красками вечера. Камни, из которых был сложен дом, отливали теми же оттенками палитры. На фоне неба, темноты и зелени здание казалось нереальным, призрачным.

Они опять вернулись к парадной двери. Мягко ухал филин. Переступая порог дома, Жас почему-то подумала о Малахае. Это необычное место и его история захватили бы его. Жаль, что он так и не смирился с ее поездкой сюда: они до хрипоты спорили до самого ее отъезда. Отчего ее так напугали произнесенные им на прощание слова? «Если я понадоблюсь, звони. Убедись, что мой номер есть у тебя в телефоне. На крайний случай».

– Какой «крайний случай»? – спросила она тогда.

Самюэльс покачал головой.

– Будем надеяться, ничего не произойдет.

В доме слышались звуки арфы. Плавный, слегка не от мира сего аккомпанемент ко всем краскам ночного неба, к изуродованным скрученным деревьям, к фигурам под капюшонами – и к самому этому дому. Внутри пахло ладаном и ванилью. Жас замерла посреди высокого холла. На нее обрушились запахи, звуки и краски.

Гигантский светильник, выполненный не из хрусталя, а из грозди полупрозрачных страусиных яиц, свисал на толстой серебряной цепи, давая рассеянный желтоватый свет. Деревянная фигура Мадонны сияла неяркой позолотой. Яростно сверкал украшенный неограненными драгоценными камнями кельтский крест. В стенных нишах теснились византийские, католические, языческие культовые предметы… Подсвеченные фрагменты оконных витражей – истории, не имеющие начала и конца…

Жас с любопытством осматривалась; не религиозные аллегории видела она тут, но отсылки к древним легендам. Икар и Дедал – и их безумный рывок к солнцу; Леда и лебедь; Минотавр и лабиринт.

– Добро пожаловать в лавку древностей семейства Гаспар. – Тео даже не пытался скрыть неприязнь: дом не вызывал у него теплых чувств.

– Поразительно. Какая, должно быть, богатая история у этого дома… Какие воспоминания…

– О да. И мой дед пытался собрать все. Фактически в поисках чего-нибудь новенького он и скончался.

– Он был художником?

– Банкиром. Но, что странно для этой братии, у него имелась душа.

Откуда-то раздался громкий женский голос:

– Тео? Там, в холле, сквозит. Входите же. Я как раз готовлю аперитив.

– Сейчас.

Тео взял руку девушки, сжал ее на мгновение.

– Я им сказал, что ты мой старый друг. Больше ничего. Ни о том, чем ты занимаешься, ни о том, что согласилась помочь мне в поисках.

Времени переспросить не оставалось. Но все-таки странно, почему Тео ничего не сказал близким.

В просторной комнате за арфой сидела седая женщина. Увидев вошедших, она прекратила игру. Финальная нота, хрустально дрожа, повисла в воздухе. Только когда звук рассеялся окончательно, женщина подняла голову, встала с изящного позолоченного стула и пошла навстречу гостям.

– Вы, должно быть, Жас л’Этуаль, – проговорила она, протягивая ладонь.

Ее голос был слабым и почти неслышным, а рука – хрупкой и миниатюрной. Сквозь полупрозрачную кожу просвечивали вены, рисуя карту прожитых лет. Невысокая, изящная, при движении она слегка подволакивала ногу. Измученный жизнью эльф… Глубоко посаженные голубые глаза только усиливали впечатление.

– Познакомься. Ева, моя тетушка.

– Рада знакомству. А это моя сестра Минерва.

Она махнула рукой в сторону бара в дальнем углу комнаты. Жас с изумлением узнала женщину с парома.

– О, привет! – поздоровалась та. – Вы ведь не назвались тогда? Но мне следовало догадаться. Молодые женщины нечасто приезжают к нам на остров во внесезонье. Теперь моя очередь угостить вас освежающим. Мартини будете?

– С удовольствием.

Минерва протянула ей бокал с соломинкой и занялась остальными.

Когда у всех было налито, Минерва провозгласила тост:

– Добро пожаловать в «Лесные ручьи»!

Мартини оказался отличным. Жас сделала первый глоток и огляделась.

Три стены были плотно завешаны картинами. Рисунки, живописные полотна… Глаза разбегались, взгляд не мог затормозить на чем-то одном, но если все-таки удавалось его сосредоточить, оказывалось, что каждая работа – настоящий шедевр. Здесь на стене висит приличное состояние, подумала Жас.

