Текст книги "Истории про девочку Эмили"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Я помню похороны… их я помню отчетливо.Ты стоял посередине комнаты и держал меня на руках, а мама лежала прямо перед нами в длинном черном ящике. И ты плакал… а я не могла понять из-за чего… и я удивлялась, почему мама такая бледная и не открывает глаз. Я наклонилась и коснулась ее щеки… и… ох, она была такая холодная, что я содрогнулась. А кто-то в комнате сказал: «Бедная крошка!» А я испугалась и спрятала лицо у тебя на плече.

– Да, я тоже помню. Твоя мама умерла очень неожиданно. Пожалуй, мы не будем говорить об этом. Все Марри приехали на ее похороны. У Марри есть определенные традиции, которые всегда строго соблюдаются. Одна из них – использовать для освещения в Молодом Месяце только свечи… а еще одна – несмотря ни на какие ссоры, никогда не держать зла на умершего. Они приехали, когда она уже была мертва… надо отдать им должное, они приехали бы и раньше, как только она заболела, если бы только знали о ее болезни. И держались они замечательно… о да, в самом деле, замечательно. Недаром они были Марри из Молодого Месяца. Твоя тетка Элизабет присутствовала на похоронах в своем лучшем черном атласном платье. На любые другие похороны, кроме похорон Марри, сошло бы платье похуже… И они не слишком возражали, когда я сказал, что похороню твою маму там, где похоронены все Старры – на Шарлоттаунском кладбище. Они предпочли бы увезти ее обратно в Блэр-Уотер и похоронить на старом кладбище Марри. Понимаешь, у них там свое собственное частное кладбище. Те кладбища, где хоронят всех без разбора, – не для них.Но твой дядя Уоллис любезно согласился признать, что женщина принадлежит к семье мужа – как в жизни, так и в смерти. А потом они предложили взять тебя на воспитание – чтобы в их доме ты «заняла место твоей матери». Я отказался позволить им забрать тебя… тогда. Я правильно поступил, Эмили?

– Да… да… да! – прошептала Эмили, все крепче прижимая его к себе с каждым «да».

– Я сказал Оливеру Марри – это он заговорил со мной о тебе, – что, пока жив, с моим ребенком не расстанусь. Он ответил: «Если вы когда-нибудь измените свое намерение, дайте нам знать». Но я не изменил своего намерения… не изменил даже три года спустя, когда доктор сказал мне, что я должен оставить работу в городе. «Если не бросите эту работу, проживете год, – сказал он. – Если бросите и будете проводить как можно больше времени на свежем воздухе, проживете года три… может быть, даже четыре». Он оказался хорошим предсказателем. Я перебрался сюда, и мы провели вместе четыре чудесных года, правда, моя маленькая?

– Да… о да!

– Эти годы и то, чему я успел научить тебя за это время, – вот все, Эмили, что я могу оставить тебе в наследство. Мы жили на мизерные доходы, которые я получал в виде завещанной мне пожизненной ренты с имения моего старого дяди, – он умер еще до моей женитьбы. Теперь то имение переходит к благотворительному обществу, а этот маленький домик, где мы жили, был всего лишь арендован на время. С житейской точки зрения, я, несомненно, оказался неудачником. Но родня твоей мамы позаботится о тебе – я это знаю. Порукой тому, в любом случае, гордость Марри. И я думаю, они не смогут не полюбить тебя. Возможно, мне следовало отправить тебя к ним раньше… возможно, мне еще придется это сделать. Но и у меня есть собственная гордость… Старры тоже не без традиций… а Марри сказали мне немало очень обидных слов, когда я женился на твоей маме. Эмили, хочешь, я пошлю за ними в Молодой Месяц?

– Нет! – воскликнула Эмили почти с яростью.

Она не желала, чтобы кто-либо встал между нею и папой в остающиеся у них несколько драгоценных дней. Сама мысль о такой возможности казалась ей ужасной. И так уже плохо, что этим Марри предстоит приехать… потом. Но ей будет почти все равно… тогда.

