Текст книги "Богиня парка (сборник)"

Автор книги: Людмила Петрушевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Дайте мне ее

У каждой рождественской истории есть свое печальное начало и свой счастливый конец (якобы конец, жизнь не застревает на этом пункте). Тем не менее две судьбы встретились, а одна началась задолго до описываемого хэппи-энда, а именно в конце марта.

Некто Миша был не слишком удачливый композитор, презираемый в семье своей жены, за ним числилось два десятка песен для детского хора с фортепьяно, а также серьезные произведения, среди которых были две симфонии, Пятая и Десятая, названные так в шутку. Как пробиться, это вопрос вопросов, пока что Миша подрабатывал концертмейстером, тапером, и среди прочего иногда и клавишником при разных разбойных группах, производивших чес по ночным клубам. Группы, правда, работали под фанеру, и для такого случая у Миши имелся рыжий парик и усы, а иногда и накладной бюст и дамская блузка. Чистой воды «В джазе только девушки». Много беготни, мало денежек.

В том числе Мишу как-то наняли почти бесплатно написать музыку к дипломному спектаклю на актерском факультете какого-то университета искусств. Ему платили опять-таки как концертмейстеру-почасовику, слезы. Миша взялся за работу уныло, сидя ночами на кухне, пока семья жены спала.

Тут на арену выступает второе действующее лицо, похожее не лягушонка, худое и невзрачное, студентка актерского факультета того же университета Карпенко. Бывают такие создания, которые вынуждены компенсировать удары судьбы живостью и беззаботным ко всему отношением. Первый удар судьбы для Карпенко была ее внешность, рот до ушей и неправдоподобно большие глаза. Носа там почти не существовало, какие-то две скромные дырочки. Карпенко не красилась и усугубляла свой вид тем, что утягивала вокруг и так высоковатого лба кое-какие волосы, небогатые от природы. Лягушонок!

Ее приняли за бесспорный актерский талант, она так прочла басню, что матерые педагоги, заскучавшие к концу первого тура, охотно заржали.

Но к таланту нужны и еще некоторые качества, неизвестно какие. Пробивная сила, к примеру. Женский шарм. Карп была скромна до убогости.

У сокурсниц протекали бурные романы, их то и дело встречали на навороченных иномарках, Карпенко же никому не была интересна, кроме некоторых педагогов, особенно ее донимала преподаватель вокала, требуя и требуя работы, раз природа не дала ей голоса Марии Каллас. По танцу Карпенко тоже числилась в бездарно-трудолюбивых и ежедневно сорок пять минут кланялась у балетного станка. Но кого, спросите вы, такая артистка должна была играть? Правильно, служанок и старушек. А служанки и старушки не поют и не танцуют.

Слава Богу, что в выпускном спектакле по финскому роману «За спичками» Карпик получила роль Лошади (без слов, зато с танцем). Затем преподаватель вокала самолюбиво поскандалила на кафедре актерского мастерства насчет своей ученицы, и Карпику было разрешено спеть в спектакле что-нибудь недлинное. Педагог тоже хотела продемонстрировать итог своей каторжной работы.

Петь лошади было нечего, и тут они и встретились с композитором Мишей. Эти двое остались в пустой аудитории, Карпик быстро ухватила предложенную мелодию и тут же подобрала какие-то слова. Миша восхищенно отнесся к сочиненному студенткой тексту. Он глядел на нее, хлопая глазами и тряся головой. В результате она неслась в общагу ночью как на крыльях.

Никто и никогда с таким восторгом не смотрел на Карпенко, она выросла в суровой семье на Севере, мать была из рода ссыльных, то есть в какие-то далекие времена предки жили в своих имениях и, вероятно, танцевали на балах. Но в данном веке в доме было четверо детей, мать работала фельдшером, и семья кормились с огорода. Единственно чем отличались женщины Карпенко – своей природной сдержанностью, золотыми косами и величавой красотой. Лягушонок пошла в отца. Отец, однако, полярный вертолетчик, выйдя на пенсию, бросил жену и уехал. Тут же и Лягушонок отчалила и подалась в актрисы, и была как бы забыта своей окаменелой матерью. Они не виделись уже пять лет. До родного поселка пришлось бы за бешеные деньги ехать семь суток на поезде и тридцать шесть часов на автобусе, потом семь на другом, да еще он мог и не ходить. На письма мать отвечала месяца через три-четыре.