Четвертая, полностью застекленная стена выходила на море. Жас подошла и выглянула. Закружилась голова: казалось, откроешь окно, и можно нырять прямо в воду. Очарование почти сразу сменилось страхом; девушка отпрянула, борясь с подступившим искушением испытать восторг полета.

Почувствовав что-то, Минерва быстро подошла к ней, взяла за руку и увела от окна.

– Посидите-ка здесь.

В центре комнаты лицом друг к другу располагались два бирюзовых дивана. Жас устроилась на мягких подушках. Только сейчас она заметила, что комната разделена на зоны.

Один угол занимали рояль и арфа. В другом находился мольберт, этюдник и стол с наваленными горой принадлежностями для рисования. Третий угол занимал ткацкий станок, и рядом с ним полки со всевозможной пряжей – в глазах рябило от калейдоскопа красок. Сейчас на раме была натянута изумительная ткань цвета морской волны, мерцавшая в свете лампы. А в четвертом углу, где расположилась Жас, на журнальных столиках громоздились книги, пяльцы с вышивкой и альбомы для эскизов.

– Как здесь уютно…

– Мы проводим бо́льшую часть времени именно тут, – ответила Ева. – Дом огромен, а нас только двое. Большинство помещений просто закрыты на ключ. Даже сейчас, когда здесь Тео, в доме слишком много пустого пространства.

– Можно? – Жас указала на ткацкий станок. – Никогда не видела.

– Конечно! Позвольте, я вам покажу.

– Вы умеете ткать?

Ева кивнула.

Жас ничуть не удивилась. Арфа и станок вполне дополняли друг друга.

– Скромничает, – сказала Минерва. – Мою сестру хорошо знают здесь, на острове. Ее работы широко известны. Даже выставлялись в Лондоне.

– Ничего странного, – отозвалась Жас, завороженно любуясь переплетением нитей. – Это великолепно. Как будто море воплотилось в ткани.

Ева просияла.

– Спасибо. Создавать красивые вещи – такое счастье.

Ее глаза затуманились, улыбка сползла с лица.

– Нужно больше. Гораздо больше.

Девушку поразил внезапный перепад настроения собеседницы. Так резко… Она поторопилась добавить:

– Дом тоже великолепен. И его окрестности. Здесь живет прошлое.

И печаль, хотела добавить она. Посмотрела на Еву – и промолчала.

Но ведь и вправду печаль. Она разлита повсюду. В кобальте ткани на станке. В цвете ковров и обивке стен. Синий – цвет печали. Дом утопал в синеве. Она просачивалась с витражей и отбрасывала на пол тени. Казалось, дом погружен в скорбь. Жас подсознательно ощущала это с того момента, как вошла. Как только услышала звуки арфы.

– Да, прошлое всегда с нами, – согласилась Минерва. – Оно давит. Эта земля слишком долго была заселена. Веками. Монастырь такой старый… Кто только не обитал в этих стенах. Разные души. И многие призраками бродят тут до сих пор. Их не прогнать.

Она засмеялась.

Минерва упомянула призраков. И Тео.

Ева быстро пояснила:

– Конечно, речь не о привидениях. Не о настоящих привидениях.

Она явно спешила увести разговор от реплики сестры.

– Привидения здесь не водятся, только в фигуральном смысле. Шагу не шагнуть – везде следы чужих жизней, чужих страстей… Их портреты. Их книги. Мебель. Предметы искусства. Семейная черта – мы не любим ни от чего избавляться.

* * *

Стол был сервирован к обеду тонким лиможским фарфором: растительный орнамент, зеленое и золотое на фиолетовом фоне. Столовому серебру, Жас не сомневалась в этом, исполнилось не меньше сотни лет.

Ева держалась за хозяйку и успевала за всем следить; еду подавала молодая рыжеволосая женщина, Клэр, в белой блузке и черных брюках. Именно ее упоминал Тео в своем письме-приглашении.

Жареный цыпленок хрустел аппетитной корочкой; тушеные овощи радовали изысканным вкусом. В хрустальных бокалах играло бургундское. Тихо звучал Шопен.