– Хорошо, моя маленькая Эмили. Мы останемся вместе до самого конца. Мы не разлучимся ни на мгновение. И я хочу, чтобы ты была мужественной. Ты не должна ничегобояться, Эмили. В смерти нет ничего ужасного. Мир полон любви… и весна приходит повсюду… а в минуту смерти ты только открываешь и закрываешь дверь. Есть много красивого по обе стороны этой двери. Я найду за ней твою маму… я во многом усомнился за свою жизнь, но в этом не сомневался никогда. Порой я боялся, что она уйдет так далеко от меня путями вечности, что мне будет уже никогда не догнать ее. Но теперья чувствую, что она ждет меня. И мы с ней подождем тебя… мы не станем спешить… мы будем неторопливо брести, пока ты не догонишь нас.

– Я хотела бы, чтобы ты… сразу взял меня с собой за эту дверь.

– Пройдет немного времени, и это желание у тебя пройдет. Ты еще должна узнать, какое оно доброе – время. И жизнь приберегает для тебя что-то хорошее – я это чувствую. Иди вперед, дорогая, навстречу будущему, без всякого страха. Я знаю, сейчас у тебя совсем другие чувства… но со временем ты вспомнишь мои слова.

– У меня сейчас такое чувство, – сказала Эмили, для которой было невыносимо скрывать что-либо от папы, – что я больше не люблю Бога.

Дуглас Старр засмеялся – смехом, который больше всего нравился Эмили. Это был такой милый, любимый смех… она даже затаила дыхание – насколько он был ей дорог – и почувствовала, как папа еще крепче сжимает ее в объятиях.

– Нет, ты любишь Его, голубка моя. Невозможно не любить Бога. Понимаешь, Он и есть сама Любовь. И ты конечно же не должна путать Его с Богом Эллен Грин.

Эмили не совсем понимала, что папа имеет в виду. Но ей уже не было страшно: из ее печали ушла вся горечь ожесточения, а из сердца – прежде невыносимая боль. У нее было такое чувство, словно ее со всех сторон окутала любовь, источаемая какой-то великой, невидимой, парящей в воздухе Добротой. Невозможно бояться или испытывать горечь там, где есть любовь… а любовь присутствовала повсюду. Папе предстояло уйти, как он сказал, за «дверь»… нет, он собирался приподнять завесу… такаямысль понравилась ей больше, так как завеса все же нечто не такое твердое и крепкое, как дверь… Он ускользнет в тот мир, мельком заглянуть в который она уже смогла благодаря «вспышке». Папа будет там среди очарования того мира… но никогда не окажется слишком далеко от нее. Она сможет вынести что угодно, если только будет чувствовать, что папа не очень далеко – всего лишь за этой колышащейся завесой.

Дуглас Старр держал дочь на коленях, пока она не уснула; а затем, несмотря на слабость, сумел положить ее в кроватку.

– Она будет глубоко любить… и мучительно страдать… и у нее будут счастливейшие мгновения, вознаграждающие за страдания… мгновения, которые были и у меня. Как родные ее матери поступят с ней, пусть так же поступит с ними Бог, – пробормотал он прерывающимся голосом.

Глава 3
Белый вороненок

Дуглас Старр прожил еще две недели. Много лет спустя, когда воспоминания об этом времени перестали причинять Эмили душевную боль, они стали для нее самыми драгоценными из всех ее воспоминаний. То были прекрасные недели – прекрасные и совсем не печальные. А однажды вечером, когда папа лежал на кушетке в гостиной и Эмили сидела рядом в старом кресле с подголовником, он ушел за завесу – ушел так спокойно и легко, что Эмили даже не подозревала об этом, пока вдруг не почувствовала странную тишину:не было слышно никакого дыхания, кроме ее собственного.

– Папа… папа! – вскрикнула она, а потом завизжала, призывая на помощь Эллен.

Когда приехали Марри, Эллен сказала им, что Эмили вела себя очень даже хорошо, если принять во внимание все обстоятельства. Разумеется, она проплакала целую ночь и даже не сомкнула глаз, и утешить ее не смог никто из многочисленных жителей Мейвуда, вскоре потянувшихся в дом умершего с искренним желанием чем-нибудь помочь; но к утру она уже выплакалась и была бледна, спокойна и послушна.

