Текст книги "Истории про девочку Эмили"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Глава 10
Новые огорчения

Всю последнюю неделю июня школьники с трудом сдерживали возбуждение: Рода Стюарт устраивала вечеринку по случаю своего дня рождения. Зависть и досада среди девочек достигли невероятных масштабов. Кого пригласят? Вот самый важный вопрос, который занимал всех. Были такие, которые точно знали, что их не пригласят, и такие, которые точно знали, что их пригласят, но гораздо больше тех, кто пребывал в поистине ужасном состоянии неизвестности. Все заискивали перед Эмили, поскольку она была ближайшей подругой Роды, и ее мнение, предположительно, могло повлиять на решение вопроса о выборе гостей. Дженни Странг зашла так далеко, что прямо предложила подарить Эмили красивую белую коробочку для карандашей с великолепным портретом королевы Виктории на крышке, если только Эмили обеспечит ей приглашение. Эмили отвергла взятку и с величественным видом заявила, что не может вмешиваться в столь деликатное дело. Эмили действительно немного важничала. Уж она-то была вполне уверена, что получит приглашение. Рода еще несколько недель назад сообщила ей о предстоящей вечеринке и даже обсудила с ней все подробности. День рождения предстояло отметить с размахом: торт, покрытый розовой глазурью и украшенный десятью высокими розовыми свечами… мороженое и апельсины… и приглашения на розовой, с золотой каемочкой, почтовой бумаге, разосланные по почте, – последнее было дополнительным штрихом, подчеркивавшим исключительность события. Эмили мечтала об этой вечеринке днем и ночью и уже приготовила подарок для Роды – красивую ленту для волос, которую тетя Лора привезла из Шрузбури.

В первое воскресенье июля на занятиях воскресной школы Эмили пришлось сидеть с Дженни Странг. Обычно она сидела с Родой, но на этот раз Рода села за одну из первых парт с какой-то незнакомой девочкой – очень нарядной, великолепной девочкой в голубом шелковом платье, с большой, украшенной венком цветочков шляпке из итальянской соломки на искусно завитых волосах, в белых кружевных чулочках на коротких толстеньких ножках и с челкой почти до самых глаз. Впрочем, весь блеск наряда не смог превратить ее в красавицу; она отнюдь не была хорошенькой и смотрела на окружающих с сердитой и презрительной миной.

– Что это за девочка сидит с Родой? – прошептала Эмили.

– О, это Мьюриел Портер, – отвечала Дженни. – Она городская. Приехала на каникулы к своей тете, Джейн Битти. Я ее терпеть не могу. Будь я на ее месте, мне и в голову не пришло бы носить голубое, ведь она такая смуглая. Но Портеры богаты, и Мьюриел считает себя чудом красоты. Говорят, с тех пор как она приехала, они с Родой прямо не разлей водой… Рода вечно бегает за каждым, кто, по ее мнению, занимает высокое положение.

Эмили сделалась чопорной. Она не желала слушать порочащие замечания о своих друзьях. Дженни почувствовала это и сменила тон.

– Так или иначе, а я довольна, что Рода не пригласила меня на свою дурацкую вечеринку. Мне и не хочется туда идти, раз там будет эта чванливая Мьюриел Портер.

– Откуда ты знаешь, что тебя не пригласили? – удивилась Эмили.

– Да ведь приглашения были разосланы еще вчера. Разве ты еще не получила?

– Нет…

– А вы ходили вчера получать почту?

– Да… кузен Джимми ходил.

– Ну, может быть, миссис Бичер забыла отдать ему приглашение. Наверное, получишь завтра.