Жас уперлась взглядом в настенную фреску. Греческие вакханалии, пир в полях Элизия. Она опознала Гермеса, Афину, Афродиту и Аполлона. Художник изобразил их в стиле прерафаэлитов: слишком высокие, немыслимо красивые, с отсутствующим выражением на прекрасных лицах. Это притягивало.

– Какая чудесная фреска, – сказала Жас.

Тео пояснил:

– В семье много художников. Это – работа моей бабушки.

– Еще до сумасшествия, – заметила Ева. – Изумительная женщина. Блестящая. Правда, немножко тронутая.

Минерва укоризненно посмотрела на сестру. Жас предположила, что такой бытовой «диагноз» ей не понравился.

Ева сказала, защищаясь:

– Ну, это ведь правда?

– У нее было раздвоение личности, ты же знаешь.

– Она была чокнутая, – настаивала Ева. – И не только она. За нашей семейкой это водится.

– С этим я не спорю. Мне просто не нравится слово «тронутая».

Ева хмыкнула.

– Перевести на латынь?

– Кстати, о семьях. – Минерва повернулась к Жас. – Любопытно, как наше детство проявляется в зрелости. Моей сестре и мне по-прежнему одиннадцать и тринадцать. А у вас есть братья-сестры?

– Брат, младше меня на два года. И у нас с Робби точно так же. Спорим о тех же вещах, что и в детстве. Даже аргументы используем те же.

Ева вздохнула.

– Утомляет, знаете ли. Когда так долго живешь вместе…

– Так вы с Тео давние друзья, – произнесла Минерва, очевидно меняя тему. – Насколько давние?

Жас заколебалась: что можно рассказывать? Она искоса взглянула на Тео, пытаясь найти подсказку в выражении его лица. Но оно было бесстрастно.

– Мы познакомились, когда мне исполнилось четырнадцать.

– В Швейцарии? – уточнила Минерва.

Жас понимала, что от ее ответа зависит многое. Если Жас ничего не знает о клинике, то о прошлом Тео ей ничего не расскажут. А если знает, то такого намека окажется достаточно.

– Да, в Бликсер Рат.

Ева подалась вперед. Она внимательно слушала.

Жас не могла определить, сочувствие или беспокойство вызвал у нее тот факт, что за обеденным столом оказалась еще одна «тронутая».

– Долго вы там пробыли?

– Чуть больше года.

– Не стоит о Швейцарии, – оборвал Тео; в его голосе звучало напряжение. – Это было давно и неправда. Жас, расскажи тетушкам, чем ты занимаешься. Я уверен, им будет интересно.

Почему Тео не желает, чтобы она вспоминала клинику? Надо будет потом его спросить. Сейчас же Жас послушно начала рассказывать про свой цикл «В поисках мифов».

Минерва уточнила:

– Так вы здесь по работе?

– Да. Если удастся найти какие-нибудь следы друидов, это будет большой удачей. Мы ведь почти ничего о них не знаем.

Жас ждала, что Тео присоединится к беседе; он умел увлекательно рассказывать. Но заговорила Ева:

– После обеда мы покажем вам дом. Здесь многое может заинтересовать человека, изучающего мифы. У нас есть экспонаты, относящиеся к Древнему Египту, к Античности… И к кельтам.

– Дедушка полагал, что в прежней жизни он был кельтом, – сказала Минерва.

Ева вздрогнула и вжалась в спинку стула.

– Наша замечательная семейка…

– В прежней жизни? – переспросила Жас.

– О, спиритизм и идеи реинкарнации – одно из семейных увлечений. С давних пор. Мой предок был крупной фигурой в их среде, – пояснил Тео. – Пьер Гаспар, тогда фамилия звучала еще на французский лад. Тот, кто построил этот дом. Ты разве не знала?

– Откуда бы?

– Ну, он руководил организацией, которая в те времена называлась клуб «Феникс». Он, а позднее его сын. Я полагал, Малахай Самюэльс рассказывал тебе об этом. Клуб «Феникс» – предшественник фонда «Феникс».

– Это я знаю, но про участие твоей семьи – нет.

– Малахай точно в курсе. Мы много разговаривали об этом в Бликсер Рат. Фактически именно так я и оказался в Швейцарии. Другие семьи поддерживали контакты с Оксфордом, а мы – с этой клиникой.