Короче, Карп с Мишей хорошо поработали над образом Лошади, Миша даже на радостях приволок старую пишущую машинку «Москва», единственное наследство от иногородней матери, и в самом конце марта (запомним эту дату) в университете искусств был показ материала для кафедры.

Спектакль одобрили, мастер сдержанно похвалил образ Лошади, особенно ее танец чечетку на каблуках-копытах. Педагог по вокалу тогда выступила с анализом образа Лошади в смысле вокального мастерства и заколебала коллег анализом бельканто и как его преподавать в случае средних способностей.

Зрители же горячо приняли образ Лошади, хохотали и кричали «браво».

Как сонные мухи, Карпик с Мишей собирали ноты, а когда очнулись, все было кончено, народ отчалил, метро уже не возило, и эти двое пошли вверх по черной лестнице, Миша там уже раньше ночевал.

У чердака за щитами каких-то декораций стоял продавленный матрац. Миша впервые изменил жене-педагогу, Карп стала женщиной без звука жалобы.

В дальнейшем спектакль с большими трудами повезли на студенческий фестиваль в маленький финский городок Хювяскюля, и там Карпенко получила приз за лучшую женскую роль второго плана. Текст грамоты был по-фински, ее повесили в рамке на кафедре, а статуэтку отдали на хранение мастеру курса.

И из студентов этого курса мастер создал наконец свой театр где-то на окраине Москвы. Муниципалитет предоставил помещение бывшего склада. Директором стал старый друг мастера, опытная лиса Осип Иванович Тартюк (в дальнейшем Оська).

Оська стал искать следующую пьесу. Финский эпос с поющими лошадьми мало кого мог заинтересовать в спальном районе Москвы и в сугубо деловом муниципалитете, куда чиновники съезжались на бронированных джипах на случай взрыва. Финская деревня, еще чего!

Поэтому Карлика не взяли в штат театра. Тощая лупоглазая артистка не приглянулась Оське. Он любил толстых. Каждую полную женщину он театрально провожал возгласом «какой кентавр пошел!» и на банкетах после третьей рюмки горделиво утверждал, что «во всех случаях меня интересует только толстый зад».

Безработная выпускница Карпенко побегала и нанялась на окраинную оптовку продавцом овощей, пока что на два дня в неделю и за небольшие деньги. Положение ее было тяжелым (четвертый месяц беременности).

В ближнем микрорайоне она сняла койку на кухне в семье потомственных алкоголиков, Паши и его огромной жены по прозвищу Слон. Оба их сына сидели в зоне. Супруги летом ходили дружной парой в шортах, полученных от благотворительных организаций типа «врачи без границ», питались бесплатными обедами и искали бутылки в известных местах, как опытные грибники, под лавочками и по контейнерам. Слон даже подобрала себе у иностранцев какой-то импортный сиреневый капор с кружевами, точно под цвет лица, и носила его. Зимой они работали слепцами и свято хранили две палочки, черные очки и зачем-то собачий ошейник с ремешком под кроватью Карпа, все сложили за ее чемодан. Хорошо что Слон никогда ничего не варила и в кухню заглядывала только по ошибке, когда бегала в преддверии белой горячки. Зато ночи напролет в их комнате шла гульба. Собирался высший двор, элитное общество окрестных людей, а также их близлежащих подруг, начинающих и пожилых красавиц. Абы кого, отщепенцев, не пускали. И эти отщепенцы иногда ломились в квартиру до зари, просились в рай, одиноко стуча копытом в битую дверь. К утру стандартно происходила драка. Иногда приезжали невыспавшиеся менты. Карпенко поменяла разбитое стекло в кухонной двери на обрезки крепкого теса, вставила замок и, вспомнив классику, приключения Одиссея, стала на ночь затыкать уши теплым воском. Все-таки она была очень образованным человеком. Ежедневно приходилось мыть ванну и неоднократно туалет.

Миша нашел Карпенко сразу, как только она, устроившись, приехала в театр с дарами – привезла в общежитие фруктов и оставила свой адрес подружке с курса. На всякий случай. Знала, однако, что делала.