Эмили согласилась, что, вероятно, так и будет. Но ее вдруг охватила странная пугающая тревога, развеять которую никак не помогло то обстоятельство, что после окончания занятий воскресной школы Рода важно удалилась вместе с Мьюриел Портер, даже не взглянув ни на кого другого. В понедельник Эмили сама пошла на почту, но там не было никакого розового конверта для нее. В тот вечер она уснула в слезах, но все еще лелеяла слабую надежду, пока не прошел вторник. Тогда она наконец поняла, что необходимо признать ужасную правду: ее – Эмили Берд Старр из Молодого Месяца! – не пригласили на вечеринку Роды. Это было невероятно! Должно быть, произошла ошибка. Не потерял ли кузен Джимми приглашение по дороге домой? Не пропустила ли старшая сестра Роды, которая писала приглашения, ее имя в списке? Или, может быть… Окончательно превратить печальные сомнения Эмили в горькую уверенность помогла Дженни, которая присоединилась к ней, когда она покидала почту. В маленьких черных глазках Дженни горел злой огонек. Дженни теперь неплохо относилась к Эмили, несмотря на стычку в день их первой встречи, но при всем том ей было приятно видеть «гордячку» униженной.

– Значит, тебя все-таки не пригласили к Роде.

– Нет, – пришлось признать Эмили.

Для нее это была очень тяжелая минута.

Гордость Марри мучительно страдала… и под этой гордостью было что-то еще, что получило сокрушительный удар, но еще не совсем умерло.

– Ну, я считаю, это страшная подлость, – сказала Дженни с искренним сочувствием, несмотря на тайное удовлетворение. – Да еще после всего того шума, который она вокруг тебя поднимала! Но в этом вся Рода Стюарт. Лживая – это еще мягко сказано.

– Я не считаю, что она лживая, – сказала Эмили, храня верность подруге до самого конца. – Я думаю, тут произошла какая-то ошибка.

Дженни изумленно уставилась на нее.

– Значит, ты не знаешь, почемутебя не пригласили? Мне Бет Битти все рассказала. Просто Мьюриел Портер тебя ненавидит. Вот она и сказала Роде, что не придет на ее вечеринку, если ты будешь приглашена. А роде безумно хотелось, чтобы у нее на дне рождения была городская девочка, так что она пообещала тебя не приглашать.

– Мьюриел Портер меня совсем не знает, – задохнулась от удивления Эмили. – Как она может ненавидеть меня?

Дженни злорадно усмехнулась.

– Это ямогу тебе объяснить. Она по ушивлюблена в брата Роды, Фреда Стюарта, и Фред это знает, так что он решил поддразнить ее и хвалил тебяв ее присутствии… заявил ей, что ты самая милая девочка в нашей школе и что он хочет, чтобы ты была его девушкой,когда немного подрастешь. А Мьюриел так разозлилась от ревности, что потребовала от Роды тебя не приглашать. Мнена твоем месте было бы плевать. Марри из Молодого Месяца гораздо выше этого отребья. Ну, а насчет того лживая Рода или нет, я могу тебе сказать, до чегоона лживая. Она сказала тебе, будто не знала, что в коробке лежала змея, а на самом деле именно она все и придумала.

Эмили была слишком подавлена, чтобы ответить, а потому очень обрадовалась, когда Дженни пришлось свернуть к своему дому. Оставшись в одиночестве, Эмили поспешила в Молодой Месяц, опасаясь расплакаться прямо на дороге. Разочарование, оскорбленная гордость и чувство унижения – все это отступило на задний план перед муками обманутого доверия и поруганной преданности. Ее любовь к Роде была теперь окончательно мертва, и боль от удара, убившего эту любовь, жгла душу Эмили. Это была настоящая детская трагедия – тем более страшная, что рядом не оказалось никого, кто мог бы понять ее. Тетя Элизабет заявила ей, что все эти дни рождения – сплошная глупость и что Стюарты не из тех семей, с которыми общаются Марри. И даже тетя Лора, хоть и ласкала, и утешала, не могла понять, насколько глубока и серьезна была обида – так глубока и серьезна, что Эмили даже не могла написать о ней папе, и неистовые чувства, терзавшие все ее существо, не находили для себя никакого выхода.