– С Оксфордом тоже, – заметила Минерва, поворачиваясь к Жас. – Мой бывший муж был наставником Малахая Самюэльса, когда тот учился в Оксфорде.

Жас смутилась. Почему Малахай никогда даже не упоминал об этом? Он часто рассказывал о том, как мужчинам и женщинам, основавшим «Феникс» в середине XIX века, приходилось собираться тайно. Почему же он даже не заикнулся о том, что среди этих людей был один из первых Гаспаров?

– На самом деле многие в нашей семье до сих пор увлечены идеей реинкарнации. Мой дедушка часто рассказывал мне об этом, когда я была совсем малышкой. Именно эти рассказы впоследствии привели меня к идеям Карла Густава Юнга и к психологии коллективного бессознательного.

– Многие, но не все, – перебила Ева сестру. – Что до меня, я предпочитаю жить в настоящем.

Жас слушала и одновременно пыталась напряженно анализировать. В клинике она еще не знала, что Малахай занимается идеями реинкарнации. Ей сказала об этом бабушка, гораздо позже. Собственно, именно поэтому бабушка так настаивала, чтобы Жас отправилась в Бликсер. Традиционные способы лечения не помогали: галлюцинации продолжались. Если существовал хотя бы малейший шанс, что проблемы внучки могут быть связаны с ее прежними воплощениями, бабушка не желала этот шанс упускать.

Ясно, что в случае с Тео выбор клиники с нетрадиционными методами лечения не был решением наугад: Малахай и семейство Гаспаров были отлично знакомы.

Так почему Малахай ни о чем не предупредил ее перед отъездом? Почему держал в тайне историю этой семьи и ее особенности?

Глава 11

15 сентября 1855 года.

Джерси, Нормандские острова, Великобритания

Едва рассвет возвестил новое утро, десятки человек отправились на поиски Лили, пропавшей дочери торговца рыбой. Не было ни одного трудоспособного мужчины в приходе Сент-Хелиер, кто не проверял бы сейчас берег и лес, пещеры и руины. На острове довольно древних святилищ и погребений, таких древних, что камень крошится от старости, а земля осыпается, создавая пустоты, куда может провалиться ребенок. Или его мертвое тело.

Искать становилось все труднее: лил дождь, начавшийся, как только мы отправились на поиски, и не утихал все утро. Он лишал надежды, как будто нес с собою чье-то злое заклятие. На ум стали приходить самые ужасные мысли: что, если девочка сорвалась со скалы в море и утонула? Скалы были такими крутыми, а море – таким жадным, что это теперь казалось нам самым вероятным развитием событий. Отцы, сыновья, братья – никто не хотел терять надежду; мы продолжали поиски, тая даже от себя страх обнаружить труп.

Мы с Трентом и еще шестеро прочесывали отмели, заглядывая во все пещеры и пустоты, обследуя каменные столбы – любые места, куда хоть как-то мог забраться ребенок. С каждой новой приливной волной мы осматривали песок: не оставит ли море на нем свою добычу. Оба страшились оказаться тем «счастливчиком», который обнаружит труп: изломанное тело, запутавшиеся в волосах водоросли, ссадины на лице…

Полагаю, эта воображаемая картина ужасала меня более всех остальных: перед моим внутренним взором снова и снова вставал образ, не отпускающий меня вот уже десять лет, образ моей несчастной Дидин.

– Что заставило малышку подняться с постели? – спросил один мой товарищ у другого. – Даже если собака рычала, громко лаяла и разбудила ее, то девочка скорее должна была забраться с головой под одеяло, а не выскакивать из дома.

Резонный вопрос. Но я мог представить, как развивались события. Вот Лили подходит к постели в комнате, которую делит с сестрами. Закрывает глаза; темные ресницы бросают тень на чистую кожу. Голубоватые вены на шейке. Вот она удобно устраивается на постели: головка чуть склонена к плечу, дыхание мерно вздымает грудь. А затем…

В окне возникает собачий силуэт. Собака с глазами, как текучий топаз, – почти человеческими. Темная тварь, крупнее обычных псов; шкура сияет в лунном свете. Темная тварь. Голодная…

Дети любят животных. В доме у Лили всегда жили собаки. Если одна из них залаяла, это могло вызвать у ребенка интерес или беспокойство. Но напугать?.. А вот если она увидела рядом с собой пса с пылающими глазами и жадным голодным взглядом…