– Ну и отлично, – сказала Эллен. – Вот что значит как следует приготовиться заранее. Твой папаша ужасно злился на меня за то, что я тебя предупредила, и даже не был с тех пор вежлив со мной… хоть и умирал. Но я на него обиды не держу. Ясвой долг исполнила. Миссис Хаббард сейчас дошивает черное платье для тебя: к ужину будет готово. Родня твоей мамаши прибудет сюда сегодня вечером – так они телеграфировали, – и я сделаю все, чтобы они нашли, что ты выглядишь прилично. Они люди зажиточные и сумеют тебя обеспечить. Твой папаша не оставил после себя ни цента, но надо отметить в похвалу ему, что никаких долгов тоже нет. Ты уже заходила в гостиную посмотреть на тело?

– Не называйте его так! – вскрикнула Эмили, вздрогнув, словно от боли. Было ужасно слышать, что папу называют телом.

– А что такое? До чего ты странный ребенок! Он выглядит в гробу куда лучше, чем я ожидала, учитывая, до чего он изможденный и все такое. Он всегда был симпатичным мужчиной, хоть и слишком тощим.

– Эллен Грин, – неожиданно сказала Эмили, – если вы скажете еще что-нибудь… что-нибудь такое… о папе, я прокляну вас страшным проклятием!

Эллен Грин в изумлении уставилась на нее.

– Понятия не имею, что тебе в моих словах не понравилось. Как ты можешь дерзить мне после всего, что я для тебя сделала? Смотри, чтобы Марри не слышали от тебя таких речей, а то им не очень захочется иметь с тобой дело. Страшное проклятие! Надо же такое выдумать! Вот вам и благодарность!

У Эмили щипало глаза. Она была просто очень одиноким маленьким существом и чувствовала, что во всем мире не осталось никого, кто любил бы ее. Но о своих словах она ничуть не жалела и не собиралась притворяться, будто раскаивается.

– Иди-ка сюда и помоги мне вымыть посуду, – распорядилась Эллен. – Тебе будет полезно чем-нибудь занять твой ум: тогда у тебя пропадет желание проклинать людей, которые работают на тебя так, что руки до костей сносили.

Эмили, бросив выразительный взгляд на руки Эллен, подошла и взяла кухонное полотенце.

– Руки у вас пухлые и жирные, – сказала она. – Костей совсем не видно.

– Не дерзи! Это просто ужас, что ты вытворяешь, когда твой папаша все еще лежит тут мертвый. Но если твоя тетя Рут возьмет тебя в свой дом, она тебя живо отучит огрызаться.

– Меня возьмет к себе тетя Рут?

– Не знаю, но хорошо бы взяла. Она вдова – в доме ни ребенка, ни котенка, а ведь зажиточная.

– Я, пожалуй, не хочу, чтобы меня взяла тетя Рут, – сказала Эмили задумчиво, после минутного размышления.

– Ну, вряд ли выбор будет за тобой.Ты должна быть благодарна, что хоть где-то тебя приютят. Не забывай, что ты не такая уж важная особа.

– Я сама для себя важная, – гордо возразила Эмили.

– Ну и работка ожидает того, кому придется тебя воспитывать, – пробормотала Эллен. – Лучше всего это получилось бы у твоей тети Рут – так я думаю. Уж она-то никаких глупостей не потерпит. Она превосходная женщина и самая аккуратная хозяйка на всем острове Принца Эдуарда. У нее в доме такая чистота, что можно прямо с пола есть.

– Я не хочу есть с ее пола. И мне все равно, чистый пол или грязный, только бы скатерть на столе была чистой.

– Ну, скатерти у нее тоже чистые, ручаюсь. У нее великолепный дом в Шрузбури – с эркерами и деревянной резьбой по краю всей крыши. Совершенно роскошный. Отличный был бы дом для тебя. Она бы тебе живо мозги вправила, и это очень пошло бы тебе на пользу.

– Я не хочу, чтобы мне вправляли мозги и чтобы это шло мне на пользу! – воскликнула Эмили; губы у нее дрожали. – Я… я хочу, чтобы кто-нибудь меня любил.

– Ну, коли хочешь нравиться людям, так надо вести себя как следует. Конечно, не приходится винить тебя в том, что ты такая, какая есть: это твой папаша тебя испортил. Я ему довольно часто об этом говорила, но он только смеялся в ответ. Надеюсь, он не сожалеет об этом теперь – после смерти. Дело в том, Эмили, что ты странная, а людям не нравятся странные дети.