На следующей неделе Мьюриел Портер неожиданно пришлось вернуться в город из-за болезни отца, так что Рода пришла в воскресную школу одна и стала бросать весьма нежные взгляды в сторону Эмили. Но та прошествовала мимо нее, держа голову очень высоко и с презрением во всех чертах лица. Она никогдане будет иметь дела с Родой Стюарт – просто не сможет. Ее презрение лишь усугубили попытки Роды возобновить прежние отношения теперь, когда уехала городская девочка, в жертву которой была принесена дружба с Эмили. Не о Роде горевала Эмили, но о дружбе, что была ей так дорога. Рода быламилой и любящей – по крайней мере, внешне, и Эмили их отношения доставляли большую радость. Теперь же все осталось позади: никогда, никогдаона, Эмили, не сможет снова ни любить, ни доверять кому-либо. Именно это было самым мучительным и отравляло всю жизнь. Эмили, при ее характере, даже в совсем юном возрасте нелегко было оправиться от такого удара или забыть о нем. Она уныло бродила по Молодому Месяцу, потеряла аппетит и похудела. Ей ужасно не хотелось ходить в воскресную школу, так как она думала, что другие девочки радуются ее унижению и разрыву с Род ой. Какие-то незначительные проявления чувств такого рода, вероятно, были, но Эмили их болезненно преувеличивала. Если две девочки шептались или хихикали, Эмили думала, что говорят о ней и над ней смеются. Если одна из них шла с ней домой, Эмили предполагала, что это делается из чувства снисхождения и жалости к ней, лишившейся подруги. В течение месяца Эмили была самым несчастным маленьким существом во всем поселке. «Должно быть, я была проклята при рождении», – безотрадно думала она.

У тети Элизабет было более прозаическое объяснение апатии и отсутствия аппетита у Эмили. Она пришла к заключению, что тяжелые волосы девочки «отнимают у нее всю силу» и что ребенок будет гораздо крепче и здоровее, если их отрезать. А решив что-либо, тетя Элизабет всегда сразу претворяла решение в жизнь. Так что однажды утром она хладнокровно сообщила Эмили, что ее волосы предстоит остричь.

Эмили не поверила собственным ушам.

– Тетя Элизабет! Неужели вы собираетесь отрезать мне волосы? – воскликнула она.

– Да, именно это я имела в виду, – сказала тетя Элизабет твердо. – У тебя слишком густые волосы, что нехорошо, особенно в жаркую погоду. Я уверена, что именно поэтому ты чувствуешь себя такой несчастной в последнее время. Ну, ну, только не реви.

Но Эмили не могла удержаться от слез.

– Не отрезайте их все, – взмолилась она. – Отрежьте только хорошую, большую челку. У многих девочек волосы коротко подстрижены спереди от самой макушки. Тогда я избавлюсь от половины моих волос, а остальные не отнимут слишком много силы.

– Никаких челок, – заявила тетя Элизабет. – Я тебе это сто раз говорила. Я собираюсь остричь всю твою голову. Потом ты меня еще за это поблагодаришь.

В ту минуту Эмили была отнюдь не благодарна.

– Моя единственная краса, – всхлипывала она, – волосы и ресницы. Скоро вы и мои ресницы захотите отрезать.

Тетя Элизабет действительно с недоверием посматривала на длинные, загнутые кверху ресницы Эмили, такие же, какие были у юной мачехи Элизабет и слишком не характерные для Марри, чтобы можно было отнестись к ним благосклонно, но на них она не покушалась. Волосы, однако, необходимо было отрезать, и она коротко и резко приказала Эмили не поднимать шума и ждать, пока она принесет ножницы.

Эмили ждала – с безнадежностью в душе. Она должна расстаться со своими прелестными волосами – волосами, которыми так гордился папа. Они, возможно, со временем отрастут – если тетя не будет стричь их постоянно, – но на это уйдут годы, а пока… каким пугалом она будет! Тети Лоры и кузена Джимми не было дома – никого, кто мог бы поддержать ее, так что беда казалась неотвратимой.

Тетя Элизабет вернулась с ножницами; они внушительно щелкнули, когда она раскрыла их, и этот щелчок, словно по волшебству, выпустил на волю что-то необычное в душе Эмили… какую-то странную грозную силу. Эмили медленно обернулась, взглянула в лицо тетки и почувствовала, что ее брови как-то непривычно сдвигаются… почувствовала, как из неведомых глубин ее существа вздымается неодолимая волна энергии.

– Тетя Элизабет, – сказала она, прямо глядя на свою пощелкивающую ножницами противницу, – мои волосы отрезаны не будут.И чтобы больше мы об этом не слышали.

