Текст книги "Великое зло"

Автор книги: М. Дж. Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ну, если это твой самый сильный козырь, ты проиграл, – заявила Жас, складывая письмо от Тео и помещая его обратно в конверт, который Малахай оставил на столе. – Ты не привел мне ни одной сколько-нибудь серьезной причины, почему я должна отказаться от приглашения.

– Разве твоя безопасность – недостаточная причина?

– Достаточная, если б я считала, что моя безопасность на самом деле под угрозой. Но ты не говоришь ничего конкретного. Все, что ты сказал, – что когда мы были подростками, Тео и я, мы – потенциально – стали кем? Соучастниками преступления? Так я это знаю. Я помню все правила, которые мы нарушали тем летом.

– Ты не просто нарушала правила. Ты нарушала их по его указке. Тебя использовали. Тео испытывал тягу к саморазрушению и подвергал опасности не только себя, но и тебя. Вы бродили по безлюдным местам; выходили за границы территории; нарушали комендантский час. Он тебя спаивал и приучал к марихуане…

– Мне было четырнадцать, и я потеряла от него голову.

– Дело куда серьезнее. Не подростковая влюбленность – зависимость, гораздо более глубокая.

– Может, и так. Но я была тогда просто ребенком.

– А что, если я скажу тебе, что он все еще имеет над тобою власть? Нам пришлось отправить его домой, Жас. Мы не смогли его излечить. Вполне возможно, что он до сих пор болен.

– Но ведь прошло семнадцать лет! Он был тогда шестнадцатилетним депрессивным подростком! Неужели ты сам не видишь, как нелогично и надуманно это звучит?!

– Неважно, как это звучит. Ты же все равно решила отправиться туда, верно?

– Перестань говорить загадками! О чем ты?

– Он соблазнял тебя, Жас. И я вовсе не о сексе. Я об эмоциях. О твоем сознании. Он использовал тебя для достижения своих целей.

– Малахай, ты так говоришь… Как будто он злой колду-н.

– Уж коли пошел такой разговор – именно так я и дума-ю.

Глава 5

8 сентября 1855 года.

Джерси, Нормандские острова, Великобритания

В последние два года мои домашние и наши самые близкие друзья привыкли проводить сеансы чуть ли не каждый вечер. Тушили газовые рожки; приносили свечи: по паре на каминную доску и буфет. Мы усаживались за карточный стол, и кто-то пальцами касался небольшого табурета, размещенного в центре. Все поочередно задавали вопрос, а мой сын Франсуа-Виктор считал количество ударов. Часто посещавшие нас духи оказывались настолько разговорчивыми, что сеанс затягивался до полуночи, а то и дольше. Никто не возражал.

Что толкало нас к столу: скука или любопытство? Могу сказать только о себе. Меня вело наваждение, сумасшедшая жажда заново поговорить с моей Дидин. Я нуждался в уверенности, что там, среди света и покоя, где она теперь обитает, ей хорошо. Она приходила всего дважды с момента первого явления, и всего на несколько минут.

Я был безутешен. Эти редкие свидания только усиливали боль потери. Она оставила нас во плоти – а сейчас и ее душа удалялась. Скорбь не стихала, она становилась все острее. И краткие мимолетные встречи только усугубляли муку.

Если не считать моего стремления разговаривать с Дидин вновь и вновь, сеансы имели грандиозный успех. Выражусь сильнее: они потрясали. Наша маленькая группа стала проводником самых блестящих умов мировой цивилизации; они являлись говорить со мной и наделять своей мудростью. Шекспир, Данте Алигьери, Моцарт, Ганнибал, Вальтер Скотт, Жанна д’Арк, Моисей, Иуда, Галилео Галилей, Наполеон… И, простите мне это нечестивое заявление, нас посетил даже Иисус Христос. Более ста пятнадцати душ, не только люди, но и абстрактные идеи: Индия, переселение душ, океан.

Но мой дневник не предназначен для записи бесед, которые мы вели с этими грандиозными умами; о них я поведал в другом месте. Цель этих строк – запечатлеть ту фигуру, которая сумела пробить дорогу к моей душе и почти разрушила ее. И должен сказать, Фантин, мой милый друг, почти разрушила и твою тоже.

