Текст книги "Истории про девочку Эмили"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Мне не нравятся эти крылья из перьев, – сказала она решительно. – У ангелов должны быть радужные крылья.

На полу лежал красивый домотканый ковер и круглые плетеные половики. Кровать была высокой, с черными резными столбиками, с лоскутным одеялом, узор которого назывался «ирландская цепочка», и с пышной периной, однако (как с радостью отметила про себя Эмили) без всякого полога. Маленький столик с забавными ножками в виде звериных лап и с медными круглыми ручками на ящичках стоял у окна, занавешенного присборенным муслином; одно из оконных стекол забавно искажало пейзаж, создавая холм там, где не было никакого холма. Эмили это понравилось… сама она не смогла бы объяснить почему, но на самом деле причина заключалась в том, что дефект придавал окну неповторимую индивидуальность. Над столом висело овальное зеркало в потускневшей золоченой раме, и Эмили пришла в восторг, обнаружив, что может видеть себя в нем целиком – «всю, кроме ботинок», – не вытягивая шеи и не наклоняя его. «И оно даже не искажает мое лицо и не делает меня зеленой», – с радостью подумала она. Два черных стула с высокими спинками и обитыми волосяной тканью сиденьями, маленький умывальник с голубым тазиком и кувшином и выцветшая оттоманка с вышитыми на ней крестиком шерстяными розами дополняли обстановку. Маленькую каминную полку украшали вазы с сухими раскрашенными травами и очаровательная бутылка, заполненная ракушками с островов Карибского моря. На другом конце полки стоял прелестный маленький шкафчик с витражными стеклами в дверках, такой же, как те, что стояли в гостиной. Под полкой располагался небольшой камин.

«Интересно, позволит ли мне тетя Элизабет когда-нибудь развести здесь маленький огонь», – подумала Эмили.

Комната отличалась тем не поддающимся определению очарованием, которое присуще всем комнатам, где предметы мебели, будь то старые или новые, хорошо знакомы друг с другом, а стены и полы ладят между собой. Эмили ощутила это, пока порхала тут и там, внимательно обследуя каждый предмет. Это была ее комната… она уже любила ее… здесь она чувствовала себя вполне уютно.

– Я часть этой комнаты, – радостно выдохнула она.

Она чувствовала себя восхитительно близкок своей матери – словно Джульетт Старр внезапно стала для нее реальным человеком. У нее вызвала трепет сама мысль, что, вероятно, это ее мать связала крючком кружевной чехол лежащей на столе круглой подушечки для булавок. И та плоская черная коробочка с сухими лепестками роз на каминной полке… должно быть, эти лепестки положила туда ее мать. Эмили приподняла крышку, и в воздухе поплыл слабый пряный аромат. Души всех роз, что расцветали под летним солнцем в давние годы в саду Молодого Месяца, казалось, были заключены в этой коробочке, словно в некоем цветочном чистилище. Что-то в их навязчивом, таинственном, почти неуловимом запахе принесло Эмили «вспышку»… и ее новая комнатка была освящена.

Над каминной полкой висел портрет ее матери – большой дагерротип, снятый тогда, когда та была еще совсем маленькой девочкой. Эмили смотрела на него с любовью. Она помнила другой портрет матери, который оставил отец, – снимок, сделанный вскоре после их свадьбы. Но, когда тетя Элизабет привезла его из Мейвуда в Молодой Месяц, он был повешен в парадной гостиной, где Эмили его редко видела. Эта же картинка в ее спальне, изображающая золотоволосую девочку с розовыми щечками, целиком принадлежала ей. Она могла смотреть на нее… беседовать с ней, если захочет.

– О мама, – сказала она, – о чем ты думала, когда была маленькой девочкой и жила здесь, совсем как я? Жаль, что я не знала тебя тогда. И подумать только, что никто не спал в этой комнате с той последней ночи, которую провела здесь ты, перед тем как убежать с папой! Тетя Элизабет говорит, что ты поступила отвратительно, но я так не думаю. Ведь ты убежала не с кем-то чужим.Во всяком случае, я рада, что ты убежала… ведь, если бы ты этого не сделала, не было бы меня.