– Чем это я странная? – потребовала ответа Эмили.

– Ты странно говоришь… и ведешь себя странно… и выглядишь порой странно. И кажешься старше своего возраста… хотя это не твоявина. Так всегда бывает, если ребенок никогда не водится с другими детьми. Я все старалась давить на твоего отца, чтобы он послал тебя в школу… учеба дома – это совсем не то же самое… но он, конечно, и слушать меня не хотел. Не могу сказать, чтобы ты отставала в чем-то по части книжной премудрости, но тебе нужно научиться быть похожей на других детей. В определенном отношении было бы хорошо, если бы тебя взял твой дядя Оливер, так как у него большая семья. Но он не так богат, как остальные, так что вряд ли тебя возьмет. Может быть, это сделает твой дядя Уоллис, поскольку считает себя главой семьи. У него только одна взрослая дочь. Но у его жены слабое здоровье… или ей просто нравится так думать.

– Я хотела бы, чтобы меня взяла тетя Лора, – сказала Эмили. Она вспомнила слова папы о том, что тетя Лора была немного похожа на ее маму.

– Тетя Лора! Не она будет решать этот вопрос: в Молодом Месяце всем заправляет Элизабет. Правда, самой фермой занимается Джимми Марри, но у него, как мне говорили, малость не хватает…

– А чего именно у него не хватает? – спросила Эмили с любопытством.

– Господи, да речь об его уме, детка. Он малость дурковатый… говорят, будто с ним произошел какой-то несчастный случай или еще что-то в этом роде, когда он был подростком. Повлияло будто бы ему на мозги. Элизабет имела к этому какое-то отношение… но я никогда не слыхала, что там вышло на самом деле. Не думаю, что в Молодом Месяце захотят взять на себя заботу о тебе. У них там ужасно укоренившиеся привычки. Последуй моему совету и постарайся понравиться тете Рут. Будь вежливой… и послушной… может быть, ты ей приглянешься. Ну вот, вся посуда перемыта. Теперь тебе лучше пойти наверх и не путаться под ногами.

– Можно мне взять с собой Майка и Задиру Сэл? – спросила Эмили.

– Нет, нельзя.

– С ними мне будет не так одиноко, – просительно добавила Эмили.

– Одиноко не одиноко, нельзя, и все тут. Они сейчас на дворе и на дворе останутся. Не желаю, чтобы они наследили грязными лапами по всему дому. Я только что оттерла пол с мылом.

– Почему вы никогда не оттирали пол с мылом, когда был жив папа? – спросила Эмили. – Ему нравилось, когда было чисто.

А вы почти никогда не мыли пол с мылом в то время. Почему вы делаете это теперь?

– Только послушайте ее! Я при моем ревматизме еще должна была все время оттирать полы? Отправляйся наверх, и лучше бы тебе прилечь ненадолго.

– Я пойду наверх, но ложиться не собираюсь, – сказала Эмили. – Мне надо многое обдумать.

– Одно я тебе посоветовала бы, – сказала Эллен, которая была твердо намерена не потерять ни единой возможности исполнить свой долг, – это встать на колени и помолиться Богу, чтобы он сделал тебя хорошей, почтительной и благодарной девочкой.

Эмили задержалась у нижней ступеньки лестницы и обернулась.

– Папа сказал, что я не должна иметь никаких дел с вашимБогом, – заявила она очень серьезно.

Эллен глупо разинула рот, но не могла придумать никакого ответа на это языческое заявление. Тогда она воззвала к миру:

– Да слыхано ли такое?!

– Я знаю, каков вашБог, – продолжила Эмили. – Я видела Его на картинке в этой вашей книжке про Адама и Еву. Он с бакенбардами и одет в ночную рубашку. Мне Он не нравится. Но мне нравится папин Бог.

– А какой же это такой Бог у твоего папы, если мне будет позволено спросить? – с сарказмом в голосе поинтересовалась Эллен.

Эмили не имела ни малейшего понятия о том, что представлял собой папин Бог, но не собиралась позволить поставить себя в тупик какой-то там Эллен.