Начался отлив; море больше не делилось с нами своей добычей, и Трент предложил отправиться к Замку Елизаветы, обыскать развалины и землю вокруг них. Хотя сомнительно, что ребенок туда добрался, проверить нужно было все равно. Если девочку увели насильно, похититель мог переправить ее морем, на лодке. Если она шла сама, следуя за собакой, то могла пересечь песок прошлой ночью во время отлива – и провести все это время в окрестностях замка. Островные ребятишки обожают играть в таких местах. Они как будто попадают в волшебную страну. Возможно, Лили даже не поняла, какой переполох вызвало ее исчезновение.

С самого приезда на остров я избегал посещать подобные развалины. Заброшенные на протяжении столетий, бесполезные – приманка для путешественников, не более того. И сейчас, оказавшись здесь, я с изумлением увидел, насколько пустыми и жалкими они были.

Тем утром мы вчетвером забрались внутрь. До сегодняшнего дня я не обмолвился ни словом о том, что тогда произошло, – не находил объяснения. После моего побега из замка – да, я осознанно использую это слово! – когда я стоял, ошеломленный, на берегу, хватая ртом свежий морской воздух, я решил, что никогда, никогда не расскажу о том, что случилось, – иначе люди сочтут меня безумцем. Возможно, рассказать следовало. Возможно, тогда удалось бы избежать того, что обрушилось на нас потом.

Итак, мы вошли под каменную арку; сырость тисками сжала мою грудь. Она проникала повсюду. На острове Джерси влажность ощущается повсеместно, но здесь было нечто особое. Как будто камни замка веками впитывали воду, и сейчас она вытекала из них.

Толщина крепостных стен превышала метр; узкие щели-бойницы давали освещение и толику свежего воздуха. Снаружи солнце то пряталось за тучами, то выглядывало вновь; в его неверном свете мы шли, отбрасывая длинные тени. На стенах кое-где сохранились лохмотья гобеленов. Возможно, когда-то они изумляли красотой и изысканностью, но сейчас настолько обветшали, что, казалось, подуй – и улетят, не останется ни клочка. Рисунок едва просвечивал на ткани: очертания тел, движения рук или ног – все остальное оказалось изъедено временем и молью. Остов здания и клочки некогда прекрасных драпировок вызывали на ум только одну метафору: могила – и в ней разложившиеся трупы.

Углубляясь в развалины, мы почти не разговаривали; только время от времени звали пропавшую девочку. Ее имя эхом отражалось от стен, пока мы бродили по обломкам.

Кое-где крыша сгнила и провалилась, в иных местах – уцелела. От мебели остались жалкие обломки. Дерево, когда-то, вероятно, радовавшее блеском, было теперь изъедено червями и сыростью. На гигантском обеденном столе горой громоздилась пыль. В опрокинутых стульях с вывернутыми внутренностями гнездились мыши. Из большого буфета вывалились ящики, и дыры зияли темнотой.

Время взяло свое – напористо, грубо. Я не привык к такому. В Париже, Неаполе, прочих крупных городах теснота и скученность не позволяют дожидаться, пока здание обветшает до такой степени. Любое покинутое жилище заселяется вновь; а если какое строение остается без должного ухода, то на его месте быстро возводят новое.

Мы поднялись по чудом сохранившейся каменной лестнице. Во второй комнате наверху раньше, вероятно, располагалась детская: здесь сохранились рамы от двух маленьких кроваток и деревянная колыбель. Именно в этой комнате я впервые почувствовал запах. Просоленным морским воздухом пахло в замке повсюду – но сейчас потянуло дымом и ладаном, сладко и душно. Кто-то вошел следом за мною? Я повернулся. Нет, никого.

Я взглянул на камин, почти ожидая обнаружить горящее пламя. Но здесь не было ничего – только пыль в очаге. Откуда мог доноситься запах? Объяснения этому не находилось.

Раздраженный и недоумевающий, я окликнул коннетабля.

Трент и полицейский примчались бегом.

– Вы что-то обнаружили?

Я покачал головой.

– Чувствуете запах? Кто-то был здесь недавно.

Оба втянули носом воздух. Кивнули. Одновременно произнесли:

– Цветами пахнет.

– Огнем.