Эмили, очень обрадованная тем, что она есть на свете, открыла свое «эркерное» окно, подняв одну из створок как можно выше, легла в постель и уснула, слушая, как порывистый ветер шумит в кронах больших деревьев в роще Надменного Джона, и чувствуя себя до боли счастливой. Несколько дней спустя, решив написать отцу, она начала свое письмо с обращения «Дорогие папа и мама».

«Теперь, мама, я всегда буду адресовать письма не только папе, но и тебе.Мне жаль, что я так долго тебя не вспоминала. Просто ты не казалась мне реальной до того самого вечера, когда я вернулась домой со Старой Мызы. На следующее утро я красиво застелила постель (даже тетя Элизабет не нашла к чему придраться), все протерла от пыли, а когда вышла за дверь, опустилась на колени и поцеловала порог. Я не знала, что тетя Элизабет видит меня, но она видела и сказала, что я сошла с ума. Почему тетя Элизабет считает сумасшедшим каждого, кто делает что-то такое, чего она сама никогда не делает? Я сказала ей: „Нет, я не сошла с ума; я сделала это просто потому, что очень люблю мою комнатку“. А она фыркнула и сказала: „Лучше бы ты любила своего Спасителя“. Но я люблю Его, дорогой папа… и мама, и я люблю Его еще сильнее, с тех пор как у меня появилась моя дорогая комнатка. Из окна мне видно весь сад и рощу Надменного Джона, и маленький кусочек озера через просвет между деревьями, там, где проходит Вчерашняя Дорога. Мне теперь нравится рано укладываться в постель. Я люблю лежать совсем одна в моей собственной комнатке и сочинять стихи, и мысленно описывать все, что я вижу, когда смотрю в открытое окно на звезды и на большие милые, добрые, молчаливые деревья в роще Надменного Джона.

Знаешь, дорогой папа… и мама, у нас скоро будет новый учитель. Мисс Браунелл не вернется к нам в следующем учебном году. Она выходит замуж. Илзи говорит, что ее отец, когда услышал об этом, воскликнул: „Да поможет Господь ее мужу!“ Новый учитель – какой-то мистер Карпентер. Илзи видела его, когда он заходил к ее отцу поговорить о чем-то насчет школы: доктор Бернли в этом году входит в попечительский совет. Она говорит, что у него пушистые седые волосы и бакенбарды. И вдобавок он женат и будет жить в маленьком старом домике в лощине за школой. Так смешно думать, что у нас будет учитель с женой и бакенбардами.

Я рада, что вернулась домой, но скучаю по Дину и по зеркальному шару бабушки Нэнси. У тети Элизабет был очень сердитый вид, когда она увидела мою челку, но она ничего не сказала. Тетя Лора говорит, чтобы я просто молчала и продолжала носить челку. Но мне как-то неловко оттого, что я поступаю против воли тети Элизабет, так что я зачесала ее почти целиком назад, оставив совсем маленькую.Даже с такой маленькой челкой моя совесть не совсемспокойна, но приходится терпеть некоторые неудобства ради красоты. Тетя Лора говорит, что турнюры выходят из моды, так что я никогда не смогу носить турнюр, но меня это не огорчает, так как я считаю их уродливыми. А вот Рода Стюарт будет раздосадована: она ужасно хотела поскорее вырасти, чтобы можно было носить турнюр. Надеюсь, мне позволят взять бутылку из-под джина, когда погода станет холодной. Эти бутылки стоят в ряд на верхней полке в кухне.

Вчера вечером у нас с Тедди было чудеснейшее приключение.Мы собираемся сохранить эту историю в секрете – отчасти потому, что приключение было таким приятным, а отчасти потому, что нас, как мы думаем, ужасно отругали бы за наш поступок.