– Он чистый, как луна, светлый, как солнце, и ужасный, как войско с развернутыми знаменами, – заявила она с торжеством.

– Ну, ты, конечно, хочешь, чтобы за тобой всегда оставалось последнее слово, но Марри тебе объяснят что к чему, – сказала Эллен, отказываясь от продолжения спора. – Они строго придерживаются пресвитерианской веры и не потерпят этих ужасных идей твоего папаши. Отправляйся наверх.

Эмили ушла наверх, в комнату, выходившую окнами на юг. Ей было очень одиноко.

– Нет теперь на целом свете никого, кто бы меня любил, – пробормотала она, свернувшись калачиком на своей кроватке у окна. Но она твердо решила не плакать. Эти Марри, которые были полны ненависти к папе, не увидят ее слез. Она чувствовала, что терпеть не может их всех… кроме, быть может, тети Лоры. Каким большим и пустым стал вдруг мир! Ничто в нем больше не вызывало интереса. Не имело значения ни то, что приземистая яблонька между Адамом и Евой превратилась в бело-розовое чудо… ни то, что подернутые лиловой дымкой холмы за низиной казались волнами зеленого шелка… ни то, что в саду распустились желтые нарциссы… ни то, что леди-березки снизу доверху украсили себя золотистыми сережками… ни то, что Женщина-ветер гнала по небу молоденькие белые облачка. Ни в чем этом Эмили теперь не находила ни очарования, ни утешения и по неопытности полагала, что не найдет уже никогда.

– Но я обещала папе, что буду мужественной, – прошептала она, сжимая кулачки, – и я буду. Я этим Марри и вида не подам, что их боюсь… я не будуих бояться!

Когда из-за холмов донесся далекий свисток вечернего поезда, у Эмили сильно забилось сердце. Она молитвенно сложила руки и подняла лицо к небу.

– Пожалуйста, помоги мне, папин Бог… не тот, который Бог Эллен Грин, – сказала она. – Помоги мне остаться мужественной и не заплакать перед Марри.

Вскоре снизу послышался стук колес… и голоса – громкие, решительные голоса. Затем Эллен с пыхтением поднялась по лестнице, держа в руках черное платье – тоненькое платье из дешевой шерсти.

– Слава Богу, миссис Хаббард закончила его как раз во время. Я не могу допустить, чтобы Марри увидели тебя не в черном. У них не будет оснований заявить, будто я не выполнила свой долг. Они все приехали… и те, что из Молодого Месяца, и Оливер с женой – твоей тетей Адди, – и Уоллис с женой – твоей тетей Ивой, – и твоя тетя Рут – миссис Даттон… Даттон – ее фамилия. Ну вот, теперь ты готова. Пошли.

– Нельзя ли мне надеть мои стеклянные бусы? – спросила Эмили.

– Да слыхано ли такое! Стеклянные бусы с траурным платьем! Стыдись! Разве теперь время тешить свое тщеславие?

– Это не тщеславие! – воскликнула Эмили. – Папа подарил мне эти бусы на прошлое Рождество… и я хочу показать Марри, что у меня тоже кое-чтоесть!

– Ну, хватит глупостей! Идем, говорю! Веди себя прилично. Очень многое зависит от первого впечатления, которое ты на них произведешь.

Эмили чопорно проследовала впереди Эллен вниз по лестнице и вошла в гостиную. Восемь человек сидели вдоль стен, и она мгновенно почувствовала на себе пристальный, оценивающий взгляд шестнадцати чужих глаз. Она выглядела очень бледной и некрасивой в своем черном платье; ее большие глаза казались слишком большими и запавшими – такими их делали фиолетовые тени, оставшиеся после пролитых за прошлую ночь слез. Она отчаянно боялась и знала, что боится… но ни за что не хотела, чтобы это заметили Марри, и потому высоко держала голову и смело смотрела на предстоящее ей испытание.

– Это, – сказала Эллен, поворачивая ее за плечо, – твой дядя Уоллис.

Эмили содрогнулась и протянула холодную руку. Дядя Уоллис ей не понравился – она поняла это сразу. Он был смуглый, мрачный, некрасивый, с нахмуренными, колючими бровями и суровым, безжалостным ртом. У него были большие мешки под глазами и аккуратно подстриженные черные бакенбарды. Эмили сразу же решила, что бакенбарды – гадость.