Миша приехал не просто так, оказывается. У него была почти написана музыка неизвестно к чему. По этому поводу он остался ночевать и целовал Карпику ручки и ножки, так соскучился.

Карп ни слова не пикнула о беременности.

Из еды была только сырая морковь и вареная картошка с луком, продавцам разрешалось брать немного товара после работы.

Миша не мог спать, боялся криков за стеной и грохота в дверь, и убрался с первым поездом метро. Карпик подумала, что навсегда.

Однако через три дня Миша днем приехал с синтезатором. Пока он играл Карпику, под дверью кухни собрался и заплясал весь помоечный народ, разнообразно дергаясь как маппет-шоу и выкрикивая «ходи, чавелла!» Им музыка понравилась.

Карпик тут же стала сочинять пьесу, вытащив из-под кровати пишущую машинку, свою святыню.

Миша направил Карпа в верное русло, сказав, что сейчас играют только переводы с итальянского и надо писать сразу перевод.

Сюжет нашелся легко, конкурс красоты для телевидения в маленьком городке Саль Монелла. Все итальянские и испанские драматурги плюс Шекспир витали над Карпом ночами, когда она сидела за машинкой.

Миша предложил назвать автора Алидада Нектолаи, перевод У.Карпуй. Карпик сочинила сюжет, в котором действовали богатый адвокат, покровитель красавиц, его тощая жена в бриллиантах, ее подруга, которая одновременно была любовницей ее мужа и женой мэра, затем шел мэр – друг мафии, далее мафиози Лорка, Петрарка и Кафка (трио) и так далее. Главная героиня – малоизвестная певица и красотка – звалась Таллина Бьянка, она выступала со своей группой и ее руководителем Тото Тоэто.

Миша правильно сказал, что роли Галлины Карпику не видать, так что надо создать запасной вариант – менеджера с телевидения. Карпик назвала ее Джульетта Мамазина и наваляла для себя самой роль, почти целиком списанную с утренних монологов своей хозяйки, Слона, смягчив их до нормативной лексики: «Кто блин? Я блин?» (начало разговора Джульетты по телефону).

Чтобы не ослабеть окончательно, Карпенко почти перешла на сыроядение, за квартиру платить перестала (Слон отнеслась к этому спокойно, она и так уже выбрала квартплату на два месяца вперед), был уже август. Одно яйцо в день и пачка творога, а также сырая морковь, капуста и молодая свекла, такова была диета. Как недовешивать, ее живо научила напарница, аспирантка из Харькова: надо было отрегулировать весы. Миша не зарабатывал ничего. Его семья жила на даче. Они оба отощали.

Слон как-то приволокла из помойки богатого супермаркета коробку сухого молока. Хозяйка была вся побита («покоцали», по ее выражению), битва была, видимо, у того помойного контейнера, но Слон держалась молодцом. Сами Паша и Слон молоком не интересовались ни при каком раскладе, но надеялись толкнуть эту редкость через оптовый рынок и послали с Карпом парочку пачек на пробу. Карп вернулась с сообщением, что просроченные товары не берут. Тогда Слон потеряла к этой коробке всякий интерес, только гости иногда пытались закусывать молочным порошком, сыпали прямо в пасть, но им не понравилось: после такой закуси чесалось в груди и подошвы долго потом прилипали к полу, а локти к клеенке. Зато у Карпа и Миши появилась возможность есть геркулес на молоке.

Как только пьеса была перепечатана, песни записаны в исполнении Карпа и Миши и все это зарегистрировано в смысле авторских прав, Миша поехал к Оське.

Оська вяло взял текст, ничего не обещал, но уже через три дня, когда Миша ему позвонил, вызвал композитора на худсовет. Миша играл на синтезаторе и пел козлом. Худсовет принял пьесу тут же. Царило радостное оживление. Был только один вопрос – есть ли права на постановку?

– Значит так, – сказал Миша после паузы. – Этот Алидада Нектолаи берет четыре тысячи долларов за использование…

– Как раз! – контратенором сказал главный режиссер. – В дальнейшем в хорошую погоду!

Все зашевелились. Осип Иванович воскликнул:

– Мы молодой театр! Бедный!