И тут с тетей Элизабет произошло нечто совершенно удивительное. Она побледнела… опустила ножницы… в ужасе на один миг уставилась на преобразившегося, словно одержимого ребенка, стоявшего перед ней… а затем – впервые в жизни – трусливо повернулась и бегом… буквально бегом… бросилась в кухню.

– В чем дело, Элизабет? – воскликнула, входя в дом, Лора, вернувшаяся из летней кухни.

– Я видела… лицо отца… вместо ее лица, – задыхаясь и дрожа, отвечала Элизабет. – И она сказала: «Чтобы больше мы об этом не слышали»… именно так, как онвсегда говорил… слово в слово.

Услышавшая ее Эмили подскочила к зеркалу буфета. У нее с самого начала, еще тогда, когда она говорила, было необычное чувство, словно вместо ее собственного лица у нее появилось чье-то чужое. Теперь оно постепенно исчезало… но Эмили удалось на миг увидеть то, что еще оставалось от него… и это был, как она полагала, «взгляд Марри». Неудивительно, что этот взгляд напугал тетю Элизабет… он напугал саму Эмили… она была рада, что он исчез. Содрогнувшись, она бросилась вверх по лестнице в свое убежище на чердаке и расплакалась, но почему-то была уверена, что ее волосы отрезаны не будут.

И они не были отрезаны. Тетя Элизабет никогда больше не упоминала о случившемся, и прошел не один день, прежде чем она снова начала докучать Эмили.

Довольно любопытно, что с того самого дня Эмили перестала горевать об утраченной подруге. История с приглашением вдруг представилась незначительным эпизодом. Казалось, будто все случилось так давно, что не осталось ничего, кроме обыкновенного, не окрашенного никакими чувствами, воспоминания. Вскоре Эмили обрела прежние аппетит и живость, снова начала писать письма папе и нашла, что жизнь так же хороша, как и прежде. Омрачало ее радость лишь смутное предчувствие, что тетя Элизабет вынашивает планы мести за поражение, которое потерпела в истории со стрижкой, и рано или поздно «расквитается».

«Расквиталась» тетя Элизабет на той же неделе. Эмили поручили сходить в магазин. День был знойный, в такие дни дома ей позволялось ходить босиком, но, чтобы выйти за ворота, она должна была непременно надеть чулки и ботинки. Эмили взбунтовалась: на улице слишком жарко… и слишком пыльно… и она не сможет пройти полмили в ботинках на пуговицах. Но тетя Элизабет осталась неумолима: никого из Марри не должны видеть босым за пределами Молодого Месяца… так что чулки и ботинки пришлось надеть. Но, едва выйдя за ворота, Эмили решительно села, сняла их, затолкнула в углубление в каменной изгороди и весело побежала по дороге босиком.

Она выполнила поручение и со спокойной совестью возвращалась домой. Как красив был мир… какой нежной голубизной сверкало громадное круглое озеро… как поражали своим золотым великолепием лютики на сочном лугу за рощей Надменного Джона! При виде их Эмили остановилась и сочинила стихотворение:

 
Веселый лютик золотой,
Ты мне давно знаком,
Везде приветствуешь меня
Улыбкой и кивком.
В лесу, в дорожной колее
И у ограды сада
Ты щеголяешь пышностью
Атласного наряда.
 

Что ж, пока неплохо. Но Эмили хотелось добавить еще одно четверостишие, которое как следует завершило бы стихотворение, а божественное вдохновение, казалось, исчезло. Она шагала домой в глубокой задумчивости и, добравшись до Молодого Месяца, уже смогла с приятным сознанием хорошо сделанного дела продекламировать вслух концовку:

 
Собой всегда украсить рад
Невзрачный уголок —
Вот чем ты вечно дорог мне,
Мой радостный цветок.
 

Эмили трепетала от гордости. Это было ее третье стихотворение, и, несомненно, самое лучшее. Никто не скажет, будто онослишком белое. Нужно поскорее пойти на чердак и записать все три куплета на почтовом извещении. Но на лестнице ее встретила тетя Элизабет.

– Эмили, где твои чулки и ботинки?

Эмили упала с небес на землю. Удар от падения был весьма неприятным. Она совершенно забыла о чулках и ботинках.

– В изгороди у ворот, – прямо и откровенно ответила она.

