Текст книги "Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны"

Автор книги: Люсьен Лаказ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Девушка с косами, которая обслуживала посетителей, весело отвечала на их шутки. Но когда один из них, постарше, сильно шлепнул ее пониже спины и сделал вид, будто тянет ее к себе, она закричала тоном наполовину шутливым, наполовину обиженным: – Уберите руки! Как вам не стыдно? Вы же отец семейства!

– Конечно, – сказал тут другой, – после того, как тут появились молодые мордашки, серьезные мужчины больше не в счет. Они же приходят взглянуть на тебя, скажи-ка!

А первый:

– Но ты сама заговаривала с ними. Молчишь, а я ведь хорошо видел, как ты вчера вечером обнималась с одним.

– Ну и почему бы и нет? Они не старые, как те, что были раньше. И они храбрые!

– Они этим вовсю пользуются. Тот, который тебя вчера обнимал, через неделю или две, уже, наверное, будет обнимать другую.

– Наверняка, – ответила девушка неожиданно задумчиво, – они знают, что там, куда они поедут, все будет намного серьезнее.

– А откуда они приехали?

– Откуда мне это знать? Я не могу запомнить эти названия. Это было где-то там, за горами, – ответила она, указав рукой куда-то на восток, – в горах, где еще живут медведи. Там еще были русские, которые, правда, не особо шевелились. Конечно, если они на хребтах Хартманнс-вайлеркопф встретятся с французами, то с ними придется больше повозиться!

– Ладно, спокойной ночи, – расхохотался один из них. – Нашли о чем говорить. Да ведь эти французские стрелки, они тоже некоторое время были здесь. Ты с ними не разговаривала?

– Они это хорошо знали, но один из них мне ответил, мы, мол, тоже альпийские стрелки и баварцы никого не пощадят.

Я едва сдерживал радость. Ах! Эти минуты компенсировали все ожидания и горести. Кофе, молоко с пенкой, хлеб с маслом – все это тут же утратило для меня всю свою привлекательность. Теперь я просто обязан был увидеть этих ужасных горцев. Я отправился на опасную охоту, рискуя быть арестованным швейцарскими таможенниками. Вот и дорога, которая сворачивает направо к границе. Я ясно увидел вдали проволочное заграждение, перекрывшее дорогу, и кабель, по которому в самом ближайшем времени, будет пущен электрический ток. И еще я заметил двух солдат. Бросившись в кусты, я попал на маленькую тропинку, которая вела к лесной дороге длиной в сотню метров. От меня до этих двух солдат было всего шагов пятьдесят и, спрятавшись за стволом бука, я прислушался. Полная тишина – ничего, кроме шелеста листьев, игравших в лучах солнца. Я вытащил из кармана маленький театральный бинокль, который купил в Безансоне у одного оптика, у которого больше таких биноклей не было. Его, конечно, никак нельзя было назвать мощным, но зато он очень мало занимал места вместе с плоским футлярчиком!

У заграждения стояли два парня от двадцати пяти до тридцати лет, крепкие и лихие. Один из них, закинув винтовку на плечо, как бы стоял в карауле, другой был в обмотках (похоже, он был из роты лыжников) и в каскетке, похожей на кепи. А с левой стороны кепи я увидел «эдельвейс», эмблему немецких горных стрелков, самых элитных войск. Без всяких сомнений!

В семь часов вечера я встретился со Шмидтом. Его туфли побелели от известковой пыли, и он шел походкой горожанина, вернувшегося после экскурсии в деревню. Не ожидая моих вопросов, он выпалил:

– Какая удача, что вы приехали сегодня. Весь Баварский горный корпус разместился между Мюлузом и Базелем, после закончившейся позавчера переброски с русского фронта.

– Вы это сами видели?

– Да, сам видел! Это баварцы, я знаю их акцент. Дети предложили им сигареты, а моя жена даже поговорила с ними. Они сказали, что выбьют французов со всех их позиций в Вогезах, хотя это им дорого обойдется, но они посмотрят, как умеют стрелять французские стрелки.

– Вы полностью уверены во всем, что рассказали?