– Нектолаи заявил, что все театры так говорят, даже присылают по факсу, что они бедные. Не берете – не берете.

Осип Иванович спросил:

– А еще какие пути?

– Еще такие, что можно заплатить только переводчице, тогда вдвое меньше.

– Мы ее знаем, такая (Оська сделал в воздухе заботливое объятие, как поймавший осетра) просто кентавр! Я с ней поговорю. – Осип Иванович взволновался. – Она скостит, скостит. Выдающаяся задница!

– Не думаю. У нее таких как вы театров… На рупь сто сушеных.

– Но мы ей предложим тысячу, целую тысячу! – завопил Оська.

– Так. Если ей тысяча, то и мне тысяча. Как автору музыки.

– Нно! – как ямщик, с оттяжкой произнес главный режиссер. – Обойдемся. Просто мы возьмем музыку из подбора! Зачем это нам? У нас будет Челентано там, Кутуньо и все! Кто вы и что вы? С вашей бурбухайкой!

(Видимо, имелся в виду несолидный Мишин синтезатор, лежащий на стуле).

– Переводчица Карпуй с вами и говорить не будет. Карпуй – автор текстов песен, понимаете? – волнуясь, заявил Миша. – Написанных на мою музыку. Это мюзикл! Жанр такой! Целая Москва зарабатывает на мюзиклах! Вы что, не знаете? Сидите на выселках тут…

Оська весь шевелился. Его остановили на лету.

– Будем решать в рабочем порядке! – вдруг крикнул он, на что-то надеясь.

Главный режиссер выглядел оскорбленным.

Миша с Оськой удалились в кабинет. Ремонт в здании уже заканчивался.

Миша долго беседовал с Оськой и добился, в конце концов, по семьсот пятьдесят долларов автору и композитору, место в труппе для Карпенко и роль для нее, и комната в общежитии для нее.

– Что вы с ней имеете, мальчик, – сказал Оська, – ваша жена знает?

– Мы разводимся, – ответил Миша неожиданно для себя.

– А с Карпуй вы знакомы?

– Карпуй и есть Карпенко, это она пьесу написала.

– Ха! – обрадовался Осип. – Вон оно что!

– Мы зарегистрировали ее. И пьесу и музыку. У нас все права. Это наше.

– Молчите! – сказал побагровевший Оська. – Что вы меня тут здесь морочили мне голову? Ей красная цена сотня долларов! Ее пьесе. А ее я оформлю уборщицей. Мне еще главного надо подготовить. Боюсь, что она не сможет никакой роли играть в этом деле…

– Ну так мы за эту цену в гораздо лучший театр пойдем! В театр Месяца! Вообще в Сатиру!

– Двести!

Тут вошел главный режиссер, некстати сияя.

– Первый раз я читаю пьесу, которая так расходится… Так хорошо расходится в труппе… Вижу эту пьесу! Знаю как поставить! И вы, кто вы, композитор (тут мастер выругался), вы мне мешаете! Вас тут не будет! Ваша музыка не нужна!

– Да? Тогда мое последнее слово! Тысяча автору и тысяча композитору, – разозлился кроткий Миша. – Причем не в рублях и не в день постановки, а сразу же.

– Сразу я не могу, – вдруг совершенно трезво ответил Осип Иванович.

– Мы с переводчицей приедем в понедельник.

– В понедельник не могу.

– А когда?

– Мм… в среду.

– И все мои условия. В среду.

– Послушайте, вы! – взвыл Осип Иванович. – Мне нужна моя уборщица! В общежитии ремонт! Кто будет это все возить? Миша, где я возьму уборщицу?

Главный режиссер смотрел на них дикими глазами:

– Какую уборщицу?

Возникла пауза.

– Да вот, Карпенко только вернулась из Финляндии, ее снимало телевидение, – вдруг сказал Осип Иванович главному. – Тогда уборщица остается.

– Из Финляднии? А я все думаю, куда Карпенко вдруг делась, – откликнулся главный режиссер. – Моя ученица внезапно исчезает… Таллина Бьянка… Это ее роль. В первом акте она вобла… Потом наклеим ей ресницы… Поставим на каблуки… Грудь дело поправимое…

– Она хочет играть Джульетту Мамазину, – сказал Миша.