В ночь на восьмое сентября мы сидели за столом и пытались дозваться кого-нибудь из духов, когда я услышал собачий лай. Не того рода, как когда деревенский пес лает на цыпленка. Нет. Тот звук могло издавать только свирепое и одновременно всеми брошенное существо. Через несколько мгновений к первому голосу присоединились другие. Дьявольская какофония, присущая разве что адским псам. Полагаю, тебе доводилось слышать о таких тварях. Их описывают как сверхъестественно быстрых псов со злыми глазами, горящими красным или желтым светом. Они сторожат вход в царство мертвых, преследуя заблудшие души и охраняя сокровища преисподней. Нельзя смотреть им в глаза. Говорят, третий взгляд принесет несчастному гибель. Услышать их вой – дурной знак. Он предвещает смерть или нечто еще худшее.

Этот гулкий вибрирующий вой нас смутил; все гадали, что могло вызвать у животных такую реакцию. В разгаре обсуждения моя супруга поднялась с кресла.

– Эти псы… Что-то мне нехорошо, – сказала она слабым голосом.

Идея прервать сеанс не привела меня в восторг, и я поинтересовался у общества, готовы ли они остаться и все-таки попробовать вызвать духа. Те ответили согласием, и Шарль вновь коснулся пальцами табурета.

– Кажется, здесь кто-то есть, – заметил он. – Дух, ты меня слышишь?

Я снова надеялся, что к нам снизошла Дидин. Всякий раз, в этот последний момент неизвестности, прежде чем дух называл себя, я страстно жаждал уловить имя моей возлюбленной дочери. Но в ту ночь нам отозвалась не она. Явился иной дух – тот, кого мы желали встретить менее всего.

В комнате похолодало. Адель, моя другая дочь, отошла от стола и подбросила дров в камин. Пламя загудело с новой силой, но пробирающая до озноба сырость никуда не делась. Снаружи безумствовал ветер, задувая в распахнутые окна; свечи на каминной полке и буфете погасли. Только пламя в очаге теперь освещало комнату – и нас, молчаливых и подавленных. Черный спаниель Понто, бедняга, которого мы приютили, зарычал, в его гортани рождался низкий глубокий звук. Наша кошка Гриз громко зашипела и, вздыбив шерсть, умчалась вверх по лестнице.

– Кто здесь? – спросил Шарль.

Наконец раздалось долгожданное постукивание. И вместе с ним в голове моей зазвучал голос: голос с той стороны, я слышал его всякий раз во время сеансов, и он произносил слова; они в точности совпадали с тем, что впоследствии расшифровывал в своем блокноте Франсуа-Виктор.

Желающий помочь друг.

– В чем помочь? – спросил я.

Отыскать Леопольдину.

Меня охватила дрожь. Кровь заледенела в жилах; сердце медлило с ударами, как будто превратившись в кусок льда.

– Ты пригласишь ее дух принять участие в наших сеансах?

Если это все, к чему ты стремишься.

– А к чему еще я могу стремиться?

Безмолвие.

– Я жажду встречи с ней. Есть иной способ?

Возможно.

– Что я должен сделать?

Доказать, что достоин.

– Это испытание? Ты меня проверяешь?

Да.

– Кто ты, чтобы требовать такого?

Мы уже встречались. Ты не узнаешь меня? Какое оскорбление!

– Не играйте со мной, сударь. Назовитесь!

Тебе нужна дочь. Я могу ее вернуть.

– Но не во плоти?

Вернуть ее в тварный мир.

– Что это значит?!

В свое время поймешь.

– Ты не желаешь объяснить?

Я не могу открыть больше, пока ты не прошел испытание.

– Но кто ты?

А ты не догадался?

– Нет, дьявол меня разрази! Кто ты?

Ты веришь, что Зло существует?

– Верю.

Без доказательств?

– Нет, почему. Я видел Зло. Вздернутых на виселицы мужчин. Избитых невинных детей. Женщин, умирающих от голода.

А веришь ли ты в независимость и свободу разума?

– Конечно. Для всех. Навсегда.

Из всех архангелов кто является воплощением ее?

Я дрожал, почти страшась произнести имя. Трепеща от мысли, сформировавшейся в моем мозгу.

Так кто?

– Люцифер.

Да, тот, кого страшатся и почитают. Как и тебя, Гюго. Ведь и твой острый ум вызывает страх и трепет, однако ты не дьявол, согласен?