– Да, сударь! Я вам рассказываю то, что сам слышал и сам видел. Это многого стоит, не правда ли? Это хорошие сведения. И мы будем первыми, кто их сообщит.

Его глаза блестели, щеки, обычно бледные, покраснели от волнения. Он был телом и душой в этом деле, и его искренность была очевидной. Я не стал говорить ему, что он подтвердил то, что я, в общем, уже узнал сам.

В случаях этого рода нужно жить и переживать с агентом, выказывать ему некоторое уважение, ободрять и поощрять его, однако, не следует давать ему повода воображать о своей чересчур большой важности. Дозировка тут должна быть деликатной, особенно с эльзасцами, которые работают больше ради славы, чем ради каких-то преимуществ, которые могут из этой работы извлечь. Между тем, всякий труд достоин награды, и, к примеру, священник, работа которого носит характер преимущественно не материальный, а духовный, все же живет благодаря алтарю. Поэтому, не дожидаясь, пока Шмидт заговорит со мной об этом, я сам атаковал его денежным вопросом:

– Вот триста франков и пятьдесят франков в копилку вашим детям. Пойдет?

– Да, прекрасно. И спасибо от детей.

Потом мы спустились на площадь Кордильер, где Шмидт пошел встречать своего каменщика на трамвайной остановке. Это был маленький человек лет тридцати пяти, по виду типичный итальянец, точно как те, которые сотнями бродят, в пиджаке, накинутом на плечи, по пыльным дорогам Ломбардии и Пьемонта. Оказалось, что он эльзасец, родившийся в Мюлузе от отца-итальянца, освобожден от службы после пятнадцати месяцев на войне, получил вид на жительство в Швейцарии. Я проверил его документы, и они полностью подтвердили его историю.

– Вы хотели бы поехать в Эльзас?

– Да, у меня есть постоянный пропуск! И когда я посмотрел на него с задумчивым видом, он понял, что я сужу о нем согласно хорошо мне известному правилу, что у немцев не оказывают милости просто так, ничего не требуя взамен. Тут он мне объяснил, что оказывал немцам услуги, связанные со снабжением. Швейцарцы запретили или ограничили экспорт определенных продуктов; объяснение вполне правдоподобное, потому что снабжение осуществлялось теперь мошенническим путем, в обход законов.

– Я собираюсь вас проверить. Шмидт, должно быть, уже сказал вам, что мы никогда не платим жалованье просто помесячно, но мы возмещаем расходы, если они разумны, и платим всякий раз за поставленные сведения, если, конечно, они того стоят.

– Это хорошо, делайте ваше испытание, – ответил он.

– Я хотел бы узнать, есть ли немецкие войска между Мюлузом и Базелем и на правом берегу между Фрейбургом и Лёррахом. Какие войска? Кадровые? Резервисты? Потом номера различных частей, количество солдат в каждой роте, месторасположение штаб-квартиры, имена генералов и полковников. Вы сами были солдатом, вы воевали, вы знаете, что может быть интересным. Вы передадите все собранные сведения Шмидту днем 7-го, у вас есть достаточно времени. Теперь, давайте, повторите мне вашу миссию.

Я произнес эту последнюю фразу уже не с эльзасским акцентом, а на литературном немецком языке. И мой человек тут же застыл, безупречно вытянувшись по стойке «смирно» и совершенно правильно повторил мне данный ему приказ; это действительно был хороший бывший солдат и он не мямлил и не запинался.

– Вот сто франков на ваши расходы. Я вижу, что у вас хорошая память; ничего не записывайте, запоминайте цифры наизусть. Если запомнить не удастся и необходимо будет записать, записывайте в форме коммерческих счетов или прейскурантов, только не подписывайте. Нужно, чтобы при проверке ваших счетов, они не вызывали подозрений, что в них скрыты какие-то разведывательные сведения. Если заметят что-то хоть чуть-чуть двусмысленное или неправдоподобное, вы пропали. Шмидт знает, как это делается, он вам покажет. А сейчас мы расстанемся.

Я пожал руку моему новому агенту и проследил за ним взглядом. Он вел себя намного естественней, чем Шмидт. Он был незаметен, как и желательно, и привлекал внимание разве что своим итальянским типом.