– Как поживаешь, Эмили? – произнес он холодно… и также холодно подался вперед и поцеловал ее в щеку.

Внезапная волна раздражения захлестнула душу Эмили. Как он смеетцеловать ее – ведь он ненавидел папу и отрекся от родства с мамой! Она не желает его поцелуев! Эмили молниеносно выхватила из кармана носовой платок и вытерла оскверненную щеку.

– Ну и ну! – раздался неприятный голос с другого конца комнаты.

У дяди Уоллиса был такой вид, словно он хотел сказать весьма многое, но не мог найти слов. Эллен с невнятным возгласом отчаяния подтолкнула Эмили к следующей из сидевших вдоль стены.

– Это твоя тетя Ива, – сказала она.

Тетя Ива сидела, закутавшись в шаль. У нее было капризное лицо мнимой больной. Она пожала Эмили руку и ничего не сказала. Эмили тоже промолчала.

– Твой дядя Оливер, – объявила Эллен.

Дядя Оливер внешне, пожалуй, даже понравился Эмили. Он был большой, толстый, розовый, и вид у него был веселый. У нее мелькнула мысль, что она не стала бы особенно возражать, если бы онпоцеловал ее, несмотря на его колючие белые усы. Но дядя Оливер усвоил урок, преподанный дяде Уоллису.

– Я дам тебе четвертак за поцелуй, – шепнул он добродушно. С точки зрения дяди Оливера, шутка была лучшим способом выразить доброту и сочувствие, но Эмили не знала этого и обиделась.

– Я не торгую моими поцелуями, – сказала она, вскидывая голову не менее высокомерно, чем мог бы вскинуть ее самый гордый из всех Марри.

Дядя Оливер фыркнул от смеха. Казалось, ее ответ его очень позабавил, и он ничуть не обиделся. Но Эмили услышала, как на другом конце комнаты кто-то хмыкнул.

Следующей была тетя Адди, такая же толстая, розовая и веселая, как ее муж. Она пожала холодную руку Эмили приятным, ласковым пожатием и сказала:

– Как поживаешь, дорогая?

Это «дорогая» тронуло Эмили, и она немного оттаяла. Но следующая по очереди родственница снова мгновенно ее заморозила. Этой родственницей была тетя Рут – Эмили догадалась, что перед ней тетя Рут, еще прежде, чем Эллен представила ее. Сразу стало понятно, что именно тетя Рут сказала сначала: «Ну и ну!» – и потом хмыкнула. Эмили показалось, что она хорошо знает эти холодные серые глаза, гладкие, тускло-каштановые волосы, приземистую, полную фигуру и тонкие, сурово сложенные губы.

Тетя Рут протянула ей кончики пальцев, но Эмили не прикоснулась к ним.

– Пожми руку своей тете, – сердитым шепотом сказала Эллен.

– Она не хочет пожимать мне руку, – отчетливо произнесла Эмили, – так что я не собираюсь этого делать.

Тетя Рут снова положила свою с презрением отвергнутую руку на колени черного шелкового платья.

– Ты очень плохо воспитанный ребенок, – сказала она, – но, разумеется, этого следовало ожидать.

Эмили почувствовала угрызения совести. Неужели своим поведением она бросает тень на отца? Возможно, все же ей следовало пожать руку тете Рут. Но было слишком поздно: Эллен уже толкнула ее дальше.

– Это твой кузен, мистер Джеймс Марри. – У Эллен был недовольный тон человека, махнувшего рукой на безнадежно проваленное дело и желающего лишь одного – поскорее с ним покончить.

– Кузен Джимми… просто кузен Джимми, – сказал этот человек. Эмили пристально посмотрела на него, и он сразу понравился ей – без всяких оговорок.

У него было маленькое, розовое, озорное лицо с раздвоенной бородкой и копна вьющихся, блестящих каштановых волос, каких не было ни у одного из остальных Марри; а его большие карие глаза смотрели ласково, искренне, как глаза ребенка. Он сердечно пожал Эмили руку, хотя при этом искоса бросил осторожный взгляд на леди, сидевшую у стены напротив.

– Привет, киска! – сказал он.