Мы пошли к Разочарованному Дому и обнаружили, что одна из досок, которыми заколочены окна, еле держится. Мы ее оторвали и влезли внутрь, и прошли по всему дому. Он обит досками, но не оштукатурен, и повсюду на полах лежит стружка – точно так, как ее оставили там много лет назад плотники. Изнутри дом выглядел еще более разочарованным. Мне прямо плакать захотелось. Оказалось, что в одной из комнат есть премилый маленький камин, так что мы взялись за работу и, сложив в него стружку и обрезки досок, развели огонь (именно за это нас, вероятно, отругали бы), а затем немного посидели перед ним на старом верстаке и поговорили. Мы решили, что, когда вырастем, купим Разочарованный Дом и будем жить в нем вдвоем. Тедди предположил, что для этого нам придется пожениться, но я сказала, что, возможно, нам удастся найти способ устроить все без этих лишних хлопот. Тедди будет рисовать картины, а я писать стихи, и каждое утро на завтрак у нас будут жареные хлебцы, бекон и повидло – совсем как на Старой Мызе – и никогда никакой овсянки. А еще у нас всегда будет много разных вкусностей в кладовой, и я буду варить много варенья, а Тедди собирается всегда помогать мне мыть посуду, и мы повесим „шар-загляденье“ под потолком в комнате с камином… потому что, вероятно, бабушка Нэнси к тому времени уже умрет.

Когда огонь догорел, мы втиснули доску в окно на прежнее место и ушли. Сегодня Тедди время от времени говорил мне: „Жареные хлебцы, бекон и повидло“, – самым таинственным тоном, а Илзи и Перри просто выходили из себя, так как не могли понять, что он имеет в виду.

Кузен Джимми нанял Джимми Джо Беллу, чтобы тот помог убрать урожай. Джимми Джо Белла живет на дороге в Дерри-Понд. Там вообще ужасно много французов, а когда французская девушка выходит замуж, они называют ее обычно именем мужа – вместо того, чтобы называть „миссис“, как делают англичане. Если девушка по имени Мэри выйдет замуж за мужчину по имени Леон, ее после этого всегда будут называть Мэри Леон. Но в случае с Джимми Джо Беллой все наоборот, и ему добавили имя его жены. Я спросила кузена Джимми, почему так произошло, а он ответил, что просто Джимми Джо – пустое место, а Белла носит бриджи [85]85
  «Носить бриджи» – разговорное английское выражение, означающее «верховодить в доме», «быть главой семьи».


[Закрыть]. Но я все равно не понимаю. Джимми Джо и сам носит бриджи… то есть брюки… так почему же надо называть его Джимми Джо Беллой вместо того, чтобы называть ее Беллой Джимми Джо? Только потому, что она их тоже носит? Я не успокоюсь, пока это не выясню.

Сад кузена Джимми сейчас великолепен. Расцвели тигровые лилии. Я пытаюсь полюбить их, так как они, бедняжки, похоже, никому не нравятся, но в глубине души знаю, что больше всего люблю поздние розы. Просто невозможно не любить эти розы больше всех других цветов.

Сегодня мы с Илзи облазили весь старый сад в поисках четырехлистного клевера и ни одного не нашли. А вечером я вдруг увидела один в пучке клевера возле ступеней молочни, когда цедила молоко и ни о каком клевере даже не думала. Кузен Джимми говорит, что именно так всегда приходит удача, а разыскивать ее бесполезно.

Так приятно снова быть с Илзи. С тех пор как я вернулась домой, мы поссорились только два раза. Я стараюсь не ссориться с Илзи, так как считаю, что это не благородно, хотя довольно интересно. Но с ней трудно не ссориться, поскольку, даже когда я молчу и не говорю ни слова, Илзи считает, что это я так с ней ссорюсь, и злится еще больше, и произносит еще более обидные слова. Тетя Элизабет говорит, что для ссоры всегда нужны двое, но она не знает Илзи так, как знаю ее я. Сегодня Илзи обозвала меня „рыскающим альбатросом“. Интересно, сколько еще остается животных и птиц, которыми можно меня объявить? Она никогда не обзывает меня дважды одним и тем же существом. Я хотела бы, чтобы она не чихвостилатак часто Перри. (Чихвостить – слово, которое я узнала от бабушки Нэнси. Очень выразительное, на мой взгляд.) Похоже, Илзи его терпеть не может. На днях он стал подзадоривать Тедди, чтобы тот перепрыгнул с крыши курятника на крышу свинарника. Тедди не захотел. Он сказал, что попытался бы, если бы это было необходимо или могло принести кому-нибудь пользу, но делать это только ради того, чтобы похвастаться своей ловкостью, он не собирается. Тогда Перри прыгнул сам и благополучно опустился на крышу свинарника. Если бы это ему не удалось, он, вероятно, сломал бы себе шею. Потом он принялся похваляться этим и сказал, что Тедди струсил. Илзи покраснела как рак и велела ему заткнуться, а не то она „откусит ему рыло“. Она никому не позволяет порочить Тедди, но я думаю, он сам может за себя постоять.