– Мы посмотрим, – сказал я Шмидту, – что он нам сообщит о том, что мы уже узнали, и так мы проверим, серьезный это человек или нет. Для нас он должен быть теперь не Джузеппе Маджотти, а Эмиль, так я ему и сказал. Встретьтесь с ним 7-го и передайте мне его отчет в Берне 8-го. Но, прежде всего, не путешествуйте в компании Юбера. И держите меня в курсе всего, что касается этого проклятого баварского корпуса – каждый день! И при первом же их передвижении предупреждайте меня!

Было восемь часов, я подбежал к другу, который уезжал в Делль в тот же вечер.

В десять часов специальный комиссар в Делле по телефону зачитал текст моей записки майору, который связался уже с Главным штабом главнокомандования. Теперь это все следовало проверить, постараться сопоставить с уже известным, воздавая должное древней латинской поговорке: «testis unus, testis nullus»[24]24
  «один свидетель – не свидетель» (лат.).


[Закрыть]. И, возможно, через три или четыре дня на маленькие вокзалы этого региона в Монбельяре, Люре, Жерарме прибудут два или три наших элитных полка или батальоны альпийских стрелков. Следовательно, и в этом случае тоже будет применен тот несгибаемый закон, который я называю параллелизмом фронтов, и в силу которого, по причинам, неизвестным публике, но хорошо понятным нам, два противоборствующих лагеря предпринимают почти одновременно и в одних и тех же местах одни и те же действия.

Глава 13. Изнанка ремесла

На следующий день я прибыл в Цюрих, где должен был встретить Эдуарда, Жоржа и Шарля. Первый мне служил для связи с сестрой Реккера, он сообщил мне, что она хочет меня увидеть, и я знаю заранее все, что она мне хочет сказать. Я назначил ей встречу на вторую половину дня в Вёллисхофене, так как она не боялась встречаться со мной в городе.

Второй напомнил мне, что Анри вероятно возвратится из Германии через несколько дней.

Что касается Шарля, то я ждал его на выходе из его банка, в полдень, когда колокола звонят на всех колокольнях Цюриха. Я узнал его под портиком, по его атлетическому виду и по тому, что он немного волочил свою раненую ногу.

Я пригласил его позавтракать, и он увез меня недалеко отсюда в огромную пивную, где каждый день поглощают кислую капусту сотнями килограммов, а темное и светлое пиво тысячами литров.

Он так же, как Мюллер, начал рассказывать о знаменитом французском капитане, который…, что, которого… Решительно…

– Знаешь ли ты, к какой службе он принадлежит?

– Министерство внутренних дел или Военное министерство, – ответил он, – я точно не знаю. Он посещает любовницу немецкого военного атташе.

Затем он проводил меня на вокзал, где я сел в поезд на Вёллисхофен.

Там, на скамейке недалеко от берега, меня уже ждала сестра Реккера; бедная женщина потеряла все свое хорошее настроение и жизнерадостность. Она стала похожей на побитую собаку и была подвергнута такому осуждению со стороны местной немецкоязычной среды, казалось, требующей от нее постоянных покаяний. Она смотрела на меня, как если бы была действительно виновата. Я напрасно пытался говорить ей об услугах, оказанных Франции; мои слова улетают в пустоту; в них нет никакого смысла для этой женщины, швейцарки по рождению, чей муж был немцем.

– Вы уже видели вашего брата?

– Нет, мне все еще не давали свиданий, но если верить адвокату, он держится стойко. Он им говорит только то, что сам хочет. Вы видели ваши приметы, которые он дал полиции?

Затем, взяв все свое мужество в руки, я спросил: – И Кэти.

Это имя подействовало на нас с первой минуты. Сказав его, наконец, мы оба смогли дышать свободнее.

– Бедная, бедная Кэти! Я не знаю ничего, мне никто больше ничего не говорил. Они, возможно, ее уже…

И прикрыв лицо руками, она разрыдалась.