Но ни цветов, ни пламени вокруг не было. Откуда же взялся запах? Обычная комната прямоугольной формы; ничего, кроме двери да пары створчатых окон. На стенах когда-то была драпировка; сейчас она сбилась и свисала под странным углом.

Такая же дряхлая, как те, что мы видели внизу.

Может ли кто-нибудь укрываться за ней? Есть ли вероятность, что там спрятался ребенок?

Я отодвинул край драпировки. Она зашуршала и упала к моим ногам. Там действительно было кое-что. Не ребенок. Просто дверь.

Задержав дыхание, я открыл ее.

Всего лишь чулан. Пустой.

Я осторожно провел рукой по стенам, ощупывая их, надеясь найти потайную панель.

– Что-нибудь видно? – спросил Трент.

– Ничего.

Я уже собирался войти, когда случайно посмотрел вниз и заметил люк, прорезанный в деревянных половицах. Металлическое кольцо было утоплено в дереве. Я попробовал подцепить его и потянуть вверх. Ничего не выходило – ржавчина проела его почти насквозь.

– Помогите мне, – позвал я Трента.

Используя нож, он сумел поднять кольцо и потянуть вверх. Вместе мы справились. Внизу не было ничего, кроме пыли и мелких костей. Крысы, я подумал о крысах.

– Надо искать дальше, – разочарованно сказал Трент, внимательно осмотрев пространство под люком. – Ничего тут нет.

Он вышел из комнаты, полицейские двинулись следом. А я стоял, по-прежнему сбитый с толку. Откуда же так пахнет?

Я еще раз обошел комнату по периметру, изучая каменную кладку, надавливая на стену там и здесь, пытаясь обнаружить тайник. Тщетно. У камина я принюхался снова.

Мне мерещится – или здесь пахнет сильнее?

Должно быть, обогревать эти сырые комнаты нелегко: ясно, почему камины в замке куда больше, чем в моих домах в Сент-Хелиер и Гавре. Под его свод можно было забраться, даже не сутуля спину. Согнувшись, я коснулся железного колосника, под которым находился короб для золы. На ощупь колосник оказался холодным и был полностью покрыт пеплом.

Когда здесь последний раз разводили огонь? Кто? Сколько времени прошло с тех пор – века, десятилетия? Или моя склонность к романтике все усложняет? Возможно, всего лишь неделю назад мальчишки устраивали здесь привал и жарили на огне свой нехитрый ужин?

Я поднял глаза. Сквозь дымоход виднелась полоска неба, настолько яркого и синего, что она, казалось, несла жизненную энергию в эти мрачные комнаты. Это подбодрило меня. Теперь я четко ощущал, что запах дыма и ладана здесь сильнее, чем во всей остальной комнате.

Камни внутри очага были выложены ступенькой метровой высоты. Странная конструкция: непонятно, зачем кому-то пришла в голову такая идея. Я перешагнул через короб с золой, желая получше рассмотреть заднюю стену, и потревожил головешки, оставшиеся здесь с последней растопки. Взметнулось облачко черной пыли и на миг зависло в воздухе силуэтом лебедя. Я закашлялся и потер глаза. Когда зрение ко мне вернулось, я направил факел на правую стену. Потом на левую.

И увидел то, что снаружи было не заметно.

Как и остальные стены, левая образовывала ступеньку. А за нею просматривался узкий ход. Каменная лестница вела вниз, вероятно, на первый этаж и дальше, в погреба и подвал замка.

Не колеблясь, я начал спуск; меня вел запах. Десять шагов. Двадцать. Сорок, шестьдесят, пока, наконец, на восемьдесят пятом я не достиг самой нижней ступени. И оказался у тяжелой деревянной двери, легко поддавшейся под моими руками.

Как ни странно, внутри все осталось в целости. Комната почти не подверглась воздействию времени и сырости, не пощадивших замок. Гобелены на стенах сохранили краски. Их не тронули ни грызуны, ни насекомые. Четыре стены, четыре драпировки; на всех – один и тот же сад; в нем животные, среди которых фениксы и единороги, и резвящиеся дети. На заднем плане – растения и цветы, многих я никогда не видел. Не просто драпировки – произведения искусства, выполненные так тонко, как экспонаты парижских музеев.

Я был настолько захвачен и поражен открывшейся картиной, что не сразу осознал: мне удалось наткнуться на источник запаха, за которым я последовал вниз. Пахло от вытканных на полотне гобелена бутонов и цветов.