– Да.

Для писателя ты чересчур немногословен.

Я не смог удержаться и рассмеялся. Постукивание не прекращалось; голос в моей голове не замолк ни на мгновенье.

Вот твое испытание. Сложи обо мне поэму, бард. Прославь меня во всем величии. Вознеси силу духа – моего и твоего. Духа того, кто воспаряет, творит, дерзает, не боясь ханжества узколобых, стремящихся к власти людишек. Как назвать этот грандиозный труд – решать тебе. Но я предпочел бы «Конец Люцифера». Или ты пожелаешь использовать другое мое имя. То, которое выбрал я сам.

Мне не потребовалось времени на раздумья. Я знал это имя и сейчас прошептал его.

– Призрак Гробницы?

Он не ответил. Да это было и не нужно. Именно этот момент он выбрал, чтобы нас покинуть. Я понял это, поскольку в комнате потеплело, и меня больше не бил озноб. Даже кровь побежала по жилам быстрее. А я и не знал, какая дрожь меня сотрясает. Не знал, покуда она не прекратилась.

Извинившись перед гостями и домочадцами, я поспешно поднялся наверх. Я старался описывать события сразу по окончании сеанса, пока они еще свежи в моей памяти.

Наш дом, как тебе известно, Фантин, выходит на океан. Моя комната расположена наверху, она как будто плывет на самой вершине пенного вала, что бьется под окнами. В письме другу я писал, что «обитаю на самом краю великого океана; под его неумолчный говор я медленно превращаюсь в сновидца и сомнамбулу. Смотрю на этот беспредельный простор, на этот гигантский разум, рядом с которым я настолько мал и ограничен, что вскоре от меня здесь ничего не останется, кроме Божьего замысла».

Тем вечером, как обычно, собравшись описывать сеанс, я распахнул окно, впустив в комнату влажный морской воздух. Перед сеансом я курил гашиш. Теперь я снова разжег трубку, стал к конторке и записал все слова, которые поведал мне Призрак.

Ничто не отвлекало меня. И твердыня моего скепсиса пала. Правила логики безмолвствовали. Я открыл разум возможностям, которые дарует ночь, магии тьмы, безграничности тех идей, что были мне явлены.

Я не видел ничего, кроме строк, возникающих на бумаге. Я не слышал, как затихает дом, как бьется сердце, как плещут о камни волны. Я воспринимал лишь то, что создавал сейчас. Не свои собственные слова, нет. Фиксируя на бумаге то, что говорилось на сеансах духами, я был всего лишь смиренным писцом. Здесь, в вышине, моим пером водили гости из потустороннего мира; именно они подсказывали и разъясняли не понятое мною с первого раза, словно сеансы были всего лишь репетицией, а наше истинное общение происходило в этой уединенной комнате.

Фиксируя на бумаге наш разговор с Призраком Гробницы, я изнемогал. В просторной комнате были настежь распахнуты окна, и все же тело мое покрылось по́том, а легкие жгло как от удушья. Я желал освободиться. Вдохнуть свежий ночной воздух, найти покой в прикосновении к материальному миру. Я решил отправиться к Джульетте. Прогулка взбодрит меня, а ее объятия утешат.

Небо было затянуто тучами. Но несмотря на это, я пошел берегом, а не по дороге. Неумолчный рокот волн, соленый бодрящий воздух и шорох песка под ногами всегда притягивали меня.

На берегу я некоторое время стоял, глядя на бушующее море и размышляя о предложении, которое сделал мне дух. Меня переполняли одновременно изумление и ужас, любопытство и досада. Почему же я поверил ему? Ведь вернуть дочь невозможно. И какой ценой? Ценой поэмы? Нелепый обмен.

Внезапно я почувствовал, что рядом кто-то есть. Я резко обернулся. Никого.

Я поднял глаза к небесам, гадая: там ли обитает моя возлюбленная Дидин? Часто ли смотрит вниз, на землю, проницая взором облака? А может быть, она и сейчас со мной?

Я всегда считал: если нам не по силам осмыслить устройство небесного свода, нестись в бешеной скачке по горним холмам и плыть под всеми парусами по горним морям, то не дано и уверенно рассуждать о том, кто населяет небеса – и каким образом удается этим существам понимать друг друга.

Но в последние два года, после сотни проведенных сеансов, мне было дозволено хоть краешком глаза взглянуть на его устройство. Разве нет?