Как я хотел бы оказаться в другом месте! Несмотря на меня, несмотря на все мои убеждения, когда я умолял ее действовать осторожно, несмотря на то, что никто не сможет упрекнуть меня в том, что я скрыл от этого ребенка подстерегающие ее опасности, несмотря на то, что я никак не мог больше повлиять на происходящее, я не смог задушить в себе голос, который мне повторял: все же именно ты соблазнил ее своими деньгами и послал на смерть, поставив перед ней задачу выше ее сил. Достаточно ли ты ее подготовил, предупредил, научил?

– Нет же! Нет! – сказал я, чтобы успокоить мать. – Вы хорошо знаете, что женщин всегда будут щадить, особенно девушек. Ее оставят в тюрьме до конца войны, а когда мы победим, потребуем ее освобождения.

– Но они же действительно расстреляли мисс Эдит Кавелл!

– Это не одно и то же, мадам; ее они расстреляли из-за ненависти к англичанам, но к Кэти они действительно проявят снисхождение, и жених им объяснит…

– Ой, он, этот мерзавец, который ее и выдал, так как это был он, только он! Никогда Кэти не доверилась бы другим. Она слишком хорошо знала, насколько опасно, что она делала.

Я позволил ей свободно излить свою боль и, взяв ее правую руку между моими, машинально ласкал ее. Этот непредвиденный жест ее немного успокоил, и я смог коснуться материальной стороны вопроса.

– Мои руководители, – сказал я, – попросили меня передать вам их заверения в глубоком своем уважении и вручить этот конверт. Вы сможете таким образом улучшить положение вашего брата.

Она поблагодарила меня:

– У меня еще есть сбережения, сударь, но я довольна, что не пришлось начать их тратить. Поблагодарите этих господ за меня. Ох! Я предпочла бы просить милостыню, но лишь бы мне вернули мою дочь!

Я сумел, наконец, достойно выпутаться из этого тягостного свидания и сел на катер, чтобы вернуться в город. Даже сегодня, после стольких лет, печать переполняет меня, когда я вспоминаю эту встречу. Но больше всего меня угнетало, что я знал, что никогда моя служба не смогла бы возместить ущерб этой женщине, как она, на мой взгляд, этого заслуживала.

Люцерн встретил меня на следующий день. Утро было чудесно и озеро Четырех Кантонов сверкало на солнце, такое бледно-изумрудное посреди темно-зеленых лесов и гор, как будто вставленное в оправу. Люцерн был центром интернирования для изуродованных и больных, немецких военнопленных прибывших из Франции взамен французских пленных, которых приняли главным образом в Вале. Немцы окружили наших тонкой сетью более или менее добровольных шпионов и постов подслушивания; у меня был приказ сделать то же самое с интернированными немцами. Но условия были не равны, немецкие разведывательные службы легко находили помощников в среде немногочисленного персонала: санитаров, массажистов, обслуги любого вида; они им предоставляли маленькое ежемесячное жалование и премии за результат работы.

Но, что касается меня, я не мог обещать никакого постоянного вознаграждения. Сведения, которые надо собирать в этой среде, могли быть по большей части только официальными сплетнями, переходящими из уст в уста, деформированными и усиленными каждый раз подобно дешевому продукту питания, который, купленный и затем перепроданный многочисленными посредниками, достигает цены намного большей, чем он действительно стоит, из-за налогов и наценок на каждой сделке. Однако даже самая незначительная мелочь имеет значение; наименьший показатель может навести на след, предоставить непредвиденное совпадение, которое подтвердит информацию самую сомнительную и самую сенсационную. Просеяв горы пустой соломы, всегда можно найти несколько зерен правды. Письма, приходящие из страны образовывают естественную основу для разговоров, а потом достаточно слушать. Но для этого нужно много ушей.

Я позвал сюда двух братьев Пьера и Поля и сообщил им, что пробил час выходить из их продолжительной летаргии; я предложил им завербовать для меня франкофильских швейцарцев с тонким слухом. У Франции есть друзья, верные ей даже в немецкоязычной Швейцарии, и это факт, которым не смогли бы похвастаться немцы в кантонах франкоязычных. Даже в Люцерне, вопреки явным прогерманским тенденциям этого ультра-католического и клерикального кантона, наши друзья и союзники по сердцу и разуму довольно многочисленны. Немцы, впрочем, не умеют завоевывать для себя симпатии тех душ, которые им приобретает их пропаганда, они их часто теряют по своей собственной вине, так как всегда, после определенной черты, проявляется суть их природы.