– Хочет! – пискнул Оська. – Много хочет мало получит! – он пожевал губами. – Пусть уже играет.

Курс встретил новых жильцов сдержанно. На кухне все замолкали, когда Карп входила. Она заняла комнату, в которой жили двое, их расселили по другим комнатам, там стало по трое. Обиды росли. Все озлобились. Шло распределение ролей. О театр, клубок змей. Карп спокойно здоровалась, ей не отвечали. Вдруг возник вопрос, почему тут живет Миша, он же не прописан, почему у Карпенко, надо платить за него за свет, газ и воду дополнительно (маленькая месть). Все по трое обитают, а Карпенко одна. Надо к ней переселить одну девочку, чтобы всем было одинаково плохо. А то живет посторонний как дома. Надо позвонить его жене. В курсе она или нет.

Потом, действительно, жена приезжала с десятилетним сыном, ждала Мишу, их поили чаем до последнего метро. Тартюк, неизвестно откуда все зная, предупредил Мишу, они с Карпиком просидели ночь на переговорном пункте.

С нового сезона начались генеральные прогоны с прессой. Карпенко специально оговорила себе костюм – юбка и пиджак с толщинками, то есть большое брюхо и торчащая грудь, причем юбка мини, пышный рыжий парик, сапоги много выше колен без каблука. Премьера прошла прекрасно. Джульетта всех дико смешила, она громко и фальшиво орала, показывая девочкам как надо петь перед камерой, и танцевала как слон, с трудом. В общежитии уже знали, что она беременна, и все готовы были сыграть ее Джульетту.

Знали все, кроме Миши.

Однажды Тартюк пришел к ней в комнату днем. Миша сидел с наушниками за синтезатором. Карпенко лежала.

– Что делать будем? Здрасьте, – сказал Осип Иванович.

– Когда? – почему-то спросила Карпенко.

– А вот когда тебе рожать? Надо же ввод делать в спектакль!

– Тридцать первого декабря.

Миша сидел с наушниками, неслышно гребя по клавишам как курица лапами: поиграет и останавливается, соображая, что получилось. Он и был похож на куру. Тупой, недогадливый мужик.

– Ну? Осталось-то две недели!

– А Миша сыграет, – кивнула на него Карпенко. – Он все знает, я с ним прошла текст. У вас нет на эту роль актрис.

Тартюк вытаращился.

– Миша! – она потеребила его лапкой.

Кура снял наушники.

– Оденься в костюм, – приказала Карп. – Осип Иванович, мы специально сделали юбку на резинке… Сапоги уже на него купили… Все есть. Мы все предусмотрели на случай моей болезни.

Миша, приплясывая и выворачиваясь, воздевая руки, как танцор фламенко, с муками переоделся за дверцей шкафа. Выглядело все это дико смешно. Юбка, грудь горбом, рыжие кудри, зад как два глобуса. Плохо выбритая землистая рожа, здоровенное паяло.

– Кентавр, – произнес Ося. – Ну хорошо, рожайте, я пошел.

– Рожайте, – усмехнулся Миша, стягивая с себя кирасу. – Тут еще охо-хо… Лесом да покосом.

– В смысле, – откликнулась Карп.

– Ну еще я музыку-то когда напишу…

– А, – ответила Карпик. Она лежала, вся уйдя в живот. Миша, однако, воспринимал ее полноту как данность. Мало ли, его жена-педагог вот уж действительно была кентавр.

Миша ввелся в спектакль через неделю.

Тридцать первого декабря представление закончилось в половину десятого, Миша позвонил в общагу, телефон был глухо занят. Занято, занято… Быстро переоделся, поймал машину, с кучей букетов примчался раньше всех. Горел свет, в коридоре, у телефона, лежала на полу трубка. На полу было налито. Лужица вела к выходу от их полуоткрытой двери. Остальные оказались заперты. Коллектив, видимо, встречал Новый год в театре. У них в комнате все было вверх дном. Вещи лежали у гардероба. Что-то произошло. Куда она делась больная? Она же ходить не могла! Все говорила, что скоро ляжет в больницу на обследование. Посмотрел даже под кроватью. Там, далеко задвинутая, вся в пыли, валялась ее сумка. Открыл. Паспорт. Так… Обменная карта… Карпенко Надежда Александровна… Беременность… срок 31 декабря… Что?!!