Именно этот вопрос занимал мой ум во время той поздней прогулки. Через некоторое время я заметил, что навстречу мне кто-то движется. Сначала я не разобрал, кто это, мужчина или женщина. Но подойдя ближе, узнал хорошенькую горничную, недавно нанятую моей дорогой Джульеттой. Фантин, ты шла вдоль берега, глядя на бушующую стихию. Небо прояснилось, и в свете луны твоя белая сорочка светила, как маяк.

Я уже знал, что ты, как и я, находишься здесь в изгнании. В доме у Джульетты я видел тебя дважды или трижды, и всякий раз в глаза бросалась твоя печаль. Ты была укутана в нее, как в плащ. Она застилала глаза, меняя их цвет с голубого на блекло-серый. Ты даже пахла печалью. Так пахнут цветы, миг расцвета которых уже миновал. Увядающие цветы.

Я приблизился и увидел серебряную дорожку слез на твоей щеке.

Я оказался незваным гостем, но молча уйти было бы признаком неучтивости.

– Добрый вечер, Фантин.

– Добрый вечер, мсье Гюго.

В доме ты вела себя скромно. Там в моем присутствии ты опускала глаза и смущалась. Здесь же все было не так. Ты держалась открыто, почти вызывающе. Как будто берег принадлежал одной тебе – и я вторгся на твою территорию.

Я ступал на шаг позади. Должен признать: первые несколько минут нашей совместной прогулки я был настолько поглощен случившимся в моем доме, что почти тебя не замечал.

Погруженный в мысли, такие же мрачные, как море, я пытался понять суть того, что открылось мне вечером. Ни к чему не придя, я испытал потребность обсудить это с кем-либо посторонним. И спросил:

– Ты веришь в духов?

– Вы имеете в виду призраков?

– Ну да. Духи умерших. Веришь, что они способны с нами говорить?

Ты кивнула. Твои кудри вились на ветру, придавая важному вопросу оттенок некоторой фривольности и насмешки.

– О да. Я часто ощущаю присутствие матушки и чувствую аромат ее туалетной воды, когда никого нет поблизости. Это так утешает…

– Она и вправду говорит с тобой или ты просто вспоминаешь ее образ? Ты на самом деле полагаешь, что ее дух парит где-то рядом, смотрит на тебя, приходит к тебе?

Берег в этом месте был каменистый, и, начав отвечать, ты споткнулась. Я подался вперед, намереваясь тебя поддержать. И тут я ощутил твой аромат. Тот же самый, что в доме Джульетты, но теперь, вблизи, я ловил едва различимые оттенки, смешанные с запахом роз. Жасмин, лимон… На мгновение я зажмурился, желая запомнить странный запах. В доме Джульетты ты ходила с убранными волосами, спрятав их под чепец. Форма горничной скрывала пышную грудь и тонкую талию. Все это сейчас предстало моему взору. Густые темные волосы волнами спадали на спину. Там, в доме, ты была обычной служанкой. Здесь я увидел страстную страдающую женщину.

– Матушка говорит со мной, я верю.

Я сказал:

– Сегодня годовщина смерти моей дочери.

Слова набатом обрушились на нас. Они гудели колокольным звоном до тех пор, пока их не унес ветер и не заглушил шум волн.

– Я тоже потеряла ребенка, – прошептала ты. – Моя дочь родилась мертвой.

– Но ты так молода.

– Мне двадцать пять.

Ты произнесла это так, словно это глубокая старость.

– А что твой муж?

Твой взгляд снова устремился в морскую даль.

– Погиб?

Водная стихия забирает множество жизней, уж мне ли не знать?

– Он не был моим мужем. Но – да, погиб.

– Ты потеряла их обоих разом?

Ты отрицательно качнула головой.

– Но я все еще их оплакиваю.

– А если бы тебе удалось поговорить с матерью? Спросить, каково ей там, в загробном мире? Узнать, нашла ли она твою малютку и заботится ли о ней? Ты бы захотела?

– Конечно.

– Что бы ты отдала за такую возможность?

– Все, что попросят.

А затем ты взглянула на меня как на лишенного рассудка.

– Но ведь такого способа нет?!

– Возможно, есть.