– Несколько дней тому назад, – рассказал мне Поль, – местный праздник объединил в Люцерне несколько духовых оркестров городов и соседних поселков. В своей одежде, напоминавшей военные мундиры, несколько музыкантов проходили по мосту в сторону вокзала. Покрытые пылью, с горящими глотками и торопясь утолить жажду, эти крепкие весельчаки из кантонов Унтервальда или Ури столкнулись на мосту с маленьким прусским лейтенантов, с моноклем в глазу, тонкой талией, выдающимися грудными мышцами и с огромным черно-белым железным крестом сбоку на груди. Возможно, они бросили ему взгляд немного насмешливый, который вряд ли касался именно его личности, так как швейцарец смел и уважает храбрецов, но иронизировал по поводу его походки военного щеголя. Короче, офицер остановился, преградил им путь и приказал:

– Стоять!

– Nu, was will ebba der?[25]25
  Ну, и что он от нас хочет? (нем.)


[Закрыть]

– У вас теперь не отдают честь? – набросился маленький офицер.

Шеи быка надуваются, огромные кулаки сжимаются.

– Jo, was meinsch denn männle?[26]26
  Что ты имеешь в виду, малыш? (нем.)


[Закрыть]

– Достаточно, молчать, следуйте за мной! На пост!

– Эй, скажи-ка, Жорж, – обратился один из горцев к своему соседу, – солнце перегрело ему череп, надо бы охладить ему мысли. Держи, возьми мой тромбон.

И он спокойно схватил лейтенанта за воротник его безукоризненного кителя, поднял его над парапетом и, скорчив рожу, опустил его в сине-зеленые воды реки Рейсс.

Собралась толпа, смех раздавался со всех сторон, до тех пор, пока два спешно прибежавших полицейских не пригласили музыкантов и лейтенанта прийти объясниться на соседний пост.

Я хорошо знал, что лейтенант был уверен в своей правоте, он принял этих горцев за военных музыкантов, которые ему должны были в этом качестве отдать честь, но не разумнее было бы применить сюда латинскую поговорку: «Est modus in rebus»[27]27
  «Всему есть мера» (лат.).


[Закрыть]?

Я был в Берне вечером и испытывал после этих первых дней странную потребность расслабиться, которая привела меня в один из наилучших ресторанов города. Хорошо накрытый стол, цветы, сверкающие бокалы, приглушенный свет лампы, стоящей на чистой скатерти, далеко в другом зале звуки спокойной музыки, спокойствие добропорядочного зала, посещаемого хорошо образованными людьми; два французских блюда, бургундское вино, все хорошо поданное, хорошо приготовленное, в целом, возможно, настоящее сумасшествие для французского лейтенанта, который получает только свое жалованье, но какое утешение, какие успокаивающие свойства содержатся во всех этих вещах!

Затем, прежде чем пойти спать, я пошел побродить в лунном свете по всему этому удивительному пейзажу немецкого возрождения, которое придают старому Берну его фонтаны, аркады, все эти старые покосившиеся дома, непрочные и ценные свидетельства прошлого, всегда зависимые от членов муниципального совета, которые могли бы оказаться вандалами или дураками. Но здесь, в этой олигархии патрициев, гордящихся своим прошлым, возможно, эта опасность не существовала никогда.

Перед тем, как заснуть, я попытался найти решение проблемы, которая очень занимала меня в эти последние дни – как найти самый практичный, самый быстрый и самый точный способ поддержания связи с моими агентами. Идея уже давно бродила у меня в голове, и мне показалось, что, наконец, решил этот трудный вопрос.

На следующий день я пошел завтракать и читал газеты в буфете, ожидая Шмидта. И вот он здесь, точно в условленное время, сначала посмотрел направо, потом налево, затем пошел ко мне, делая вид, что меня не видит, прошел мимо, остановился, обернулся, увидел меня и воскликнул, приветствуя. Я пригласил его сесть.

– Ну что, как Юбер? – спросил я.

– Он приехал. Я не думаю, что за ним следили, во всяком случае, я никого не заметил; он меня не видел.