Илзи, как и Тедди, не может готовиться к поступлению в учительскую семинарию или колледж. Ее отец на это не соглашается. Но она говорит, что ей плевать. Она уверяет, что убежит из дома, как только станет немного постарше, и непременно выучится на актрису. Нехорошо, конечно, убегать из дома, но, должно быть, очень интересно.

Когда я в первый раз снова увидела Илзи, у меня возникло очень странное чувство вины, так как теперь мне известно, что говорят про ее мать. Не понимаю, откуда это чувство, ведь я не имею никакого отношения к тому, что произошло. Теперь оно понемногу ослабевает, но иногда я ужасно несчастна из-за всего этого. Хорошо бы я могла или совсем забыть об этой истории, или выяснить, как все было на самом деле. Потому что я уверена: никто не знает, что случилось в действительности.

Сегодня я получила письмо от Дина. Он пишет мне прелестные письма – точно такие, как если бы я была совсем взрослой. В письме я нашла вырезку из газеты с маленьким стихотворением „Горечавка“ [86]86
  В автобиографической книге «Альпийскою тропой» (впервые опубликованной в 1917 г. виде серии эссе в одном из канадских журналов для женщин) Л. М. Монтгомери писала о том, что это стихотворение неизвестного автора произвело на нее в детстве большое впечатление. Она вырезала его из газеты и наклеила на папку, в которой хранила черновики своих первых детских и юношеских произведений.


[Закрыть]. Дин пишет, что оно напомнило ему обо мне. Оно просто прелесть от начала и до конца, но больше всего мне понравилась последняя строфа. Вот она:

 
Сквозь сон шепни, цветок, как мне
Альпийскою тропой
По этой грозной крутизне
Подняться за тобой.
Вершины славы трудно взять,
Но вечно манит даль.
Как имя мне мое вписать
В заветную скрижаль?
 

Когда я читала эти строки, ко мне пришла вспышка, и тогда я взяла лист бумаги – я забыла сказать вам, что кузен Джимми ( тайком)подарил мне маленькую коробочку писчей бумаги и конвертов – и написала на нем: „Я, Эмили Берд Старр, в этот день торжественно клянусь, что поднимусь альпийскою тропой и впишу мое имя в заветную скрижаль славы“.

Потом я вложила этот листок в конверт, запечатала его и написала на нем: „Клятва Эмили Берд Старр, 12 лет и трех месяцев от роду“, и убрала на полочку под диваном.

Я сейчас пишу рассказ про убийство и пытаюсь понять, как чувствует себя убийца. Страшно до дрожи, но увлекательно. У меня такое чувство, словно я действительно кого-то убила.

Доброй ночи, дорогие папа и мама.

Ваша любящая дочь, Эмили

P. S.Я все думаю, как мне подписываться, когда я вырасту и мои произведения будут печататься. Не знаю, как будет лучше: Эмили Берд Старр полностью или Эмили Б. Старр, или Э. Б. Старр, или Э. Берд Старр. Иногда я думаю, что, пожалуй, возьму пот-de-plum [87]87
  Псевдоним (франц.).


[Закрыть]… то есть другое имя, которое выбираешь сам для себя. (Это слово есть в конце моего словаря среди французских выражений.) Тогда я смогу слушать, как люди обсуждают мои произведения, не подозревая о моем присутствии, и говорят именно то, что они действительно думают о моем творчестве. Это было бы интересно, но, возможно, не всегда приятно. Пожалуй, я все-таки буду

Э. Берд Старр».

Глава 28
Ткущая мечты

Эмили потребовалось несколько недель, чтобы понять, нравится ей мистер Карпентер или нет. Впрочем, она сразу решила, что отвращенияк нему не испытывает, даже несмотря на первые слова, которые он, пугающе подняв колючие брови, ворчливым голосом бросил ей в день начала школьных занятий:

– Так это ты та девочка, что пишет стихи? Лучше держись за свою иголку и метелку для сметания пыли. Слишком много дураков на свете пытаются писать стихи и терпят неудачу. Я сам пытался когда-то. Теперь стал умнее.