И я рассказал тебе о сеансах. Я помню, сначала ты едва удержалась, чтобы не рассмеяться мне в лицо. Ты задавала вопросы, и я понимал, что ты считаешь меня глупцом и чудаком. Но шаг за шагом, слово за словом – и твое недоверие сменилось любопытством.

В тот момент ты оставила след в моем сердце. Ничем я не восторгался так сильно, как готовностью отбросить недоверие и открыть разум новому.

– Как звали вашу дочь?

Я ответил:

– Леопольдина. Но я звал ее Дидин.

– И вы говорили с вашей Дидин?

– Я не слышал ее голос. Но верю, что это она говорила со мной.

Ты внимательно посмотрела на меня. Уже не как на глупца – иначе.

Несколько минут мы шли в молчании. Я думал о тебе, испытывая любопытство. Ясно, что ты получила хорошее образование. Место горничной в таком захолустье, как Нормандские острова, – не для тебя.

– Как давно ты живешь на Джерси?

– Два с половиной года. До мадам Друэ я служила у другой леди.

– И что случилось?

– Она была уже немолода. Летом она скончалась.

– А в Париже ты тоже служила горничной?

– Нет. Я работала в магазине у отца.

– Что за магазин?

– Мой отец – известный парфюмер.

– Его больше нет?

Ты кивнула.

Волны бились о скалы, вплетая свой голос в эту симфонию смерти. Я отдавал себе отчет, что мое любопытство неуместно. Твои короткие, сжатые ответы ясно показывали: тебе тяжело вспоминать прошлое. И мне не хотелось тебя ранить. Но я писатель, я нуждаюсь в таких историях. Я мягко спросил:

– А что теперь с магазином?

– Он перешел к дядюшке, тот тоже работал с нами.

– Мог я слышать его название?

– Вероятно. Наша семья ведет дело с давних пор.

Ты назвала имя. Конечно, я хорошо его знал: старая семейная фирма. Прежде я часто покупал там духи в подарок жене, дочерям, даже Джульетте. На несколько мгновений я унесся мыслями в прошлое. Я так давно не бывал дома, не видел дорогой моему сердцу Париж. Я так скучал.

Мы шли вдоль берега, и дом Джульетты остался далеко позади. Я не очень хорошо знал эти места: попасть сюда можно только во время отлива. Со всех сторон нас окружали скалы. В лунном свете я заметил несколько ведущих в глубь камня отверстий. Пещеры. Они часто встречаются среди скал и вызывают мое любопытство. Если верить рассказам местных жителей, их стены покрыты древними рисунками; помещения в толще породы использовались в былые времена как убежища, храмы и склепы. На другой стороне острова я уже исследовал несколько пещер: они величественны и полны загадок.

– Вы бывали внутри? – спросила ты, будто читая мои мысли.

– Не здесь.

– О, побывайте! Некоторые из них поражают.

– А ты? Не боишься, что можно остаться там навсегда? Говорят, во время прилива кое-где вода заливает все выходы и обратного пути нет.

– Я бы не возражала.

Так ясно показать, что тебе очень плохо. Ты произнесла эту фразу без пафоса, не пытаясь пробудить во мне сострадание. Ты раскрылась передо мной, еще не зная, что семена этого доверия взойдут в моей душе. И к каким бедам это приведет.

Я кивнул, склоняя голову перед твоей утратой. Скорбь – это то, что мне понятно. Соблазн найти облегчение от бесконечной печали – о, я хорошо с ним знаком!

– И я…

Горло сжал спазм. Я не мог говорить о своей боли. Произнести вслух значило погрузиться в самое пучину отчаяния.

Ты молчала, и я это оценил. Ты не подталкивала меня к беседе, ты просто ждала. Твое терпение – дар. Молчать с тобой рядом было так легко. Ах, Фантин… Спасибо тебе за это.

Я продолжал расспросы.

– Что произошло в Париже, что тебе пришлось спасаться бегством?

Ты заколебалась. И я понял, что веду себя нетерпеливо и непростительно настойчиво.

– Не сердись. Жена считает меня грубым, и Джульетта в этом с нею сходится. Она подшучивает над моей страстью вытягивать из людей истории. Я слишком жаден до человеческих комедий, трагедий и фарсов. Джульетта утверждает, что все услышанное – и подслушанное – я убираю в папку и храню до лучших времен. Собираю черты характера, добавляю пикантные подробности, все хорошенько перемешиваю, держу на огне, и – ап! – публике представлена новая книга. Но я всего лишь предлагаю свое восприятие жизни. Как зеркало, в котором можно увидеть самого себя, только при другом освещении.