– А ваш друг Эмиль?

– Я думаю, у него все будет в порядке, – ответил Шмидт, – его сведения подтвердились тем, что мы уже знали. Немецкий горный корпус все время там; с Эмилем говорили солдаты из 2-й гвардейской дивизии, дислоцированной между Мюлузом и Кольмаром и ополченцы из саксонского Ландвера, которые разместились между Фрейбургом и швейцарской границей. Штаб-квартира горного корпуса находится в Мюлузе, командует корпусом генерал фон М.

Для испытания это хорошо. Нужно, чтобы он собрал побольше сведений теперь об этой гвардейской дивизии. Объясните ему, что мне небезразлична любая мелочь. Чтобы он пытался дойти до Мюлуза. Вы тоже не пренебрегайте ничем: это очень важно. И предупредите меня, как только у вас будут новые данные.

– Куда надо будет написать?

– Я разработал новую систему, которую мы собираемся применить в будущем; мы снова увидимся на обеде.

Юбер ожидал меня в пивной вблизи от вокзала. Крупный светловолосый человек сидел со своей второй кружкой пива за столом в спокойном углу в благоразумно выбранном им просторным зале; своим платком он время от времени вытирал себе щеки и лоб от капель пота. Он был спокоен и невозмутим как всегда, и как раз это мне в нем нравилось.

– Хорошая поездка? – спросил я.

– Да, неплохая. Например, еда все хуже и хуже. Даже с деньгами и в наилучших отелях не получишь того, что хочешь.

– Вы добились приглашений от ваших клиентов, как я вам рекомендовал?

– Да, много раз, – он ответил. – Итак, вот, многое изменилось. Клиент из Пфорцгейма, городка с большими полями вокруг, не испытывает нехватку ни в чем; но он сам едет по фермам, где находит, за хорошую оплату, масла, яйца, свиное сало – столько, сколько он хочет. В больших городах все по-другому; все жиры отсутствуют; хлеб ужасен, мясо редкость. Мне пришлось есть мармелад из репы, от которых я все еще болею; да, да, у меня из этого совсем испортился желудок, ничего не переваривает.

Он долго рассказывал о еде и продуктах, не сообщив мне ничего нового. Блокада, удавкой наброшенная на шею немцев, становится все жестче, и ее результаты ощущаются с каждым днем все сильнее. Это естественно и это было предусмотрено. Но я знал, что мой человек не приступит к другим темам, пока не исчерпает ту, которая на него произвела самое сильное впечатление.

Потом он переходит на настроения в народе. В тылу настроение плохое; те оптовые торговцы и мелкие коммерсанты, которых он знал, прежде «блестящие полководцы», говорят сегодня только о мире. Что касается рабочих всего Юго-запада, они явные пораженцы. Письма с фронта в целом обескураженные и разочаровывающие. Все это я сам знал, немцы, взятые в плен на передовой, во время допросов, письма, которые им приходят, об этом говорят достаточно. Я, тем не менее, не стал останавливать Юбера и только задал ему несколько коротких уточняющих вопросов.

Я старался хорошо объяснить агенту, перед его отъездом, какие сведения самые важные, а какие вопросы совсем незначительные. Но агенту, который возвращается с головой, набитой всем, о чем надо рассказать, я никогда не давал понять, что некоторые из его историй меня интересуют только в очень слабой степени.

– А с военной точки зрения?

– Ой, тут у меня нет ничего существенного. Это очень трудно, вы знаете, – оправдывался Юбер.

– А все же! Встречали ли вы поезда, перемещения войск?

– Да, между Карслруэ и Штутгартом я насчитал десяток поездов, следовавших сразу друг за другом.

– Итак! – сказал я в удовлетворенном тоне, – Вот, всегда что-то есть. В каком направлении вы ехали?

– Из Штутгарта в Карлсруэ.

– В какой день? Вы помните?

Он вытянул блокнот из своего кармана, полистал его короткое время.

– Это было 27-го, – сказал он.