«А ногти не чистишь», – подумала Эмили.

Этот человек разрушил все школьные традиции так быстро и так полно, что Илзи, которая обожала разрушать и ненавидела рутину, стала единственной ученицей, полюбившей его с самого начала. Некоторым он так никогда и не понравился – таким, например, как Рода Стюарт и ей подобные, – но большинство учеников полюбили его, когда наконец привыкли ни к чему не привыкать. И Эмили тоже в конце концов решила, что он ей ужасно нравится.

Мистер Карпентер был мужчиной средних лет – между сорока и пятьюдесятью высоким, с пышной копной седых волос, жесткими седыми усами и бровями, торчащей бородкой, длинным, худым, землистым, изборожденным глубокими морщинами лицом и яркими голубыми глазами, огонь в которых все еще не угас, несмотря на долгие годы бурной жизни. Вместе с тихой мышкой-женой он поселился возле школы в маленьком домике, состоявшем из двух комнаток. О своем прошлом он никогда не рассказывал и никак не объяснял то, что в таком возрасте не нашел лучшего занятия, чем за мизерное жалованье учить детей в сельской школе, но спустя какое-то время правда вышла наружу, так как остров Принца Эдуарда – маленькая провинция, и каждый, кто живет там, хоть что-нибудь да знает о каждом другом. Так что в конце концов жители Блэр-Уотер, даже школьники, узнали, что в молодости мистер Карпентер был блестящим студентом и собирался принять духовный сан. Но в колледже он попал в «дурную компанию» – жители Блэр-Уотер сокрушенно качали головой и произносили эти страшные слова зловещим шепотом, – которая его и погубила. Он пристрастился к вину и совсем опустился. А итогом всего этого стало то, что Франсис Карпентер, который был лучшим студентом на первом и втором курсе университета Магилл и которому профессора предсказывали великолепную карьеру, в сорок пять оказался сельским учителем без всяких надежд стать кем-либо еще. Быть может, он смирился с этим. Быть может, нет. Никто не знал, даже его неприметная мышка-жена. Никого в Блэр-Уотер этот вопрос не занимал: мистер Карпентер был хорошим учителем, и только это имело значение. Если ему и случалось изредка «загулять», он всегда выбирал для этого субботний день и в понедельник снова был достаточно трезвым… трезвым и особенно величественным в своем линялом черном фраке, который никогда не надевал ни в какой другой день недели. Он не напрашивался на сострадание и не изображал из себя трагическую фигуру. Но порой, когда Эмили смотрела в его лицо, склоненное над тетрадями с арифметическими задачками в школе Блэр-Уотер, ей становилось ужасно жаль его, хотя она совершенно не понимала почему.

Он был вспыльчив и по меньшей мере раз в день выходил из себя. В таких случаях он несколько минут бушевал, дергая себя за бороду, умоляя небеса послать ему терпение, оскорбляя человечество в целом и злополучный предмет своего гнева в частности. Но эти вспышки никогда не бывали продолжительными. Уже через несколько минут мистер Карпентер милостиво улыбался, словно прорвавшееся через грозовую тучу солнце, тому самому ученику, которого только что распекал. Но никто, похоже, долго не держал на него обиды. Он никогда не произносил никаких язвительных фраз, которые так любила мисс Браунелл и воспоминание о которых на несколько недель отравляло существование; град его гневных слов падал равно на правого и виноватого и скатывался с них, не причиняя вреда.

Он мог вполне добродушно посмеяться и над самим собой.

– Слышишь меня? Ты слышишь меня, эй, ты? – заревел он однажды на Перри Миллера.

– Разумеется, слышу, – отозвался Перри невозмутимо. – Вас, должно быть, слышно сейчас даже в Шарлоттауне.

Мистер Карпентер на мгновение ошеломленно уставился на него, а затем разразился громким, веселым смехом.