– Ты ходила в магазин босиком?

– Да.

– Несмотря на то, что я тебе запретила?

Вопрос показался Эмили риторическим, и она на него не ответила. Но тетя Элизабет получила желанную возможность «расквитаться».

Глава 11
Илзи

Эмили заперли на ключ в комнате для гостей. Ей было сказано, что она должна оставаться там до вечера. Напрасно она умоляла не наказывать ее таким ужасным способом. Она попыталась изобразить «взгляд Марри», но оказалось, что его невозможно вызвать усилием воли – во всяком случае, ейэто не удалось.

– Ох, не запирайте меня там, тетя Элизабет, – умоляла она. – Я знаю, что поступила нехорошо… но не оставляйте меня одну в этой ужасной комнате.

Но тетя Элизабет была неумолима, хотя и понимала, что с ее стороны жестоко запереть в мрачной комнате такого впечатлительного ребенка, как Эмили. Однако она считала, что, наказывая девочку, лишь выполняет свой долг. При этом она не сознавала и ни за что не поверила бы, что в действительности лишь дает выход своей собственной затаенной неприязни к Эмили после сокрушительного поражения и испуга, которые пережила в тот день, когда грозила отрезать ей волосы. Тетя Элизабет полагала, что причиной ее панического бегства в том случае стало неожиданное внешнее проявление семейного сходства в напряженный момент, и стыдилась проявленной слабости. Гордость Марри страдала от пережитого унижения, и это страдание перестало мучить тетю Элизабет лишь тогда, когда она повернула ключ в замке двери за побледневшей преступницей.

Эмили, выглядевшая в ту минуту очень маленькой, подавленной и одинокой, с глазами, полными такого страха, какого никогда не должно быть во взгляде ребенка, съежилась, прижавшись к двери комнаты. Так было легче: она могла хотя бы не воображать, что происходит у нее за спиной. А в такой большой и тускло освещенной комнате можно было вообразить невероятное количество кошмаров. Сами размеры комнаты и царящий в ней полумрак наполнили душу Эмили ужасом, бороться с которым ей оказалось не под силу. Сколько она себя помнила, ее всегда пугала возможность оказаться запертой где-нибудь в одиночестве и полутьме. Сумерек на открытом воздухе она не боялась, но этот полный таинственных теней мрак в четырех стенах превращал комнату для гостей в комнату ужасов.

Окно было занавешено тяжелыми темно-зелеными шторами и вдобавок закрыто деревянными жалюзи. Большая кровать под балдахином, выступавшая от стены почти до середины комнаты, была высокой, мрачной и так же, как окно, задрапирована темной тканью. Что угодномогло выскочить на вас из такой кровати! Что, если какая-нибудь громадная черная рука вдруг появится из-под балдахина, протянется к ней через комнату и схватит ее? Стены, как и в гостиной, были украшены портретами покойных родственников. До чего много Марри уже умерло! Стекла в портретных рамах отражали тонкие лучи света, пробивавшиеся в комнату через щелочки между планками жалюзи, и отбрасывали на стены пугающие призрачные полосы. И самое ужасное: прямо перед Эмили, у противоположной стены, высоко на крышке черного шкафа, стояло громадное чучело белой арктической совы, зловеще таращившей на нее свои круглые глаза. Увидев сову, Эмили громко взвизгнула, а затем съежилась в своем углу, ошеломленная звуком, который произвела в громадной, безмолвной, гулкой комнате. Ей хотелось, чтобы что-нибудь в самом деле выпрыгнулоиз-под балдахина и покончило с ней.

«Интересно, что почувствовала бы тетя Элизабет, если бы меня нашли здесь мертвой», – подумала она с мстительным чувством.