Ты по-прежнему не отводила глаз от бесконечного темного моря. Твои плечи начали вздрагивать.

– Озябла? – спросил я. – Возьмешь мой сюртук?

– Нет. Нет, спасибо.

– Так в чем дело?

Ты показала на бурлящую воду.

– Иногда мне кажется, она зовет меня. Жаль, мне недостает храбрости услышать ее призыв.

– А если б достало, что бы ты сделала?

Я страшился твоего ответа, но что-то внутри меня хотело его услышать.

– Я бы последовала ему. Отдала бы себя морю.

– Ты настолько сильно жаждешь смерти?

– Нет. Нельзя сказать, что я хочу умереть. Я просто не могу больше жить. Я не могу так сильно тосковать по нему, так страстно желать.

А затем ты повернулась ко мне, и я увидел твое потрясение.

– Ты и сама этого не понимала?

Ты качнула головой.

– Пожалуйста, простите меня. У меня нет права так с вами разговаривать. Навешивать это бремя на вас.

Ты и вправду выглядела подавленной.

– Не обижай меня, Фантин. Все это время мы гуляли и беседовали, как равные. Мужчина и женщина, которые разделяют одинаковую боль утраты. Мужчина и женщина, раскрывающие друг другу сердце под этим ночным небом. Если б я не желал слушать, то сказал бы тебе об этом давным-давно.

Ты склонила голову. Я взял тебя за подбородок и приподнял лицо. Твоя кожа была нежна, и, несмотря на тяжелый разговор, меня окатила волна удовольствия.

В этом мое благословение и мое проклятие. Мои страсти спрятаны глубоко, но они всегда готовы выплеснуться на поверхность. Сексуальное наслаждение – мой способ вырваться из рутины; способ куда более верный, нежели все мои романы, пьесы, стихи или политические памфлеты.

Это сильнее меня. Только потакая своим страстям, своей похоти, нахожу я забвение, коего жаждет моя душа.

Я наклонился вперед. Медленно, предупреждая тебя о своих намерениях: ведь я не злодей и не развратник, чтобы вырывать поцелуи силой. Ты не отшатнулась, не вздрогнула. И тогда я нежно тебя поцеловал. Ты никак не откликнулась на мой поцелуй, даже выражение лица осталось прежним.

Ах, Фантин, ты была уже почти мертва, но еще этого не знала.

– Ты не нуждаешься? Мадам Друэ платит тебе довольно?

– Все хорошо.

Вот теперь ты заколебалась.

– Что такое, Фантин?

– Я слышала о вас, мсье Гюго.

– И что же?

– Слышала от других служанок…

Ты смущенно замолкла. Я улыбнулся.

– Так скажи мне, какие ужасы тебе поведали?

– Нет, совсем наоборот. Они говорят, вы добрый и щедрый, и если девушке нужны деньги, вы нежны с нею и почти ничего не просите взамен.

– Ты желаешь, чтобы я был щедр с тобой?

– Если это вам поможет, мсье. Если я вам нужна, то буду счастлива дать вам то, что вы пожелаете, – но никаких денег я не возьму.

– Но почему?

– Из-за тоски.

– Твоей?

– Нет, мсье, вашей.

Я не знал, что сказать. Давно я не встречал ни в ком такого понимания. Поэтому я поцеловал тебя еще раз. А затем мы повернули обратно, идя по собственным следам.

– Я бы все-таки хотел заплатить тебе.

Я повторил свое предложение опять.

– Нет, в этом нет необходимости.

– Но если я не заплачу́…

Я оборвал себя. Почему я рассердился на твой упорный отказ принять монеты в обмен на то, о чем я хотел бы тебя попросить? Почему я был так настойчив?

Второй раз за вечер ты предугадала мои мысли:

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. Если вы не заплатите, то вам придется ухаживать за мною, а этого вы не хотите.

Ты напомнила мне ночную нимфу. Девушка с разметанными по ветру волосами, сверкающими серо-голубыми глазами, отражающими блеск волн и лунный свет.

– А ты хочешь, чтобы я ухаживал?