Методы обучения, которые он использовал, настолько отличались от методов мисс Браунелл, что ученики школы в Блэр-Уотер сначала чувствовали себя так, словно он заставлял их стоять на голове. В отличие от мисс Браунелл, сторонницы строгой дисциплины, мистер Карпентер никогда не пытался поддерживать порядок. Но ему каким-то образом удавалось заставить детей так напряженно учиться, что у них не оставалось времени на проказы. Один месяц он проводил бурные уроки истории, на которых ученики должны были выступать в ролях разных исторических личностей и разыгрывать исторические события. Он никогда никого не заставлял запоминать даты: они сами собой застревали в памяти. Если вы, изображая Марию Стюарт [88]88
  Мария Стюарт (1542–1587) – королева Шотландии (1542–1567), обезглавлена по приказу английской королевы Елизаветы I за государственную измену.


[Закрыть], стояли на коленях с завязанными глазами на пороге класса перед Перри Миллером, который в маске, сделанной из куска старого черного шелка тети Лоры, выступал в роли палача, и задумывались о том, что случится, если он опустит топор слишкомэнергично, вы не могли забыть год, когда ее обезглавили; а если вы сражались в битве под Ватерлоо, развернувшейся на всей школьной площадке для игр, и слышали, как возглавляющий последнее яростное наступление Тедди Кент кричит: «Вперед, гвардия! В атаку!» [89]89
  Слова французского императора и полководца Наполеона Бонапарта (1769–1821) во время сражения при Ватерлоо, где он потерпел окончательное поражение от английских и прусских войск.


[Закрыть], 1815 год оставался у вас в памяти, хоть вы и не старались его запомнить.

В следующий месяц история полностью отходила на задний план, а ее место занимала география. И тогда школа и школьный двор расчерчивались на страны, и вы наряжались населяющими их животными или торговали всевозможными товарами на берегах их рек или на улицах их городов. Когда Рода Стюарт обманывала вас на продаже шкур, вы отлично помнили потом, что она купила свой товар в Аргентине, а когда Перри Миллер в жаркий летний день совсем не пил воды, так как, пересекая Аравийскую пустыню со своим караваном верблюдов, не смог найти оазис, а потом выпил так много, что у него начались ужасные спазмы и тете Лоре пришлось сидеть возле него всю ночь… вы уже никогда не забывали, где находилась упомянутая пустыня. Кое-что из происходившего в школе вызывало немалое возмущение у попечителей, которые были уверены, что дети слишком весело проводят время, чтобы действительно чему-нибудь научиться.

Тому, кто желал заниматься латынью и французским, приходилось делать все упражнения устно, вместо того чтобы писать в тетради, а в пятницу после обеда все уроки отменялись, и мистер Карпентер заставлял детей читать стихи, произносить вслух речи выдающихся ораторов и декламировать отрывки из Шекспира и Библии. Илзи особенно любила этот день. Мистер Карпентер набросился на ее талант, как голодный пес на кость, и муштровал ее без пощады. Они без конца ссорились. Илзи топала ногой и давала ему разные оскорбительные названия – в то время как остальные ученики с удивлением думали о том, почему ее за это не наказывают, – но в конце концов обычно бывала вынуждена уступить и сделать так, как он хочет. Илзи теперь посещала школу регулярно – чего с ней никогда не бывало прежде. Мистер Карпентер сказал ей, что, если ее не будет в школе хоть один день без уважительной причины, она не сможет принимать участие в пятничных «занятиях», а такое наказание было для нее хуже смерти.

Однажды мистер Карпентер взял с парты Тедди его грифельную дощечку и нашел на ней собственное изображение в одной из своих излюбленных, хоть и совсем изящных поз. Тедди назвал свой эскиз «Черная Смерть»: половина учеников школы умерли в тот день от Великой Лондонской чумы [90]90
  «Черная Смерть» – пандемия бубонной чумы, охватившая Европу в 1346–1354 гг., получила широкое отражение в искусстве, имела значительные демографические, социальные, экономические, культурные и религиозные последствия. Великая Лондонская чума – несколько меньшая по масштабам пандемия бубонной чумы, поразившая Англию в 1665–1666 гг.


[Закрыть], и тела их были унесены полными ужаса выжившими на носилках к Поттерс-Филд.