Несмотря на весь свой страх, она начала разыгрывать в воображении эту сцену и так глубоко прочувствовала угрызения совести тети Элизабет, что решила лишь немного побыть без сознания и вернуться к жизни, когда все будут в достаточной мере напуганы и полны раскаяния. Но ведь люди действительно умиралив этой комнате… десятки людей. Как рассказывал кузен Джимми, еще одной традицией Молодого Месяца было то, что любого члена семьи, оказавшегося при смерти, срочно переносили в комнату для гостей, чтобы он мог умереть в обстановке подобающей роскоши. Эмили казалось, что она видитих всех, умирающих на этой ужасной кровати. Она почувствовала, что готова снова завизжать, но подавила это желание. Она – Старр, а Старры не должны трусить. Ох, эта сова! А вдруг, если отвести взгляд, а потом обернуться, окажется, что сова бесшумно спрыгнула со шкафа и приближается? Эмили не смела снова взглянуть на сову из страха, что именно это уже произошло. Не шевелятся ли занавеси кровати? Эмили почувствовала, как на лбу у нее выступают капли холодного пота.

И тут на самом деле случилось нечто необычное. Луч солнца, пробившись через маленькую щелку между планками жалюзи, упал на портрет дедушки Марри, висевший над каминной полкой. Это была увеличенная карандашная копия старого дагерротипа [22]22
  Фотография на покрытой серебром медной пластинке.


[Закрыть], украшавшего гостиную на первом этаже. В слабом проблеске света лицо старика приобрело утрированно мрачное выражение и, казалось, действительно выпрыгнуло из рамы прямо в комнату. Эмили окончательно потеряла самообладание. В панике она, как безумная, бросилась к окну, рывком раздвинула шторы и дернула за шнур жалюзи.

В комнату ворвался благословенный свет солнца. За окном был радостный, дружелюбный, человеческий мир. И о чудо! Прямо к подоконнику была прислонена лестница! На миг Эмили почти поверила, что это чудо совершилось для того, чтобы она могла убежать.

В действительности кузен Джимми совершенно случайно наткнулся в то утро на потерянную приставную лестницу, которая лежала среди лопухов под тополями за молочней. Она была совсем гнилой, и, решив, что пора от нее избавиться, он прислонил ее к дому, чтобы наверняка не забыть о ней по возвращении с сенокоса.

В мгновение ока Эмили распахнула окно, вылезла на подоконник и спустилась по лестнице. Она так стремилась поскорее убежать из этой ужасной комнаты, что даже не почувствовала, как непрочны гнилые перекладины под ее ногами. Оказавшись на земле, она промчалась мимо тополей, выскочила за изгородь в рощу Надменного Джона и ни на миг не прервала своего безумного бега, пока не добралась до тропинки у ручья.

Там она, торжествующая, наконец остановилась, чтобы перевести дух. К ее испугу и чувству облегчения примешивался чудесный восторг. Как сладок был ветер свободы, долетавший к ней через заросли папоротников! Она убежала из этой страшной комнаты, убежала от ее призраков… она взяла верх над противной старой тетей Элизабет!

– Я чувствую себя как маленькая птичка, которая только что вырвалась из клетки, – сказала она себе и, пританцовывая от радости, побежала по своей любимой волшебной тропе, в самом конце которой неожиданно увидела Илзи Бернли. Илзи сидела, обхватив руками колени, на верхнем брусе деревянного забора; ее золотистая голова выделялась блестящим пятном на фоне густых зарослей темных молодых елей. Эмили ни разу не встречала Илзи после того первого дня в школе, и теперь у нее, как и тогда, мелькнула мысль, что она никогда не видела и даже не могла вообразить девочку, похожую на Илзи.

– Ну, и куда же ты бежишь, Эмили из Молодого Месяца? – спросила Илзи.

– Убегаю из дома, – откровенно сообщила Эмили. – Я провинилась… во всяком случае, немного провинилась… и тетя Элизабет заперла меня на ключ в комнате для гостей. Но я не настолькопровинилась… это было несправедливое наказание… так что я вылезла из окна и спустилась вниз по приставной лестнице.

– Вот чертенок! Не думала, что у тебя хватит смелости на такое, – сказала Илзи.

Эмили раскрыла рот от удивления. Слышать, как тебя называют чертенком! Какой ужас! Но в голосе Илзи звучало явное восхищение.

– Не думаю, что это была смелость, – сказала Эмили; она была честной девочкой и не могла принять незаслуженный комплимент. – Наоборот, я была слишком испугана, чтобы оставаться в той страшной комнате.

– Ну, а теперь куда ты идешь? – спросила Илзи. – Тебе придется куда-то пойти… не можешь же ты оставаться под открытым небом. Гроза надвигается.