– Вы записываете такое? Вы сошли с ума! Я же вам все хорошо объяснил, а вы…

– Я сделал, как вы мне сами объяснили, – он ответил, протягивая мне свой блокнот. – Я же не пишу ничего компрометирующего, вот смотрите: Штутгарт, посетил Мюллера, «Шмидт и Ко.», Бауэра (пригласил на завтрак). Обсужденные дела: Мюллер, 0, не покупает, вероятное банкротство, должен еще 310 марок. «Шмидт и Ко.»: вернули 76,50 марок; заказы на 580; оплатили 200. Бауэр: заказал на 1350 марок. Вторая половина дня: путешествие из Штутгарта в Карлсруэ, расходы: отель «Метрополь» в Штутгарте: 19,50, чаевых 1 марка; завтрак 2,50, билет 7,80, чаевые 0,60, почтовые открытки 0,25, марки 0,40, пиво 6,95, чаевые носильщику в Карлсруэ 0,50, в пивной 1,85. Это вам не говорит ничего, не правда ли?

– Не цифры, точны ли они?

– Да, – он отвечает, – все, что может быть проверено, точно, даже марка чаевых, которую я дал портье в «Метрополе». Но прочее: марки, карты, пиво, в них я и нахожу мои поезда и номера частей.

– Это действительно получается, ну, и какой номер?

– 58-ой полк полевой артиллерии, 77-мм пушки.

– Это новые пушки, прямо с фабрики?

– Нет, нет, пушки уже служили, как и лошади, и солдаты, весь полк. Лошади были очень худыми, солдатам от двадцати до тридцати лет, старых нет! Ах! И об этом я думаю; в самом Карлсруэ я увидел целый поезд уже бывших в употреблении крупнокалиберных орудий, с солдатами в походной форме, без лошадей. Нет, я не знаю калибра. Но большой. Номер? Он снова проконсультировался со своим блокнотом и ответил:

– 526. Направление? Мы пересеклись только с паровозом, поезд только что уехал, несколько солдат еще издалека махали руками. Они ехали на Штутгарт.

– Это интересно. А потом?

– Потом – ничего – ответил он.

– В Штутгарте много солдат-отпускников?

– Нет, у Бауэра, где я питался, семья даже жаловалась по этому поводу. Они ожидали одного из своих сыновей, но он только что написал, что краткосрочные отпуска отменены.

– Хорошо. И в каком корпусе служит этот парень?

– Тринадцатый резервный. Где? Подождите, сейчас вспомню. Ой, это должно быть в Шампани, он этого не писал, но они мне прочитали письмо, прибывшее утром. Вот, теперь, слушайте, он писал 23-го числа: «Мы на отдыхе; время от времени вражеские летчики нас будят глубокой ночью; тогда каждый раз у нас есть погибшие, и понемногу роты все уменьшаются, не знаем как. Жизнь была бы невыносима в этих дырах, покинутых населением, если бы мы не занимались охотой, часто удачной, за бутылками наилучшего французского вина. Оно есть, более или менее, во всех домах, часто хорошо спрятано, но мы его чуем издалека. Когда оно пенится в наших стаканах, мы забываем все заботы нашего существования, большие и маленькие. И действительно, поверьте мне, старики из Штутгарта, все вместе, не выпили за всю свою жизни столько шампанского, сколько здесь, за неделю, выдули их отпрыски. Это продлится еще немного времени».

Я узнаю стиль немецких солдатских писем, он типичный.

– А на конверте была печать?

– Да. Полевая почта 13-го резервного армейского корпуса.

– Вы мне доставили удовольствие, Юбер, у вас хорошая память. Так, теперь мы знаем, что тринадцатый резервный корпус был на отдыхе в ближнем тылу фронта в Шампани 23-го числа прошлого месяца и вероятно, он все еще там. Давайте посмотрим теперь на других хозяйских сыновей. И зятья? Действительно, там же были зятья?

Я продолжил, таким образом, терпеливо его расспрашивать обо всех мобилизованных мужчинах во всех семьях, которые он посетил. Теперь мне можно вытащить из этого намного больше, чем он подозревал сам. Одна из этих семей баварская. Она получила накануне открытку из Бреслау с такими простыми словами: «В поездке на несколько дней! Приветы и поцелуи, Карл». Итак, этот Карл пулеметчик в баварском горном корпусе! Как оказалось!