Тедди ожидал услышать грозный рев осуждения, так как накануне Гарретт Маршалл был, фигурально выражаясь, повергнут во прах, когда на его грифельной дощечке обнаружилось изображение безобидной коровы… во всяком случае, по словам Гарретта, он изобразил корову. Но на сей раз этот непостижимый мистер Карпентер лишь сдвинул свои кустистые брови, серьезно посмотрел на дощечку Тедди, положил ее назад на парту, остановил взгляд на лице Тедди и сказал:

– Я не рисовальщик… я не могу помочь тебе, но… чтоб мне… думаю, впредь тебе лучше бросить эти дополнительные арифметические задачки, которые ты решаешь во второй половине дня, и заниматься в это время рисованием.

После чего Гарретт Маршалл пошел домой и сказал отцу, что «старый Карпентер» ведет себя нечестно и «выбрал себе в любимчики» Тедди Кента.

Мистер Карпентер в тот же вечер отправился в Пижмовый Холм и посмотрел рисунки Тедди в его мастерской на чердаке сенного сарая. Затем он зашел в дом и поговорил с миссис Кент. Что он сказал ей и что сказала она ему, никто так никогда и не узнал. Но мистер Карпентер удалился с мрачным видом, словно неожиданно столкнулся с равным по силам противником. После этого он очень внимательно стал относиться к учебе Тедди в целом и откуда-то добывал для него кое-какие учебники по основам рисования, которые вручал ему вместе с предупреждением ни в коем случае не брать их домой – предупреждение, в котором Тедди не нуждался. Он отлично знал, что, если бы только принес их, они исчезли бы так же таинственно, как его кошки. Он последовал совету Эмили и сказал матери, что разлюбит ее, если что-нибудь случится с Лео, и в результате Лео процветал, становился все упитаннее и обретал все новые собачьи достоинства. Но Тедди был слишком мягкосердечным и слишком любил свою мать, чтобы прибегнуть к этой угрозе во второй раз. Он знал, что, после того как в доме побывал мистер Карпентер, она всю ночь плакала, почти весь следующий день молилась, стоя на коленях в своей маленькой спальне, и целую неделю смотрела на него затравленным, полным горечи взглядом. Ему очень хотелось, чтобы она больше походила на матерей других мальчиков, но все же мать и сын очень любили друг друга и проводили вместе немало счастливых часов в маленьком сером домике на поросшем пижмой холме. Миссис Кент становилась странной и ревнивой лишь тогда, когда рядом были другие люди.

– Она всегда просто прелесть, когда мы с ней вдвоем, – заметил Тедди однажды в разговоре с Эмили.

Что же до остальных мальчиков, то Перри Миллер был единственным, с кем мистер Карпентер усердно занимался ораторским искусством… и к кому был так же безжалостен, как к Илзи. Перри усердно трудился, чтобы угодить ему, и практиковался в амбаре и в поле. Он даже пытался произносить речи великих политиков по ночам на кухонном чердаке, пока этому безобразиюне положила конец тетя Элизабет. Эмили никак не могла понять, почему, когда Недди Грей отбарабанивал какую-нибудь речь без запинки и без всякого выражения, мистер Карпентер любезно улыбался с ласковым «очень хорошо», а затем накидывался на Перри, заявляя, что тот «сущий тупица и… чтоб мне… болван», так как не сумел правильно выделить интонацией определенное слово или сделал жест рукой на долю секунды раньше, чем следовало.

Не могла она понять и того, почему он возвращал ей все ее сочинения сплошь в исправлениях, внесенных красным карандашом, устраивал ей разнос за неверно построенное предложение или неумеренное употребление определений и, расхаживая взад и вперед по проходу между рядами, осыпал ее упреками за то, что у нее «не хватило… чтоб мне… ума понять, где пора ставить точку», а потом, возвращая Роде Стюарт и Нэн Ли их сочинения почти без поправок, говорил: «Очень мило». Но, несмотря на все это, день ото дня он нравился ей все больше. Так миновала осень, и пришла зима с прекрасными силуэтами обнаженных деревьев и нежным жемчужно-серым небом, на котором днем появлялись сверкающие золотом разрывы и которое ночью прояснялось, открывая взгляду великолепие алмазных звезд над белыми холмами и долинами вокруг Молодого Месяца.