Кинулся опять к телефону, там даже не было гудков. Выскочил как безумный искать телефон-автомат. Где взять ночью телефонную карту? Ввалился в какой-то дежурный магазинчик, стал совать деньги… Бухнулся на колени. Человек с синими щеками испугался и достал телефон из-под прилавка. В результате наконец несчастный Миша узнал, что больная с такой фамилией по скорой помощи не поступала. И в роддома в том числе, сведения вчерашние. Миша так и сел на пол. А по улице грянули какие-то выстрелы, заорали, вспыхнуло. Война началась? Небо было светлое, все окна горели. Что случилось? Взрывы один за другим. А, Новый год… Вышел, стал молиться. Господи, Карпик, только бы ты жива была… Карпик.

А Карпик за это время добрела пешком до роддома, адрес которого давно знала, постучала в запертую дверь, долго и бессильно стучала, пока ей открыла нянька. Вползла на полусогнутых, покачиваясь, и сказала:

– Мне что-то нехорошо.

Нянька, уже принявшая по случаю праздника, невнятно, но строго сказала со знакомой интонацией Слона:

– Слушшай…

Потом махнула рукой и исчезла.

Карп прилегла. Живот ее окаменел. В нем ворочалось, не могло найти места большое раскаленное каменное ядро.

Когда явилась девушка в белом, то ли врач, то ли медсестра, Карп уже плохо понимала ситуацию. Но заготовленный текст, выученный по дороге, она, как профессионал, выдала:

– Не могла документы найти… Все пропало… что приготовила… телефон испортился… – забормотала Карп. – Ни паспорта, ни медицинской карты… Ничего… Кто-то взял сумку… Деньги были в кармане, но машину не поймала… Они не останавливались… Мы ссыльные… Отец на вертолете… И все… Никому не нужны… Никому не нужны… Улетел…

– Бредит, – сказали над ней. – А ты сама откуда? Алле!

– А я артистка…

– Да вижу ты артистка, а как твоя фамилия? Год рождения? Адрес какой?

А вот тут Карпик сплоховала и потеряла сознание. Очнулась в светлом-светлом кафельном помещении, похожем на бассейн, вокруг лица в белых масках.

– Ну! Глаза открой! Открыла! О! Счастье привалило нам на Новый год. Ты рожать-то собираешься? Артистка! Как тебя зовут?

– Карп.

– Хорошенькое имя у девушки. А фамилия? Но, но, не умирай! Ну, Карп, ты нам весь праздник сейчас испортишь.

Тут накатила боль, стало выворачивать кишки, ополоснуло кипятком, все выдавливалось наружу с огромной силой, но не прошло. Застряло, вернулось. Карпик вытерпела. Через несколько секунд повторилось опять. И пошла полоса нечеловеческой муки.

– Тужся! Стой! Стой!

Воткнули нож снизу, повернули. Зарежут сейчас ребеночка!

– Не надо! – заорала на весь мир своим звучным голосом. – Зачем режете?

– Эй! Тише, тише, мамаша. Это он тебя режет… А-хха, вот и головка показалась… Ты кого ждешь, артистка? Так… Оооо, – удовлетворенно сказали.

Кто-то басом заверещал.

– Мамаша! Смотри! Открой глаза! О, какие глазищи… Это девочка! Красавица какая! Кудри у нее, смотри! Смотришь? Как твоя фамилия! Дайте ей нашатырю! А? Как фамилия?

– Карпенко, Карпенко фамилия. Надежда Александровна Карпенко.

– Ну вот и хорошо. Видишь? Смотри внимательно! Это девочка! Чтобы потом без претензий!

Белые марлевые лица, одни глаза. Смеются. Лежит у кого-то на руках куколка лохматая, шевелит ручками, маленькая-маленькая, какая-то грязненькая, жалкая. Бровки нахмуренные. Плачет-скрипит. Ей же холодно! Боже мой, как ее жалко!

Карп еле сама не завыла. Никого, никогда не было так жалко.

– Радоваться надо, мамаша! Какая хорошая, здоровая девка! С Новым годом тебя!

– Дайте, дайте мне ее… Отдайте, дайте мне ее…