Действительно, надвигалась гроза. Эмили, никогда не любившая гроз, почувствовала угрызения совести.

– Ох, ты думаешь, Бог насылает грозу, чтобы наказать меня за то, что я убежала?

– Нет, – презрительно скривила губы Илзи. – Если бы и был какой-нибудь Бог, Он не стал бы поднимать столько шума по пустякам.

– Ох, Илзи, разве ты не веришь, что есть Бог?

– Не знаю. Отец говорит, что нет. Но, если это так, откуда же все взялось? Так что бывают дни, когда я верю, что Бог есть, а бывают и такие, когда не верю. Тебе лучше пойти со мной. В доме сегодня никого нет. Мне было чертовски одиноко, так что я ушла в рощу.

Илзи спрыгнула с забора и подала Эмили загорелую руку. Эмили с готовностью ухватилась за нее, и девочки побежали через пастбище Надменного Джона к старому дому Бернли, который издали напоминал громадного серого кота, греющегося в теплых лучах вечернего солнца: грозовые тучи еще не успели окончательно проглотить солнечный диск. Дом был обставлен мебелью, которая, должно быть, когда-то выглядела совершенно великолепно; но во всех комнатах царил страшный беспорядок, и все было покрыто толстым слоем пыли. Ни один предмет не лежал и не стоял на своем месте, а тетя Лора, несомненно, упала бы в обморок от ужаса, если бы увидела кухню Бернли. Но такой дом чудесно подходил для игр. Тут не требовалось соблюдать осторожность, чтобы не нарушить порядок. Илзи и Эмили отлично поиграли в прятки, бегая по всему дому, пока гром не стал таким сильным, а молнии такими яркими, что Эмили ощутила необходимость свернуться калачиком на диване и немного собраться с духом.

– Неужели ты не боишься грома? – спросила она у Илзи.

– Нет, я не боюсь ничего и никого, кроме дьявола, – сказала Илзи.

– А я думала, ты и в дьявола не веришь… Рода говорила, что ты не веришь.

– Дьявол точно есть; так отец говорит. Он не верит только в Бога. А если есть дьявол и нет Бога, который держал бы его в узде, разве можно удивляться, что я боюсь? Слушай, Эмили Берд Старр, ты мне нравишься… здорово нравишься. Всегда нравилась. Я знала, что тебе скоро до смерти надоест эта маленькая, малодушная, лживая проныра Рода Стюарт. Яникогда не лгу. Отец сказал мне однажды, что убьет меня, если только когда-нибудь поймает на вранье. Я хочу с тобой дружить. Я стала бы постоянно ходить в школу, если бы могла сидеть там рядом с тобой.

– Хорошо, – сказала Эмили без особых церемоний. Она больше не желала никаких сентиментальных клятв в вечной преданности в духе Роды. Тотэтап ее жизни остался позади.

– И ты будешь рассказывать мне все-все… а то никто мне никогда ничего не рассказывает. И позволишь мнерассказывать обо всем тебе…а то мне совсем некому рассказывать, – продолжила Илзи. – Но ты вправду не будешь стыдиться меня оттого, что я всегда странно одета и не верю в Бога?

– Нет, не буду. Но если бы ты знала Бога моего папы, в Него ты поверила бы.

– Не поверила бы. Да и вообще я думаю, что должен быть только один Бог, если уж Он есть.

– Не знаю, – сказала Эмили в некотором замешательстве. – Не может быть, чтобы Он был только один. Бог Эллен Грин совсем не такой, как папин, и не такой, как Бог тети Элизабет. Не думаю, что мне понравился бы тетин, но Он по меньшей мере благородный, а Бог Эллен Грин – нет. И я уверена, что у тети Лоры еще один, свойБог… добрый и славный, но не такой чудесный, как папин.

– Ну, неважно… не люблю я говорить о Боге, – сказала Илзи смущенно.

– А я люблю, – заявила Эмили. – Я думаю, Бог – это очень интересно, и собираюсь молиться за тебя, Илзи, чтобы ты смогла поверить в папиного Бога.

– Не смей! – выкрикнула Илзи, которой по какой-то таинственной причине не понравилась эта мысль. – Не желаю, чтобы за меня молились!