Немыслимо, но именно так.

Я ощутил аромат дыма и ладана, роз, жасмина, гиацинтов и чего-то еще, что я не мог различить. Но это же невозможно!!!

Чем дольше я стоял здесь, тем большую растерянность испытывал. В конце концов я начал подозревать, что нахожусь под действием дурмана.

Я устал – но что в этом странного? После бессонной ночи у меня кружилась голова. За весь день я съел одно лишь яблоко, которым Трент угостил меня утром. И я спускался глубоко вниз по крутым ступеням.

Где-то справа залаяла собака. Я повернулся на звук. На гобелене были изображены похожие на собак существа, резвящиеся у водопада. Снова раздался лай. Казалось, он исходит от крупного черного пса ростом почти мне по грудь. Он смотрел на меня глазами цвета текучего топаза. Они светились. Не злобой, но умом.

Должно быть, сказались усталость и отчаяние, испытываемые мной. Веки резало, как от песка. Может быть, на мое зрение повлияло именно это. Я еще раз протер глаза и вгляделся в гобелен. Теперь рядом с собакой стояла маленькая девочка со светлыми волосами. Мгновение назад ее там не было!!! Или была?

Я зажмурился. Досчитал до пяти. Открыл глаза.

Девочка больше не играла. Теперь она кричала от боли и бежала ко мне. На ее руке была рваная рана, похожая на собачий укус. Капала кровь. В волосах запутались ветки и листья. На щеке алела глубокая царапина.

Я не колебался ни мгновенья. Возможно, меня вело безумие. Я просто поднял руки и протянул их навстречу ребенку.

Ее пальцы были такими же теплыми и живыми, как мои.

Собака залаяла снова. Она предупреждала? Прощалась?

– Держись крепче, – велел я малышке, ухватил посильнее и выдернул ее из гобелена в комнату. Не устоял на ногах и упал. Отполз от стены, и девочка свалилась прямо на меня.

Мои руки были в ее крови. Требовалось немедленно остановить кровотечение. Девочка была бледна и часто прерывисто дышала. Она находилась в смертельной опасности.

Не вмешивайся.

Я не столько слышал голос, сколько чувствовал его, почти как на спиритических сеансах.

Не удерживай ее.

Я узнал голос, но мне было не до разговоров. Сняв сюртук, я свернул его и подложил ребенку под голову, а жилетом попытался зажать рану.

Говорю тебе, Гюго, это шанс, который я дарую тебе. Не удерживай ее. Отпусти.

Я не понимал, что это значит. Все мои силы уходили на то, чтобы спасти Лили.

Переселение душ – утраченное умение. Я друг тебе, а не враг.

Я продолжал зажимать ее рану.

Понимаешь ли ты, что я тебе предлагаю? Ты ведь мечтаешь о том, чтобы твоя дочь вернулась?

Сверху донесся голос Трента:

– Гюго! Вы здесь?

– Да. Помогите мне. Быстро! Сюда, вниз!

– Уже идем!

Пес зарычал, и рычал до появления людей.

– О, господи! Как она?! – Трент опустился на колени.

– Думаю, выживет.

– Дайте я посмотрю.

Он склонился над девочкой, принимая груз ответственности на себя, – что не могло меня не радовать. Разумеется, глава местной полиции способен лучше, чем я, позаботиться о пострадавшей, оказать ей неотложную помощь.

Новость разнеслась по замку. Кругом кричали, и звуки эхом отражались от стен.

– Она жива!

– Гюго ее отыскал!

– Гюго нашел Лили!

Через несколько томительных, долгих минут Лили открыла глаза. Посмотрела на Трента, потом на меня. Она казалась обескураженной, не понимающей, где находится и что с нею случилось. Но, вероятно, сильной боли девочка не испытывала. Мужественное дитя: не плакала, не стонала, позволив Тренту осмотреть рану, проверить пульс и выслушать сердцебиение.

Снаружи затопали тяжелые шаги, и в комнату вбежал торговец рыбой. Вскрикнул от радости и тоже опустился на колени. Посмотрел на дочь, нежно коснулся ее волос и обнял. Он шептал ей что-то бессвязное, о чем-то спрашивал снова и снова, не дожидаясь ответов.