Эмили так выросла в ту зиму, что на всех ее платьях тете Лоре пришлось выпустить ткань из складочек. Тетя Рут, приехавшая погостить на неделю, сказала, что девочка растет слишком быстро в ущерб своему здоровью – так всегда бывает с детьми, предрасположенными к чахотке.

– Я ничуть непредрасположена к чахотке, – возразила Эмили и с утонченным коварством – чего едва ли можно было ожидать от девочки, которой не исполнилось и тринадцати, – добавила: – Старры все высокие.

Тетя Рут, которая была очень чувствительна к намекам на свою полную, приземистую фигуру, раздраженно фыркнула:

– Было бы хорошо, если бы ты походила на них только в этомотношении. Как у тебя дела в школе?

– Очень хорошо. Я самая способная ученица в моем классе, – спокойно отвечала Эмили.

– До чего ты самодовольный ребенок! – воскликнула тетя Рут.

– И ничуть я не самодовольная. – Эмили взглянула на нее с презрением и негодованием. – Это сказал мистер Карпентер, а онникому не льстит. Да и я сама не могу не замечать очевидного.

– Что ж, остается надеяться, что у тебя есть мозги, так как внешностью ты похвастаться не можешь, – сказала тетя Рут. – Ни о каком румянце и говорить не приходится… а при такой бледности лица эти чернильного цвета волосы просто пугают. Я вижу, что ты будешь очень некрасивой девушкой.

– Вы не сказали бы такого в лицо взрослому человеку, – произнесла Эмили медленно и серьезно, что всегда раздражало тетю Рут, которая не могла понять, откуда у ребенка такое глубокомыслие. – Думаю, вас не убыло бы, если бы вы были так же вежливы со мной, как с другими людьми.

– Я говорю тебе о твоих недостатках, чтобы ты могла их исправить, – холодно произнесла тетя Рут.

– Не моявина, что у меня бледное лицо и черные волосы, – возразила Эмили. – Я не могу исправить это.

– Будь ты другой девочкой, – сказала тетя Рут, – я бы…

– Но я не хочу быть другой девочкой, – заявила Эмили решительно. Она не собиралась капитулировать и спускать флаг Старров перед тетей Рут. – Я не хотела бы быть никем, кроме себя самой, даже если я некрасива. К тому же, – внушительно добавила она, поворачиваясь, чтобы выйти из комнаты, – хотя сейчас у меня, быть может, не очень привлекательная внешность, я не сомневаюсь, что буду очень красива, когда попаду на небеса.

– Некоторые считают Эмили довольно хорошенькой, – сказала тетя Лора, но не раньше, чем девочка удалилась. Тетя Лора не зря носила фамилию Марри.

– Не знаю, где они это разглядели, – фыркнула тетя Рут. – Тщеславная и развязная девчонка, и говорит дерзости, чтобы все думали, будто она умная. Ты сама ее только что слышала. Но больше всего мне не нравится в ней то, что она совсем не похожа на ребенка… и на редкость скрытная. Да-да, Лора, именно так… на редкость скрытная. Ты когда-нибудь узнаешь это, на свою беду, если не обратишь внимания на мои предупреждения. Она на все способна. Хитрая – это слишком слабо сказано. Вы с Элизабет не прилагаете достаточно усилий, чтобы держать ее в узде.

– Я сделала все, что могла, – сухо отозвалась Элизабет. Она и сама считала, что проявляет излишнюю снисходительность к ребенку – нелегко было в одиночку бороться против Лоры и Джимми, – однако ее рассердило, что об этом заговорила Рут.

У дяди Уоллеса в ту зиму тоже случился приступ озабоченности судьбой Эмили. Однажды, приехав погостить в Молодой Месяц, он взглянул на нее и отметил, что она становится совсем большой девочкой.

– Сколько тебе лет, Эмили? – Он задавал ей этот вопрос каждый раз, когда приезжал в Молодой Месяц.

– В мае будет тринадцать.

– Хм… Что ты собираешься делать с ней, Элизабет?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала тетя Элизабет холодно… вернее, так холодно, как это только возможно для человека, наливающего в этот момент расплавленное сало в формы для свечей.

– Да ведь она скоро станет взрослой. Она не может рассчитывать на то, что вы вечно будете ее обеспечивать…