Эмили начала улыбаться ему, но ее улыбка, как всегда, распускалась медленно, словно бутон, так что в полном расцвете ее увидела уже тетя Лора, к которой Эллен подтолкнула девочку. Тетя Лора вздрогнула и побледнела.

– Улыбка Джульет! – сказала она чуть слышно. И опять тетя Рут хмыкнула.

Тетя Лора не была похожа ни на кого другого в комнате. Она была почти хорошенькой, с тонкими чертами лица и гладкими, светлыми, слегка поседевшими, волосами, свернутыми в тяжелый жгут и заколотыми вокруг головы. Но окончательно покорили Эмили глаза тети Лоры – большие и голубые-голубые. Невозможно было привыкнуть к их поразительной голубизне. А когда она заговорила, оказалось, что голос у нее красивый и нежный.

– Бедная, милая крошка, – сказала она и, обняв Эмили одной рукой, нежно прижала к себе.

Эмили ответила такими же нежными объятиями, и в следующую минуту Марри, вероятно, увидели бы ее слезы. Ее спасло лишь то, что Эллен неожиданно толкнула ее в угол у окна.

– А это твоя тетя Элизабет.

Да, перед ней сидела именно тетя Элизабет. В этом не возникало никакого сомнения… и на ней было жесткое черное атласное платье, такое жесткое и роскошное, что Эмили сразу поняла: это лучшее платье тети Элизабет. Эмили осталась довольна. Что бы ни думала тетя Элизабет о ее папе, она по меньшей мере оказала ему уважение, надев на его похороны свое лучшее платье. К тому же тетя Элизабет, высокая, худая, с точеными чертами лица и массивной короной темных, с сильной проседью волос под черным кружевным чепцом была довольно красива – какой-то особой, суровой красотой. Но ее глаза, хоть и были не серыми, а стального голубого цвета, смотрели так же холодно, как глаза тети Рут, а длинный тонкий рот был сурово сжат. Под ее бесстрастным, оценивающим взглядом Эмили ушла в себя и захлопнула двери своей души. Ей очень хотелось понравиться тете Элизабет, «заправлявшей» всем в Молодом Месяце, но она чувствовала, что это не в ее силах.

Тетя Элизабет пожала ей руку и ничего не сказала… на самом деле она просто не знала, что сказать. Даже встретившись лицом к лицу с королем или генерал-губернатором Канады, Элизабет Марри не растерялась бы. Гордость Марри пришла бы ей на помощь в подобной ситуации, но она испытывала растерянность в присутствии этого непонятного ребенка с открытым и прямым взглядом – ребенка, который уже показал себя отнюдь не кротким и не смиренным. Элизабет Марри – хотя она ни за что не призналась бы в этом – очень не хотела, чтобы ей выказали такое же пренебрежение, какое было выказано Уоллису и Рут.

– Пойди и сядь на диван, – распорядилась Эллен.

Эмили села на диван и опустила глаза – тоненькая, маленькая, неукротимая фигурка в черном платье. Она сложила руки на коленях и скрестила щиколотки. Они увидят, что она умеет себя вести.

Эллен тем временем удалилась в кухню, благодаря судьбу за то, что этоуже осталось позади. Эмили не любила Эллен, но почувствовала себя покинутой, когда та ушла. Теперь она была одна перед судом мнения Марри. Она отдала бы что угодно, лишь бы не находиться в этой комнате. Однако в глубине ее души зрело намерение написать в старой амбарной книге обо всем происходящем. Это будет интересно. Она сумеет описать их всех… она знала, что сумеет. У нее уже нашлось самое подходящее слово для описания глаз тети Рут – «каменно-серые». Они были точь-в-точь как камни – такие же тяжелые, холодные и суровые. В эту минуту ее сердце снова сжалось от боли: папа уже никогда не сможет прочитать того, что она напишет в амбарной книге.

И все же… она чувствовала, что ей, пожалуй, даже хочется описать все происходящее. Какое определение будет самым подходящим для глаз тети Лоры? Они такие красивые… просто назвать их «голубыми» – значит ничего о них не сказать… есть сотни людей с голубыми глазами… о! нашла!.. «голубые озера»… именно то, что нужно!