Детали накапливались медленно и трудно: я обязан был делать несколько записей, хотя моя память была теперь замечательно точна. Дело обучения! Я могу ей довериться на один, два, три дня, но стоит мне составить отчет, как мне кажется, что она опустошается одним ударом, как переворачивающаяся тачка для щебня.

Дело такого рода требует времени; сейчас половина первого пополудни; мы сидели там приблизительно уже два часа. Юбер выпил ощутимое количество кружек пива. Где в нем помещается вся эта жидкость, великий Боже? Но я был этим доволен, так как, пока мы хорошо пьем, мы вызываем симпатии к себе у хозяина кабачка. Тот, кто устроился бы в углу и не пил, быстро бы вызвал подозрения!

Я уже хотел было встать, но у Юбера должно быть, было в запасе еще кое-что. – 2-го, – сказал он, – я был во Фрейбурге в Бадене. Мой клиент, Альтмайер представил меня одному офицеру запаса, который меня спросил, мог ли бы я достать ему автомобильные шины. Он обещал очень хорошо платить, это очень прибыльная торговля, но я не хотел бы снабжать немцев без вашего ведома.

– Я согласен, – ответил я ему, – я даже хочу, чтобы вы отправляли шины из Франции через Швейцарию, когда вы захотите, да, да, это очень серьезно, я не шучу. Мы могли бы им предоставить две шины, если бы каждый раз получали взамен информацию, которую мы могли бы получить только на фронте, захватывая «языков».

Я добавил между тем: – Надо, чтобы вы сами ему принесли шины во Фрейбурге. Если ваш человек захочет искать шины в Швейцарии или попытается напрямую их брать их там, у него ничего не выйдет. Напишите ему прямо сегодня, что вы нашли «золотую жилу» и даже метод, как вывозить шины из Швейцарии. Если он согласится, вы тотчас же снова отправитесь туда.

Он не скрывал своей радости:

– Замечательно! Так я, наконец, хотя бы немного заработаю!

Я его тотчас же оставил, чтобы встретиться со Шмидтом, который уже выпил в качестве аперитива немало белого вина. Нельзя, чтобы он продолжал в таком темпе, это может быть опасно, тем более, в этот вечер! Я упрекнул его довольно грубо: – Внимание, старина; вы же сами знаете, что стоит вам выпить больше, чем надо, у вас развязывается язык. Так что, давайте без глупостей, мы на службе.

Я мимоходом отметил для себя магический результат этого слова, сильного, как удар хлыстом, его воздействие на сердце, на разум, на волю и внимание всех наших людей, на их физические и душевные силы, направленные к единственной цели. Мы завтракали скромно, как и подобает, учитывая среду. Что касается меня, то я стараюсь выглядеть так, как и положено человеку моего положения: маленьким коммивояжером в турне. Для того, чтобы не привлекать к себе внимания я говорю на моем диалекте Верхнего Рейна, очень похожем на базельский. В более шикарном ресторане, я вел бы себя с более важным видом, образно говоря, надувая щеки, и говорил бы на немецком языке в немецкой Швейцарии, на французском – во французской Швейцарии, лишь бы не привлекать к себе внимание и использовать ту мимикрию, которая, по моему мнению, является высшим законом для шпиона, в той же степени и по тем же причинам, что и в животном мире. Но если насекомое окончательно приспособлено по природе к своей обычной среде обитания, шпион должен благодаря постоянному обучению, стараться никогда не выделяться в разнообразных кругах, которые он посещает. По большому счету, все искусство шпиона концентрируется в этой максиме: быть незаметным; чтобы в обычном обществе никто не сказал о нем: «какой он шикарный!», а в обществе изысканном – «какой он заурядный!». На вокзалах Женевы, Лозанны и Берна, те же полицейские сотни раз видели, как я прохожу прямо перед их глазами, но они никогда не удостаивали меня взгляда, не испытывали ни малейшего желания хоть раз спросить меня, что я тут делаю. Я дошел до того, что разгадываю их, что знаю их. Я сомневаюсь, чтобы они хоть однажды подумали про себя, увидев меня: – Вот идет человек, который много путешествует.