Ты объяснила:

– Никто не заботился обо мне уже очень давно. Я снова хочу испытать это чувство. Совсем немного. Проверить, достаточно ли этого, чтобы удержать меня в жизни.

– Ты поразительное создание… Предлагаешь мне сделку?

Ты улыбнулась.

– Можно сказать и так.

Я отодвинулся. Погладил твои прекрасные волосы, завладел локоном. И снова ощутил запах. Что за аромат! Он больше подошел бы даме, восседающей в гостиной за чашкой чая, чем служанке, бредущей по берегу острова Джерси.

Я достал из кармана пригоршню монет и раскрыл ладонь.

– Уверена, что не возьмешь?

– Здесь, на острове, многие с радостью возьмут их, мсье. Но не я. Если вы чего-либо хотите от меня, я подарю вам это безо всяких денег, в обмен на те чувства, которые вы, возможно, испытаете по отношению ко мне.

Ты решительно согнула мои пальцы поверх монет, отвергая предложение ясно и определенно. А затем… затем ты прижалась ко мне. Подарила поцелуй и ответила на мой. У меня перехватило дыхание.

Отодвинувшись, ты произнесла одно слово:

– Спасибо.

Я поразился.

– Во имя неба, за что?!

– За то, что заставили о многом задуматься. Первый раз за долгое время. А теперь я должна идти.

– Позволь мне тебя проводить.

– Нет, у вас есть дела куда важнее, чем я.

Но я не хотел, чтобы ты оставалась одна под чернильно-черным небом. Боялся, что ты решишься и шагнешь с берега в глубину. Представлять, как ты погружаешься в воду, как намокает и тяжелеет платье, как оно тянет тебя вниз, как тебя поглощает стихия, – я не мог! Я не мог опять воображать крутящийся водоворот, песок и водоросли в прекрасных волосах. Я спасу тебя, Фантин. Спасу хотя бы тебя.

Я смотрел тебе вслед. Ты свернула к дому Джульетты. А я больше не жаждал любовных объятий, душа просила одиночества. Поэтому я снова вышел на берег и отправился вдоль моря домой.

По дороге в «Марин-Террас» мне снова чудился звук шагов за спиной, я чувствовал аромат дыма и ладана. Я повернулся – но сзади были только тени и камни, да соленый запах моря.

Долго мои мысли сопровождал лишь плеск волн. А потом вдалеке раздался яростный собачий лай. Цепные псы лают на чужаков не так. Это существо предупреждало всех, кто готов услышать: бойтесь меня. Потом ему ответили другие собачьи голоса. Все повторилось.

Обычно я не страшусь ни человека, ни зверя, но в тот день мне было не по себе. Я нагнулся и поднял с земли булыжник. Таким можно нанести сильный удар разбойнику… или собаке. Я шагал к дому, и шершавая поверхность камня успокаивала и ободряла меня.

Лишь оказавшись дома и крепко заперев дверь, я успокоился и внимательно рассмотрел свое орудие. Кусок кварца почти совершенной овальной формы. Абсолютно белый, но не мертвого мраморного оттенка, а цвета очень нежной женской кожи. В мерцающем свете свечей я разглядел очертания женского лица, которое создавалось на поверхности камня рисунком трещин, царапин и впадин. А потом со все возрастающим изумлением обнаружил в этом лице черты моей утонувшей дочери. Как если бы сам великий Роден работал над барельефом и только начал наносить резцом линии, выявив ее сокровенную суть.

Любуясь, я поместил находку на каминную доску. Интересно, заметят ли сходство этого лица с лицом Дидин мои домочадцы?

Поднявшись к себе наверх, я распахнул окна и снял влажную одежду. Шумело море. Налив себе бренди и сделав глоток, я обратил взор в ночную тьму.

…Твои мягкие щеки под моими пальцами, твои податливые губы, запах роз и лимона. Твои печальные слова…

Такое облегчение – разговор без притворства. И с женой, и даже с Джульеттой такое получается все реже. Я позволил тебе увидеть, как печаль терзает меня, и не беспокоился о том, как это знание на тебя подействует.

Я шагнул к письменному столу. С пером в руке, пока меня омывает ветер, пока внизу спят домочадцы, я спешил записать историю этой странной ночи, которая началась со спиритического сеанса и завершилась встречей двух призраков – твоим, Фантин, и моим.