И в этот миг пришла «вспышка»!

Это произошло впервые с того ужасного вечера, когда Эллен встретила ее на пороге дома. Эмили думала, что «вспышка» никогда больше не повторится, и вот в самом неожиданном месте, в самый неожиданный момент она вдруг пришла: Эмили другими, не телесными глазами увидела чудесный мир за таинственной завесой. Отвага и надежда, словно теплая волна розового света, затопили ее страдающую маленькую душу. Она подняла голову и окинула комнату бесстрашным взглядом – «бесстыдным», как объявила потом тетя Рут.

Да, она опишет их всех в амбарной книге – всех до одного – и милую тетю Лору, и славного кузена Джимми, и мрачного дядю Уоллиса, и круглолицего дядю Оливера, и величественную тетю Элизабет, и противную тетю Рут.

– С виду ребенок болезненный, – неожиданно сказала тетя Ива своим капризным, невыразительным голосом.

– А чего же еще было ожидать? – отозвалась тетя Адди со вздохом, в котором Эмили почудилась какая-то зловещая значительность. – Она слишком бледная… будь у нее хоть капелька румянца, она выглядела бы получше.

– Даже не знаю, на кого она похожа, – сказал дядя Оливер, пристально глядя на Эмили.

– В ней нет ничего от Марри, это очевидно, – заявила тетя Элизабет – решительно и неодобрительно.

«Они говорят обо мне так, будто меня здесь нет», – подумала Эмили; это казалось ей неприличным, и ее сердце переполнял гнев.

– Но я не сказал бы, что она пошла в Старров, – продолжил дядя Оливер. – Мне кажется, в ней больше от Бердов: у нее глаза и волосы ее бабушки.

– У нее нос старого Джорджа Берда, – вмешалась тетя Рут тоном, не оставлявшим сомнений относительно ее мнения насчет носа Джорджа.

– У нее лоб ее отца, – добавила тетя Ива, также неодобрительно.

– У нее улыбка ее матери, – сказала тетя Лора, но так тихо, что почти никто не услышал.

– И длинные ресницы Джульет… ведь у Джульет были очень длинные ресницы, не правда ли? – сказала тетя Адди.

Эмили больше не могла этого выносить.

– У меня от ваших разговоров такое чувство, будто я вся состою из каких-то обрывков и клочков! – с негодованием вскричала она.

Марри растерянно уставились на нее. Возможно, они испытали нечто вроде раскаяния: в конце концов, ни один из них не был чудовищем, все были человечны – более или менее. Никто из них явно не знал, что ответить, но смущенное молчание нарушил негромким смешком кузен Джимми – смешком легким, веселым и беззлобным.

– Правильно, киска, – сказал он. – Не пасуй перед ними… защищайся.

– Джимми! – воскликнула тетя Рут.

Джимми притих.

Тетя Рут взглянула на Эмили и сказала:

– Когда я была маленькой, я никогда не говорила, пока ко мне не обратятся.

– Но если бы все вечно ждали, пока к ним обратятся, никогда не получалось бы никакого разговора, – возразила Эмили.

– Я никогда не дерзила, – продолжила тетя Рут сурово. – В те дни маленьких девочек воспитывали правильно. Мы были вежливы и почтительны со старшими. Нас учили помнить свое место, и мы никогда его не забывали.

– Думаю, вам было не очень-то весело, – сказала Эмили… и задохнулась от ужаса. Она не собиралась произносить это вслух… она собиралась только подумать.Но у нее была такая давняя привычка думать вслух, когда папа был рядом.

– Весело! – воскликнула шокированная тетя Рут. – Я не думала о веселье, когда была маленькой.

– Да, я уверена, что о веселье вы не думали, – серьезно согласилась Эмили. В голосе звучала явная почтительность, так как Эмили очень хотелось загладить свою невольную оплошность. Однако вид у тети Рут был такой, будто она не прочь отвесить ей хорошую оплеуху. Этот ребенок жалелее из-за ее чопорного, безупречного детства… оскорблял еесвоей жалостью! Было невыносимо слышать такое… особенно от дочери Старра. А несносный Джимми опять хихикает! Почему Элизабет его не осадит?

К счастью, в этот момент появилась Эллен Грин и объявила, что ужин готов.