– А сама ты, Илзи, разве никогда не молишься?

– Ну… иногда… когда мне одиноко ночью… или когда попаду в беду. Но я не хочу, чтобы кто-то еще молился за меня. Если я поймаю тебя на этом, Эмили Старр, я тебе глаза выцарапаю. И молиться за меня украдкой, за моей спиной, тоже не смей.

– Хорошо, не буду, – сказала Эмили резко, обиженная тем, что от ее доброжелательного предложения так грубо отказались. – Я буду молиться за всех до единого, кого только знаю, но тебя из этого списка исключу.

На миг вид у Илзи сделался такой, словно это ей тоже не по душе, но она тут же рассмеялась и горячо обняла Эмили.

– Ну, как бы там ни было, пожалуйста, люби меня. Понимаешь, меня никто не любит.

– Твоему отцу ты наверняканравишься.

– Не нравлюсь, – сказала Илзи уверенно. – Ему до меня дела ни на грош. Думаю, иногда он не выносит даже моего вида. А я хотела бы ему нравиться, потому что он может быть ужасно милым, когда ему кто-нибудь нравится. Знаешь, кем я собираюсь быть, когда вырасту? Я буду де-кла-ма-тор-шей.

– А это кто?

– Женщина, которая читает стихи на концертах. У меня это отлично выходит. А ты кем собираешься быть?

– Поэтессой.

– Черт возьми! – сказала Илзи, явно под впечатлением от услышанного. – Только я не верю, что тыможешь писать стихи, – добавила она.

– Могу, честное слово! – воскликнула Эмили. – Я уже три написала: «Осень», «К Роде»… только это я сожгла… и «К лютику». Последнее я сочинила сегодня, и это мой… мой шедевр.

– А ну-ка прочти, – распорядилась Илзи.

Ничуть не смущаясь, Эмили гордо повторила свои строки. Почему-то она не имела ничего против того, чтобы их услышала Илзи.

– Ого! Неужели ты это сама сочинила?

– Сама.

– Честное слово?

– Честное слово.

– Ну, – Илзи глубоко вздохнула, – я думаю, ты уженастоящая поэтесса.

Это была очень радостная минута для Эмили – одна из величайших минут ее жизни. Ее статус поэтессы был признан в ее мире. Но теперь следовало подумать и о другом. Гроза прошла, солнце опустилось за горизонт, сгущались сумерки. Скоро совсем стемнеет! Нужно добраться до дома и вернуться в комнату для гостей, прежде чем ее отсутствие будет обнаружено. Мысль о возвращении внушала ужас, но вернуться было необходимо, чтобы тетя Элизабет не наказала ее каким-нибудь еще более ужасным способом. В тот момент Эмили, под влиянием личности Илзи, ощущала пьянящую храбрость. Кроме того, скоро ей пора в постель, так что ее все равно должны выпустить. Она пробежала через рощу Надменного Джона, где тут и там мерцали таинственные движущиеся фонарики светляков, осторожно пробралась мимо тополей… и в ужасе остановилась. Приставная лестница исчезла!

Эмили обошла дом и приблизилась к кухонной двери, чувствуя, что идет прямиком к собственной гибели. Но на этот раз путь грешницы оказался невероятно легким. В кухне была одна тетя Лора.

– Эмили, дорогая, откуда ты, скажи на милость? – воскликнула она. – Я только что собиралась подняться наверх, чтобы тебя выпустить. Элизабет сказала, что я могу это сделать… она ушла на молитвенное собрание.

Тетя Лора не сказала, что несколько раз на цыпочках подходила к двери комнаты для гостей, вслушиваясь в тишину и терзаясь тревогой. Неужели девочка лежит там в обмороке от страха? Даже когда бушевала гроза, неумолимая Элизабет не позволила открыть дверь. А тут мисс Эмили появляется как ни в чем не бывало из сумерек после всех этих тревог и мучительного ожидания! На миг даже тетя Лора почувствовала раздражение. Но после того как она выслушала рассказ Эмили, единственным чувством в ее душе стала радость оттого, что ребенок Джульет не сломал себе шею на той гнилой приставной лестнице.